Стальное сердце под угольной пылью

– А я нет, – он закончил за неё.

Он исчез. Она дождалась автобуса и уехала домой. А через две недели на Кирова из-за резкого манёвра джипа молодой мотоциклист превратился в дымящееся месиво плоти, металла, костей и резины. Пожарные смыли с полотна недогоревшие остатки бензина и крови. Медики забрали тело. Полиция опросила свидетелей. Они подробно описали марку и цвет машины и одежду водителя, но никто не запомнил ни черт лица, ни цвета дымчато-серых глаз.

24 глава

Он опустился на асфальт у её ног.

– Я хочу понять.

Она опустила книгу и посмотрела на него. За его спиной белела стела «Дружба народов», называемая в народе Салатницей за характерную форму.

– Я хочу понять, – он смотрел на неё снизу вверх.

Она заморгала и отложила книгу: «Всё нормально. Ты прощён».

– Я тебе не верю.

В маленьком сквере шелестели тополя. Ей хотелось куда-нибудь исчезнуть. Он не собирался подниматься.

– Ты поступил очень нехорошо.

– Мне очень жаль.

– Хорошо. Больше так не делай, – она улыбнулась краем рта и попыталась взять книгу.

– Не хорошо. Ты о чём-то умалчиваешь. Я пытаюсь понять… и это выносит мне мозг. – Он на секунду зажмурился.

Солнце светило слишком ярко. Лавочка была слишком горячей.

– Иногда мне хочется тебя ударить или обозвать, – она теребила штанину.

– Ну, так бей и обзывайся, – он улыбнулся.

– Не могу… – она сглотнула, – …я боюсь.

Он опустил взгляд и задумался. От Салатницы плыл едва уловимый цветочный аромат.

– Я никогда не причиню тебе зла, – он снова поднял глаза.

– Пока я веду себя так, как тебе хочется, – в её голосе блеснула иголка.

Мимо прошла женщина с коляской. Он помолчал, обдумывая её слова.

– Кажется, я понимаю.

– Правда?

– Да.

Она улыбнулась, на его взгляд не особо искренне. Он поднялся и сел рядом с ней на лавочку. Они рассматривали перистые облака, белые мазки на глубокой голубизне.

– Ты меня простила?

– Если честно, ещё нет.

– Ну, так прощай быстрее.

– Это не делается на заказ.

Он помолчал, подумал.

– Я ещё не заслужил?

– Нет. То есть – да. Чёрт, запутал! – она тряхнула головой. – Ты всё сделал правильно. Я больше не сержусь. Но пока не ощущаю готовности тебя простить. Я, конечно, могу сказать…

– Не надо.

Она улыбнулась, по-настоящему. У него внутри потеплело. Он взял её книгу.

– Что читаешь?

– Киплинга.

– Ты любишь поэзию? – он полистал книгу.

– Не то чтобы.

– Вы странные.

Они стояли у закрытого и превращённого в магазин кинотеатра «Сибирь» и наблюдали за подростками на скейт-площадке. Раньше подростки гоняли по перилам и ограждениям лежащего рядом Бульвара Героев, царапая и раскалывая кроваво-красный гранит, что не только наносило ущерб городу, но и возмущало горожан. Штрафы и патрулирование не спасали. У скейтеров Бульвар Героев превратился в способ блеснуть крутизной. На лестницы и парапеты, зашитые в красный гранит, начали съезжаться со всех районов города. Он мог бы навсегда отвадить их, но он любил подростков. Они так и брызгали во все стороны энергией и кайфом. Скейт-площадка оказалась отличным решением.

Подростки прыгали, кричали, шуршали колёсами по металлу. Они не думали о будущем. Ему это нравилось. Она, наклонив голову к плечу, наблюдала за особо заковыристым трюком.

Когда им надоело смотреть на скейтеров, они пошли гулять по Бульвару Героев. На Бульваре горел вечный огонь, к которому по общегородской традиции в день свадьбы обязательно возлагали букет. А на девятое мая у огня, на четырёх углах, стоял почётный караул из страшно гордых школьников.

За вечным огнём тянулись две плиточные дорожки с лавочками по бокам, высились голубые ели – их не осквернили даже в девяностые, стояла воевавшая гаубица. За гаубицей раскинулась площадь в бетонных плитах и поднималась стена памяти. Имён не было, но он знал и помнил каждое. За площадью пронзал небо клинок из броневой стали.

Она помнила, как в детстве бегала в день Победы между его гранями. Внутри было холодно и странно, но приятно пахло. Теперь все проходы заварили, но даже не будь этого, она бы в них уже не пролезла.

– «Взросление, беспощадная ты…»

Бульвар привёл их к цирку. На вершине цирка танцевали спиной друг к другу три клоуна. Раньше они светились разноцветными лампочками.

– «Пойдём клён, пойдём клён»…

Бабушка долго не могла понять, куда просит отвести внучка.

Они сели на лавочку у цирка. Он закурил. Рядом на асфальте желтело меловое солнышко. Кто-то играл на уличном пианино.

– Чего бы тебе хотелось? – он выдохнул дым.

– Это слишком глобальный вопрос.

– Может, есть какая-нибудь вещь, которой тебе хотелось бы обладать?

– Настоящая?

Он кивнул: «Настоящая».

Она пожала плечами: «Многое. Мягкий мишка с чёрной шерстью и серыми глазами, настоящий казан, деревянная массажка, металлическая головоломка… А почему ты спрашиваешь?»

– Просто так, – он стряхнул пепел.

– Не верю.

– Потому что иногда… чаще всего… лучше спросить.

– Мудрая мысль.

Пианино смолкло.

– Это из-за черепа? – она потёрла обложку книги.

– Да.

– Извини. Правда.

– Да, ладно уже, – он махнул рукой.

– Честно?

– Честно.

Они улыбнулись друг другу. Солнце сместилось к западу. Она открыла книгу и читала ему стихотворения Киплинга. Он делал вид, что слушает. Тени крались по кругу.

Через полтора часа она устала и закрыла книгу. Он проводил её до остановки.

25 глава

Он стоял на большой окруженной лесом поляне, прикрыв глаза. Он чувствовал как глубоко внизу, в брошенных шахтовых ходах, работают огромные насосы. Он слушал их ровный ритм, улавливал любое изменение. Ведь если насосы откажут, вода хлынет вниз к жилым кварталам, болото, на котором они были построены, вернётся. Насосы разменяли третий десяток.

Он помнил, как это было. Двенадцать часов без вентиляции. Взрыв метановоздушной смеси. И угольная пыль как катализатор. Включенная вентиляция. Вспыхнувшие угольные пласты, деревянные стойки, робы. Угарный газ, заполняющий штольни. Из смены в двести пятнадцать человек живыми вышла едва половина.

Он стоял и слушал насосы. Мерное биение в глубине земли. Гудела трансформаторная станция за забором из рабицы. Он прошёлся по территории бывшей шахты, проверяя нет ли провалов, надёжно ли замурованы вентиляционные штреки. Эти места любили жители частного сектора. Взрослые организовали здесь стрельбище из пневматики, мишени пестрели дырочками. Дети прятались от взрослых в окружающих поляну лесах и рассказывали страшные истории.

Из осколка тайги к нему вышел большой, метра три в холке, лось. Широкие рога ломали в щепки ветви деревьев. Зверь наклонил голову и пристально посмотрел на него. Он достал из воздуха ружьё и, не отводя глаз, передёрнул затвор. Лось ударил передним копытом. Он прицелился. Зверь фыркнул и развернулся. Он видел, как лось, уходя, превратился в медведя. Постепенно треск стих.

– То-то же, – он отбросил ружьё. – Это моя земля.

Он проверил каждый метр поляны. Всё было в порядке. Работали в глубине насосы. Гудела трансформаторная станция.

Они шли через частный сектор. Он обещал показать ей кое-что интересное. На плотно укатанной земле дети играли в классики. Собаки наблюдали из-за заборов. Тянуло дымом. Дома поражали разнообразием: большие и маленькие, покрашенные, затянутые в сайдинг и просто бревенчатые, обшарпанные, кирпичные. Общим был только одинаковый для каждого участка засаженный картошкой огород. У колонки умывалась большая рыжая кошка.

За частным сектором виднелся старый террикон. В детстве она думала, что это на самом деле вулкан, а взрослые врут, чтобы не пугать. Во дворе ходили страшные легенды про мальчика, который поднялся на вершину террикона и провалился по колено. От его ног остался только пепел. Никто не приближался к террикону-вулкану, но каждый мечтал подняться на его вершину. А подростки рассказывали о лавочке на терриконе, как самом укромном месте для свиданий.

Неожиданно среди деревенских дворов возник двухэтажный панельный дом с качелями, песочницей и бельевой верёвкой меж двух тополей. В песочнице лежали разноцветные формочки для куличиков. У подъезда на хилом газоне паслась лошадь. Она замедлила шаг, жалея, что так и не обзавелась фотоаппаратом.

– Обычный бетонный барак. Пойдём. – Он потянул её дальше.

Из частного сектора они вышли к железнодорожному переезду, за ним развилка – направо дорога к Байдаевкому кладбищу, налево в Холмы до закрытой шахты. Они перешли через рельсы, и выбрали третий путь – грунтовку вдоль железной дороги.

Вокруг раскинулась заброшенная заросшая промзона. Бетонные заборы, тополя и кустарник, приём лома, строительные фирмы, грязные словно черти дети с перьями в волосах и луками из ивовой ветки и капроновой нити, стук колес груженого товарняка.

Вскоре хоть как-то обитаемые места кончились. В тупике стояло большое серое трёхэтажное здание с выбитыми в ноль стёклами. Как ни странно проплешин отвалившейся штукатурки видно не было. В тёмных проёмах окон виднелись обрывки обоев и остатки мебели. Из одного окна шёл белый дым, ветер доносил запах горящей бумаги. На металлической раме большого, в два этажа, окна висел вниз головой, зацепившись коленями, подросток. Ещё трое стояли внизу, в бывшем актовом зале, и громко считали вслух. В небольшом дворике среди сосен девочки прыгали на ржавой панцирной кровати. На крыше кто-то сидел с подзорной трубой, а может калейдоскопом.

Они обошли здание. Сбоку оно оказалось красно-кирпичным и, кажется, от него отрезали кусок. Часть стены на углу была выложена ярко-голубой керамической плиткой. Этажом выше виднелась деревянная дверь. Из глубины здания донесся визг и топот. Он покачал головой.

– Пугнуть их что ли? Убьются ведь или козёл какой поймает.

– И через неделю за страшными историями и острыми ощущениями сюда придёт раза в три больше подростков.

Он поморщился и зашагал дальше.

Они прошли мимо гаражей, свернули направо и неожиданно оказались на поле у подножья террикона. Вблизи он был маленьким и оплывшим, а может, на нём так сказался десяток лет. За полем чёрной стеной поднимались отвалы обогатительной фабрики.

– Знаешь, я ожидала большего. Издалека он такой величественный и страшный.

– Мы здесь не за этим. – Он улыбнулся. Нам чуть дальше.

Они перешли через поле, и её глазам открылся кусок марсианского пейзажа. Безжизненная каменистая кирпично-рыжая земля. Ворота из двух тонких изломанных останцов спрессованной породы высотой метров пять. Оба кирпично-рыжие в чёрную полосу. А на левом широкая волна ослепительно белого.

– «Террикон. Срытый до основания. Отчего же так жутко?»

Она осторожно перешагнула границу зелёного и рыжего. Под ногами захрустело. Она почувствовала себя маленькой, пылинкой на коже планеты. Слева поднимались холмы, справа жил город, впереди над высокими чёрными отвалами молчаливо кружили большие вороны, а в центре она, на куске мёртвой земли. Она вздрогнула, услышав громкое утиное кряканье. Она обернулась и посмотрела на него с вопросом в метущихся зрачках. Он закурил и тоже шагнул в круг.

Он показал ей, скрытое за валами спрессованной породы, крохотное болотце с прозрачной водой. По берегам торчали клочья травы. По стеклянной зыби плавала утка с утятами, шустрыми коричневыми комочками. Они сели на берегу. Он обнял её за плечи.

– Здесь потрясающе. Во всех смыслах.

– Я знал, что тебе понравится, – он затянулся.

Утка безмятежно плавала в болотце. Дымила обогатительная фабрика. Над старым терриконом тонкой вуалью колыхалась пыль. Она вспомнила толи рассказ, толи повесть Джека Лондона про снежные флаги на горных вершинах. В них никто не верил.

Они молчали. Внезапно он подхватил с земли камушек.

– Смотри, чистый мел! Настоящий!

Она с интересом взяла в руки белый камешек. Он не пачкал пальцы в отличие от школьного мела, но при небольшом усилии оставил на рыжем камне неровную белую полосу.

Возвращались они той же дорогой. В старом заброшенном здании сменились подростки. Из больших окон актового зала тёк гитарный перебор.

После железнодорожного переезда они не стали сворачивать. Справа тянулся частный сектор, слева – бетонный забор.

– Как там «просто парень»? – он шагал слева, прикрывая от машин.

– Пока не звонит, – она дёрнула плечом.

– И не позвонит. Они никогда не звонят.

– Они?

– «Настоящие» парни, мужчины, самцы…

Они прошли заправку и пожарную часть. Бетон через дорогу сменился зеленью.

– Какая ты всё-таки сволочь, – в её голосе звучала усталость.

– А ты шлюха.

Она влепила ему пощёчину. Потянулись двухэтажные заштукатуренные дома. На повороте он тихо произнёс: «Извини».

– За что? – её интонация прямо указывала на то, чего она от него ждёт.

– За то, что обозвал. Можно я покажу тебе ещё кое-что? Чтобы искупить.

Она хотела сказать, что не надо ничего искупать, надо не повторять, но представила в какие дебри их это завёдёт и ответила: «Хорошо. Надеюсь это не далеко».

– По пути к дому, – он снова улыбался.

Они прошли по двухэтажно-трёхэтажной улице до перекрёстка. В воздухе пахло яблоками и свежей сдобой. В маленьких уютных дворах спали на солнце кошки, прыгали через резиночку девочки и бегал в повязанном на шею лиловом покрывале толстенький мальчик.

Прямо за перекрёстком виднелся алый Байдаевкий мост. Ей остро захотелось пройтись по вибрирующим стальным листам. Но за светофором он свернул направо. Они прошли мимо специальной школы, детского сада и католического храма. Она вспомнила друга, хотя скорее он был знакомым, или даже… который исповедовал католичество. Её всегда интересовало, посещал ли он этот храм. Если да, то нравился ли он ему? А если нет, то почему?

Он привёл её к новенькому жилому комплексу, вытеснившему изрядный кусок частного сектора. Она не заходила в эти дворы. Они были для неё чужими, не в смысле неприветливыми и агрессивными, а новыми, не входящими в канон детства.

Он вошёл в ближайший двор, и она увидела в его центре маленький покосившийся деревенский домик с огородом, тремя яблонями, стайками и туалетом. Дом окружал потемневший деревянный забор. Вторым забором, отгородившим весь мир, стояли розово-белые десятиэтажки. Дом выглядел уютным и беззащитным. Зрелище действительно стоило прощения.

– Ему наверно тяжело.

– Ты про хозяина или про дом? – он закурил.

– Про обоих. Только представь любопытные дети, озлобленные подростки, их родители…

– Они справятся. Оба.

26 глава

Ильинка строилась маленьким городком-спутником на орбите большого сильного и дважды орденоносного города. На Ильинке в новеньких панельных домах вдали от урбанистической суеты должны были жить металлурги ЗСМК. Город её пожрал и превратил в часть себя.

Ильинка самый молодой, самый северный, самый холмистый и самый маленький район города. Ильинка окружена полями. У неё есть собственная речка с забавным именем Петрик. Ильинка – это много домов и мало деревьев. Ильинка – вывернутый карман на карте города. При землетрясениях Ильинку всегда трясло больше других. При ураганах и штормах там всегда дуло сильнее. Ильинка – это не совсем город.

В ильинских обрывах палеонтологи нашли кости мамонта. Не все, но всё же. А ещё на Ильинке нет трамвая. И троллейбуса. И на самом деле она Новоильинка. Но кто об этом вспоминает?

Ильинку и Центр соединяет длинная Ильинская трасса, ласково называемая горожанами – дорога смерти. Бились на трассе много и часто. В любое время года. За кюветами каждые десять-пятнадцать метров – не крест, так памятник. Трассу и освящали, и посыпали сахаром, и сносили похоронный самострой, люди продолжали гибнуть. Единственное, что смогло помочь – постройка серпантинного шоссе через Холмы от Запсиба до Старокузнецка. Теперь бились на нём. Зато без смертей.

Они стояли на большом заброшенном трамвайном мосту через маленькую заросшую ивами речку Мамонтова. Разница в размерах была столь велика, что казалось, мост стоит среди чистого поля. С одной стороны моста за невысокими домами деревни и невидимой за тополями рекой дымил на фоне Холмов ЗСМК. С другой – в долине Мамонтовы раскинулась кроссовая трасса. Там натягивали ограждения и тенты.

Мост никогда не использовали по назначению. Перед запуском нового трамвайного маршрута развалился СССР. Деньги украли. Рельсы демонтировали. А мост остался. Серый, без ограждения, в надписях и рисунках, с дренажными дырками и широкими щелями на стыках. Старые надписи и рисунки стирались дождём, снегом и подошвами, появлялись новые. Волк из «Ну, погоди!» сменился мистером Фриманом, свастика – российским флагом. Менялись имена и даты. Записывались новые формулы. Неизменным оставалось лишь чёрное слово «Выход» на самом краю.

Со временем мост облюбовали экстремалы. Каждые выходные они с радостным криком сигали с моста на толстых верёвках. Место старта отмечала белая стрелка и надпись «Ты хорошо подумал(а)!!!».

– Я бы никогда так не смогла. – Она наблюдала, как маленькая хрупкая женщина, раскинув руки, шагнула в пропасть, как растянулась, а потом дёрнулась назад верёвка.

– А я бы попробовал.

Как обычно никто не обращал на них внимания. К верёвке радостно пристегнули новую жертву. Прыжок. Восторженный вопль. Они внимательно проследили за коротким полётом и возвращением прыгуна на мост. Под мостом пестрел мусор.

– Знаешь, это начинает становиться скучным. – Он зевнул и окинул взглядом панельные дома за полем. Ему было очень неуютно так близко к границе.

– И что ты предлагаешь?

– Как ты относишься к гонкам?

– Ты действительно спрашиваешь?

– Да.

– Не знаю. Никогда не видела в живую.

Он хитро улыбнулся. Рядом возник мотоцикл.

На кроссовой трассе уже собирались пилоты с верными стальными зверями. Мотоцикл плавно превратился в автомобиль. Она посмотрела на пост организаторов.

– Ты зарегистрировался? – Она дёрнула его за рукав.

– Мне это ни к чему. – Он залез в машину и хлопнул дверцей.

Автомобиль лениво подъехал к линии старта. Она посмотрела на коричневато-рыжую в изумрудно-зелёном трассу и решила подняться повыше. Лучшие места на склонах уже занимали зрители. Многие сидели целыми семьями на разноцветных покрывалах. Кое-где жгли костры. Внизу на старте рычали машины. Облегчённые и укреплённые.

Она нашла взглядом его машину. Ядовито-красный кузов мелко подрагивал, что было странно. Она зажмурилась и потёрла глаза. Машина дрожала. Она дёрнула плечом, принимая всё, и то, что есть, и то, что будет.

Автомобили рванули с места. Зрители зашевелились. Ядовито-красная машина без опознавательных знаков ныряла в просветы, взлетала на взгорках, кружилась на поворотах. Она не заметила, как ладони сжались в кулаки. Вокруг шумело. Голоса смешались с моторами. Он пошёл на второй круг.

Экстремалы на мосту свернули верёвки и, выстроившись цепочкой вдоль края, активно болели. Наверно, они даже что-то кричали. Внизу огрызались машины. Он вырвался вперёд. Весь мир пульсировал в такт участившемуся сердцебиению.

Он пришёл к финишу первым. Она подпрыгнула и поймала несколько недоуменных взглядов. Он вышел и помахал ей раскрытой ладонью. Она помахала в ответ. Сквозь его машину проехал серовато-жёлтый автомобиль победителя.

Они возвращались той же дорогой, что и приехали, по Бызовскому шоссе и через Запсиб. И если в первом случае в этом была хоть какая-то логика, то во втором… До Центра быстрей и короче было бы добраться по Ильинской трассе. Он почувствовал её сомнения или, может, прочитал мысли.

– Не все дороги мне доступны.

Она скорее ощутила его слова, чем услышала. Они миновали жилые кварталы, проехали Садовую и Верхнеостровский поворот к Крепости, пересекли Дозовский мост. По нему рядом с потоком машин медленно тянулся поезд.

Под оранжево-жёлтыми лучами скользящего к горизонту солнца он провёз её по Металлургов и Кирова. Она видела родителей, гуляющих с детьми; студентов на лавочках, пьющих нечто неведомое, укутанное в непрозрачные пакеты; мальчишек в фонтане; суши меж палочками сквозь блики стекла.

Они смотрели картины городских художников, развешанные на стеклянной витрине музея искусств. Преобладали пейзажи. Из Арт-сквера доносилась простенькая мелодия уличного пианино. Она смотрела, как на его шее высыхают капельки пота, но не чувствовала запаха. Она словно невзначай дотронулась до его руки. Рука была тёплой. Он легко, едва заметно, сжал её пальцы и тут же отпустил.

От цирка до Универсама они дошли по длинному тенистому скверу. Она вспомнила, что в этом сквере любила читать книги её подруга с Запсиба. А в белом двухэтажном здании, когда-то существовал рок-клуб. Она однажды даже ходила туда на рок-фест. Правда, исключительно ради того самого одногруппника, но всё же. Кстати, по какому-то странному стечению обстоятельств в том же здании располагалось общегородское общество глухих. Хотя после, пусть и не долгого, соседства через стену церкви и ночного клуба, и стриптиза «Термит» рядом с крематорием, её это уже не удивляло.

Они сидели на берегу Томи. Она перебирала камушки. Он курил. Она наблюдала за ним боковым зрением. Ей нравился его профиль. Солнце никак не могло решить упасть за горизонт или повисеть ещё немного. Она подвинулась к нему и дотронулась до его бедра. Ладонь медленно заскользила вверх.

– Что ты делаешь? – он, чуть отклонившись, смотрел на её пальцы.

– Привлекаю твоё внимание, – она спрятала зрачки за ресницами.

– Я тебя слушаю.

– Не это внимание, – её пальцы нащупали замочек.

Он вздрогнул и отодвинулся.

– Ты меня не хочешь? – она вскинула взгляд.

– Хочу, но не так. Не как животные.

Её щёки налились краской. Губы задрожали.

– Только не думай, что я считаю тебя животным. – В его голосе слышалась паника. Он взял её ладони в свои. – Я хочу, чтобы всё было красиво. Нежные простыни. Ароматические свечи.

– У меня есть палатка, – он едва её услышал.

– Нет. Палатка тоже не подойдёт. – Он развернул её спиной к себе и обнял. – Давай просто посидим.

Река лизала камни у их подошв.

– Ты такая хорошая. – Он прижался щекой к её щеке. – А я такой косяк. Прости меня, а?

– За что? – Она на самом деле не понимала.

Он не ответил. Он сквозь закрытые веки видел переплетение тел. Дыхание. Его руки. Только его. Только его пальцы в её волосах. И никак иначе.

– Я не хочу сидеть просто так. – Она попыталась вывернуться.

– А придётся…

27 глава

Лодка скользила сквозь тьму. Тьма шевелилась у деревянных бортов. Тьма накрывала сверху. Тьма клубилась и шуршала на горизонте. Кое-где сквозь мелкие прорехи пробивался свет.

Он размеренно грёб. Она наслаждалась романтикой, жмурилась от порывов ветра и пыталась увидеть хоть что-нибудь. Он правил к Антоновскому острову. Самому большому из тех, что знал. Всего ему принадлежало сто тридцать островов на Томи и Кондоме.

Лодка заскрипела о камни. По бортам прошла дрожь. Он выбрался на берег, помог выбраться ей. За узкой полосой пляжа непролазной изгородью тянулся кустарник. Он отыскал узкую тропу и зашагал вглубь острова. Она постаралась не отставать.

В кустарнике вокруг них шуршало и трещало. Один раз ей показалось, что она услышала тихий вскрик. Ветви цеплялись за одежду, словно пытались остановить.

Он уверенно шёл вперёд по петляющей и ветвящейся тропке. Вскоре кустарник кончился, и они вышли на большую поляну. Она видела, что в её центре кто-то есть. Она слышала обрывки голосов. Она чувствовала, что их много. Он шёл к шевелящейся безликой толпе. Он знал, она идёт за ним.

Чёрная живая стена приблизилась и, шурша, расступилась. Они вошли в широкий человеческий круг. Она чувствовала прицелы сосредоточенных взглядов. Ей захотелось посмотреть в ответ. Она достала из кармана зажигалку.

– Огонь для них смерть. – Он выхватил зажигалку из её пальцев.

Ночь сразу наполнилась голосами.

– Огонь?

– Где?

К ним шагнули неотличимые друг от друга во тьме люди. Впрочем, ему и не надо было их различать. Он их знал.

Миша – атлетично сложенный студент. Шёл на диплом с отличием. Дипломную писал. Залез в воду не там и не в том состоянии.

Яна – девочка десяти лет. Любила котят и футбол. Ненавидела домашние задания и отвар шиповника. Течение отнесло её слишком далеко.

Денис – пятнадцать лет. Хоккей и девчонки. Не там нырнул.

Владимир – бизнесмен. Двое детей по ту сторону воды. Шашлык, коньяк, дно.

И ещё, и ещё. Десятки историй, похожих друг на друга. Не там, не с теми, не в том состоянии. Они шли и тянули руки.

– Огонь.

– Дай.

– Пожалей.

Он спрятал зажигалку в кулак.

– Нет! – в его голосе зазвенела сталь. Они остановились.