Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Больше часа Маргарита и Марлена провели в этой суконной палате. Коричнево-красное платье обзавелось кружевным воротником и пышной нижней юбкой синего цвета. Нескромный квадратный вырез наряда винного цвета закрыли белым нагрудником. Девушкам помогала только портниха: Гиор не заходил в одевальную комнату и даже не видел, что в итоге получилось, однако Маргарита будто бы ощущала его присутствие рядом, и это вызывало некую неясную душевную дурноту. Внутренний голос словно говорил ей: «Держись подальше от Гиора Себесро и не верь ему».

После портниха проводила девушек на второй этаж, в великолепно задрапированный яркими шелками и коврами, довольно просторный кабинет. Пестрая витражная мозаика источала мягкий закатный свет, в воздухе витал легкий аромат лаванды, ласково поблескивали бронзой трехногие напольные светильники. Зато мебели здесь явно не хватало: у дальнего окна стояли письменный стол и стул, меж двух других окон три табурета с полосатыми подушками на сиденьях окольцевали круглый столик, примечательный толстым резным краем. А на столике гостей дожидалось угощение: освежающая мятная вода в стеклянном кувшине и плоская ваза с маленькими (чуть больше конфеты) и очень аппетитными на вид пирожными – кремовыми, песочными и желейными – точно такими, какими их описывал Филипп.

– Присаживайтесь, любезные сужэнны, угощайтесь, – указал Гиор на вазу. – Что вы выбрали?

– Платье винного цвета, – сказала Маргарита, садясь за столик и незамедлительно забирая из вазы кремовое пирожное.

– Всё ли вам понравилось? – спросил Гиор, наполняя три бокала мятной водой.

– Да, нам не на что жаловаться, господин Себесро, – ответила Марлена, так как рот у Маргариты был занят.

– Добро пожаловать к нам с любой вашей прихотью, любезные дамы. Новости из Нонанданна приходят самые обнадеживающие, не так ли? Я слышал, что враги потеряли половину войска после первого боя.

– Должно быть, – продолжала говорить Марлена за двоих. – Нам лишь известно из письма командующего, что мой брат проявил себя подлинным героем в битве с самим Лодэтским Дьяволом. И в награду приедет на побывку уже к празднеству Перерождения Земли. От него мы узнаем все подробности.

– Рад слышать. Что же до наших дел… Полагаю, мона Махнгафасс хотела бы знать, как поживает ее сужэн, господин Ботно?

– Пожалуй, – ответила Маргарита, расправившись с первым пирожным и принимаясь за второе: она решила отомстить за Филиппа и съесть не менее шести штук.

– Господин Оливи Ботно недавно получил дозволение на нотариальное дело, уже заказал именную печать, но на следующий день грамота была отозвана самым странным образом. И по сей день мы не можем получить это дозволение, как и удовлетворяющий меня ответ о причине отказа.

Маргарита пожала плечами, говоря, что она ни при чем и ничего не знает (зато не лгу, что нисколечко не огорчена!). С невинным лицом девушка доела второе пирожное – желтое желейное полушарие, дрожавшее на марципановом коржике, и взяла новое – песочное колечко.

– Мы выражаем свое сочувствие, – ответила за Маргариту Марлена.

– Господин Совиннак интересовался прошлым моны Махнгафасс, – не сдавался Гиор. – И, конечно, мне известно немного о вашем знакомстве… Я подразумеваю знакомство моны Маргариты и господина Совиннака. Я не буду неучтив, если поинтересуюсь подробностями, мона Маргарита?

– Господин Совиннак – добрый друг нашей семьи, господин Себесро, – опять ответила Марлена за сестру, жевавшую и ронявшую крошки на столик. – Это все подробности знакомства господина Совиннака и моны Махнгафасс.

– Прошу меня извинить, я не хотел показаться грубым и не в меру любопытным. Еще мятной воды, мона Маргарита?

Маргарита благодарно улыбнулась и, пока он наполнял ее бокал, взяла четвертое пирожное, желейное. Гиор успел задать вопрос прежде, чем она надкусила сладость:

– Возможно ли такое, мона Махнгафасс, что какие-то ваши слова могли повлиять на решение градоначальника Совиннака?

– Не думаю, – ответила Маргарита, подхватывая тон беседы. – Вроде господин Совиннак и правда поминал про господина Оливи Ботно и его неурядицы. Возможно, господин Совиннак из теплых чуйств к господам Шотно и их дому, хотел бы помочь, но я сказала, чтобы он поступал так, как считает благим для нашего города.

Радуясь, что вывернулась и не соврала, Маргарита быстро расправилась с четвертым пирожным и, еще рассасывая во рту скользкий шарик персикового вкуса, взяла ракушку с кремом.

– И как поживает господин Оливи Ботно? – спросила она, желая, чтобы разговор прервался не ранее, чем она сможет скушать шестое пирожное. – Всё с вами живет?

– Да, в доме напротив, в том, что с зеленой дверью, – невозмутимо ответил Гиор. – Сестрице необходимо внимание матери, к какому она привыкла. Да и перемена обстановки тоже ей повредит. Впрочем, я это уже говорил. Не помните ли, мона Махнгафасс?

Маргарита подняла на Гиора свои прекрасные зеленые глазищи, понимая, что он старается уязвить ее, напоминая об увиденном им в коридоре дома Ботно.

– Не очень хорошо, – настороженно ответила она. – Я ведь тогда у стола прислуживала и всё вниманье занимала заботой о тарелках гостей.

– Не всё свое внимание и заботу, насколько я помню, любезная сужэнна, вы отдавали тарелкам.

Пригубив шапочку крема, Маргарита на мгновение застыла с полуоткрытым ртом – Гиору всё же удалось ее задеть, но она вспомнила, что ей говорил брат Амадей про обиду: что может не обижаться, если не хочет, – и справилась с собой.

– Прошу простить, если я тогда не угодила гостям, – уже спокойно ответила девушка, опуская руку со сладостью. – Я… была всея в смущении, ведь прислуживала в первый раз за столом… и в последний в доме Ботно… Возможно ли такое, господин Себесро, что какие-то ваши слова могли повлиять на решение моего дяди? Разрешить мне пойти замуж за Иама. Я вам так благодарна!.. Ну а как поживает господин Оливи Ботно? Вы на него никак не наобрадуваетесь, да?

И, довольная собой, она расправилась с пятым пирожным, а Гиор смотрел на нее с легким интересом в черных, удлиненных глазах. Маргарита невинно улыбнулась ему и, хлопнув пару раз ресницами, отвела взгляд к вазе, раздумывая: не пора ли остановиться, ведь ее уже подташнивало от приторных и жирных сладостей. Но, решив упорствовать в мести, она взяла шестое лакомство, маленькое песочное колечко с толстым слоем сахарной глазури. Марлена, недоумевая, выразительно глянула на сестру.

– Еще мятной воды? – любезно предложил Гиор, которого, казалось, ничто не могло пронять.

«Эх, Филли, дело было не в пирожных, а в твоем меридианском», – подумала Маргарита, соглашаясь на еще один бокал и уплетая сладость.

– У господина Ботно всё чудесно, – безразлично произнес Гиор. – Он спускает приданое моей сестрицы и не думает искать другой источник доходов.

Не подавая вида, Маргарита торжествовала.

– Я вынужден просить оказать мне услугу, мона Махнгафасс и госпожа Шотно, – продолжил Гиор. – Я не прошу содействовать положительному решению вопроса господина Оливи Ботно. Ни в коем случае… Но если бы вы дали мне знать: в чем же причина такого решения градоначальника, то я это не забыл бы и по возможности отплатил бы равноценной услугой.

Маргарита тем временем, немного поразмыслив и тихонько вздохнув, взяла седьмое пирожное. Тогда на нее посмотрела не только Марлена, но и Гиор Себесро – Филипп был отомщен.

«Так тебе! – злорадно думала Маргарита. – Для покупателей и шести не жалел, а для Филиппа пяти пирожных было много?! Вот возьму и восьмое скушаю!»

– Я передам супругу, – ответила Марлена, тревожно наблюдая за женой брата и ее неожиданным голодом. – Возможно, он сможет помочь. Но я ничего не обещаю… Бескорыстие – это основа дружеской связи господина Шотно и господина Совиннака.

– Без сомнения, – улыбнулся Гиор Себесро так бесчувственно, что его лошадиное лицо не изменило выражения. – Вернемся к делам? Платье винного цвета стоит один альдриан. Обычно в первый раз я сбрасываю цену и, так как мы одна семья… Отдам вам его за половину. Платье цвета осенней листвы вместе со всеми дополнениями я отдаю за столько же – за половину золотой монеты. Вы не переменили свой выбор?

– Нет, господин Себесро, – ответила Маргарита, косясь на вазу с пирожными и думая: осилит ли она восьмое. Гиор стер маску безразличия – он переводил удивленные глаза от красивой сладкоежки до вазы на столе и обратно. Но девушка решила, что с нее хватит: ее уже серьезно тошнило и от пирожных, и от хозяина суконной палаты.

– Если желаете, угощайтесь еще, – предложил Гиор. – Вам, как мне показалось, полюбились эти сласти.

– Да, крайне лакомо было… – ответила Маргарита, раздосадованная радушием суконщика. – Но переедать излишне, – улыбнулась девушка вазе и попрощалась с пирожными навсегда: более она не надеялась на подобное угощение ни в лавке, ни в доме Себесро. – Очень вас благодарю.

– Мы с супругом подносим наряд моне Махнгафасс как свадебный подарок, – сказала Марлена, вытягивая через прорезь в верхней юбке кошелек. – Пришлите готовое платье к замковыми стенам.

– Позвольте и мне сделать свадебный дар госпоже Махнгафасс, – черные глаза посреди бледной кожи Гиора опять смотрели холодно. – От нашего дома и имени. Платье цвета осенней листвы.

– Но нет, – запротестовала Маргарита. – Это же неприлично.

– Отчего же? – расплачиваясь, возразила Марлена. – Свадебный подарок от родни – это прилично, дорогая. Но, господин Себесро, не могу не спросить… Вы присутствовали на венчании моего брата, но ушли, не поздравив жениха и невесту. В чем причина?

– Был всей в смущении, – улыбался Гиор ничего не выражающей улыбкой. – Постеснялся и передал поздравления через господина Жоля Ботно. Благодарю за уделенное мне время, – добавил Гиор, и девушки поднялись. – Я вас провожу до крыльца, – встал он с табурета. – Всегда буду счастлив видеть вас снова.

– Надолго ли приезжает ваш брат, госпожа Шотно? – поинтересовался суконщик, провожая своих покупательниц к выходу.

– На целых две триады! – радостно ответила Марлена.

________________

Покинув суконную палату, «монашка» и «зажиточная сильванка» подняли над собой квадратный зонт, из лазурной парусины и с белой бахромой по краю, после чего неспешно направились к Главной площади. Здесь же, по Восточной дороге, прохаживались вычурно наряженные богачи: кто-то вышел с друзьями, семьей, детьми, кто-то с собаками. Порой мимо проезжали тележки, как у дяди Жоля, реже встречались двуколки-колесницы, как у Огю Шотно или массивные повозки. Элладанн был большим городом, да с мощеными дорогами, оттого гужевой транспорт стал удобен, незаменим. Хоть осла, да старалась купить даже бедная семья, на худой конец брали одно тягловое животное на несколько семей. Причем лошадь содержать было дороже, чем осла, зато лошадь давала больше ценного навоза, какой меняли на овес, солому и сено. К тому же лошадь являлась зверем статусным и внушала окружающим уважение. Мул стоил дороже беспородной лошади, красивый мул – дороже породистого скакуна. Например, для длительных загородных поездок больше подходил выносливый мул, чем конь. Всеми повозками управляли мужчины, женщинам же запрещалось быть возницами. Впрочем, дамы не претендовали – покидать надолго свои дома они не любили, трястись на повозке – тоже удовольствие сомнительное.

– Боже, как же мне дурно – меня сейчас вывернет! – отойдя от суконной палаты, жалобно воскликнула Маргарита.

– Еще бы… Ты сколько пирожных скушала? – обеспокоенно глянула в ее лицо Марлена.

– Семь! – содрогнулась Маргарита.

– Я тебя скверно потчую? – взволновалась девушка-ангел.

– Мой младший брат, когда был у Себесро в гостях, скушал пять штук таких же пирожных, – неохотно призналась в своей глупой мести Маргарита. – И его больше не звали, хотя он спать не мог, мечтал о них. А они приволокли то, что покупатели не доели, и пожалели сласти для ребенка… Хотя Филиппу уже десять и он давно не ребенок, – вздохнула девушка. – Вот я и решила скушать как можно больше. Что думаешь, Гиору Себесро всё же было жалко их или всё зря?

– Кажется, ему не очень было их жалко, – смеясь, ответила Марлена. – Какая же ты глупенькая! И маленькая еще! – добавила она, видя, как Маргарита морщится от дурноты.

Мимо девушек мелькали мужчины в фантастических шляпах, неспешно гарцевали всадники, прохаживались женщины в рогатых уборах и с вуалью на лицах. Многие укрывались от солнца под квадратными зонтами, а иные дамы имели услужника, шедшего позади и поднимавшего над своей госпожой треугольный навес. Круглый зонт, символ солнца, по закону «О роскоши» возносили только над головой аристократа или прелата. Таких Маргарита не видела, зато ей довелось узреть богатую двухместную лектику – задрапированные золотой полупарчой носилки, отмеченные чудо-фруктом, гербом графа Помононта – наполовину гранатом, наполовину яблоком. Носилки несли на плечах восемь прислужников в форменном убранстве, еще двое красавцев ехали впереди на лошадях и расчищали процессии путь. Навстречу лектике медленно двигалась запряженная волами вместительная телега с полукруглым белесым пологом. Подобные колымаги курсировали по трем основным дорогам Элладанна, и место в них продавалось за медяк.

– А платье правда можно принять? – уточнила Маргарита, замечая пеструю компанию всадников: дамы сидели боком на крупах коней, позади мужчин, и приобнимали своих спутников. Никто из прохожих не обращал внимания на пары, и Маргарита сделала вывод, что, так держаться на лошади для женщины, это пристойно.

– Да, платье от сужэна можно принять. Но мне не понравилось, как Гиор Себесро выведывал о тебе и градоначальнике. И как он не подошел после венчания к тебе и Иаму. И как чрезмерно услужлив был сегодня, мне тоже не понравилось. Сторонись его – так будет лучше.

– Вот! – Маргарита схватила Марлену за руку. – Ты тоже это чуйствуешь? Что он нехороший человек, да? Что с ним что-то не так?

– Чу-в-ствуешь, дорогая, а не чуйствуешь… Нет, ничего такого я не чувствую. Я делаю умозаключение, что пока он ничего не знал о Иаме и о том, чей он брат, то не интересовался твоей жизнью и не собирался делать подарков.

– Странным он тебе не кажется? – не унималась Маргарита, но при этом она вертела головой, жадно запоминая необычные убранства, смелые сочетания цветов и причуды богачей.

– Немного, – ответила равнодушная к нарядам и моде Марлена. – Странно, что он еще не женат. И странно, что сам обслуживает покупательниц. Это должна была бы делать его супруга. И тем более непонятно, почему Гиор Себесро не женится, когда он один из самых завидных женихов в Элладанне. Просто непонятно. Правдааа… Ммм… – замялась Марлена. – Мне Огю однажды такое поведал о нем… Нет! Не буду это повторять!

– Ну, пожааалуйста, – взмолилась Маргарита, немедленно потеряв интерес ко всем диковинкам, мимо каких проходила. – Я никому не скажу, крестом клянусь!

– Эти сплетни, как я понимаю, уж не секрет, хотя никто не знает наверняка – подозрения, и только. Все уже судачат… Нет! Не хочу говорить!

– Марленаааа… – заныла Маргарита. – Нельзя так: начать и не договорить. Я же умру с любопытству!

– Я скажу тебе, – неохотно согласилась Марлена. – Но потом пойдем в храм Благодарения. Я должна буду исповедоваться и помолиться о спасении своей души.

Маргарита закивала: всё, что угодно, только скажи. Марлена прижалась ближе и прошептала ей на ухо:

– Огю сказал, что Гиор Себесро имеет грех мужеложства.

Маргарита имела неясные представления об этом грехе. Знала лишь, что такие мужчины целовали и обнимали других мужчин, как своих жен, за что могли получить строжайшую пенитенцию, всеобщее презрение и иногда казнь – палач жестоко бичевал или ломал колени неисправимым преступникам, а во времена Альбальда Бесстрашного за этот грех с виновными в нем расправлялись как с насильниками: вырывали половые органы.

– И что же? – прошептала Маргарита. – Что Гиора Себесро ждет, если все знают?

– Подозревают, – поправила ее Марлена, махая повозке с белым пологом. – Подозревают, и ничего более. Зато мужчины отправляют к нему своих супруг без ревности. Всё, довольно! Возможно, я сейчас оболгала ни в чем не повинного человека. Быстро в храм! Тебе тоже надо покаяться, – строго посмотрела она на Маргариту и потянула ее к остановившейся телеге. – Чревообъядение – это четвертый по тяжести Порок, напрямую ведущий сразу к трем самым тяжким Порокам. А уж о том, что ты мстила, пусть и из любви к брату, я, вообще, молчу! Это не по-меридиански!

________________

С трех сторон залы под шатром Марса находились двенадцать исповедален, в центре сбились скамьи для ожидающих своей очереди прихожан. В дни перед празднествами, особенно перед Возрождением, желающих исповедоваться было полным-полно, а в обычные дни эта просторная, полутемная зала с ангелом-копьеносцем на пирамидальном потолке пустовала. В начале третьей триады Трезвения, в первый день марса, кроме Маргариты и Марлены, больше никто из меридианцев не пришел каяться, но уже с медианы в храмах всегда случалось резкое увеличение числа грешников.

Брат Амадей, духовник Марлены, охотно согласился выслушать и Маргариту. После исповеди Марлена и праведник присели на скамью, продолжая разговор. Девушка-ангел глядела на брата Амадея столь проникновенно, что Маргарита, ощущая себя лишней, в одиночестве прошла в исповедальню.

Небольшая черная комнатка тонула в густом полумраке. На угловом столике в том же порядке, как на алтаре, стояли три чаши, курительница, источавшая аромат с ноткой роз, полусвятое распятие и восемь тусклых светильников. Два стула у столика прислонились спинками к стенам – можно было занять любой из них, ведь при признании в грехах кого-то смущал образ Божьего Сына, а кому-то, напротив, он помогал.

За исповедь и дары стихий в ее конце Экклесия не брала монет – раскаяние человека тоже являлось соединением Воды и Земли, однако священник мог посчитать сожаление недостаточной платой и назначить наказание за проступки – пенитенцию. Как правило, грешники заслуживали строгий пост на хлебе и воде, а по истечении срока наказания – новую исповедь. Четыре урока Боговедения, первое приобщение и ритуал единения, – эти услуги Экклесия также оказывала бесплатно, но дар на Священную войну всегда приветствовался. В жертвенную чашу Маргарита бросила одну серебряную монету, решив не жадничать, ограничиваясь четвертаком, и села на тот стул, с какого видела тыльную сторону распятия.

«Возвышенная духовная любовь, как и Добродетель Веры, имеет небесный, голубой цвет, – думала она, рассматривая черные стены комнатки. – Пылкая земная любовь имеет зеленый цвет, а Добродетель Любви – черный цвет, поскольку Любовь всё еще тайна: вот и на сатурномере восьмида Любви обозначается черным цветом. Человеку по силам достичь совершенства этой Добродетели лишь в миг смерти, значит, никто не может всецело познать Любовь при жизни, только к ней стремиться. Если даже для Экклесии любовь – это тайна, то как же мне быть? Я запуталась… Я должна была бы любить мужа, но страшусь его приезда. Зато скучаю по господину Совиннаку, а раньше меня трогал за душу Нинно, хотя до объятия у Западной крепости я не думала о кузнеце. Мне и сейчас почему-то неприятно представлять Ульви и Нинно вместе, – вздохнула она. – Отчего же всё так устроено и как так случилось?»

Появление брата Амадея оборвало ее мысли. Священник плотно закрыл за собой дверь, сел на другой стул и подал Маргарите Святую Книгу. С ней в руках она не имела права лгать и рассказала праведнику о греховном происшествии с пирожными, разговоре с градоначальником, своей печали, что он больше не приходит, и о том, что испытывает необъяснимую неприязнь к Гиору Себесро, а в конце призналась:

– Но самое гадкое, что я лгу своей любимой сестре, – почти плакала Маргарита, тогда как брат Амадей молча ее слушал. – Она всё расспрашивает… и вчера я ей лгала целый час о том, как сразу полюбила Иама. А я не люблю его. Я вовсе его не знаю. А то, что я успелась узнать про него за сутки, когда мы были вместе… Я не знаю… Он то кажется мне славным, то нет… Я, может, никогда его не полюблю. И я не хочу, чтобы он приезжал. Не хочу, потому что ночью… Я не хочу больше́е повторивать это… эту близость… Я плохая жена своему мужу и лживая сестра для Марлены! Это всё…

Свет от восьми маленьких огоньков едва вытягивал из тьмы очертания лица брата Амадея, отчего тот казался неживым, призраком, тенью настоящего, живого брата Амадея. Во время горячего рассказа Маргариты праведник не выразил ни одной эмоции и, после ее слов, церемонно ответил:

– Я снимаю с тебя грехи лукавства, чревоугодия, мести и осуждения, сестра. Прими дары в очищение и поцелуй распятие.

Он принял из ее рук Святую Книгу, ложкой положил девушке в рот пилулу, той же ложкой зачерпнул вино, а в конце поднес крест – и Маргарита поцеловала слияние светил над Божьим Сыном. После брат Амадей скупо добавил, что она может идти.

Немного обрадованная тем, что не заслужила наказания, но расстроенная необычной холодностью Святого, Маргарита покинула исповедальню. Легче ей, однако, не стало – даже сок священного мака в пилуле лишь немного унял совесть, но не подавил ее. Уже в молитвенной зале, когда девушки собирались покинуть храм, брат Амадей появился снова.

– Сестра Маргарита, – окликнул он ее, – желаешь взглянуть на плоды своих труда и терпения? Если да, то пройдем в сад, сестра. Это займет не более четырех с половиной минут, – улыбнулся брат Амадей Марлене, извиняясь за то, что ее оставляют в одиночестве.

В келье-хранилище священник показал Маргарите сросшуюся с корнем желтую розу и другие ее черенки. Один из них один пропал, а два других выглядели неплохо.

– Это ничего, что один куст погиб, – успокоил брат Амадей опечаленную девушку. – Так бывает… Твоей вины в этом нет. Половины не смогли прижиться вместе, как и люди. И даже соединившись, оказались неспособны дать новую, общую жизнь прекрасному цветку.

– Вы ведь не о розах сейчас, да?

– Не о розах… Я хоть целомудренный человек, но человек и, кажется, понимаю тебя… Но то, что ты совсем не знаешь мужа – это вовсе не скверно. Много счастливых супружеств заключилось по уговору семей, между едва знакомыми друг с другом женихом и невестой. Тебе сейчас нужно не отвергать Иама, а раскрыться ему навстречу… Или же ваше супружество будет похоже на этот мертвый черенок. Любви одного человека недостаточно – нужно взаимное желание соединить души, но часто бывает так, что всё начинается с любви одного человека или его желания любить, желания отдать любовь, а его половина не может остаться равнодушной – сила любви захлестывает и пробуждает ответные чувства. Ты женщина, будущая мать: отдавать свою любовь – это твое естество, свойство твоей плоти. Не бойся ее отдать…

– Я стараюсь, но не выходит. Как мне это сделать?

– Ты сама знаешь «как» лучше меня. Ты даже Совиннака смогла изменить к лучшему – где уж Иаму до нашего сурового градоначальника! Посмотри на Иама другими глазами. Найди в нем добро, а его там много. Я давно знаком с этим мальчишкой – и точно это знаю. Ради тех, кого он любит, он всё сделает. Даже ту буханку хлеба он украл не для себя, для сестры, а когда попался, то опять же о себе не думал – знал, что его строже накажут, но откусил от буханки, чтобы ее не смогли продать, сжалились над голодной девушкой и отдали ей хлеб.

Маргарита молчала и смотрела на черенки роз. Слова священника разбивались об одно – новая близость с мужем ее пугала до отвращения. Праведник, будто прочитал ее мысли:

– Просто скажи ему, как останетесь одни ночью, что именно тебе не нравится, а что приятно, – тихо сказал он. – Не молчи, не терпи и больше не лги. И я уверен: всё переменится к лучшему.

________________

Вечером того же дня Огю Шотно слушал рассказ Марлены о посещении суконной палаты и мысленно поздравлял себя – его хитрый план ладно осуществлялся. Особенно он обрадовался, когда жена передала просьбу Гиора: выяснить причину неприязни градоначальника к Оливи Ботно. У Огю появился отличный повод начать беседу с Ортлибом Совиннаком с нужной ему стороны.

Выждав до дня юпитера, Огю Шотно отправился в темно-красный особняк градоначальника на обед и традиционную шахматную битву. Ортлиб Совиннак давно пришел в себя, снова стал замкнутым, строгим, властным. Он восседал во главе стола, под красной кровлей балдахина, одним взглядом, без слов, отдавал приказы прислуге, важно бросал мясные кости своим четырем борзым собакам. Его дочь, тринадцатилетняя Енри́ити, хорошенькая брюнетка, совершенно непохожая на отца (маленькая, тоненькая, с нежным округлым лицом и бархатными оленьими глазами), безмолвствовала весь обед, супилась и едва кушала. «Видимо, Ортлиб опять сжег ее роман, наорав при этом», – догадался Огю. Все, кто помнили скончавшуюся в юном возрасте супругу градоначальника, говорили, что Енриити, названная в честь матери, уродилась точной ее копией. Портрет со стены парадной залы, висевший напротив стола, подтверждал эти слова. Также сказывали, что старшая Енриити Совиннак отличалась при жизни веселым нравом, кокетливостью и очаровательным легкомыслием. Еще судачили, что жена градоначальника не отошла в иной мир от внезапной болезни, всего через два года после рождения дочери, а отравилась, вот только Ортлиб Совиннак скрыл это преступление.