Колыбель качается над бездной

– Где я? – прохрипел он, не узнавая собственного голоса.

– На борту «Олимпа», в медицинском отсеке. Спасатели вовремя выловили вас из озера. Ваш вертолёт совсем немного не дотянул до станции. Произошёл сбой в системе ПВО, и вас накрыто ракетой «земля-воздух». Виновные уже наказаны, приговор приведён в исполнение. Но хорошо всё то, что хорошо кончается.

Да-да, всё так и было. Он припомнил, как там, в воздухе, спасаясь от бешеной ракеты, он выпрыгнул из вертолёта и камнем полетел вниз, прямиком в озеро. А потом провал в памяти…

– Вы родились в рубашке, сэр. Когда вас подняли, борт уже ждал вас.

Интересно, за кого они его принимают? За высшего правительственного чиновника? За того, кто мчался в чёрном бронированном «линкольне»? Наверняка.

Второй кондуктор, совсем ещё юнец, с нескрываемым интересом рассматривал несостоявшегося утопленника.

– Скажите спасибо нашему врачу, сэр, – продолжал первый кондуктор. – Он быстро привёл вас в порядок. Вам крупно повезло, вы отделались ледяной ванной да парой лёгких ссадин.

Вопреки протестам кондуктора, он всё-таки встал. На нём была надета длинная, до самых пят, белая ночная рубашка, круто накрахмаленная, ещё несущая запах прачечной.

– Где мои вещи?

– Сушатся, сэр. Они ведь намокли, сами понимаете.

– Мне нужны мои вещи.

– Позже, сэр, где-то через час. Раньше никак нельзя.

Борт «Олимпа» мчал его сквозь пространство со сверхзвуковой скоростью. Движения почти не чувствовалось, лишь лёгкая щекочущая вибрация передавалась ногам, поднимаясь от ступней и щиколоток до колен и, ещё выше, к бёдрам, да чуть слышный гул ненавязчиво вливался в ушные раковины. Что и говорить, секретная монорельсовая трасса была выполнена с использованием самых последних научно-технических инноваций. Он огляделся по сторонам. Уютный салон лечебного отсека, с кучей всяких медицинских прибамбасов, мягкий свет, струящийся из невидимых светильников, койка, с которой он только что поднялся, слепые оконные проёмы, за которыми летела вспять чёрная непроглядная ночь… Пока всё шло по плану. Хотя, если честно, плана никакого не было, а была спонтанная бредовая идея, изначально обречённая на провал, именно в силу своей бредовости, но каким-то чудом сработавшая. И вот теперь он здесь, в секретном вагоне секретного поезда, в этой идиотской ночной сорочке, мчится домой, к своей семье, к своим дорогим, любимым…

– А он и впрямь сделан из железа, – прошептал он, скользя восхищённым взглядом по стальным конструкциям отсека. И это было не меньшим чудом: на Земле уже триста лет как не было ничего железосодержащего. Не сохранилось.

– Сэр, вам необходимо пройти процедуру идентификации, – перебил его мысли первый кондуктор. – Таковы правила. Нам, простым смертным, не положено знать, кто вы, но бортовая система должна идентифицировать всех, кто попадает на борт. В противном случае неидентифицированная личность подвергается автоматической локализации с последующей консервацией и передачей в ближайшее структурное подразделение внутренней планетарной безопасности. А там… лучше туда не попадать.

Он резко повернулся к кондуктору.

– В чём дело? – грозно спросил он. – Какая, к чёрту, идентификация? Моя личность слишком секретна, чтобы оставлять след в памяти вашей дурацкой бортовой системы. Я отказываюсь. Категорически.

– Вас знакомили с правилами, сэр, – вежливо возразил проводник, – вы давали подписку. Иначе вы не были бы сейчас здесь. Будьте добры подойти к этому аппарату и положить ладонь вот на эту стеклянную поверхность. Процедура идентификации личности по ДНК совершенно безболезненна и займёт не более десяти секунд. А потом вы сможете…

– К чёрту! К чёрту все ваши правила! Оставьте меня в покое, не вынуждайте меня на крайние меры. На кон поставлены интересы государственной безопасности.

Проводники испуганно переглянулись.

– Но как же, сэр… Не мы придумали правила…

– Вот и подите прочь, шестёрки!

Он попытался было пройти мимо них, направляясь к выходу из медицинского отсека, но младший кондуктор вдруг схватил его за руку.

– Нет, постойте! Вы не можете взять и вот так просто покинуть отсек. Вам придётся пройти процедуру идентификации. – Кондуктор сделал упор на слове «придётся».

Вот он и попался. Прижат к стене, уничтожен, распят. Как по-глупому всё вышло! Идентификация выявит подлог, раскроет его самозванство. А отказ от процедуры даст тот же результат: локализация, консервация, передача в ВПБ, короткий суд и расстрел. Увы, чуда не получилось. За каждое чудо надо расплачиваться. Бесплатное чудо бывает только на том свете, как бесплатный сыр – только в мышеловке.

А потому ему ничего другого не оставалось, как прокладывать себе путь силой. Приняв такое решение, он выдернул руку из цепких пальцев молодого кондуктора, тут же двинул ему кулаком поддых, отчего тот выпучил глаза, побагровел и резко согнулся пополам, а его напарника отправил в нокаут хорошо поставленным ударом в челюсть. Перепрыгнув через тела поверженных противников, корчившихся на полу, он в два счёта достиг конца отсека. Ночная рубашка сковывала его движения, путалась в ногах, но что он мог поделать? Другой одежды у него не было, а скинуть её и остаться голышом он как-то не рискнул.

Толкнув тонкую дверь, он легко проник в соседний отсек. Это было комфортное жилое помещение, выполненное в стиле «Тысячи и одной ночи», с мягкими диванами, глубокими креслами, зеркалами, инкрустированными позолотой, ломберным столиком для игры в нарды, шикарным мраморным камином, золотыми торшерами и люстрой под потолком, с книжными стеллажами и электронным панно на одной из стен. В интерьере преобладал цвет бордо, в воздухе витал приторно-пряный аромат восточного фимиама. Отсек был пуст. Он лишь скользнул по нему взглядом, пожалев, что не может поваляться на том вон уютном диване, полистать книжку, покурить кальян, выпить бокал холодного шампанского. Увы, приходилось уносить ноги, которые то и дело путались в этой дурацкой ночной сорочке, будь она неладна! Хорошо же он сейчас в ней выглядит!

Следующий отсек тоже пустовал. Однако на этот раз предпочтение было отдано изумрудным тонам и стилю «Океания». Он и его проскочил без препятствий. Потом поочерёдно последовали отсеки, отделанные соответственно пастелью, охрой, бирюзой, бронзой и ливанским кедром. И ни одного живого существа на пути, все помещения оказались пусты. На бронзе на него обрушился вой сирены, оповещавший, по-видимому, о ЧП на борту «Олимпа» (нетрудно было догадаться, что ЧП – это и есть он сам), а на ливанском кедре его настиг топот преследующих ног. А тут как назло он споткнулся и нырнул головой в кресло, раскрывшее ему свои объятия.

5.

В какой-то момент он запаниковал. Если его сейчас догонят, ему каюк. Его даже судить не будут, а просто вышвырнут за борт как никому не нужный балласт. В этой глухой горной стране его окоченевшее тело никто никогда не найдёт, по крайней мере в ближайшие лет сто. Бр-р! Перспектива, надо признаться, не из радужных. Он резво вскочил на ноги и обернулся.

За ним бежали уже не те два кондуктора, которых он легко уложил двумя короткими ударами, а дюжие секьюрити, здоровые качки с бычьими шеями и кулаками величиной с тыкву. Они уже ворвались в последний отсек и теперь быстро приближались к злоумышленнику.

– Вот чёрт! – выругался он и рванул вперёд с удвоенной скоростью. За спиной он слышал мерное сопение своих преследователей.

Следующий отсек оказался кабиной машинистов. Два человека в униформе сидели в креслах перед большими панелями, усеянными многочисленными индикаторами и датчиками. Во всю стену по правому борту располагалась электронная карта с указанием маршрута «Олимпа» и точкой его нахождения на траектории в он-лайн режиме.

– Ребята, выручайте! – заорал он, задыхаясь. – Меня сейчас убьют!..

Один из машинистов, тот, что помоложе, мгновенно оценил ситуацию. Не мешкая ни секунды, он вскочил, в два счёта достиг входной двери, куда более массивной, чем прежние, отсекавшие друг от друга жилые апартаменты, и повернул ключ в замке. И в тот же миг в неё задубасили могучие кулаки. Казалось, дверь сейчас не выдержит натиска и рухнет под напором тел охранников, но стальная преграда оказалась вполне надёжной.

Второй машинист, который постарше, по-видимому, главный в их бригаде, с опаской поглядел на дверь, окинул чужака беглым взглядом и с чуть заметной усмешкой покачал головой.

– Классно выглядишь, парень. Видать, серьёзно влип? Не прошёл процедуру идентификации личности?

– Не прошёл.

На дверь обрушилась новая серия мощных ударов. Дверь затрещала, однако и на этот раз выдержала.

– Эй, там, в рубке! – донёсся с той стороны грубый, приглушённый металлической преградой голос. – Живо откройте! А то шмальну, мало не покажется! У меня бронебойные!

– Они всё равно войдут, – нахмурился старший машинист и полуобернулся к чужаку. – Ну что стоишь, давай беги, коли жить охота! Видишь тот трап? – Он ткнул пальцем в крутую металлическую лестницу, верхним концом упирающуюся в потолок. – Дуй наверх. Увидишь кресло, сядешь в него, нажмёшь зелёную кнопку на правом подлокотнике. Только не перепутай: зелёную, а не красную! Понял? На какое-то время это отсрочит твою гибель.

Он всё сделал так, как было велено. Едва палец коснулся зелёной кнопки, как грудь и пояс его перехватило с полдюжины ремней и накрепко пристегнуло к креслу. Он инстинктивно дёрнулся, пытаясь высвободиться, но тщетно. Глаз уловил смутное движение. Сверху медленно опускался прозрачный колпак, вскоре превративший и само кресло с человеком в нём, и часть пространства вокруг него в герметично упакованную капсулу.

Пожалуй, машинист прав, на какое-то время это и впрямь может отсрочить его гибель. Вопрос только, надолго ли.

Из люка возле капсулы показалась бычья шея одного из преследователей, увенчанная бритой потной головой. Маленькие поросячьи глазки зло стрельнули в него, губы изрыгнули беззвучное проклятие. Потом из люка выскочило всё тело целиком, за ним второе, затем ещё одно. У первого секьюрити в руках оказалось какое-то оружие, похожее на ручной пулемёт, но с коротким стволом и уродливо изогнутым прикладом. Троица облепила капсулу со всех сторон и тупо уставилась на беглеца, туго спеленатого ремнями. Один из них кивком головы велел ему выйти наружу: мол, хорош ерепениться, прояви благоразумие и сдайся по-доброму. Тот, что с пулемётом, видимо, главный, не стал дожидаться конца немого диалога и грохнул прикладом по прозрачной оболочке капсулы. Та отозвалась гулкой вибрацией – и только.

Выждав с минуту, главный отдал какую-то команду – какую именно, расслышать было невозможно, так как оболочка капсулы обеспечивала полную звукоизоляцию, – и вся троица отошла на несколько шагов назад. Потом главный поднял ствол и снял псевдо-пулемёт с предохранителя.

Пальцы сами вцепились в подлокотники, спазм в горле сковал дыхание, взгляд впился в воронёный ствол, в любую секунду готовый изрыгнуть порцию смертоносного свинца. Если этот урод и впрямь шмальнёт, то разнесёт капсулу в два счёта. Такая пушка запросто бетонную стену пробьёт, не то что тонкую стеклянную преграду.

Он приготовился умереть. Все его потуги оказались тщетны. Он не только не доберётся домой вовремя – он не доберётся домой вообще. А какой удачной поначалу казалась мысль с монорельсовой дорогой! Как он ловко оседлал этот грёбаный «Олимп»! Увы, всё в прошлом… Он ещё крепче сжал подлокотник. Палец нащупал выпуклую поверхность кнопки. «Только не перепутай: зелёную, а не красную!» А если красную, то что? Всё полетит к чёрту? Всё и так летит к чёрту, так к чему весь этот спектакль? Он скосил глаза на подлокотник. Кнопка, что он нащупал, была красной. И тогда он с силой, до боли в суставе, вдавил её пальцем.

Резкий толчок едва не размазал его по спинке кресла. Сильная перегрузка вдавила его в сидение. Вспышка где-то там, внизу, под ногами, на миг ослепила его, удивлённые физиономии быков-охранников, отброшенных в сторону, исчезли в клубах дыма. Могучая сила выдернула его вместе с креслом и капсулой и с бешеным ускорением швырнула вверх, в чёрное ночное небо.

Катапульта! Он катапультирован! Запретная красная кнопка сразу же обрела смысл.

6.

Светало. Далеко внизу мутными бельмами проступали снежные шапки горных пиков. Он медленно опускался в предрассветной мгле, свирепый ветер порывами налетал на беззащитную капсулу, раскачивал её и безбожно трепал, и тогда туго натянутые стропы издавали надрывный скрип, подобный скрипу вёсел в уключинах лодки. А над головой, закрыв добрых полнеба, висел купол гигантского парашюта.

Наверное, со стороны он представлял комичное зрелище: человек в ночной рубашке, с голыми коленками и одержимостью во взоре, подвешенный в пространстве, запакованный в прозрачную яйцевидную капсулу. Именно так, пожалуй, и рождались в древности мифы о богах, спустившихся с небес.

Чем ниже он опускался, тем ярче становился рассвет и тем чётче проступал рельеф безжизненной горной страны, раскинувшейся внизу от горизонта и до горизонта. В какую точку этой страны забросит его судьба, к какому берегу прибьёт капсулу капризный изменчивый ветер, он не знал. Он был одинок в этом мире, одинок, заброшен и забыт. И ещё голоден: он не ел со вчерашнего дня. Заоблачный «Олимп» давно уже умчался восвояси, моргнув напоследок кормовыми огнями. Теперь он понял, откуда взялось такое название: мифическая гора Олимп издревле считалась пристанищем божественных небожителей. А члены Триумвирата иначе как носителями божественной власти на земле себя и не позиционировали.

Он опускался уже минут двадцать. Ветер по мере сгущения атмосферы крепчал, его порывы, внезапные, резкие, шквалистые, то и дело меняли траекторию капсулы, швыряли её из стороны в сторону, раскачивали на стропах, словно маятник. Но вот купол парашюта попал в устойчивый восходящий поток, который подхватил и понёс его строго на север. Беспорядочные флуктуации капсулы прекратились, как прекратилось и снижение – на длительное время установилось горизонтальное её парение над горными вершинами. Парашют превратился в своего рода планер.

Обессиленный и уставший, вымотанный до предела треволнениями последних суток, он задремал. Очнулся он от резкого удара. С трудом вернувшись к реальности, он проводил взглядом скальную поверхность, о которую вскользь зацепилась капсула, и невольно зажмурился, когда слоёный базальт другой скалы внезапно вынырнул по правому борту и прошёл всего лишь в десятке сантиметров от него. Ветер стих, горы окутал вязкий клочковатый туман.

Он снова опускался, на этот раз окончательно и безвозвратно. Вскоре горы расступились, и парашют понёс его над каменистой долиной, обильно усеянной бурыми проплешинами колоний мха. По дну долины змеилась быстрая речушка, а по обе стороны круто вздымались вверх голые скалы, изрытые чёрными зевами многочисленных пещер. Здесь-то капсула и нашла своё последнее пристанище. Потеряв ветер, парашют безвольной тряпкой опустился на грунт, капсула клюнула носом в мшистый валун и завалилась набок. Всё, конец пути.

Нажатие зелёной кнопки привело к открытию защитного колпака и автоматическому освобождению его от ремней. Затёкшее тело плохо слушалось сигналов центральной нервной системы, однако вскоре кровообращение восстановилось, суставы вновь заработали, и он смог выбраться из капсулы наружу. Утолив жажду студёной ледниковой водой из ручья, он зашагал в северном направлении – туда, где за сотни вёрст отсюда был его дом. Ночная сорочка и домашние шлёпанцы были далеко не самой лучшей одеждой для многодневного горного перехода, но выбора у него не было. Он должен был идти, идти, идти, невзирая на холод, голод и усталость.

Он шёл уже много часов. Полдень остался позади, где-то в небесах, за плотным облачным слоем, кипело в космической пустоте неведомое и невидимое солнце. День был в самом разгаре. Ночная прохлада сменилась дневной духотой, шквалистый ветер, донимавший его во время полёта в капсуле, – полным безветрием. Долина, стиснутая с обеих сторон горными хребтами, то раздвигала свои границы, превращаясь в плоскогорье, то сжималась в узкое ущелье с нависающими над головой скалами. Безымянная речушка, струившаяся по её дну, неуклонно вела путника на север. Когда голод достиг кульминации, а шлёпанцы изодрались в клочья об острые камни, он решил сделать привал. Двигаться дальше уже не было сил. Пот катил с него градом, ночная сорочка промокла насквозь – хоть выжимай. Расположившись на большом плоском валуне, прогретом за день и густо поросшем мягким буро-зелёным мхом, он незаметно уснул. Усталость взяла своё.

Очнулся он от звука чьих-то голосов. Он не сразу понял, где находится. Возвращение к реальности было трудным и мучительным. Всё тело ломило от неудобной позы, в которой сморил его сон. Он сел, протёр глаза – и отшатнулся. Вокруг валуна толпилась группа уродливых человекообразных существ, словно сошедших с полотен Босха или Дали (древний, источенный временем проспект с избранными репродукциями великих мастеров пылился на чердаке их дома – он-то и был источником столь «глубоких» познаний творчества оных живописцев).

– Мир тебе, добрый человек! – произнесло одно из существ глухим скрипучим голосом и кивнуло в знак приветствия.

Их смуглые, обветренные, иссохшие лица изборождены были глубокими морщинами, космы седых волос венчали их туго обтянутые пергаментной кожей черепа, на плечи накинуты были длинные просторные балахоны, а костлявые, в гипертрофированных жилах руки сжимали узловатые, подстать рукам, посохи. Несмотря на свой карикатурно-уродливый облик, они не выказывали ни враждебности, ни угрозы.

Его вдруг осенило. Грейт-эйнджеры! Или «великовозрастные», как величала их молва. Эти мифические существа жили в легендах и преданиях, которые из поколения в поколение передавались от отца сыну, от деда внуку на протяжении многих-многих столетий. Их колонии, если верить мифам, были затеряны в самых отдалённых, самых глухих уголках Земли: в непроходимых тропических джунглях, в жарких безводных пустынях, в неприступных высокогорьях, в северных льдах – там, куда человеческая цивилизация не сумела или не сочла нужным дотянуть свои жадные вездесущие щупальца. В эти мифы почти никто не верил.

Однако находились смельчаки, которые под страхом самых жестоких репрессий утверждали, что эти уродливые существа – ни кто иные, как старики, сумевшие выжить в Переходную эпоху великого омоложения. Обычно таких смельчаков куда-то увозили в глухих безоконных авто, и они больше никогда не возвращались.

Слово «старик» было изъято из лексикона всех земных языков, а его употребление преследовалось по закону.

– Мир тебе, добрый человек! – повторил грейт-эйнджер.

Но незнакомец, неведомым образом оказавшийся в этом глухом горном ущелье, вновь ничего не ответил.

– Послушай, Джон Фил, – слегка двинул плечом первого старика его сосед слева, – вряд ли я ошибусь, если скажу, что этот человек прибыл из внешнего мира.

– Ты не ошибёшься, Ганс Вислер, он действительно оттуда. И он нуждается в нашем участии. Пойдём с нами, добрый человек, – вновь обратился старик к пришельцу, – мы не причиним тебе вреда. Ты получишь кров, пищу, тёплую постель и ночлег. Ты устал с дороги, тебе нужен отдых.

Ему был нужен не только отдых – ему нужна была помощь. В таком состоянии продолжать путь он не мог. И он принял приглашение.

Поселение грейт-эйнджеров насчитывало порядка тридцати колонистов. Все они были весьма преклонного возраста, встречались и глубокие старики, не способные передвигаться самостоятельно; были среди них и женщины. Местом их обитания служило несколько естественных пещер, которыми изобиловали здешние скальные образования. Люди жили здесь веками, оторванные от мира и от себе подобных. Впрочем, им подобных – то есть стариков – на земле почти не осталось, да и те были объявлены вне закона. «Старикам здесь не место!» – гласил неписаный постулат, претворённый в жизнь ещё на заре Эпохи вечной молодости. Никто уже сейчас не помнил, как, куда и каким образом исчезли с планеты все старики. Вернее, почти все.

Его разместили в одной из пещер, плотно накормили, напоили отваром из целебных трав и уложили в постель, устроенную из шкур диких животных. Сытый и обогретый, он вновь заснул.

Когда он проснулся, была уже ночь. В центре пещеры весело потрескивал костёр, от которого исходили живительное тепло и терпкий аромат горелой хвои. Возле костра сидело несколько убелённых сединами стариков.

Он поднялся со своего ложа. Силы вновь вернулись к нему, а вместе с силами и вера в благополучный исход его миссии. Он готов был двинуться в путь немедленно.

Однако один из стариков, угадав его намерение, остановил его жестом руки.

– Сядь рядом с нами, чужестранец.

Он повиновался и сел у костра.

– Расскажи, чужестранец, что нового во внешнем мире. Так же раздирают его вражда и ненависть, как и семь веков назад?

– У нас нет ни вражды, ни ненависти, уважаемый хозяин. Но у нас случаются войны.

– Мне уже более семисот лет, остальным поселенцам столько же. В вашем мире столько не живут, несмотря на вечную молодость и бессмертие. Потому что, как ты сказал, у вас случаются войны. Случаются с завидным постоянством. И они уносят лучших.

– Войны необходимы. Они регулируют народонаселение, расчищают место для новых поколений.

– Вот и нас когда-то таким же образом «расчистили», – печально произнёс старик. – Ты, наверное, уже понял, чужестранец, в какое общество попал?

– Вы – старики. Грейт-эйнджеры. Те, кто объявлен вне закона и подлежит локализации.

Старик расхохотался скрипучим невесёлым смехом.

– Ты повторяешь избитые тезисы официальной пропаганды, чужестранец. Разве быть стариком – тяжкое преступление? За что нас преследуют, за что объявили вне закона? Мы просто хотим, чтобы нас оставили в покое, хотим радоваться жизни, насколько это ещё в наших силах. Бессмертие настигло нас уже в преклонном возрасте, но разве мы в этом виноваты?.. Ладно, оставим эту неблагодарную тему в покое. Ответь лучше, куда путь держишь, какими судьбами забросило тебя в наши земли?

– Завтра ровно в полдень объявлено начало тотальных военных действий. Очередной войны, если говорить проще. К этому времени я должен попасть домой, чтобы спасти семью от убийц.

– Где твой дом, чужестранец?

Он назвал.

– Ты не успеешь, – убеждённо сказал старик. – Но тебе всё равно надо спешить. Мы окажем тебе посильную помощь: дадим обувь, посох и пропитание на три дня, а также проводника, который доставит тебя до границ наших земель. Дальше пойдёшь сам.

– Спасибо, добрый старик.

– Одно условие, чужестранец. Ты никому не расскажешь о нашей колонии. Иначе сюда нагрянут «чистильщики», и тогда от нашей маленькой общины не останется даже воспоминаний.

– Я буду нем, как могила.

– Тогда собирайся. Ты выходишь через четверть часа. Проводник зайдёт за тобой. Прощай, чужестранец.

7.

Он вновь остался один. На рассвете проводник, один из обитателей общины стариков, простился с ним и отбыл в обратный путь, в земли мифического племени грейт-эйнджеров. Ровно в полдень с запада, со стороны океана, донёсся глухой рокот канонады. Это могло означать только одно: военные действия начались. С этого момента любой встречный становился потенциальным врагом – убийцей, скальпером или обычным любителем поживиться за чужой счёт. Ибо закон в ближайшие две недели был на стороне тех, кто убивал, срезал скальпы и грабил всех без разбору. Столь радикально-тривиальным способом решалась на территории Единого земного государства демографическая проблема.

Когда-то, много веков назад, человечество лелеяло мечту о космической экспансии, о колонизации пригодных для жизни инопланетных миров, о расселении земных homo sapiens на территории обозримого Космоса и даже за его пределами. Однако наука не поспевала за полётом безудержной фантазии землян, а мечты о покорении безбрежных просторов Вселенной так и оставались мечтами. «Железная катастрофа» лишила фантазёров и мечтателей последней надежды. Отныне человечество обречено было вариться в собственном соку, в отдельно взятом замкнутом планетарном пространстве. А избыток человеческого материала, который в условиях тотального бессмертия рос в геометрической прогрессии, «локализовался» силами самого же человеческого материала – то есть путём взаимоуничтожения. Вообще, слово «локализация» с некоторых времён стало весьма популярным и вытеснило из обихода такие слова, как «уничтожение» и «ликвидация».

Однако исторические экскурсы, казусы демографической политики и этимология расхожих терминов сейчас мало волновали его. Все мысли его были только об одном: о жене и близнецах. Смогут ли они защитить себя? Выстоять в этой братоубийственной резне? Если они погибнут… о, нет! Лучше не думать об этом, не думать, не думать…

Шёл уже третий день пути. Запасы пищи, оставленные ему заботливыми грейт-эйнджерами, подходили к концу. Давно уже остались позади горные кряжи и остроконечные снежные вершины, путь его отныне пролегал по равнинной местности. Он обессилел, не столько от физической усталости, сколько от мыслей, одолевавших его. Каждая улетавшая минута казалась ему той самой, последней, после которой ничего уже поправить будет нельзя, а жизнь его уподобится беспросветному мраку. Но он всё-таки шёл, надеясь на чудо – хотя и не верил в него.