Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII-XX вв.

Однако судьба определила Некрасову остаться на Кавказе несколькими годами позже, а тогда – «во время азовского походу он… принес вину, за что по прощенью и наказанье ему учинено»168. Впоследствии, проживая на территории Крымского ханства, Некрасов не раз возглавлял своих казаков для участия в военных кампаниях Гиреев, снискав славу удачливого атамана, характеристики которого явно отличались от мира обычных людей. Представляется, что сакрализация образа И. Некрасова (наделение его чертами волшебника, человека, чудесным образом ускользающего от наемных убийц и вообще предвидящего будущее и пр.169) развивалась по тем же основаниям, как это происходило с личностями других известных атаманов – С. Разина, Е. Пугачева, также связанных с практиками колдовства, общения с нечистой силой170. Но Некрасову историческая память казаков уготовила особую участь – учтивая его особую роль в спасении и, следовательно, новом Начале жизни на Кубани некрасовской общины, т. е. оценивая его, по сути, как демиурга и первопредка. Мифологическое сознание в выгодном свете трактует даже такой святотатственный шаг атамана, как выстрел в знамя с изображение креста, литье пушек и пуль из крестов и колоколов171.

Несомненно, что основания этим процессам лежали и в области профанного мира, например, реальных событий, связанных с постоянной удачливостью атамана. Во-первых, как уже известно, Петру I так и не удалось добиться у хана и султана Ахмета III личной выдачи И. Некрасова (конечно, вместе с его казаками), причем персональная направленность запроса России очевидна172. Сошлюсь лишь на один документ (а выявлено их больше), а именно, слова царского посланца В. Блеклого, сказанные им в разговоре с визирем Крымского двора в 1709 г.: «… когда же ханова светлость не показал такой любви к стороне царского величества, чтоб ево, вора (Некрасова. – Д. С.) отдать явно со всеми, и чтоб отдать ево одного, хотя с неболшими людми (выделено мной. – Д. С.), а остальных до указу одержать»173. Затем опасность нависла над кубанскими казаками в период временного господства на Кубани Бахты-Гирея, решившего вдруг отдать в 1714 г. калмыцкому правителю Чаптержапу всех некрасовских казаков с женами и детьми, которые и попали было в плен – «толко де он сам Некрасов с легкими людми с сорокъю ушел в горы…»174. Случалось, атаман и в плен попадал – например, во время одного из походов с татарами на кабардинцев он был ранен и пленен; а выручили его тогда гребенские казаки, такие же старообрядцы, как и некрасовцы175.

Факты подобного рода имели место и в дальнейшем, обретая символическую рефлексию в исторических преданиях некрасовских казаков, которые, вне всякого сомнения, начинают создаваться уже на территории Крымского ханства. Подчеркну, что в контексте описываемых событий логично ожидать находок в архивах документальных подтверждений фактам подсылки к И. Некрасову наемных убийц, также имеющимся в некрасовском фольклоре176. Можно также сказать об определенной «ненормальности» процесса описанной сакрализации, учитывая наличие противоречивых (к моменту ухода казаков с Дона) принципов отношения донских казаков к атаманской власти. Недаром М. А. Рыблова пишет, что «любая избыточность воспринимается традиционным сообществом как угроза его существованию (за счет нарушения некой всеобщей нормы), а обладатели избыточного богатства, споры. Удачи – как вампиры, заедающее чужое (избыток может быть только частью доли другого)177. С другой стороны, можно констатировать, что сакрализация образа личности И. Некрасова носила характер «разового применения» – она не была перенесена, например, на его сына Михаила, либо других атаманов Кубанского (ханского) казачьего войска. В любом случае И. Некрасов обрел в глазах создателей и носителей данной культурной традиции высокий социальный статус и признание еще при своей жизни, о личности которого лично, надо думать, знали, не только крымские ханы, но, возможно и турецкие султаны.

Что касается последних, то можно привести ряд свидетельств ученых о самом пристальном внимании Османов и представителей турецкой администрации в Причерноморье к этой группе казачества, снискавшей по отношению к себе многолетне лояльное и даже заботливое отношение правящих крымских ханов. Так, еще в 1711 г., по данным А.Д. Бачинского, султанское правительство предлагало кубанским казакам переселиться в пределы Османской империи178. Примерно в середине XVIII в. (до 1753 г.), султанская воля помогла казакам разрешить вопрос обретения ими священника; тогда они обратились в Стамбул с просьбой, и султан приказал крымскому архиепископу Гедеону рукоположить в архиерейский сан казачьего «кандидата» – монаха Феодосия, что тот, несмотря на первоначальный отказ, затем исполнил – под угрозой применения насилия по отношению к себе турецкого паши и отряда яныча179. При этом у автора настоящей статьи нет никакого сомнения в том, что некрасовцы превосходно знали о таком своеобразном к себе отношении, ничуть, впрочем, не боясь снова и снова обращаться к султану с прошениями. Характерная, поэтому, для данной парадигмы отношений казаков с верховной властью Османской империи история произошла в Стамбуле в 1755 г. Тогда купец из Малороссии И. Васильев встретил в Стамбуле в гостях у другого купца, Е. Пирожникова, кубанских казаков, прибывших с письмом к султану180 и просивших Пирожникова о переводе этого послания на греческий язык. Тогда, кстати, российские «доброхоты», сам Васильев и его брат священник, стали отговаривать казаков от этого шага, обещая всепрощение Елизаветы Петровны – вследствие чего казаки якобы склонились к тому, решив, однако, «для полезнейшего им совета, и от всего Кубанского войска (выделено мной. – Д. С.) согласия и в том подтверждения ехать в Кубань»181. Вместе с тем подчеркну, что данное свидетельство является еще одним бесспорным доказательством существования у казаков Крымского ханства войсковой организации182.

Еще более «личностные» отношения связывали кубанских казаков-некрасовцев с ханской династией Гиреев, подданными которых казаки являлись. Характерно, что еще «старые» кубанские казаки имели возможность напрямую обращаться к хану в случае притеснения их кубанскими ногайцами или местной администрацией, всегда получая желаемый для себя результат своих обращений183. Некрасовцы также избрали для себя путь верноподданнического отношения к правящим ханам, что в числе прочих оснований и определило их массовое участие в военных кампаниях Крымского ханства, а не «зипунских», воровских, т. е. несанкционированных набегах на окраины России, чреватых расправой и выдачей царям. Очевидно, что ханы держали некрасовцев на исключительном положении и казаки это превосходно понимали, отнюдь, впрочем, не злоупотребляя таким состоянием отношений с Гиреями (при этом сообщество кубанских казаков монолитным назвать нельзя – например, по вопросу о возвращении в Россию). Так, в 1756 г. некрасовцы отправили своих посланцев в Крым к новому хану Хаким-Гирею, жалуясь на притеснения горских народов и прося переселить на жительство в Крым184. Переселение это состоялось в 1758 г. – хан поселил казаков к Крыму при «рыбном озере» – Балаклавской бухте185. Еще раньше, в 1730-х гг., хан Менгли-Гирей отправил на Кубань своего спецпосланца с предложением перейти на жительство в Крым. Кстати, именно этот хан держал при себе, вероятно, в качестве телохранителей, сотню некрасовцев во главе с сотником А. Черкесом186. Так вот, некрасовцы позволили себе тогда отказаться, при этом заявив: «Егда с Кубани кубанцы в Крым не пойдут кочевать, то-де и оне некрасовцы в Крым жить не пойдут»187. Нередки были случаи, когда некрасовские казаки выступали в походы, руководимые ханами или, что, конечно, было чаще, другими родственниками хана – причем источники всегда выделяли этот отряд среди иных составляющих этого войска.

Поэтому отнюдь небесспорными представляются выводы С.С. Андреевой о том, что казаки-некрасовцы подчинялись не самому крымскому хану (при этом она без ссылок на источники чересчур общо критикует авторскую трактовку отношений Гиреев/ казаков, не вполне корректно к тому же ссылаясь на текст моей же монографии при характеристике, например, некрасовских прошений о возвращении их в Россию188), а кубанскому сераскиру, точнее, тот вывод, который при этом допускается – из факта подчинения этому родственнику правящего хана якобы и будет следовать анализ прав и обязанностей некрасовцев на территории Крымского ханства189. Следуя такой логике, под сомнение можно поставить само пребывание земель Правобережной Кубани в составе ханства, а сераскеров уподобить феодальным князькам, самоуправствующим в регионе без оглядки на Крым и турок. Лояльность кубанских сераскеров по отношению к своим венценосным родственникам Крыму, конечно, периодически оставляла желать лучшего, но ханы никогда не упускали возможности побыстрее расправиться с «ползучей фрондой» сераскеров, что, конечно, не меняло общей расстановки сил в регионе – верховным сюзереном и ногайцев, и казаков, и многих других насельников Кубани считался и являлся правящий крымский хан. Таким образом, с точкой зрения С. С. Андреевой согласится не представляется возможным, поскольку в таком случае весьма вольную трактовку приобретает и сама политическая история Кубани как неотъемлемой части Крымского ханства на протяжении столетий. Один лишь пример: когда в начале 1760-х гг. на Кубани произошла очередная «замятня», то «от хана Крымского Калге солтану было такое повеление, что когда пред сим бывшой Кубанским сераскером Багадыр Гирей солтану противных горских народов успокоит и в точное крымскому хану послушание приведет, то… ево… определит по-прежнему кубанским сераскером, а ежели оные противники в послушание не склонятся, то б уже ему Калге Солтану всех кубанских татар аулы для кочевья перевести на крымскую сторону…»190. Богадыр-Гирей выступил против воли калги и был разбит в апреле 1761 г. вместе со своим «горским войском».

Еще раз подчеркну, что та широта для маневра, которую обрели при организации своей внутренней общественной жизни некрасовские казаки уже в 1708 г. (и в последующие годы) была вызвана их быстро принятым и сознательным решением найти в лице крымских ханов своих верховных правителей и покровителей (при этом автор еще несколько лет назад писал о том, «оперативный» контроль за жизнью казаков осуществлял сераскер). В противном случае их ожидали постоянные преследования со стороны тех же сераскеров, ногайцев, турок, а в конченом счете – расправа и гибель общины. Не менее спорным предстает мнение, к сожалению, безо всяких на то исторических оснований и по сей день встречающееся в исторической литературе, о создании казаками-некрасовцами на Кубани некой либерии, «своеобразной республики» – что также вступает в противоречие как с обширнейшим корпусом первоисточников, так и с новейшими, перспективнейшими исследованиями по истории донского казачества (Н. А. Мининков, М. А. Рыблова, Б. Боук и др.). Заостренность советской историографической традиции на классовой борьбе как факторе развития истории породила, например, в 1966 г. такое высказывание, некритически воспринятое некоторыми современными учеными: «Повстанцы (Игната Некрасова. – Д. С.) сумели создать вольную казацкую республику, пусть не народной земле, пусть в меньших размерах, чем они предполагали, но все же им удалось осуществить свою мечту о казацком государстве с атаманом во главе»191. Напротив, в процессе удачной в целом адаптации некрасовских казаков в сообщество и «старых» кубанских казаков, и жизнь татарско-ногайского населения Крымского ханств можно усмотреть реализацию принципов «симфонии» между правителями и подданными, когда подданство не воспринимается как уничижение свободы личности, когда эта личность активно о себе заявляет, когда «сопротивление, духовная и социальная активность… определены как важная мера спасения православного и всего православия» 192.

Поэтому в основе принципов «благоденствия» казаков на территории Крымского ханства лежали старообрядческий конфессиональный активизм, их преданность Гиреям и, главное, личная ответственность перед Богом за совершенные деяния. Именно все это (в соединении с выражением закономерной реакции ханов на такое поведение казаков) и помогало общине казаков выживать и развиваться. Поэтому и на Кубани могли быть с полным основанием произнесены слова, сказанные одним из некрасовцев уже в Анатолии (сел. Бин-Эвле) заезжему путешественнику в начале 1860-х гг.: «У какого царя живем… тому и служим, верой и правдой казацкой, по чести, без лжи и измены (выделено мной. – Д. С.)»193.

Л. Е. Семенова

Переселенцы из Дунайских княжеств в Россию в конце XVIII в

В последней трети XVIII в. возрастает интерес России к Дунайским княжествам – Молдавии и Валахии, что определялось прежде всего ее геополитическими интересами в Придунайском регионе Черноморского бассейна. Внутренние потребности экономического развития страны ставили царское правительство перед необходимостью решения таких общегосударственных задач, как укрепление юго-западных границ, расширение и освоение плодородных земель Причерноморья, обеспечение свободы торговли по Черному морю и примыкающим к нему водным артериям.

В фондах Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ) сохранилось достаточно много материалов последней трети XVIII в., раскрывающих экономические причины политических устремлений России в Юго-Восточной Европе, в частности и ее интересов в Молдавии и Валахии. Помимо документальных внешнеполитических актов – договоров, соглашений, большей частью опубликованных, среди сохранившихся материалов представляют интерес правительственные инструкции российскому посланнику в Стамбуле и русским консулам в Молдавии и Валахии, а также переписка между консулами и русской миссией в турецкой столице. Особенно ценными являются донесения консулов в Коллегию иностранных дел, в которых они регулярно сообщали царскому правительству важные данные по вопросам военно-стратегических шагов Турции и западных держав в сторону юго-западных границ России. В их донесениях содержались подробные сведения об экономическом положении и внутриполитической ситуации в Дунайских княжествах, о настроениях их жителей и их отношении к России.

Хотя значительная часть этих материалов введена в научный оборот и уже использовалась исследователями, в полном объеме они еще не изучены. Так, материалы консульских донесений раскрывают один из аспектов экономических интересов России в отношениях с Молдавией и Валахией в конце XVIII в. Не претендуя на всестороннее его рассмотрение, попытаемся на основе ряда выявленных документов остановиться на связанном с освоением южнорусских земель переселением жителей Дунайских княжеств в Россию.

Расширение южных границ России, превращение ее в черноморскую державу в результате русско-турецких войн XVIII в. создавали благоприятные условия для ускоренного экономического развития южных районов страны. Одной из важнейших задач царского правительства становится заселение и освоение причерноморских земель, что диктовалось, прежде всего, интересами новых хозяев степных губерний. В осуществлении этой задачи главной трудностью было бегство крестьян в соседние области.

И здесь Дунайские княжества, особенно территориально соседствовавшая Молдавия, где укрывались тысячи русских и украинских беглых крепостных крестьян, стали для южнорусских помещиков и буржуазии объектом своекорыстных интересов, связанных с возвратом беглых лиц и заселением ими южных земель. Озабоченное размахом бегства российское правительство в переговорах с Турцией настояло на том, чтобы включить вопрос о возврате беглых в условия Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 г. В соответствии с его статьями 1 и 2 России предоставлялось право поиска и возврата беглых, скрывавшихся в Молдавии194.

Консульские донесения в Коллегию иностранных дел пестрят данными о беглых крестьянах, укрывавшихся в княжествах. Правительство предписывало консулам «прилагать возможное старание о изыскании» беглых в княжествах, а также побуждать «раскаивающихся беглецов к возвращению в Россию»195. Местные власти в княжествах нередко под разными предлогами препятствовали их возврату, что заставляло консулов через русское посольство в Стамбуле ходатайствовать перед Портой о посылке молдавскому и валашскому господарям фермана, запрещавшего им чинить препятствия в отправке беглых. Документы свидетельствуют о посылке таких ферманов в Молдавию и Валахию196.

Кроме возвращения беглых, большое значение в реализации программы заселения южных земель российское правительство придавало привлечению иностранных колонистов. Среди них особенно поощрялись выходцы из Молдавии и Валахии. Показательны в этом отношении приведенные историком Е. И. Дружининой данные о национальном составе иностранных поселенцев в Новороссийской губернии. Так, в 1773 г. здесь среди иностранных колонистов больше всего было молдаван и валахов – 2471 человек, тогда как остальные национальности (болгары, сербы, греки и другие) вместе взятые составляли 704 человека197.

Притоку молдавских и валашских колонистов в южные области России способствовали Кючук-Кайнарджийский 1774 г. и Ясский 1791 г. мирные договоры России с Турцией. Тексты договоров включали постановления о предоставлении права переселения в Россию всем желающим «оставить свое отечество» в течение года (по договору 1774 г.) и 14 месяцев (по Ясскому трактату 1791 г.). Для лиц, служивших в войсках, срок не ограничивался.

Желающих переселиться в Россию в княжествах было достаточно много ввиду ухудшения условий жизни населения. В нарушение установленного русско-турецкими договорами статуса княжеств Порта усиливала в них фискальный гнет, повышая денежные сборы, увеличивая поставки продовольствия и скота, что приводило к возрастанию налогового бремени для жителей; продолжалась политика ущемления османскими властями прав и привилегий местных бояр198.

После 1791 г. особенно возросло число молдаван, желающих поселиться на российских землях за Днестром. По Ясскому договору 1791 г. к России были присоединены земли Левобережья нижнего течения Днестра. Россия стала непосредственно граничить по Днестру с Молдавией. Сюда на новоприобретенные территории Приднестровья и устремлялись молдавские переселенцы.

В АВПРИ среди материалов Российского генерального консульства в Яссах сохранились датированные 1792–1793 гг. списки жителей Молдавии, желающих переселиться в Россию, принять русское подданство. В списках приводятся их чины и должности, указывается сословная принадлежность, а также содержание их просьбы в связи с переселением. Среди перечисленных в списках – бояре, служилые люди, духовные лица, простые жители199. В отдельные списки вносились знатные бояре и чины княжества, «которые изъявили желание и намерение перейти в подданство ея императорского величества»200. Особый интерес представляют и сохранившиеся отдельные обращения молдавских жителей с просьбами о переселении в Россию201.

Молдавский господарь и Порта не были заинтересованы в сокращении числа налогоплательщиков в княжестве. Поэтому они чинили всяческие препятствия переселенцам. Главным рычагом воздействия на них служила затяжка господарем времени, т. к. договор ограничивал срок переселения 14 месяцами. Чинились препятствия в продаже имений перед отъездом. Особые трудности создавались для податных сословий202. Консул И. И. Северин доносил, что по приказанию господаря местные власти «сильные им в том делают затруднения и редко кого из уездов выпускают»203.

В таких условиях Коллегией иностранных дел консульству предписывалось заступаться за переселенцев перед господарем, помогать им в оформлении переезда. В частности, в отношении бояр добиваться, чтобы «дозволено было беспрепятственно отправляться, куда они заблагорассудят, и распоряжать имениями и делами их, как они похотят…» В отношении лиц небоярского происхождения рекомендовалась «надлежащая осторожность», оказание в необходимых случаях денежной помощи и направление на поселение в Таврическую и Екатеринославскую губернии204.

Российское консульство прилагало немалые усилия для решения дел переселенцев. Обращений в консульство желающих переехать на жительство в Россию было много205. Консул И. И. Северин доносил, что «жители здешние, пользуясь определенным в последнем мирном трактате сроком, почти ежедневно прибегают о принятии их в покровительство России, в чем я им не отказываю и по всей возможности стараюсь способствовать в делах их»206.

Консульству приходилось преодолевать большие трудности в связи с препятствиями, чинимыми переселенцам со стороны господаря и местных властей 207. Консул должен был обращаться с представлением по делу каждого отъезжающего в Россию к господарю или к местным властям, иногда вступать в конфликт с ними208. Как писал И. И. Северин члену Коллегии иностранных дел А. А. Безбородко 29 декабря 1792 г., молдавские переселенцы с благодарностью принимали помощь консульства, выражали надежду, что «вступая в подданство и службу ея величества, употребят все силы к достижению найвящщего ея к ним благоволения»209.

Несмотря на чинимые местными властями препятствия, переселение молдавских и валашских жителей на российские земли продолжалось и после истечения установленных договорами сроков, принимая чаще всего форму бегства.

Переселенцы получали в России такие льготы, как личную свободу, наследственное право на землю, освобождение от рекрутской повинности и др.210. Переселенцы боярского происхождения пользовались особыми привилегиями. В соответствии с императорским рескриптом от 13 января 1792 г. они могли переселиться вместе со своими крестьянами, получали имения с деревнями, им предоставлялись дворянские чины и пенсии, а также право поступления на военную или гражданскую службу. Как видно из сохранившихся в архивных фондах списков и прошений переселившихся после 1791 г. в российские губернии молдавских бояр, получаемые ими льготы и привилегии зависели в первую очередь от характера услуг, оказанных ими России во время войны, и от должности, которую они занимали в феодальных структурах княжества211. По подсчетам молдавской исследовательницы Г. С. Гросул на основе консульских донесений, за 11 месяцев (1792–1793) из Молдавии в Россию переселилось 48 боярских семей вместе со слугами и зависимыми крестьянами212. С учетом приведенных нами новых архивных материалов можно предположить, что число переселившихся в Россию в конце XVIII в. не только молдавских бояр, но и разных чинов служилых, духовных лиц и простых жителей княжества было достаточно значительным. Так, по данным российского историка В. М. Кабузана, в 1792 г. на территории между Южным Бугом и Днестром в общей численности населения в 23743 человека почти половину (49,1%) составляли молдаване213.

Подводя краткий итог рассмотрению представленных материалов, следует отметить, что участие молдавских и валашских переселенцев в заселении и освоении южнорусских земель в конце XVIII в. способствовало росту заинтересованности России в отношениях с Дунайскими княжествами, усиливая их значение в ее черноморской политике.

Приложение № 1

1792 г. апреля 15. – Из инструкции Коллегии иностранных дел российскому генеральному консулу И. И. Северину

…Должностию вашею ныне будет устремить главное внимание к тому, дабы существовавшие до сего времени между высочайшим ея императорскаго величества двором и Портою Оттоманскою договоры, подтвержденные торжественно заключенным в Яссах прошедшего 1791-го года в 29 день декабря мирным трактатом по всей их силе точно ею сохраняемы и исполняемы были; наипаче же в рассуждении тех выгод, кои постановлены в пользу княжества Молдавии

Вам по тому предлежать будет престерегать:

…4. чтоб фамилиям, желающим пользоваться назначенным в трактате сроком к свободному из сего княжества выезду, дозволено было безпрепятственно отправиться куда они заблагорассудят, и распоряжать имениями и делами их как они похотят продажею их или другим образом. О знатнейших из таковых, кои уже объявили намерение перейти в подданство ея императорскаго величества, усмотрите из списка при сем прилагаемого214.

По прибытии же вашем в Яссы, или где вы главную квартиру армии российско-императорской найдете, получите от командующего ею господина генерал-аншефа и кавалера Михаила Васильевича Коховского или от управляющего делами в Молдавии статского советника Лашкарева сведения и о народах, переходящих в Россию; а как и сверх сих многие из жителей молдавских могут пожелать переселиться в области здешние, то и не оставите вы являющимся к вам с сим намерением подавать нужные пособия и употребляя тут надлежащую осторожность, способствовать им в облегчении выезда их в Таврическую область или в Екатеринославскую губернию, к коей земли вновь заключенным с Портою трактатом державе Российской уступленные причислены, снабдевая поселян, где то необходимо нужно будет по сущему неимуществу переселяющихся и потребными путевыми и на содержание их деньгами на щет казны ея императорскаго величества по примеру прежних отправлений таковых же выходцев.