Стальное сердце под угольной пылью

– Хотя бы детей, – тихий женский голос. Ирина – продавец мясного отдела.

– Нет, – он сжал кулак. Пластик треснул. Бензин лизнул руку холодом.

Они вернулись на свои места. Они не роптали.

– Они не знают, что огонь их убьёт? – она выглянула из-за его плеча.

– Знают, – он стряхнул с ладони осколки пластика.

– Тогда почему?.. Оу! – её глаза округлились. – Какой ужас. – Он кивнул. – Зачем мы здесь?

– Чтобы помочь хоть как-то, – в его руках появилась гитара.

Он пел им. Он рассказывал им истории. Он заставлял их вспомнить, что было до холодной стены воды.

Когда он и она уходили, за их спинами звучали разговоры, анекдоты, байки и воспоминания. Они посетили и соседние острова. Людей на них было меньше. Он пел им всем. Он пел любимые и знаковые песни. Они оживали, только душой, но всё же.

На маленьком песчаном островке мальчишки играли в индейцев, сами уже не помня, когда началась игра. Он не стал им мешать.

За Ильинским мостом он причалил к запсибовскому берегу. Дальше они шли по тонкой полосе земли между рекой и карьерами.

– Почему ты так жесток с ними?

– Это не я.

Она ждала продолжения. Её молчание жгло ему лопатки. Он почти решился рассказать, когда это стало необязательным.

Речная вода вздыбилась высокой и узкой волной, скрутилась сотней жгутов и явила женщину в длинном свободном платье. Широкие рукава скрывали ладони. Темно-синяя кожа женщины слегка светилась. Черные волосы, заплетенные в косу, плясали за её спиной. Тонкое лицо, высокие скулы, восточный разрез глаз.

Девушка ощутила острое желание опуститься на колени: «Матушка Томь».

– Мальчишка! – хозяйка реки не заметила человеческого существа. – Как ты посмел принести огонь?!

Вода вокруг женщины забурлила.

– И не думал. – Он вздёрнул подбородок. – Огня не было.

– Я смету тебя! – женщина выросла, взметнула к небу струи воды.

– Матушка Томь… – никто не услышал восхищенного выдоха.

– Попробуй, – в его голосе не было вызова.

– Я заберу всех твоих детей.

– Понравились ли тебе абагурские хвосты? Может мне чего такого в Рушпайку или Зыряновку добавить? Гулять так с музыкой. – Он скалился.

Хозяйка реки опала потоками воды. Он закурил и стряхнул пепел в воду.

– Думаю, вопрос решен. – Он развернулся и зашагал дальше. – Эй, ты идёшь?

Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Она смотрела, как хозяйка реки растекается, растворяется, исчезает. Он вернулся, схватил её за руку и потащил за собой.

– Я у тебя таких эмоций не вызываю! – его пальцы сжались сильнее.

– Но это же… – она спотыкалась.

– А я хрен собачий! – он ускорил шаг. Она вырвала руку. Он остановился. Они смотрели друг на друга. Река плескалась о камни. Он пошёл спокойно и медленно, вслушиваясь в её шаги. Она шла следом.

За последним карьером они вновь сели в лодку. Впереди светился Дозовский мост.

На острове перед Дозовским мостом обитали одни мужчины. Они не носили одежды и строили замки из камней и ивовых веток. Его и её приняли радостно и шумно. Её не стеснялись и не извинялись за не подобающий вид, придерживаясь позиции – чего она там не видела, кобыла здоровая.

Мужчины смеялись и отхлёбывали из жестяных банок пиво, сотворённое им только что. Из частного сектора на берегу долетал собачий лай. Она от нечего делать рассматривала мужские формы. Формы были однообразные, но с индивидуальностями. Этакая игра «Найди десять отличий».

– Что, запала? – один из мужчин заметил её изучающий взгляд.

– Нет. – Темнота скрыла порозовевшие скулы. – Я пытаюсь понять, как же вы зимой.

– Зимой мы спим. На дне.

Лодка нырнула под Дозовский мост. Она пригнулась и затаила дыхание. Теряющееся в чёрной невероятной высоте полотно дороги давило на солнечное сплетение. Исчезли огни на берегах и блики на воде. Остались только тьма и плеск. Казалось, они пересекают мост вдоль. Но всё рано или поздно заканчивается.

Между Дозовским и Кузнецким мостами река вспыхивала оранжевыми искрами. Центр, скрытый дамбой и тополями, напоминал о себе редкими белыми звёздочками. Он обогнул отмели, помахал рукой станции спасателей и зашёл под Кузнецкий мост. Под Кузнецким мостом было не в пример уютней Дозовского. Свет фонарей золотил воду. Краткий миг темноты, как передышка.

На острове между Кузнецким и железнодорожным мостами обитала лошадь, белая как молоко. Её копыта тонули в мелком песке. Он сказал, предугадывая её вопрос: «Я не знаю, откуда она здесь. Никто не знает».

Она тихо взвизгнула, когда холодный мокрый нос лошади ткнулся ей в шею. Он погладил животное по белому боку.

– Хорошо ничего не осознавать.

– Ты думаешь, она ничего не понимает? – она пальцами расчесала лошади чёлку.

– Она не страдает от того, что случилось, она просто существует. Люди так не умеют.

Светились два моста. Отсвечивал Центр. Текла река. Лошадь вошла в воду, нырнула, оплыла остров и вышла на другой стороне. Вода тонкими жемчужными нитками стекала с гривы, хвоста и брюха.

За железнодорожным мостом он свернул в устье Кондомы. Он грёб, не останавливаясь, мимо всех островов, до хвостохранилища Абагуровской аглофабрики. Однажды его стенка прохудилась, и ядовитые хвосты весело поплыли по течению к главному городскому водозабору. Обошлось без человеческих жертв, но шума было много. Центр на трое суток остался без питьевой воды. Он улыбнулся своим мыслям.

Справа половину неба закрывали Соколинные сопки. У самой границы города он развернул лодку и позволил ей скользить по течению. Перед железнодорожным мостом, знаменитым тем, что, будучи стратегически важным объектом, он не изображался на советских картах, он несколькими движениями вёсел направил лодку к острову, напоминавшему вытянутую каплю. На острове обитала семья. Она подумала: «Были ли они семьёй до?..», но не задала этого вопроса из соображений элементарного такта.

Семья состояла из папы, мамы, четверых разнополых и разновозрастных детей и бабушки. Внешне всё выглядело счастливым пикником. Только без еды и солнца. Младшая девочка нежно держала в ладонях ласточку без единого пера. Девушка знала, что это именно ласточка, потому что на экологии им рассказывали, что бывает, когда ласточки-береговушки путают песчаные обрывы и хвостохранилища. Птичка шевелилась и льнула к пальцам.

Он поговорил с родителями, спел несколько песенок детям, выслушал бабушку. Она показывала детям созвездия, рассказывала о звёздах и планетах. Сквозь плеск реки было слышно, как шумит аглофабрика.

Когда они проплывали под знаменитым железнодорожным мостом, ей вспомнился рассказ одного студента с факультета, как он кричал: «Смотрите дельфины!» и тыкал пальцем в Кондому за окном электрички. И ведь большинство людей заинтересовано смотрели за стёкла. Каждый раз.

Острова Кондомы были песчаными и заросшими высокими тополями. Самые крупные располагались у устья реки меж двух пляжей, поэтому их обитатели не скучали. К ним на острова частенько заплывали обычные отдыхающие с мангалом и музыкой. Иногда обитатели острова притворялись живыми и общались с гостями. Он не стал там задерживаться. Поговорил с подростком, которого не успел спасти, и отчалил.

На мелких каменисто-тополиных островах Томи напротив устья Кондомы тоже было относительно весело. Обитателям не давала заскучать многочисленная детвора из Форштадта и Абагура всё лето плескавшаяся между островов. Иногда кого-нибудь из детей приходилось вытаскивать из воды, чтобы он не стал новым островным обитателем.

Он не стал причаливать и направил лодку к острову Кешев, второму по площади. Кешев, высокий и старый, зарос чёрным осокорем, ивой и травой. Ежегодные половодья никогда не затапливали его полностью.

На поляне среди осокорей танцевали русалки, обитатели острова водили вокруг них хороводы. Они сидели в тени и наблюдали.

Она скорее слушала, чем смотрела. Монотонный напев. Мелькание белого за чёрной неровной стеной. Шорох травы. Вспыхивающие ярче звёзды.

Когда танец закончился, он вышел на поляну. В руках вместо ожидаемой девушкой гитары появился шаманский бубен. Обитатели острова сжали круг. Русалки рассыпались по зарослям.

Он ударил в бубен и запел. Низко. Хрипло. Толпа качнулась. Рядом с ней опустилось в траву бледное сильное тело. Она ощутила запах тины и чего-то ещё, тёплого, смутно знакомого.

– Что здесь делает горячая кровь? – голос русалки переливался речной волной.

– Я с ним. – Она махнула в сторону фигуры с бубном. – Гуляем.

– И мама тебя отпустила?

– Я сирота.

– Ой, горе… – в голосе русалки не слышалось сочувствия. – Скучаешь поди?

– Не особо. – Она тряхнула головой. – Раньше скучала.

– Ой, горе… Живёшь-то как?

– Интересно.

– Пойдём с нами. У нас весело. – Русалка поднялась.

– Я с ним.

Русалка откинула за плечи тёмные локоны и растворилась в зарослях.

Он вернулся мокрый от пота. Упал на траву. Она гладила его по влажному ежику волос. Он урчал от удовольствия.

Потом была река. Прижим, ночной товарняк. Домик водяного. Тополя. Огненный Байдаевкий мост, переплетение теней и алых балок. И снова только ночь, река и небо.

Узкие и длинные Абашевкие острова заросли берёзой и осиной. Обитало на них всего три человека – старик с седой бородой до груди, девочка-подросток в расплывшемся готическом макияже и мужчина в звёздно-полосатых трусах и тёмных очках. Каждый занимал свой остров и не совался к остальным.

– Отшельники.

Он пытался с ними поговорить, узнать, чем может помочь. Старик обложил его матом. Девочка демонстративно игнорировала. Мужчина предложил посидеть безвылазно на соседнем острове хотя бы год, а потом уже спрашивать.

– Я не виноват, что они здесь оказались, – он сказал это ей, не им.

– Я верю.

– Они – нет.

Они сидели на каменистом пляже. Река билась о бетонный бок дамбы. Шелестели листья. Вверху, на склоне долины, щерилась тайга. За зубчатым краем светлело небо.

– Спасибо! – она поцеловала его в щёку. – За всё.

Он погладил место поцелуя.

28 глава

– Покайся, раб божий!

Заключённый подскочил на нарах, щуря заспанные глаза.

– Покайся. Легче станет. – Голос гремел и метался в тесной камере.

Заключённый с трудом сфокусировал взгляд. У двери стоял высокий мужик в чёрной рясе. Русая с проседью борода прикрывала шею.

– Какого…? – заключённый впервые пожалел об отсутствии сокамерников.

– Не сквернословь. Боженька языка лишит. – Толи поп, толи монах огладил бороду.

– Ты кто? – заключённый поднялся, сжал кулаки, но пока держал их внизу. Ему казалось, он где-то видел лицо гостя.

– Покайся. Выйди и всем скажи – я убил. – В левой руке служителя религии вдруг появился топор.

– Какого…?

– Что я тебе говорил про сквернословие? – то ли монах, то ли поп вздохнул, как вздыхают отцы, вынимая из брюк кожаный ремень, поднял топор и шагнул к заключённому. Тот метнулся к окну, только сейчас заметив, что через обтянутое чёрной тканью пузо просвечивают стальные заклёпки по краям двери.

– Давай, открывай рот.

– Как же я каяться-то буду? Без языка. – Штукатурка царапала лопатки.

– Бог услышит. – Бородач в рясе сделал ещё один шаг.

По камере заметался тонкий вибрирующий крик. В дверь застучали.

– Ты чего? – сталь двери чуть приглушила голос охранника

– Тут был этот… бородатый такой… с топором.

– А в пенсне никого не было?

– Нет. – Заключенный кое-как отлепился от стены.

– Жаль. Хорошие у него рассказы.

Заключенный осоловело кивнул.

– Сам не спишь, так другим не мешай, – проворчал охранник. За дверью послышались удаляющиеся шаги. Заключенный смотрел на стальные листы, отделяющие его от нормальной жизни.

– Прошу прощения…

Заключённый мгновенно развернулся на пятке. У зарешеченного окна стоял мужчина в чёрном костюме при галстуке. На переносице поблескивали очки без дужек.

– …меня никто не спрашивал?

Он скучал. Горожане разъехались по дачам, курортам, горам и морям, забрав с собой по частичке его души. Дети носились под солнцем в деревнях и оздоровительных лагерях. Все, кто остался в городе работали, не зная продыха, отдуваясь за отпускных. В город пришли мёртвые недели. Он скучал.

Развлечение в СИЗО с единственным одиночным заключённым закончилось слишком быстро.

Он шёл по ночной улице, пиная камень. Время тянулось и никак не могло кончиться. Город метался в бессоннице. Город спал. По улицам ползали вязкие сны. Ветер едва волочился по асфальту. В амфитеатре Арт-сквера какой-то ребёнок забыл коробку цветных мелков. Он подошёл, подобрал мелки, рассмотрел, уже собрался выбросить. Сквозь одеяло апатии пробилась забавная мысль. Он положил мелки в карман.

Однажды, относительно недавно, в городе появился Сенсей. Он разрисовывал тротуары китайскими иероглифами и обязательно подписывал их значение. Иероглифы тянулись по краю асфальта ровной белой шеренгой. Сенсея гоняла милиция, гопники и просто горожане. Иероглифам на асфальте посвящало программы местное телевидение. Их фотографировали туристы и смывали коммунальщики. Потом Сенсей пропал, а иероглифы стерлись подошвами горожан. Сейчас о них почти никто и не помнил.

Он старательно заштриховал свитер. Красный и зелёный мелки заметно уменьшились. Потом на асфальте появилась шляпа. Коричневая, с широкими полями. Завершающим аккордом стала фраза: «Раз, два…» у головы.

Он поднялся, отряхнул с ладоней меловую пыль и исчез. На асфальте остался нарочито детский рисунок мужчины с хищно растопыренной правой рукой в перчатке с лезвиями.

Он оставил рисунки по всему Центру, на главных улицах и у школ, на бульваре Героев и в заброшенных скверах, под окнами домов и на площадях. Меловые рисунки отличались лишь позой мужчины и фразой.

Три-четыре, пять-шесть, семь-восемь…

Когда фразы кончились, он переключился на рисование детей. Дети играли. Дети смотрели, серьёзно сжав рты и обнимая игрушки. Дети смеялись: «Ха-ха-ха» над кривоватой головой. Дети истекали кровью. Дети лежали мёртвыми.

Остатками мела он написал на стенах домов и торговых центров знаменитую считалочку. Разным почерком, разными цветами.

Раз-два… Есть в каждом городе своя…

Оставалось ждать.

Он сидел на Соколухе пил кофе из большой кружки и жмурился от восходящего солнца. Первые рисунки и надписи уже нашли. Камеры никого не зафиксировали. По улицам от дома к дому пополз холодок суеверного страха.

Адреналин бодрил. Он знал, дальше будет только лучше. Возникла мысль о клоунском костюме и воздушных шариках. Но это было так банально. Он поморщился.

Следующей ночью на главной площади города возник лабиринт из пустых стеклянных бутылок. По новостным сайтам и соцсетям расползлись фото. Уфологи сравнивали лабиринт с кругами на полях. Эзотерики вспоминали о проклятье ведьмы, жившей на месте граничащего с площадью ТРЦ, и о крайне нехорошей квартире Спесивцева в доме через дорогу. Власти обещали найти шутника и засадить за хулиганство.

Город ожил. В автобусах и трамваях циркулировали сплетни. У бабушек на лавочках и соседей на балконах появились темы для разговоров. Рисунки и надписи, кстати, продолжали находить.

Он блаженствовал.

29 глава

На невысоком холме стоял деревянный храм. Небольшие чешуйчатые купола не успели потемнеть и золотились на солнце. Внизу лежал частный сектор. Ещё ниже ветвилось переплетение отработанных штолен Зыряновской и Абашевской шахт.

Чуть более двадцати лет назад старый деревянный барак перестроили в церковь. По легенде при этом не использовали ни одного гвоздя. В городе деревянный храм прославился нерукотворной иконой Богоматери, возникшей на оконном стекле, и отчиткой, изгнанием бесов, которую проводили здесь два раза в неделю.

Они поднимались по крутому склону к храму. Говорили, что подъём осилит не каждый, что каждому поднимающемуся мешает бес. На склоне холма и падали в обморок, и ломали ноги, и скатывались в истерику, и просто теряли всякое желание идти дальше.

На деревьях вдоль дороги висели фонарики и гирлянды. В жёлобе журчала вода. Из окружающей посёлок тайги несло запахи хвои и влажной земли.

Наверху были плитка, фонтаны и лавочки. И запах дерева, до сих пор не выветрившийся. От стен храма истекала спокойная сила. Она не хотела заходить внутрь. Её крестили, но крёстных она не знала, а в храмах чувствовала себя чужой. Она не ощущала связи с тем неведомым, что называли Богом, и не хотела мешать верующим своим присутствием. Ещё она боялась, что на неё начнут кричать за ошибки. Как кричала женщина в белом платке на воскресных занятиях в первом классе. Громкость крика значительно повышалась, когда ей задавали неудобные вопросы.

Он потянул её к входу. Она подчинилась без особой охоты. Внутри шла служба. На них как обычно никто не обращал внимания. Пахло воском. Звучал голос священника. Она рассматривала роспись на потолке. Люди вокруг вторили батюшке и крестились. Ей вдруг стало хорошо и тепло. Он скосил на неё глаза и улыбнулся.

Батюшка что-то читал, она не разбирала слов. Дрожало пламя свечей. Он стоял рядом, сложив на груди руки. Она пыталась вспомнить, как же правильно креститься. Двумя или тремя пальцами? Справа налево или слева направо? Внезапно она ощутила внимательный и цепкий взгляд. На неё смотрел священник. Ей захотелось сбежать.

– Он нас видит! – она шептала ему на ухо, а, казалось, кричала на всю церковь.

– Он меня знает. – Он погладил её по спине, его ладонь развязала узлы. – Я иногда сюда прихожу. Это, пожалуй, единственный храм, который я посещаю. Здесь спокойно.

По окончании службы священник ещё раз посмотрел на них, строго и требовательно. Они подождали пока остальные прихожане выйдут.

– Приветствую, демон! – священник смотрел спокойно и открыто без ненависти и осуждения.

– И тебе здоровья, – он поклонился.

– Нехорошо в дом божий с непокрытой головой входить. – Священник строго посмотрел на девушку. Она порозовела и опустила глаза.

– Ты хоть знаешь с кем связалась? – в голосе священника звучала забота.

– Нет. И не хочу, – она чуть сжала челюсти и подняла взгляд.

– Пропащая душа. – В карих глазах священника искрилось искреннее сожаление и светилась печаль. – Тебе бы к нам походить. А если этот не пустит…

– С чего это не пущу? Вы человек хороший. Вам я её доверю.

– Не перебивай, нечистый. – Всё тот же спокойный тон. – Не тебе решать.

– Знаете, – она вновь опустила глаза, – у меня с Богом весьма сложные взаимоотношения…

– Гордыня – грех.

– Да, это один из пунктов наших разногласий.

– Приходи – поговорим об этом. – Священник перекрестил её и удалился по своим делам.

Они спустились с холма и свернули налево. Дома тонули в яблоневых садах. Солнце жгло макушки.

– Тебе действительно всё равно кто я?

– Да, – она пожала плечами.

Он достал из воздуха сигарету и закурил. Грунтовая дорога плавно забирала вверх. По правую руку круто вздымались высокие холмы. Мимо пропылил автобус, оставив на языке бензиновую шершавость.

Массивную ржавую от верхушки до основания колонку они нашли в тени кустов на перекрёстке. Она сначала решила, что колонка слишком старая, чтобы работать, он нажал на рычаг. Колонка булькнула, зашумела, и в деревянный желоб ударила тугая струя воды. Она сунула голову прямо в струю. От ледяного удара затрещал затылок и перехватило дыхание. Она блаженно застонала. Холодные брызги впивались в спину, ноги и грудь. Он решил, что с неё хватит, и отпустил рычаг. Вода иссякла. Она распрямилась и, фыркнув, отряхнулась словно собака. Он улыбнулся.

– Пить хочешь?

Она кивнула. Он снова нажал на рычаг. Бульканье, шум, вода. Она запустила в струю руки и пила из горсти маленькими порциями. Её этому научил отчим.

– А ты пить будешь? – она стряхнула с рук воду.

Он не страдал от жары или жажды, но всё равно ответил: «Да». Она сместилась к рычагу, нажала обеими руками. Он пил, прижавшись губами к струе, вбирая вместе с водой воздух. Будто кто-то водил трубочкой по дну большого стакана. Затем он по её примеру сунул в воду голову, чуть отрастил волосы и взъерошил их пальцами. Она хихикнула. Рычаг поднялся.

– Оу, детка, – он одной рукой обнял её за талию, – этот мир слишком хорош для нас.

Она заглянула ему в глаза, но не увидела ожидаемого, и ограничилась нарочито скромной улыбкой.

Дорога свернула налево. Вокруг штормовым морем круглились зелёные холмы. Его тёмные волосы торчали во все стороны. Она думала: «Что будет, если его глаза густо обвести чёрным?». Он курил и делал вид, что не знает о чём она думает.

– Смотри! – он резко остановился и указал на ярко-жёлтое пятно на дороге. Пятно вспорхнуло, низко спланировало и вновь опустилось. Они осторожно подошли ближе. На укатанной земле сидела большая жёлтая с чёрным бабочка. На нижних крылышках были хвостики и синие точки по краю. Они наклонились. Бабочка дёрнула крыльями.

– Махаон…

– Не водится же…

– В принципе ему ничего не мешает…

Бабочка перепорхнула на другое место. Они шагнули следом, присели на корточки, чтобы лучше рассмотреть.

– У него ещё и красные пятнышки есть. – Она едва удержалась, чтобы не ткнуть в бабочку пальцем.

– Хочешь, я её тебе поймаю?

– Да, ну… пусть летает.

Они наблюдали за бабочкой, пока та не затерялась в густой траве. Он материализовал чёрный хищный мотоцикл.

– Покатаемся? Тут есть интересные места.

Они сидели на склоне у обсыпающегося бетонного полуцилиндра высотой в стандартный этаж. За полузаваленным входом чернела тьма. Они сидели спинами к тьме и смотрели на залитые солнцем Холмы. Здесь они обретали нереалистично гармоничные формы.

Внезапно она дёрнулась и обернулась. Он скосил на неё глаза.

– Ты ничего не слышишь? – она наклонила голову набок.

– Нет, – он бросил короткий взгляд на бетонный полуцилиндр.

Она успокоилась минут на пять, затем снова завертела головой.

– Кто-то плачет. Там. – Она указала на чёрный зев.

– Там никого нет. – Он взял её за запястье.

– Надо проверить.

Он повторил спокойно, но устало: «Там никого нет». Она посмотрела на пальцы, сжимающие её запястье. Он сдался.

– Ну, хорошо! Там кое-что есть. – Он не разжал пальцы. – Но это не жертва. Хищник. – Он немного помолчал и добавил, – Мы слишком близко, а она голодная.

Плач сменился стонами. Он закурил, неловко одной рукой. Стоны перешли в многоголосый крик. Он курил, сжав зубы.

– Уйдём, пожалуйста. – Её разрывало от желания обернуться и страха увидеть.

– Старая стерва. – он бросил окурок в траву.

Они отдыхали на берегу маленького, не больше четырёх метров в диаметре, круглого озерца. Коричнево-мутная вода не давала разглядеть дна. У берегов белым пузырчатым кольцом покачивались пенопластовые шарики. Ещё одно кольцо окаймляло берег.

У воды помимо них сидела семья: муж, жена и двое сыновей. Женщина долго уговаривала сыновей искупаться. Рассказывала, как купалась здесь девочкой, какая тёплая вода в озере. Наконец мальчишки сдались. По коричневой воде разбежались чёрные разводы.

– Только не предлагай…

– Даже не думал.

– Знаешь, я проголодалась.

– Не вопрос.

Он привёз её на самый верх в дикие малинники и вишнево-яблоневые сады, оставшиеся от колонии толстовцев. Говорили, что где-то в этих зарослях сохранился особо сладкий сорт яблок и даже несколько дюшесовых груш. По дороге им встретилась бабушка с коромыслом на шее. Покачивающиеся вёдра были полны тёмной вишней.

Малину почти всю оборвали. А вот вишни он ей насобирал полную миску. Она плевалась косточками и смотрела на город внизу, на бетонные выходы штолен, на заросшие ступенчатые, словно пирамида инков, отвалы шахты, на тайгу и сеть грунтовых дорог. Сладкий, почти черешневый, сок пачкал её губы. Ей хотелось, чтобы он её сейчас поцеловал, почувствовал этот вкус. Он курил и наблюдал, как она ест. Из-за гребня холма высунулась узкая рыжая мордочка. Чуткий нос вдохнул воздух. Лисица фыркнула и исчезла в траве.

Из малинника слышался треск и детский смех. Мир внизу нежился под солнцем. Зелёная трава, блестящие крыши, чёрные огороды. Идиллия. Если не знаешь, что скрывается в глубине.

– Не ходи здесь без меня. – Он вытер сок с её губ. – И не смотри на меня так, я не бог.

В малиннике играли дети.

Он вернулся ночью. Один. Он вошёл в полуразрушенную штольню. Он спустился вниз.

Здесь, в первобытном мраке, не действовало его ночное зрение. Он впервые смотрел в лицо Смерти и не видел его. Он чувствовал, как она скалится. Он слышал, как она смеётся.

– Мальчик! – дрожание воздуха и воды. – Милый мальчик.

Тело сжали невидимые тиски. Не убежать, даже если бы хотел.

– Чего ты хочешь, мальчик?

Под рёбра, под каждое ребро, медленно вошли холодные лезвия. Он истекал чем-то. Интересно, чем?