Песни Серебряных Струн. Песнь первая: «Мечта и воля».

– Переигрываете, сударь, – вставил слово Даан.

– Молчать, – снова оборвала его Госпожа Миррэтрис, и жестом велела Лину продолжить.

– Этот… простите, негодяй… украл мою парадную одежду! Мои документы! Моё имя! Он нагло присвоил их себе, и пробрался во дворец!

– Значит, вы – Лин дель Альфорд? – Госпожа Миррэтрис посмотрела на едва ли ни хнычущего молодого человека.

– Да, милостивая Госпожа!

– Его личность подтверждена, Ваше Высочество, – доложил Наэрис, – есть свидетели, которые могут поручиться, что этот человек и есть истинный Лин дель Альфорд. Так же, как и подтвердят личность Даанеля Тэрена.

– Хорошо, – чуть нахмурилась Госпожа Миррэтрис. – Понятно. Что можете сказать в ответ на эти обвинения, сударь? – она вновь повернула лицо к Даану, который всё так же продолжал сидеть в кресле, и поднялся только теперь, когда Госпожа к нему обратилась.

– Я действительно на время одолжил вещи господина дель Альфорда. Это правда, – чистосердечно признался Даан, – как правда и то, что я собирался их вернуть при первом же удобном случае. Мне вовсе не нужно чужого! Я просто хотел попасть во дворец Императора, вот и всё.

– Нет, не всё, – возразила Госпожа Миррэтрис. – Теперь Вам придется ответить на вопрос, с каким именно умыслом вы проникли во дворец, скрываясь под чужим именем?

– Я просто хотел выступить во дворце, перед самой уважаемой публикой, прекрасная Госпожа, – признался Даан, снова поклонившись ей.

– Вы слышите?! Он украл мою жизнь! – пискнул Лин. – Это я должен был выступать здесь, на празднике! Я! Я, а не он! Я, Лин дель Альфорд! Я требую справедливости! Пусть мне возвратят моё честное имя и мой прекрасный наряд! А его…. Его пусть покарают, милостивая Госпожа! По всей строгости, как он того заслуживает!

– Ну что ж. Наэрис. Проследи, чтобы сударь Тэрен вернул потерпевшему его одежду, все официальные бумаги и всё, что было похищено, – распорядилась Госпожа Миррэтрис. – После – запереть сударя Тэрена на время дознания.

– В цитадели? – уточнил Наэрис.

– Именно.

– В цитадели? – встрепенулся Даан, всё это время тихо слушающий о своей участи. – Неужели вы хотите сказать, что я буду иметь честь попасть в саму цитадель Цере-де-Сор, куда даже не всякий высокопоставленный вельможа может получить приглашение?! Вот это да!

Госпожа Миррэтрис и Наэрис коротко переглянулись. Угрюмый господин у дверей остался непроницаем.

– Я распорядилась, – напомнила Госпожа Миррэтрис, и величественно направилась к выходу из гостиной.

– Постойте, Ваше Высочество! – окрикнул Даан. – Разве Вы не будете проверять, насколько честно я выполняю приказ и возвращаю господину дель Альфорду его имущество?

Но Госпожа Миррэтрис не только не ответила на его слова – она даже не замедлила шага. И вскоре о её недавнем присутствии напоминал только едва уловимый аромат духов. Даан с грустью подумал, что вместе с прекрасной Госпожой его сейчас покинула и та удача, что до недавнего момента во всем ему сопутствовала.

Не прошло и получаса как пленённого менестреля, одетого в казенную одежду и закутанного в длинный плащ – чтобы не привлекать лишнего внимания – провели по коридорам и лестницам ниже, в одно из подземных помещений замка. Спуск в это помещение был довольно узким – идти по ступеням можно было лишь по одному. Сам небольшой зал, куда спустилась процессия, был правильной круглой формы с ярко освещенным куполообразным потолком. Абсолютно гладкие каменные стены, никакого декора и убранства – в этом зале невозможно было спрятаться или укрыться где-нибудь. Можно было подумать, что здесь совершаются какие-то странные обряды. Или казни. От этой мысли Даану сделалось не по себе. И особенно это неприятное чувство усилилось, когда он внимательно оглядел конструкцию, помещенную в самом центре зала. Это была овальная рама, большая, выше человеческого роста, украшенная пятью крупными мерцающими черными камнями. Из такого же камня была сделана площадка у основания рамы. К ней вел круглый пьедестал из пяти широкий ступеней. Внутри рамы переливалась непонятная субстанция, похожая на ртуть или жидкое серебро. Однако, сходная с зеркалом поверхность тем не менее ничего не отражала.

У пьедестала стояли на карауле четверо стражников. Наэрис, возглавляющий процессию, обменялся с начальником караульных несколькими непонятными фразами. Судя по происходящему и Даан, и все люди, его сопровождающие, должны были пройти сквозь эту непонятную раму.

– Вам, сударь, доводилось путешествовать порталами? – обратился к музыканту Наэрис, подавая знак стоящим позади стражникам.

– Не имел такого удовольствия, – отозвался Даан, которого подтолкнули вперед, к пьедесталу.

– Значит, у вас появился шанс, – Наэрис легко поднялся по ступеням к переливающейся серебром раме.

– О, Создатель! Кажется, я за последний месяц не видел столько нового, сколько за сегодняшний день, – воскликнул Даан, последовав за ним уже безо всякого опасения. Ему и правда стало очень интересно как это – путешествовать порталами. Как бы там ни было, но даже это заключение под стражу было каким-то чудным, особенным и совершенно ни на что не похожим.

– Ну – то ли ещё будет. Советую на время перехода зажмуриться. А то голова закружится с непривычки-то, – посоветовал его собеседник, подходя вплотную к портальной раме.

– Ты слишком любезен с преступником, – напомнил о себе угрюмый спутник в серебристом камзоле, крепко схватив Даана за плечо. Наэрис усмехнулся, и шагнул в портал.

– А я не в накладе от любезного обращения, – заметил Даан, указав красноречивым взглядом на слишком сильно сдавливающую плечо руку. – Да и кроме того, я не преступник, а…

– Пошевеливайся, – прервал его мрачный сопроводитель, и, не убирая руки, втолкнул в серебристую гладь портала.

Даан машинально зажмурился от яркого света, вспыхнувшего вокруг него, и непонятной, оглушительной тишины. Переход занял всего несколько мгновений, и Даан оказался внутри точно такого же зала, как был во дворце – лишь стены казались более светлыми, и охраны внутри комнаты стояло больше.

– Цитадель Цере-де-Сор, – объявил уже спустившийся со ступеней пьедестала Наэрис.

– Этого – в камеру, – коротко приказал стражникам угрюмый сопровождающий, и указал на осматривающегося по сторонам Даана.

ГЛАВА 5

Обстановка в камере оказалась неожиданно пристойной. Даану прежде много раз грозили тюремным заключением – по его абсолютному убеждению за совершенно не стоящие такого наказания поступки. Бывало, что за слишком уж «срамные» стишки или чересчур настойчивую попытку завладеть вниманием какой-нибудь прекрасной дамы его запирали в подвал. А как-то раз в городке Кэлваар даже подержали в карцере три дня – залез в окошко спальни дочери губернатора – прочитать панегирики20, написанные в честь её золотисто-карих глаз – и она была вовсе не против!.. Да и в Денфессе он почти неделю в темнице просидел. Решили они тогда с новыми его приятелями-школярами добыть каменный бюст Анцитллия, что красовался во дворе местной гимназии, да закопать его у городской пристани. Как раз тогда Даан написал пьесу «Мудрец и золотистый песок», и для лучшей иллюстрации произведения требовалось именно это. Конечно, такая светлая идея пришла приятелям далеко не после первого кувшина доброго вина. А пойманных во дворе гимназии охаверников бросили в тёмную, да потом еще и заставили работать на благоустройство территории «храма науки», который молодцы пытались осквернить.

В общем, не понаслышке знал этот менестрель о том, как выглядят места лишения свободы. Но его представления о темницах, как о холодных, сырых, мрачных каменных коробках, полных грызунов, отвратительных насекомых, а часто и не менее непривлекательных сокамерников в отношении этого помещения не оправдывались. Напротив – здесь было и сухо, и чисто. Ровные стены и пол из темно-серого камня, высокий потолок – захочешь не дотянешься. Простой стол у стены и стул со спинкой рядом. Кровать – довольно узкая и достаточно жесткая, но вполне приемлемая для сна. Даже уборная в отдельном закутке. Несколько люминарисовых светильников на стенах – с простенькими жестяными ставнями для регулировки яркости света. И светильники были довольно важным предметом аскетичного интерьера, поскольку в камере не было ни одного окна. Массивная дверь, к которой вело три ступени, обита металлическими пластинками. На уровне глаз взрослого человека в двери была узкая зарешеченная прорезь, сейчас наглухо закрытая. Если бы не эта деталь, камера могла бы показаться и комнаткой на каком-нибудь неплохом постоялом дворе в глубинке. И Даанель Тэрен был здесь совсем один.

Сперва музыкант даже не слишком опечалился своему пребыванию в этой темнице. В конце концов, по собственному своему разумению, никакого страшного преступления он не совершил. Ну похитил наряд, ну выдал себя за другого человека… Но он честно расплатился со всеми, кто оказывал ему те или иные услуги, взял только парадный камзол, даже не притронувшись к чужой бесценной лютне. И то, наряд и похищенные бумаги Даан даже собирался вернуть владельцу по окончанию всей этой красочной истории с выступлением во дворце. Сам, и без какого бы то ни было розыска и принуждения. Тем более что это и так случилось, когда обман был раскрыт, и потерпевшему Лину дель Альфорду было возвращено его «имущество и честное имя» прямо там, в ореховой гостиной. В целом, Даан полагал, что совесть его чиста. И с этой чистой совестью он спокойно выспался, отдохнул, умылся, подкрепился появившийся на столе за то время, пока он спал, едой. Еда была скромной, но вполне сносной. И Даан громко благодарил за неё, хотя не был уверен, слышит его кто-нибудь или нет. Он то сидел на стуле, то забирался с ногами на кровать, то расхаживал по камере, перебирая в памяти всё то, что произошло на балу по случаю Праздника Лебедей, и что было до него. Вспоминал мельчайшие подробности и детали, смаковал похвалы его игре, озвученные фразы, особенно те, что были придуманы им наиболее удачно. Но чаще всего в памяти его снова появлялся обжигающе притягательный образ прекрасной Госпожи с ярким, пронзительным взглядом…

Сладостные видения, однако, довольно скоро сменились некоторым беспокойством. Даан перестал понимать, сколько прошло времени с тех пор, как он очутился в этой камере. Ничего не происходило. Ничего не изменялось. Только поднос с едой появлялся в его комнате, а затем исчезала использованная посуда – и всё это происходило исключительно в те часы, когда Даан забывался сном. И то он даже не был уверен, длились эти сны часами или минутами, или днями. Отсутствие окон в камере, абсолютно ровный свет светильников и полная тишина – за стенами, за дверями – напрочь лишили его понимания о том, сколько времени он провел здесь. Лишь то, что щеки его покрывала довольно мягкая щетина, указывало, что с момента его заключения прошло не больше недели. Никто не приходил, не задавал вопросов, не разговаривал с ним. И эти тишина и неизвестность начинали изводить его.

Спасаясь от окружающего безмолвия, Даан принялся разговаривать сам с собой. Он пел, декламировал стихи, разыгрывал отрывки пьес и даже на ходу придумывал новые, жалея еще и о том, что не имеет никакой возможности их записывать. Танцевал, топал ногами, шумел, как мог. Несколько раз витиевато выругался. Но никто не отозвался из-за запертой двери. Поносить Императора и действующее правительство эледов музыкант пока не решился, рассудив, что таким будет самый последний шаг его отчаяния. Но от этого шага его сдерживало уже не многое – теперь он не понимал, в течение которого времени он колеблет воздух своими речами? Прошел день, или всего несколько часов? Изоляция, неизвестность и томительное ожидание превратились для Даана в тягучую, отвратительную пытку, от которой спасал только сон, в котором вновь и вновь являлась к нему прекрасная и пронзительная Госпожа…

***

Это пробуждение приготовило Даану неожиданный сюрприз. На столе вместо подноса с едой, который появлялся там за время сна заключенного, обнаружилась чистая смена одежды, а под столом и башмаки, и собственные сапоги Даана. Те самые, в которых он прибыл во дворец. Интересно, что всё это означает? Его хотят продержать здесь, в безмолвном и безвестном ожидании еще неопределенное время, и даже что-то из вещей выдали? Музыкант хмуро посмотрел на запертую дверь, словно она могла дать ответ на его вопросы. Но дверь, конечно, оставалась совершенно безмолвной – и даже за нею никакого шума не послышалось. Даан вздохнул, и продолжил рассуждать. Смена одежды так же может означать, что его куда-то – наконец! – поведут. А Даан был готов уже даже пойти на пытки, лишь бы хоть как-то прояснить нынешнюю ситуацию, да увидеть и услышать других людей. Но кто бы принес заключенному его сапоги, собираясь действительно вести на пытки?.. Так или иначе, если за его действиями следят – а в этом менестрель ни секунды не сомневался – пока он не сделает того, чего от него ожидают, дело дальше не сдвинется. А раз так, то к чему откладывать начало представления?

Даан скинул с себя прежнюю тюремную робу, от души потянулся – да-да, кто там наблюдает – пусть завидует! – и отправился в отгороженную уборную. Умылся, плещась прохладной водой, пригладил волосы. Вернулся к кровати – конечно, как он и думал, его старой одежды уже и след простыл – и принялся одеваться в новое. Ткань была жестковатой, но, впрочем, кажется, нигде не натирала. Даан немного подумал, и решил обуться в сапоги. Заправил штанины в голенища, посчитав, что так будет краше и лучше – насколько это могло быть в том месте и тех условиях, в которых он сейчас находится, и рассудил, что он вполне готов встретиться с тем, что уготовано ему Судьбой. И слишком долго ждать ему не пришлось.

Дверь открылась стремительно и бесшумно – Даан сначала даже подумал было, что ему показалось – и так же быстро закрылась, впустив визитёра на порог. И музыкант ахнул. По ступеням, ведущим от двери, неторопливо спустилась та, кого он больше всего надеялся, но меньше всего ожидал увидеть в своём заточении. Прекрасная Госпожа Миррэтрис, одетая сейчас в тёмно-лиловый охотничий камзол, остро подчеркивающий её элегантную женственность, явилась как самое удивительное видение. Даан почувствовал, как сердце его начинает неистово колотиться в груди, а ноги подгибаются, заставляя рухнуть на колени. Госпожа Миррэтрис оставила падение музыканта ниц без внимания, прошествовала к столу и неторопливо сняла с изящных рук узкие перчатки. Дама чувствовала себя спокойно и уверенно – будто вовсе не в камеру к подозреваемому пришла.

– Итак, сударь Тэрен, – обратилась она, глядя на узника сверху вниз. – Я задам вам несколько вопросов.

– О, боги, прекрасная Госпожа..! Я умоляю Вас – говорите! Не молчите только, прошу… – взмолился Даан, чувствуя, что у него пересыхает во рту. Казалось, он вечность не слышал человеческого голоса, и тут вдруг словно по волшебству или невиданной божественной милости ему является царица его недавних грёз, и начинает разговаривать с ним. Звук ее голоса дивной музыкой звучал в измученной тишиной голове музыканта, одним этим заставляя его испытывать неописуемый восторг.

– Вот как? – чуть приподняла брови леди. – Что ж, я продолжу. Однако ответы на свои вопросы я рассчитываю получить исчерпывающие. Поэтому не надейтесь отмалчиваться, когда вам будет дано слово.

– Как будет угодно Вам, Госпожа… – Даан едва ли решался поднять на неё взгляд, словно боясь ослепнуть от прекрасного видения.

– Даанель Тэрен. Тридцати четырёх лет от роду. Ростом в три с половиной талва21, что условно равняется пяти локтям. Телосложения астеноморфного. Шатен, кудрявый, глаза зеленые, – она словно читала его досье по памяти. – Рожден в вольном городе Киннаре и относится к благородному числу так называемых «Детей Вдохновения». Родители неизвестны. Воспитан в Доме Высшего Изящества, обучен нескольким видам искусств, особые способности проявил в ораторстве, стихосложении и игре на струнных музыкальных инструментах. Учился с охотой. Преподавал. Имел связи. Был на хорошем счету до поры до времени. Двадцати семи лет пожизненно изгнан из Светлого Киннара за…

Госпожа сделала паузу. Слегка усмехнулась, увидев, как слушающий её узник поменялся в лице, словно ожидая удара. Видно причина изгнания – как и сам его факт – до сих пор являлись для молодого человека темой крайне болезненной.

– … за проступок, о котором сам сожалеет до крайности, – она вдруг решила смягчить нелицеприятный факт биографии Даана, наблюдая, как светлеет его лицо. И продолжила сухое перечисление. – Музыкант, исполнитель. После изгнания из Киннара странствует, зарабатывая на жизнь бродячим менестрельством, изредка получает заказы на произведения или речи. Неоднократно нарушал общественный порядок. От крепкого вина кратковременно, но непременно слабеет умом. Крайне неравнодушен к женщинам и девицам. Вступал в беспорядочные внебрачные связи со многими из них, но ни одной не оставил приплода, чем гордится. Поступает непредсказуемо и необдуманно. Так ли, сударь Тэрен?

– Так, великодушная Госпожа, – покорно подтвердил Да- ан. – Да не всё. С той поры, как Вас увидел, равнодушным сделался к любым другим женщинам и девицам. В остальном же жизнь моя Вам уже лучше меня самого известна.

– Что ж, сударь, – Госпожа Миррэтрис никак не отреагировала на признание. – Мои люди собрали о вас довольно полную информацию – я лишь грубо перечислила тезисы из прочитанных мною бумаг и отчетов, которые они сделали. Но какой бы полной эта информация не казалась, она всё так же не отвечает на вопрос – зачем вам понадобилось выдавать себя за другого человека, проникать во дворец и быть в непосредственной близости от августейшей особы. Зачем вам это понадобилось или кто нанял вас? Отвечайте.

– Прекрасная Госпожа, – Даан решился поднять на неё взгляд, и смотрел прямо и открыто. – Если я отвечу – поверите ли Вы моим словам? Я попал во дворец почти случайно. Да! Никто меня не нанимал, и сам я ничего не планировал… ну… почти. Узнал про праздник Лебедей. Захотел выступить в столице. Прибыл в столицу… А потом так получилось, что захотелось выступить не просто в столице, а во дворце. А тут Судьба помогла – случай подвернулся. А если случай подворачивается – разве же можно отказаться от такого? Это всё равно что отказаться от мечты!

– И часто вы вот так мечтаете, сударь? – прохладно усмехнулась собеседница.

– Да постоянно! – с жаром ответил музыкант. – Из этого же состоит жизнь!

– Неужели?

– Да! – Даан поднялся на ноги, готовый рассказывать о смысле своей жизни и всех её принципах. – Мне подвернулся случай исполнить мечту – выступить во дворце. А когда я выступил, я вдруг понял, что моя мечта изменилась. Мне захотелось выступать перед почтенной высокородной публикой не от случая к случаю, а постоянно… Но когда я увидел Вас, прекрасная Госпожа, я понял, что все мои предыдущие мечты совсем ничего не стоят в сравнении с…

– Довольно, – остановила его речь леди, явно нежелающая выслушивать дежурных комплиментов. – Версия «Я сделал так просто потому что мне захотелось» не выдерживает ровно никакой критики.

– Но почему? – изумился Даан, даже обидевшись, что его откровенность не воспринимается всерьез.

– Невозможно поверить в истинность такого мотива, – заявила Госпожа. – Дело выглядит вот как. Кто-то нанимает ловкого менестреля, способного на сомнительные и необдуманные поступки. Подсказывает, когда лучше попасть во дворец и кого из малоизвестных музыкантов там ждут. Менестрель следует указаниям, и под чужой личиной оказывается в императорском дворце. Ему удается отвести всем глаза и втереться в доверие, но он не удосужился устранить свидетелей, и его обман раскрыт. Остается выяснить, для чего именно этот не слишком, как оказалось, ловкий менестрель был нанят – убийство или шпионаж? – и кто наниматель. Но то, что подозреваемый, схваченный с поличным, отказывается отвечать на прямые вопросы и обвинения, отпирается, сочиняя вздор про мечту…

– Не называйте мои мечты вздором! – вдруг вспыхнул Даан. – Я живу ими и их воплощением!

– Нельзя жить пустой мечтой! – отрезала Госпожа Миррэтрис, разворачиваясь, чтобы покинуть камеру.

– Я докажу вам! – воскликнул Даан, шагая за ней следом. – В мечтах зарождается яркость жизни. В мечтах разгорается её сладость! Больше сладости – лишь в Ваших губах. Я мечтаю о Вашем поцелуе, Госпожа, и в этой мечте вся моя жизнь сейчас!

Он успел лишь схватить её за плечо, чтобы привлечь к себе. А дальше – яркая вспышка, сухой треск разряда молнии, острая боль, пронзающая с головы до ног, заставляющая мускулы беспорядочно сокращаться, немыслимо закручивая тело. Полет, невесомость, резкий удар обо что-то – спиной и затылком, затем локтями и коленями – особенно правым… перед глазами – муть и белая пелена, не желающая уходить даже если сильно потрясти головой. И голоса. Они звучат будто бы не рядом… два женских голоса, говорящие на каком-то непонятном языке…

Один из них принадлежит Госпоже, это точно. Второй голос выше, мягче – словно говорит совсем юная девица… Но что юной девице делать в таком месте?

– At ene l’arde. Arr unto lesso da Arkseid’en. (Ну хорошо. Тогда будет клятва Архадов)

– Ene l’arde, Ermella Mirratris! (Хорошо, Госпожа Миррэтрис!)

– … Ermella Mirratris… – повторил Даан плохо слушающимся языком. Он не совсем понимал значения этих слов, полагая лишь, что они имеют отношение к прекрасной и жестокой Госпоже. Зачем же было делать так больно? Конечно, Даан повел себя крайне непочтительно, но…

Его перевернули, укладывая на спину, и пощупали пульс на шее. Даан приоткрыл глаза, которые зажмурил прежде, стараясь прогнать белую пелену. Зрение вернулось – только мушки перед глазами плавали. Госпожа Миррэтрис стояла недалеко, взгляд у нее странный – и холодный, колкий, и при этом какой- то встревоженный. А рядом с собой Даан увидел ту самую юную девушку, что встретилась ему однажды в коридоре, ведущем к ореховой гостиной во дворце Императора. Сейчас она, конечно, была одета вовсе не в то парадное платье, что было на ней тогда, а в форменное одеяние то ли студентки, то ли сестры милосердия. И волосы заплетены…

– Он полностью в сознании, – подтвердила она, – более того – повреждений никаких не вижу. Только несколько ушибов, мускульный тонус повышен, да пульс учащен. Но это и понятно…

– Верно, Айлин… но ведь… – Госпожа Миррэтрис на миг нахмурилась, словно в чем-то засомневалась, а потом добавила сухо. – Впрочем, я всё сказала.

– Да, Госпожа, – ответила девушка.

– Стража! – окрикнула Госпожа Миррэтрис тех, кто стоял за дверями. – Останетесь здесь для наблюдения. Будете выполнять все указания леди Вент-де-Росса. Обо всем докладывать мне незамедлительно. Выполняйте.

Даан услышал шаги стражников, почти скрывшие от него удаляющийся звук цокающих каблуков, и глубоко вздохнул. Вздох получился неровным.

– Поднимите его, и уложите на кровать, – тем временем распорядилась оставшаяся за начальницу девушка.

Пара стражников без ропота и особенных усилий выполнила приказ. Еще двое остались стоять у входа. Один у подножия короткой каменной лестницы, другой – у самой запертой двери.

Девушка между тем склонилась над распростертым на кровати Дааном, и принялась тщательно осматривать его, периодически записывая что-то тонким металлическим пером на листе пергамента, лежащим на краю постели. Музыкант заметил на её правой руке, сжимавшей перо, тот самый широкий витиеватый браслет с массивным переливающимся камнем. Кажется, она никогда не расстается с этим украшением…

А девушка в это время приподняла каждое веко Даана, глядя, как движутся зрачки, заглянула в рот и пощупала за ушами.

Записала. Попросила его сжать и разжать кулак, затем снова посчитала пульс.

– Что происходит? – промямлил Даан заплетающимся языком.

– Осмотр пострадавшего, – пояснила юная целительница, едва оторвавшись от своих записей.

– Как это я из подозреваемого сделался пострадавшим? – слабо усмехнулся узник.

– Пострадавшим от магической молнии, – уточнила девушка будничным тоном.

– Это была пытка? – поинтересовался молодой человек.

– Нет, – его собеседница свернула пергамент, – Это было справедливое наказание за вопиющую наглость. И я, честно говоря, считаю, что мало вам попало.

Даан очень хотел рассмеяться, но от этого заболело в груди. Вообще, всё правда. За дело, конечно, ему досталось. Не следовало позволять себе такой наглости. Или нельзя было иначе?..

– До завтрашнего дня не рекомендую принимать водных процедур, – продолжила юная сестра милосердия. – А вот побольше лежать и спать – рекомендую. Впрочем, думаю, это и так понятно. Двое останутся дежурить, – этими словами она обращалась уже к стражникам, – двое могут быть свободны.

Стражники, стоявшие у кровати, сопроводили её до выхода, сменив тех, что стояли у двери и лестницы, и остановились. Двое вышли из камеры вслед за девушкой.

– Спасибо, – медленно проговорил Даан, погружаясь в глубокий сон.