bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
10 из 13

И все трудились. Пахали, как «папы Карло». Без фанатизма, без остервенения, однако с удовольствием, с одержимостью увлечённых любимым делом людей. Их никто не принуждал, не тянул силком – они всё делали добровольно, так сказать, по велению сердца, с осознанием важности своей научной миссии.

Глядя на этот городок, мне вспоминалась муравьиная коммуна из старой детской книжки про Баранкина, который никак не хотел стать человеком. Там бедных муравьишек гнал на работу инстинкт. А что – или кто – гонит в научные лаборатории этих молодых парней и девчонок?

За то время, пока я здесь находился, мне ни разу не встретилось ни одного хмурого, мрачного или просто недовольного лица. Всё здесь дышало энтузиазмом, энергией молодости, интеллектом, люди вокруг светились каким-то внутренним светом – словно схватили чрезмерную дозу радиации и теперь отчаянно «фонили» в атмосферу избытком гамма-лучей. Тематика их бесед была исключительно научной и носила, как правило, узко специальный характер, понять который могли только близкие коллеги, работающие в одной области знания. Поэтому обитатели городка редко общались друг с другом вне стен своих лабораторий и научных центров, а на улицах, приведись им столкнуться нос к носу, лишь вежливо кивали друг другу, желали всяческих взаимных благ и молча расходились восвояси.

Лена ничем не отличалась от них – нынешняя Лена, а не та, которую я знал в прошлой жизни. Она вся была в своей работе. Поговорить с ней о чём-либо постороннем, не имеющем отношения к её чёртовой химии (о жизни, например, о нашей с ней семье, о будущем, которое ждёт нас где-то впереди, о нас двоих, в конце концов) я не мог: она тут же уходила от беседы, ссылалась на массу дел, ждущих её в лаборатории, дежурно чмокала меня в щёку, мило улыбалась напоследок и упархивала, словно птичка. И так каждый… я хотел сказать – день… так каждый раз. Это вошло в систему, в своеобразный ритуал, и чем дальше, тем было сложнее его нарушить, сломать его, разбить вдребезги.

Здесь была вполне приличная столовая, работавшая непрерывно (круглые сутки? 24 часа? от зари и до зари?). Большой светлый зал запросто мог разом вместить всех обитателей городка, однако обычно он бывал заполнен только на треть, а то и того меньше. Сюда можно было зайти, когда захочешь, и слегка (или плотно, как душа пожелает) перекусить. Кормили очень даже неплохо, и хотя буржуазными изысками местная кухня явно не отличалась, добротный горячий обед, приготовленный «по-домашнему», всегда был к услугам проголодавшегося посетителя. Просто, сытно и вкусно – таков был неписаный девиз здешних кулинаров. И, главное, бесплатно.

На первых порах, когда мы с Леной ещё не разлучались, всюду ходили вместе, разинув от удивления рты и пялясь по сторонам, словно инопланетяне, а вирус трудоголизма ещё не завладел моей женой полностью, без остатка, мы всегда обедали (ужинали, завтракали – на выбор) вдвоём. Здесь у каждого был свой столик. Переступив порог столовой в первый раз, мы тут же оказались под опекой молодого человека, который проводил нас на наше место. На столике стояли таблички с нашими именами.

– Это ваши постоянные места, коллеги, – вежливо пояснил наш сопровождающий. – Всегда занимайте именно их. Здесь так положено.

Из всего сказанного меня зацепило именно это «всегда». Тогда я ещё не знал, что из этого места люди не возвращаются. Что-то вроде конца света в понимании Харуки Мураками. Всё, тупик, дальше ходу нет. И обратно тоже. Последнее пристанище на этой бренной, грешной… да полно! на Земле ли мы вообще! Что-то не слыхал я раньше, чтобы на нашей зелёной планетке обнаружилось такое аномальное место, где время как понятие напрочь отсутствует, где царит вечное лето и вечный день, где пустынное небо, лишённое солнца и звёзд, всегда голубое, а человеческое сообщество живёт по принципу: «каждому по потребности, от каждого – по желанию»!

И всё-таки кормили здесь хорошо. Я бы сказал «на убой», но опасался, как бы мои слова не оказались пророческими. Когда принципы бытия здешнего мира остаются за гранью понимания, строить прогнозы относительно нашего дальнейшего существования было бы большой смелостью. Может быть, нас и впрямь откармливают для того, чтобы потом скормить какому-нибудь чудищу, которое живёт за теми вон красно-коричневыми скалами? Однако не будем о грустном.

Итак, с кормёжкой у нас проблем не было. В первое время (опять время!) мы с Леной, как я уже говорил, предавались чревоугодию на пару. Садились за столик с табличками, на которых были начертаны наши имена (я даже не пытался задавать себе вопрос, откуда они их знают), и, пока услужливые официанты занимались нехитрой сервировкой, жадно глазели по сторонам. Как правило, полупустой зал был наполнен приглушёнными голосами обедающих. Никто не обращал на нас внимания. Вообще, любопытством тамошние обитатели за пределами своих научных келий явно не страдали, полностью изливая его на предметы своих исследований. Дежурная улыбка при встрече, в лучшем случае – стандартный вопрос об успехах, – и всё. Ритуальное действо закончено.

Потом наши совместные трапезы стали всё реже и реже. Порой я заходил за ней в лабораторию, чтобы пригласить на обед. Иногда мне это удавалось, но чаще я отправлялся в столовую один: работа для неё была превыше всего. «Как ты не понимаешь! Это же так важно!» Я ни черта не смыслил в химии, но всё чаще и чаще задавал себе вопрос: а что она там, собственно, делает? Что за научные опыты ставит? И кому всё это надо?

Кстати, тот же вопрос можно было применить к любому из обитателей этого места. Что движет всеми этими людьми (я, кажется, повторяюсь)? Кто регламентирует научный процесс в масштабах всего городка? Или хотя бы в рамках отдельного направления или области знания? Увы, это осталось для меня тайной за семью печатями и по сей день.

И вот однажды во время обеда (в тот раз я был один, без Лены) я поймал на себе любопытный взгляд – первый с момента нашего появления здесь. Это был молодой парень лет двадцати пяти, он сидел за соседним столиком и с интересом разглядывал мою персону. Я с трудом оторвался от полтавской котлеты с жареной картошкой (очень уж вкусно было приготовлено!) и поднял глаза. Наши взгляды пересеклись. Он мягко улыбнулся и кивнул в знак приветствия. Я ответил ему тем же. На том наш первый контакт и закончился.

Во второй раз я увидел его здесь же, в столовой. На этот раз Лена уже сопровождала меня – видно, физиологический голод временно взял верх над затянувшимся приступом трудоголизма, и она сдалась на мои уговоры. Как и прежде, он сидел за соседним столиком. Увидев меня, перенёк кивнул мне, как старому знакомому. Когда наша трапеза подошла к завершающей стадии (компот и булочка с маком), он встал, придвинул свой стул к нашему столику, спинкой вперёд, и, извинившись, оседлал его верхом.

– Вы новенькие, да? Давайте знакомиться. Меня зовут Дмитрий. Можно просто Дима.

– Здравствуйте, Дмитрий. Я – Лена.

– Виктор, – представился я в свою очередь.

Промокнув губки салфеткой, Лена выпорхнула из-за столика и умчалась в свою лабораторию, а мы с Дмитрием ещё какое-то время молча оставались в столовой. Помню, как он сверлил меня взглядом, грустно улыбался и барабанил пальцами по пластиковой столешнице. А я тем временем дожёвывал свою булку, которая под его пристальным взглядом никак не лезла в горло.

Потом он встал и по-английски, не простившись, ушёл.

Может быть, здесь так принято?

3.

Скалы были повсюду. Они обрамляли этот маленький мирок неприступным частоколом, проникнуть сквозь который казалось совершенно невозможным. Да так оно и было на самом деле, позже я смог убедиться в этом воочию. Каменные глыбы, словно многочисленные пальцы великана, упирались в вечно-голубое застывшее небо, отражались в мраморно-неподвижном озере, и не было, казалось, силы изменить что-либо в этом союзе трёх стихий – камня, воздуха и воды.

Здесь совсем не было мух. Не было комаров. Здесь не было даже крыс и тараканов, этих обязательных спутников человеческой цивилизации. Здесь вообще не водилось никакой живности: ни насекомых, ни птиц, ни домашних зверушек. Подозреваю, что и рыбы в озере тоже не было. Собаки не бродили по улицам в поисках случайной косточки, кошки не грели на подоконниках свои мягкие полосатые шкурки, сизые голуби не урчали утробно под крышами домов, и не исчерчивали пространство мимолётными треками юркие воробьиные стайки.

Здешний мир казался рафинированным, выхолощенным, словно из него исключили всё лишнее, чуждое, оставив только то, что приносит человеку пользу. Максимум эргономики, оптимум бытового комфорта и удобств, минимум посторонних вещей, отвлекающих от научной деятельности.

В памяти всплыла та первая мысль, что пришла мне на ум, едва мы с Леной только-только перешагнули порог этого мира. Если и есть где-нибудь на земле рай, то он был именно здесь. Я и сейчас не отрекаюсь от этих слов. Рай именно таким и должен быть: рационально-функциональным, планово-детерминированным, не допускающим случайных всплесков и флуктуаций. Люди не должны беспокоиться о завтрашнем дне, хотя бы потому, что никакого «завтра» здесь никогда не будет. Одно только сплошное «сегодня», ровное, гладкое, безмятежное «сегодня». Истинный Эдем…

Здешний мир походил на декорации к «Утопии» Томаса Мора или «Новой Атлантиде» Бэкона. Казалось, таинственный режиссёр махнёт сейчас рукой, давая сигнал к окончанию театрального действа, и сценическую площадку заполонят толпы рабочих. Сантехники в синих комбезах, поднатужившись, выдернут со дна озера гигантскую пробку, и вода по спирали устремится в образовавшееся отверстие – пока озеро не обмелеет и не обнажит выложенное голубым кафелем дно. Десятка два небритых смуглых гастарбайтеров в оранжевых куртках, словно тараканы, рассредоточатся по территории и начнут скатывать газоны – пока внушительная горка из рулонов не вырастет на берегу опустевшего озера-бассейна. Ушлые строители, со смешками, матерком и частыми перекурами, во мгновение ока разберут здания научного городка, которые на поверку окажутся всего лишь нагромождением бутафорских картонных коробок. А команда мускулистых лесорубов распилит красные скалы, склеенные из папье-маше, и растащит их на сувениры своим детям…

И чего только в голову не лезет, когда нечем занять ни мозги, ни руки!

Нет, я вовсе не бездельничал, как могло показаться из только что сказанного. Едва мы с Леной очутились в этом райском местечке, как нас тут же взяли в оборот тамошние медики. Стандартная процедура, объяснили нам, обязательная для всех вновь прибывающих. А вдруг мы какую-нибудь заразу с собой принесём? Необходимо, знаете ли, пройти диспансеризацию. И много у вас этих вновь прибывающих? – поинтересовался я. Они лишь улыбнулись в ответ и вежливо промолчали. Вообще, как я заметил, улыбка заменяла местным жителям ответы на очень многие вопросы, особенно каверзные. Не хочешь отвечать – просто улыбнись. И вопрос сразу снимается с повестки дня.

С Леной никаких проблем не возникло, врачи, один за другим, быстро осмотрели её, провели необходимые тесты, взяли анализы, просветили чем надо – и вынесли единодушный вердикт: «Здорова!» А вот со мной заминочка вышла. Что именно в моей персоне привлекло их внимание и вызвало профессиональный интерес, они мне, естественно, не сообщили. Необходимо комплексное обследование, – сказал мне главный медик, – более тщательное, чем для обычных пациентов, с применением самых современных методов. А я, значит, необычный? Дежурная улыбочка в ответ. Я пожал плечами: что ж, обследуйте, коли надо, от меня не убудет. Может, и впрямь что интересное найдёте. Это мы во Вселенной на расстоянии сотни-другой парсеков всё как на ладони видим, благо, в телескопах у нас недостатка нет, а вот собственный организм для нас – настоящие потёмки. Так что ищите, господа Эскулапы.

Надо отдать им должное: врачи меня сильно не донимали. Я был полностью предоставлен самому себе, и лишь изредка, в самые неожиданные моменты – на берегу озера, где я предавался одолевавшим меня думам, или на выходе из столовой, отягощённый принятой пищей, а то и сразу после сна, прямо в гостиничном холле – ко мне с застенчивой улыбкой подходил человек, всё время разный, и вежливо просил проследовать за ним в медицинский центр на очередное обследование. И что только со мной там не делали! Меня и прослушивали, и просвечивали, и простукивали, пропускали ток, облучали ультра– и инфразвуком, обвешивали десятками электродов, замуровывали в какие-то камеры, обрабатывали лазерным лучом, снимали диаграммы, изучали реакцию на различные раздражители, заставляли глотать какие-то пилюли. И я всё это терпеливо сносил, решив никаких вопросов не задавать.

А пока медицинские светила изучали мои внутренности, я всё больше и больше терял связь с моей Леной. Увы, она отдалялась от меня столь стремительно, что я начал подозревать во всём этом какое-то чуждое воздействие. Или влияние. Я слишком хорошо знал свою любимую жёнушку, чтобы допустить её добровольное отчуждение от семьи (от меня, то есть). Она и раньше была трудоголиком, это факт, однако никогда не теряла чувства меры, а семья (в моём лице) всегда оставалась для неё на первом месте. Мои попытки откровенно поговорить с ней, расставить все точки над «i» разбивались о её искреннее недоумение: «Да как же ты не понимаешь! Здесь такая чудесная лаборатория! А у меня такая интересная работа!» Какая такая работа? Откуда она вдруг взялась, здесь, в этом странном месте? Не кажется ли тебе, дорогая, что мы потихоньку сходим с ума? Или уже сошли, а?.. Лена только фыркала в ответ, гордо вскинув свою очаровательную головку, и молча уходила. Ясно, куда – в свою чёртову лабораторию!

А ей на смену в поле моего зрения всё чаще стал попадать Дмитрий, наш сосед по столовой. Я ловил его пристальные, с лёгким прищуром, взгляды в самых неожиданных местах, он словно случайно оказывался на моём пути, смущённо раскланивался и проходил мимо. Но я видел: его что-то гложет, и это «что-то» явно связано с моей персоной. Что-то очень важное для него, о чём очень хочется спросить – и в то же время страшно получить не тот ответ, которого ждёшь.

Но однажды он решился.

Я сидел на скамейке у самой кромки воды и тупо швырял в озеро красные кругляши, которые беззвучно уходили на дно. Он подсел ко мне, внезапно вынырнув из-за спины. Я даже вздрогнул от неожиданности.

– Так и заикой остаться недолго, – проворчал я.

– Извини, брат, – смутился он. – Я… давно хотел тебя спросить… Можно?

– Спрашивай.

Он сделал внушительную паузу. И вдруг выпалил:

– Какой сейчас год?

Я уставился на него, как на идиота.

– Год Жёлтого Земляного Быка. Две тысячи девятый от Рождества Христова.

Я видел, как застыло его лицо.

– Уже?.. – выдохнул он громким шёпотом.

– Ну да, уже. А… – Я осёкся, сражённый внезапной мыслью.

С ним творилось что-то неладное. Словно сомнамбула, Дмитрий поднялся со скамейки и на негнущихся ногах побрёл прочь. В стеклянных глазах бедняги замерла тоска, лицо покрыла матовая бледность.

А я остался сидеть, тщетно пытаясь отогнать надоедливую мысль, от которой веяло могильным холодом.

4.

Мы все привыкли к цикличности, к круговороту, к «вечному возвращению», к смене дня и ночи, зимы и лета, света и тьмы. Мир дуалистичен, он построен на контрастах, единстве и борьбе противоположностей, принципах адвайта-веданты – хорошо это или плохо, но это так. На смену одному всегда приходит другое. Наше сознание органично вплетено в этот цикличный дуализм, в этот круговорот времени и имеет в нём надёжную опору, прочный базис.

Здесь всего этого не было. Ни времени, ни цикличности, ни дуализма, ни диаметральных противоположностей. Здесь всё всегда оставалось неизменным, ничто ни с чем не противоречило, не вступало в конфликт, не создавало неразрешимых антиномий.

С одной стороны, мы попали в идеальное место, где были полностью лишены необходимости заниматься собственным жизнеобеспечением. Пища, крыша над головой, умеренный комфорт, масса свободного времени и никакого принуждения – о чём ещё может мечтать человек? Хочешь – работай, а хочешь – бей баклуши и валяй дурака, еда и кров тебе в любом случае гарантированы. Это ли не является идеалом социального общества? Я бы даже сказал, общества коммунистического (не побоюсь этого слова)?

Но была и другая сторона медали. А если я не хочу? Не хочу жить на всём готовом, не хочу, чтобы за меня всё решали, не хочу быть зомби?

Меня забыли об этом спросить. Просто втиснули в заданные рамки, в формат, как сейчас принято говорить, включили в отлаженную безальтернативную систему и, фактически, вынудили подчиниться ей. Хотя, должен признать, явного принуждения, конечно же, не было. Однако не было и выбора.

Революцию, что ли сделать? Поломать всю эту систему к чертям собачьим? Взорвать всё к едрене фене? Пускай лучше царит анархия. Анархия и свобода – братья-близнецы. А я без свободы не могу, так уж я скроен.

Бред всё это, бред свихнувшегося от безделья интеллектуала…

На этот раз Дмитрий сразу же пошёл на контакт. Вообще, с прошлой нашей встречи его поведение кардинально изменилось. Пропала прежняя скованность, взгляд стал прямой, открытый, глаза в глаза. Он подошёл и крепко пожал руку.

Кстати, рукопожатия здесь почему-то не приняты. Этот парень первым нарушил ритуал.

– Извини за прошлый раз, – сказал он. – Так… вышло.

– Ладно, проехали, – махнул я рукой.

Он улыбнулся.

– Я наблюдал за тобой, Виктор. Мне кажется, с тобой можно иметь дело.

– А разве здесь вообще можно иметь какое-либо дело? – раздражённо спросил я и сплюнул на разноцветный кафель тротуара. – Кроме как вкалывать на благо мировой науки?

Он кивнул.

– Нормально ответил. Тест прошёл. Пойдём покалякаем, брат.

Он был моложе меня, но держался покровительственно, наверное, на правах старожила. Мы не спеша зашагали вдоль озера туда, где красные скалы вплотную подступали к корпусам научного городка.

– Эта девушка, в столовой, твоя жена? Лена, кажется?

– Жена. По крайней мере, была ею до недавнего времени.

Он на ходу заглянул мне в глаза. Потом понимающе кивнул.

– Не бери в голову. Здесь это нормально. Привыкнешь.

– Да что это вообще за место такое?

– На этот вопрос ответа не существует, – тихо сказал он, глядя сквозь пространство, сквозь скалы, сквозь снедавшую его тоску куда-то в одному ему ведомую даль. – Забудь об этом, а то свихнёшься.

– А как же другие? Они-то, кажется, вполне счастливы. Вкалывают, вон, без продыху, науку вперёд двигают.

– Они другие, – так же тихо ответил он, сделав акцент на слове «другие». – Не такие, как ты. Не такие, как я.

– А Лена? – Я запнулся, страшась собственной мысли. – Она тоже… другая?

– Я думаю, да.

– Бред какой-то! Да такого просто не бывает!

Он печально улыбнулся.

– Оставь, брат. Не ты первый, не ты последний. И никто – заметь, никто! – до сих пор не приблизился к разгадке этой тайны. Расскажи лучше, как ты здесь оказался.

Я пожал плечами.

– Да я и сам хотел бы это понять. Отправились с женой отдохнуть – и вот, пожалуйста!..

Я вкратце поведал ему о наших злоключениях в тверских лесах, о брошенном военном объекте в недрах горы, о наших попытках выбраться из заколдованного круга. Он внимательно слушал меня, порой недоверчиво качая головой.

– Брошенная военная база? Что-то с трудом верится.

– Слыхал о конверсии?

Он пожал плечами.

– Не припомню такого.

– Есть такое словечко в русском языке. В нашем контексте означает разоружение, правда, частичное. После развала Союза… – Я осёкся, остановился, в упор посмотрел на него. – Погоди, друг. Ты… ты сам-то давно здесь?

Он почему-то смутился. Потупил взор, словно нашкодивший щенок, и тихо произнёс:

– С семидесятого года.

Мне показалось, что почва у меня под ногами заходила ходуном.

– С какого? – шёпотом спросил я, всё ещё надеясь, что ослышался.

– Ты не ослышался, брат. Там, на воле, сейчас какой месяц?

– Май. Самый конец.

– Значит скоро, в июле, пятнадцатого числа, как раз посерёдке лета, мне стукнет шестьдесят.

Я поперхнулся.

– Ско-олько?

– Шестьдесят, брат, – грустно отозвался он. – По сравнению с тобой я уже глубокий старик. Так-то.

– Что-то на глубокого ты не очень тянешь, – пробормотал я, думая в этот момент совершенно о другом.

Мне вдруг стал совершенно ясен смысл слов «время стоит». Это значит, что отсутствуют всякие изменения, в том числе и в человеческом организме. В результате человек перестаёт стареть и… живёт вечно! То, к чему человечество стремилось многие тысячи лет, решается простой остановкой времени. Достаточно остановить часы – и смерть побеждена. Здорово! Что ж, здесь не так уж и плохо, если разобраться. Живи себе в своё удовольствие, плюй в потолок, коли работать неохота, и оставайся вечно молодым…

И пялься до скончания века на это стеклянное озеро с мёртвой водой, в которой даже рыба не водится! На эти торчащие в пустое небо дурацкие каменные глыбы, словно спародированные со скал Большого Каньона! На эти идиотские цветные ромбики на идеально вылизанных тротуарах! На эти молодые, улыбчивые, никогда не меняющиеся лица фанатиков-учёных! Ничего не скажешь, райское местечко!

Это что же получается, мы с Леной навсегда останемся молодыми и никогда, никогда не состаримся? И будем жить вечно в этом отдельно взятом Эдеме, которого не то что на карте Земли – на карте всей Вселенной не сыщешь?! Которого попросту не может быть!

Дмитрий, этот шестидесятилетний пацан с печальными глазами, внимательно наблюдал за моей реакцией, улавливая мельчайшие движения моей лицевой мускулатуры. Поэтому, наверное, мой вопрос не очень удивил его.

– Отсюда можно как-нибудь выбраться?

Он грустно улыбнулся.

– Увы!

– Но ведь как-то сюда все эти люди попали! – не сдавался я. – Да и ты, поди, не по воздуху сюда прилетел.

– Я – нет, а вот Летающий, тот точно по воздуху.

5.

– Что ещё за Летающий?

– Как-нибудь после расскажу. А на твой вопрос ответ может быть только один: выбраться отсюда невозможно. Даже и думать об этом забудь.

Плохо же ты меня знаешь, старичок! Думать я об этом буду постоянно, пока что-нибудь не придумаю. Ведь безвыходных ситуаций не бывает, не так ли?

Дмитрий между тем продолжал:

– До вас с Леной сюда очень долго никто не поступал. Все эти люди живут здесь так давно, что никто из них уже и не помнит своей прежней жизни. Говорить с ними об этом совершенно бесполезно. Я пробовал: полный ноль.

– Кто-то стёр им память? – деловито спросил я, решив блеснуть эрудицией.

– Да нет, вряд ли. Просто они всё забыли. Сами. Та, прежняя жизнь, перестала их интересовать, новые интересы полностью вытеснили её, и она выветрилась у них из памяти, как балласт, мешающий продуктивной научной работе.

– А ты? Ты ведь не забыл?

Взгляд его потускнел, стал почти стеклянным, однако в самой глубине его глаз я сумел уловить искорку острой боли, след старой незаживающей раны, продолжавшей кровоточить.

– Лучше бы я всё забыл, – прошептал он.

Он отвернулся. Глаза его блеснули от предательски набежавшей влаги. Я не стал бередить его прошлые раны излишним любопытством и переключился на более безопасную тему.

– Как же все эти люди попали сюда?

Он пожал плечами.

– Думаю, так же, как и я. Получили направление в служебную командировку на некий режимный объект. Своевременно были доставлены по назначению. Перевалочный пункт – та самая военная база. Уверен, никто из них тогда не думал, не гадал, что эта поездка – только в одну сторону. Знаешь, как камикадзе во Вторую мировую? Самолёт заправлялся из расчёта на полёт только «туда», «обратно» из сценария исключалось. Мы тоже стали камикадзе, с той единственной разницей, что японские асы знали, на что идут, нас же держали – и держат – в полном неведении. Многих наверняка оторвали от семей, от жён, детей, матерей, они и проститься-то толком, думаю, не успели. Рядовая командировка, пять-семь суток – и назад. Увы, назад не получилось. Представляешь, каково было их близким? Неделя, вторая, месяц, полгода – ни слуху, ни духу. И, главное, никто ничего не знает. Какая такая командировка? Первый раз слышим. Отойдите, гражданка, не мешайте решать важные государственные вопросы.

– И что же, никто из них не пытался вернуться назад? Ни у кого не проснулось хоть малейшее чувство ностальгии по прошлому, по близким?

Он неопределённо покачал головой.

– Они – другие. Стали другими. И что у них там на душе, один Бог знает.

– Чертовщина какая-то! Зачем их всех здесь собрали? Тебя? Меня, Лену?

– Я тоже задавался этим вопросом. Но на вопросы, как ты уже понял, здесь ответы давать не принято. Поэтому выскажу только свои догадки, а уж насколько они верны… – он развёл руками. – Судя по моим наблюдениям, здесь собрали молодых перспективных учёных, отобранных в разное время со всего Союза. С момента моего прибытия контингент здешних обитателей практически не изменился. Я хочу сказать, что основной набор был завершён ещё в начале семидесятых. Для них был построен настоящий научный городок, в котором они с тех пор с удовольствием трудятся.

На страницу:
10 из 13