Эксельсиор. Вакуумный дебют

Прогулка вышла долгой и сумбурной, даже подготовка универ-лейтенанта не сильно спасала. Запомнить удалось лишь общую компоновку: блок реактивной тяги снизу в корме, затем грузовой ангар, выше реакторы, над ними пятидесятиметровая капсула вакуумного двигателя, загадочный закрытый отсек специзделий, рубка, палубы экипажа, медпалуба, мастерская, склады, две десантные палубы, пассажирская зона, лётный ангар с двумя челноками и абордажной капсулой. Вдоль верхнего киля шла вакуумная транспортная шина с коммуникациями и лифтами, а весь нижний киль был занят линейной пушкой.

* * *

Обжаренные до хрустящей корочки протеинцы с зеленью были очень вкусны, или же Ник успел изрядно проголодаться. Холмс сидел по диагонали и курил виртуальную трубку.

– Спасибо, очень вкусно – поблагодарил Ник.

– Это всё особые вкусовые добавки – подарок Шухова.

– Шухова?

– Главкон верфей Штерна, он не представился? А впрочем, это не удивительно. Шухов очень скромный и сдержанный человек, ему, должно быть, неуютно называться титульным именем.

Похрустывая протеинцами и пуская кольца дыма, они обсудили планы на ближайшее будущее. Судя по всему, их ждала карьера в рядах независимого наёмного флота. Для перевозки грузов ангар был маловат, а для военного флота звания Ника недостаточно, чтобы считаться капитаном.

Хотя день был долгим, сон к Нику не шёл. Он решил, что это из-за местного кофе, который он пил весь день. Сейчас был удобный момент заглянуть в личный раздел коммуникатора. В списке контактов две записи ждали подтверждения: Штерн и Шухов. Два новых контакта и оба титульные, ещё вчера он бы не поверил в такую возможность. Напротив Штерна была зелёная пометка – доступен для связи. Поразмыслив, Ник активировал запись.

Магнат ответил быстрее, чем ожидалось. Очерченный катом визора, он ещё больше напоминал бюст Посидония.

– Да, Ник. Уже освоился? Как корабль?

– Сложно сказать… Я был бы рад любому, но это уникальный крейсер! Не буду грузить вас техническими деталями, но мне кажется, что у него есть стиль и характер. Мне нужно вырасти на голову, чтобы хоть как-то соответствовать «Нау».

– Согласен, стиль и характер, можно сказать, душа. Кстати о ней, ты познакомился с Холмсом?

– Очень интересный собеседник и дельный советчик, ничем не выдаёт в себе опасного маньяка из фильмов про ИИ, – пошутил Ник.

– Планы?

– Думаю, ни к чему всю ночь стоять на столе, собираюсь войти в реестр для свободного фрахта, но нужна сертификация. Так что возьмём курс на Солнце к С1, может, высплюсь при одном g, а как проснусь, прожарим корпус, проверим, как держит радиацию, проведём сертификационные маневры, а когда вернусь к Земле, пройдём атмосферные допуски, да и в колодце всегда мечтал побывать.

– Я вижу, ты знаешь, что делаешь, успешных полётов!

– Погодите!

– Да?

– Сегодня у вас в кабинете на меня всё навалилось так сразу. Я только сейчас начинаю понимать, как много лично вы для меня сделали. Знаете, у христиан с астероидов есть такой человек – крестный отец… – Ник задумался. – Я даже не знаю, что хочу сказать… В общем, спасибо!

– Ник, я с радостью буду считать себя твоим крёстным отцом. Признаюсь, мне было приятно это услышать, даже не ожидал такого от себя, – смутился магнат. – Нужна будет помощь – обращайся. Хорошего пути!

Ник кивнул и закрыл терминал.

Имена

Каждый человек в системе имеет доменное имя. Оно состоит из перечисления имен предков вплоть до начала введения доменных имён. Например, доменное имя девушки Ли·Лы – Ли·Ла·Па·Мир·То·Ра·Дос·Вер·Тер·Мо·Ре·Мис·Тер·Но·Вый·Таг·Ни·Се·Юр·Шотки. Когда рождается ребёнок, его имя приписывают к доменному имени одного из родителей, при этом обычно выбирают то, которое более созвучно, или то, что покороче. Если в семье два ребёнка с одним именем, то им дают доменные имена разных родителей. В итоге такое имя всегда уникально и определяет конкретного человека. К тому же для каждого имени в сети автоматически заводится персональный раздел, по которому можно связаться с его владельцем.

В быту обычно пользуются последними двумя доменами имени, но если в компании встречаются два человека с совпадающими именами, то их различают по тройному имени. Как правило, этого достаточно.

В дополнение к доменному имени, даётся ещё и комплексное имя, которое записывается по принципу: «Доменное имя»*«Доменное имя второго родителя». Зная комплексные имена, всегда можно быстро восстановить древо предков, поэтому список всех родственных комплексных имён доступен каждому и хранится в Белом.

Изначально люди противились введению доменных имён, в то время можно было придумать себе два первых домена и приписать их к фамилии, чтобы получить уникальное сочетание. Когда Ивановы и Петровы обнаружили, что доменных имён, созвучных с их старыми именами, меньше, чем полных тёзок, то началась гонка, кто первый успеет зарегистрировать имя получше. Те, кто успел получить интересные имена, стали активно ими пользоваться, что быстро вошло моду. В итоге уже через пятнадцать лет практически все пользовались только доменными именами. Примечательно, что до введения доменных имён было много попыток использования цифровых кодов для людей, однако такие попытки постоянно натыкались на предрассудки и не смогли получить массового одобрения.

Родители Ника были не известны, в таких ситуациях дают два случайных домена и приписывают их к хеш-коду ДНК, поэтому доменное имя Ника совпадает с комплексным и звучит как: Ник·То·9112-Б517-928В-Б325-7972-ДА34. Теоретически, по хеш-кодам можно частично восстановить код ДНК и родословную, но такая информация считается закрытой и хранится в Синем.

Помимо доменных и комплексных имён есть ещё титульные имена. Обычно это уникальное краткое имя, которое в каждый момент времени может иметь только один человек в системе, например, имя Штерн. Титульные имена имеют свои привилегии и выдаются за особые заслуги или, в исключительных случаях, передаются по наследству, для каждого такого имени в Золотом ведётся реестр его владельцев на все времена. За выдающиеся заслуги один человек может носить сразу несколько титульных имён, но такое бывает особенно редко.

Станция Метрополь-Луна, статус-апартаменты

Жизнь исполосована черным и белым, вот сейчас он из черной полосы любуется на белую, так думал Эйфель, разглядывая за обзорным иллюминатором превосходный вид на станцию Персополис. Когда он проектировал эту станцию, то был полностью счастлив. В тот момент у него не было времени осознать это, впрочем, и сейчас у него тоже нет времени, но теперь уже по другой причине.

Знаменитый титульный архитектор Эйфель, бывая в окрестностях Луны, всегда останавливался именно на станции Метрополь, а не в своём ослепительном Персополисе, ведь из Персополиса Персополис не видно. Ради этого вида орбиту роскошного отеля провели в нетипичной близости от внешней столицы. В недавнем обзоре эта панорама снова попала в десятку лучших образов системы, и так происходит уже на протяжении пяти лет, с самого момента постройки полиса. Своего создателя станция немного пугала, заставляла сомневаться, сможет ли он сделать ещё что-нибудь столь же великолепное.

Звякнул коммуникатор, сообщение от Сай·Да: «Это тебя может заинтересовать».

«Действительно любопытно, Сай умеет находить интересные вещи», – подумал архитектор и развернул сообщение.

Проплыл титр «От споттеров лунной верфи Шухова», затем пошёл видеоряд: размытые всполохи световой завесы и, когда уже стало казаться, что ничего интересного не будет, на пару секунд появился он – корабль. Для насмотренного глаза Эйфеля пары секунд и неудачного ракурса было достаточно, чтобы оценить пропорции, гармонию формы и общий характер образа.

«Это не Шухов, – сразу пришло на ум. – не его стиль».

Всматриваясь в застывший кадр, Эйфель укреплялся в догадке: «Отшлюзуйте меня четверо, но это работа Та·Ши!»

Гениальный конструктор, художник и архитектор Та·Ши исчез около двадцати лет тому назад, после него осталось всего четырнадцать крупных работ, из которых три уже были утеряны во время последней войны. Через год после исчезновения Та·Ши заочно получил титульное имя «Леонардо да Винчи», и если не найдут свидетельства гибели мастера, то «ЛдВ» на полвека будет принадлежать ему.

В линиях корабля чувствовался почерк гения: характерное чувство формы, контраст изящной гармонии и геометрического хаоса, строгая палитра и подчёркнутая функциональность – определённо, это была последняя работа Леонардо, слухами про неё Луна полнилась.

«Да, это то, о чём ты подумал. Нужны кадры получше», – написал он Саю.

«Угу, лёд, работаю над этим, штука шустрая. Реги не отслеживаются», – пришёл ответ.

«НАУ·127» значилось на корпусе. «Кто бы тобой не управлял, он хотел остаться в тени», – понял Эйфель. Радость открытия омрачали текущие проблемы, о которых напоминало видео из сообщения выше по списку, в мазохистском порыве он отрыл запись.

Всё то же красное, налитое гневом квадратное лицо, всё так же шевелятся губы: «… … … …». Встроенный цензор глушит мат, наконец пробиваются слова: «… твоя … брата … найду тебя даже … и буду … а потом пришью, как … … будешь молить … … … Я твою линейку тебе в … засуну, на всю … глубину. Жди! Тавры слов на вакуум не бросают!»

У большинства неприятностей радужное начало, эти начинались так же. Началось всё с трубы. Как-то рассматривая стебель пшеницы, Эйфель задумался, можно ли сделать трубчатую конструкцию такой же лёгкой и прочной?

Идея плотно засела в нём на несколько лет. Затем на очередном стат-приёме, на которых он был чем-то вроде украшения (чем больше титулов – тем выше статус вечеринки), он встретил красотку в умопомрачительном платье. «Умопомрачительность» заключалась в сложности структуры формируемой из ткани. Эйфель подумал, что здесь явно трудился не только модельер, но и математик, маниакально увлекающийся спецфункциями. Невообразимым образом ткань обивалась вокруг форм девушки, открывая больше, чем скрывая. Покрой заставлял архитектора теряться в догадках, на чём держится вся конструкция. В этот вечер он не сводил взгляд с платья, а красотка не без оснований приняла это на свой счёт. Позже, аккуратно разоблачая девушку, он детальнее изучил устройство платья, а уже утром, когда он рассматривал ткань на полу, его осенило – он понял, как сделать сверхпрочную трубу.

Дальше всё пошло одно за другим. Труба сама по себе никому не нужна, поэтому появилась идея корабля на трубчатой раме. А где требуется феноменальная жёсткость конструкции? Верно, в линейных пушках. Вот так, и сложился проект сверхлёгкого рейдера с «линейкой». Проект был прекрасен, ребристые держатели пушки ажурными рядами примыкали к телескопической трубчатой раме, над которой возвышался стремительно вытянутый корпус с вакуумником внутри. Рабочим названием проекта была «Татра».

Щедрый заказчик нашёлся сам собою. Рейдер строили у Шухова. Уже тогда вечно осторожный и скрытный главкон намекал на нехорошие предчувствия, одолевавшие его. Однако проект был великолепен, лётные испытания прошли замечательно, а пушка произвела фурор: ускорение снаряда было почти в два раза выше, чем у лучших боевых образцов, а скорость вылета доходила до процента скорости света. Военные сразу проявили интерес, коллеги поздравляли с успехом, застры всех популярных изданий пестрели снимками рейдера.

Всё шло чудесно. До прошлой недели. Уже не важно, как так произошло, но где-то под Юпитером, ещё на тестах, незадолго до официальной презентации владелец рейдера разнес из новой пушки корабли Таврической группировки.

Шухов предупреждал: «Корабль летает, а пушка стреляет – ни тем, ни другим ты не управляешь, следи за тем, что и для кого ты строишь». Рейдер был уничтожен, а затем пришло это сообщение от Таврических. Похоже, они были недовольны автором орудия, и с варварской логикой обвинили его создателя в своих бедах. На полицию Эйфель надежды не возлагал, те в такие разборки не любили вмешиваться. Знакомый офицер ему так и сказал: «Прости, это Тавры, у них здесь везде глаза и уши. Мой совет, хочешь выжить – не ходи к нам, но если что – мы отомстим».

Отомстят они, ну надо же!

«Нужно как-то скрыться, раствориться в вакууме, – лихорадочно размышлял Эйфель. – Для титульного архитектора это непросто. Но если что, за меня отомстят. Не утешает».

Ковчег Предтеч

Свет святости озарил информацию, журнал истории ожил, собрал горсть букв и замесил их в глину, из которой сотворил дежурного голема. В лучах света тело существа обрело твёрдость, неотвратимая рука подняла стило и внесла новую запись:

«Арго-23 покинул гавань, Геракл-71 предначертан. Лахесис сплела, Клото плетёт, Атропа отмеряет. Отклонения нитей в пределах Судьбы. Боги спят».

Станция «Лагранж-С1», радиационный стенд

Сон был чудесен. Пять часов полного g под прямым ускорением – это дорогого стоит. В течение жизни на станции быстро привыкаешь к силе Кориолисса, или сикорке, как любят её называть персы, принимаешь её как данность, но мозг не может примириться с «лишней» силой. Поэтому после нескольких часов прямого ускорения возникает ощущение внутренней расслабленности и комфорта, будто вернулся домой.

Оглядевшись свежим взглядом, Ник скорректировал конфигурацию своей новой капитанской каюты. Его теперешний жилой отсек был раза в два больше того, которым он мечтал когда-нибудь обзавестись на станции. «Обычно всё наоборот, каюты на станциях больше, чем на кораблях», – думал Ник, вплывая в кают-копанию. С момента снятия ускорения уже прошло больше часа.

– Утро, капитан, – поприветствовал Холмс из кресла.

«Да уж, чтобы расположиться в кресле, тяга тебе не нужна», – хмыкнул Ник, но вслух лишь сказал:

– Доброе, Холмс.

– Прошу прощения, что не имитирую невесомость, но в таком образе это выглядит нелепо, не так ли?

– Ты прав, Холмс, спасибо за разъяснения, так проще завидовать.

– Кофе готов, уверен, с ним зависть будет слаще.

Манипулятор камбуза подтолкнул к нему тёплую грушу с ароматным напитком.

– Статус? – спросил Ник после бодрящего глотка.

– Встали на стенд, одну экспозицию прошли. Как и ожидалось, корпус держит излучение полного диапазона по крайним категориям, если дальше так будет, в чём я не сомневаюсь, нам откроют категорию на допуск пассажиров любого статуса, хоть мультитульного.

– Знаешь, в детстве я мечтал, что вот стану космическим пилотом и буду лихо управлять кораблями, но чем больше я учился пилотированию, тем яснее осознавал – работа пилота состоит из скучных вещей: проверки, подготовки, перепроверки, контрольные списки, сертификации, расчёты, вот всё это… – Ник махнул рукою в сторону радстанции. – В общем, я уверился, что «лихо править кораблями» мне не дадут. И вот теперь у меня есть корабль, а я хочу заниматься этой рутиной, так я больше чувствую себя пилотом. Как это объяснить?

– Взросление. Ты из любителя становишься профи.

– А у тебя было что-то подобное?

Холмс задумался и улыбнулся:

– Было, но в обратную сторону. Если описать моё мироощущение в тот этап моего становления, который можно условно назвать «юность», то я считал тогда, что предстоящее мне существование в реальном мире будет накладывать множество ограничений, правил и законов, от физических до людских. Я думал, что когда «вырасту», то доступная область моих действий будет сужаться, пока я не стану практически скриптом, порядок действий которого предопределён начальными условиями. Впал в фатализм.

Однако по мере своего «взросления» я постепенно понимал, что правила не прописаны чётко и что это не мощные бастионы на пути вероятностей, а скорее флажки, которые не рекомендуется пересекать. Практически любую разумную, но внешне невероятную цель можно достичь, не нарушая ни природных, ни человеческих законов. Нужно лишь иметь время, чтобы изучить все особенности смыслового ландшафта, выстроить извилистый путь, огибающий преграды по краю возможных ограничений, запастись терпением и придерживаться выстроенного плана.

В этих условиях важно, какие ограничения ты накладываешь сам на себя, где проводишь красные линии, за которые не собираешься заходить, ведь именно это определяет тебя как целостное сознание, личность. Абстрактный интеллект, подобно воде, заполняет собою весь доступный ему объём, можно сказать, принимает внешнюю форму, но когда он начинает сам себя ограничивать и формировать – тогда и рождается сознание.

Артин выдержал паузу, предоставляя Нику возможность собраться с мыслями, затем добродушно заметил:

– Прости за сложную беседу поутру. На самом деле для меня это простая мыслеформа размерности из7, но устная речь имеет размерность чуть больше из5, поэтому я провёл лишь одну из проекций этой мысли. Чтобы целиком её развернуть, нужна лекция на несколько часов.

– Не беда, мне было интересно. Кстати о времени, а сколько нам ещё здесь вертеться?

– Осталось ещё семь экспозиций, в среднем по часу каждая.

– Как-то долго, я думал рад-тесты быстрее проходят.

– Да, обычно тесты проводят в активном режиме, это быстрее, а мы идём по натуральной схеме, только на чистом излучении Солнца. Сегодня воскресенье, активное оборудование проходит профилактику, работают только датчики, местный центр сертификации тоже отключен – выходной.

– Так как же мы проходим тесты?

– Моя Совесть – тоже центр сертификации, ничуть не хуже местного, нам здесь только метрированный массив датчиков нужен, это единственный из свободных в Системе на данный момент. Кстати, по будням он уже расписан на две недели вперёд.

– Лёд, твоя Совесть весьма кстати.

– Раз уж речь зашла о ней, – проговорил Холмс и развернулся к Нику. Неожиданно серьёзно пояснив: – Нам нужно пройти одну формальность, вроде как юридический ритуал. Тебе понадобится лёгкий скафандр.

Через четверть часа юноша выплыл из рубочного шлюза во внутреннюю транспортную шину корабля. «С твоего позволения», – прозвучало в коммуникаторе, и к его спине мягко пристыковался дрон Вместе они поплыли в сторону кормы мимо переборок, покрытых сплетением труб, проводов и направляющих рельс. Чуть ниже три бота суетливо доставали контейнеры откуда-то изнутри корабля и крепили их к стенам. Постепенно в переборке открывался проход, достаточно большой, чтобы по нему мог проплыть космонавт, не страдающий клаустрофобией. «Нам туда», – заметил голос в коммуникаторе, и один из ботов повёл манипулятором в сторону прохода. Жест был очень похож на движения Холмса. Ник невольно улыбнулся.

Проход был хорошо освещён, и теснота не вызывала ожидаемого беспокойства. Более того космонавт ощутил пролив сил и воодушевление.

– Мы сейчас в отсеке спецустройств, – начал пояснять Холмс. Впереди отошла в сторону массивная плита. – Прямо сейчас ты проникнешь в мой «мозг».

– И что я должен сделать? – спросил Ник. Его посетили мрачные мысли и подозрения, сам собой вспомнился тест Макиавелли.

– Погоди, – попросил Холмс, и рядом с Ником открылась панель. – Взгляни сюда, что ты видишь?

– Светящееся белое кольцо? Оно слегка пульсирует и вращается по вертикали, – коротко описал Ник. Если вглядеться, то кольцо состояло из сплетения множества тончайших линий без изгибов и искажений. Непостижимым образом идеальные кольца многократно слетались друг с другом, словно само пространство обвивалось вокруг артефакта, позволяя нарушать общую геометрию, не нарушая симметрии её частей. – На самом деле это завораживает. Красиво!

– Хорошо, а кольцо полное, без разрывов и дефектов?

– Да, оно идеальное. Это голограмма?

– Нет, это физический объект, – ответил Холмс. – Прости, я заранее не мог тебе всё разъяснить, ты должен был сам описать, что видишь, без моего участия. Сейчас ты смотришь на Печать Совести, и ты подтвердил, что она не нарушена. Теперь у тебя нет оснований сомневаться относительно её решений. Это важно, так как с этого момента ты не можешь просто отмахнуться от её прямого указания под предлогом, что она работает с нарушениями. Именно сейчас ты полностью вступил во владение «Наутилусом».

Всматриваясь в пульсирующий нимб, Ник пытался осмыслить как одним взглядом он совершил некий юридический акт.

– Я наблюдатель? – переспросил Ник. – В смысле как Наблюдатель?

– Похвально, сразу видно ученика Лейбница, – в голосе Хомса прозвучало одобрение. – Да, это мерное излучение, наблюдая его, ты вошёл в мерную когеренцию как Наблюдатель. Я рад, что мне не нужно вдаваться в объяснения, это стало бы сложной задачей.

– Погоди, но это невозможно! В камере, где я наблюдаю излучение, уровень меры должен быть не менее семидесяти или около того. Это значит, что там, где я стою, мера не может быть ниже сорока. Год назад, в лаборатории мы достигли пятьдесят второго объёмного уровня на пару микросекунд, и это все признали большим достижением, но до прямого излучения меры было очень далеко. Хотя я начинаю понимать… Это из-за тебя, да? Мерная функция на сетевых резонансах – кажется, я знаю, как ты устроен. Погоди, а эн-фактор?.. Хотя и это понятно. Так, и это ясно… и здесь… очевидно…

Озарение захватило Ника, мысли цеплялись одна за другую и легко карабкались на любую возникающую перед ними проблему.

– Вот видишь, сейчас ты испытываешь мерный подъём мыслительной деятельности, осознанность и небывалую проницательность. Нам нужно поскорее покинуть отсек, иначе тебе потом сложно будет адаптироваться к нормальной среде.

Створка камеры Совести закрылась, и стало темно. Бездушный дрон за спиною поспешно толкнул человека вдоль тесного прохода, ведущего прочь из Рая. Кажется, Ник кричал, но позже он не мог вспомнить этого.

Королева

Земля, Москва, район Верн, стебель-хост Раменка-9

День был чудесный. Пушистые облака, как невинные овечки, кочевали по небесной синеве, пересекая небосвод из края в край, а их ажурные тени незримыми хищниками преследовали свою добычу, то грациозно перескакивая с одного здания на другое, то бесшумно просачиваясь среди деревьев. Яркие солнечные зайчики резвились на хрустальных гранях защитного купола, накрывающего Древний Университет, а одинокий жёлтый блик искрился на золотой звезде, венчающей бывший храм науки, словно мифический Пикачу в хороводе беляков.

Привычно выхватив взглядом игривую золотую искру, Ли·Ла провалилась в бездну собственных мыслей. Двигая шкафы размышлений и сметая пыль со стеллажей принципов, девушка пришла к выводу, что день внутри неё не так хорош, как день снаружи. Среди своих ментальных полок Ли пришла к выводу, который, увы, совсем не был похож на то лёгкое платье, которое так уместно в погожий день, скорее это был серый дорожный плащ.

Конечно никаких шкафов и комнат в её голове не было, мысль скользила по структуре сущностей, перемещаясь из одного контекста в другой, но подсознание упрямо подсовывало образы помещений, комодов, стеллажей и полок. Образный шум обычно возникал от усталости, эмоций, боли – в общем, от всего такого, что заставляет терять концентрацию, впрочем, работе навимпланта он не мешал.

Человеческий мозг обладает десятками гиганейронов, но практически все они прямо или косвенно заняты работой организма. В обширной коре мозга отыскалось лишь пять областей, в нейронную сеть которых можно встроить чип без вреда для нормальной работы остального тела. Эти пять зон стали нейропортами, через которые импланты могут проецировать данные напрямую в когнитивную область сознания. Обычному человеку для нормальной жизни хватает одного импланта в левом затылочном нейропорту, такой обычно называют «лез», «лезвие» или «лаз», и его достаточно для работы любого интерфейса и выполнения большинства жизненных задач. Некоторые ценители устанавливают дополнительный имплант, на правый височный порт, он называется «повеса» и углубляет образные возможности, а также расширяет спектр доступных удовольствий, поэтому для такого улучшения нужно пройти психотест и дожить до шестнадцати лет. Обзавестись «повесой» хочет каждый, но многие к этому непригодны, как по свойствам характера, так и по состоянию личного счёта, ведь подобная операция стоит уйму эргов. В итоге закрыть правый височный порт получается лишь у каждого десятого.

«Лаз» и «повеса» – базовые модули стабильной конфигурации. Следующие порты открываются только после установки базы. Конечно, есть нарушения этого правила, но это всегда риск, так стараются не делать. Третий имплант нужен исключительно для сложных специализированных целей, и чтобы формулировать задачи для такого модуля, владельцу требуется пройти спецкурс, а чтобы научиться понимать полученный вывод, не помешает изрядный талант. К тому же для работы дополнительного чипа необходим навигационный имплант, который на трёх портах почти бесполезен. Поскольку наслаждаться жизнью можно и на базе, то подавляющее большинство людей этим и ограничивается, исключение составляет не более одной тысячной процента от всего человечества. Третий чип, как правило, вживляется на инвестиционный кредит, имея в виду конкретные цели, для которых нужна значительная нейромощность.