Отблески солнца на остром клинке

Вскоре подоспела и «первая из стареющих красавиц», встала перед пристально разглядывающей её Тшерой, тая под ресницами любопытство, но прямо в глаза Вассалу глядеть не смея.

– Сколько тебе лет? – спросила Тшера, разглядывая её лицо.

– Четвёртый десяток скоро разменяю, – как будто смутившись, ответила женщина.

– Чем морщины прячешь?

– Первовечный с тобой, кириа! – притворно возмутилась она. – Мне от матушки лицо молодое досталось, я и на шестом десятке не состарюсь!

«Потому что матушка снадобье укрывистое варить научила».

Тшера продолжала молча смотреть на неё самым тяжёлым из своих выжидательных взглядов, и моложавица сломалась уже на второй минуте. Недоверчиво глянув на швеек и понизив голос до шёпота, доверительно сообщила:

– Из ягод тиниведы мазь делаю, подкрашиваю толчёным фараговым корнем и сушёным цветом каринника. А поверх, – она ещё раз оглянулась на односельчанок и продолжила одними губами: – Чтоб не блестело и обмана не выдавало – стерияктовой мукой присыпаю.

Тшера сняла мантию и расстегнула защитный кожаный жилет, демонстрируя татуированные руки, шею и ключицы.

– Такое укрыть сможешь?

Женщина задумалась, блуждая взглядом по ритуальным рисункам и пощипывая себя за подбородок.

– Была б ты беляночкой, не вышло бы, – протянула она.

«Цену себе набиваешь?»

– Но ты смуглая, кириа, а тёмный цвет лучше укрывает. Да и кожа у тебя, что шёлк – хорошо мазь ляжет… – Женщина склонила голову к плечу, словно поточнее оценивая трудоёмкость предприятия. – Всё можно, коли поработать на совесть, – наконец подытожила она.

– Что ж, тогда начинай.

Драконью дань к приезду йотаров подвозили к самым воротам, туда же приводили и невест. Три телеги всяческой снеди и девчонка. Для передачи платы за заступничество обычно присутствовали нынешний деревенский староста и трое его сыновей; сейчас, чтобы не вызывать подозрений, порядок нарушать не стали и лишних людей с собой не взяли, но Тшера видела, как много народу набилось в крайние дома и теперь липло носами к окнам в попытке потешить своё любопытство.

Её свадебный наряд пошили из лучшей, что нашлась в Талуни, материи: шёлковые шаровары отливали жидким золотом и играли золотыми же кистями на бёдрах, под свободной туникой из тончайших, сверкающих на солнце нитей угадывались очертания прельстительных округлостей и тонкой талии.

Ужасно не хватало Йамаранов – она и во сне их под рукой держала, а теперь пришлось оставить клинки под бдительным присмотром Бира. Он, правда, распереживался ещё сильнее, узнав, что в логово йотаров Тшера пойдёт безоружной.

– Я ж не резать их пошла, а договариваться, – ухмыльнулась она, но Биария это не успокоило.

– А ну как всё-таки понадобится нож?

– Понадобится, конечно. Возьму у Дракона попользоваться.

– А ну как он обидит тебя раньше?

– Не успеет.

– Ай, не уговорила, – стоял на своём Бир.

Краешек губ Тшеры изогнулся в насмешливой полуулыбке.

– Меня однажды пытался обидеть один пьяный наёмник. Здоровый такой мужик, бородатый.

– И-и?

– И я его образумила, не доставая Йамаранов. Он аж протрезвел. И знаешь, – Тшера улыбнулась своим воспоминаниям, – оказался горячим и удивительно ласковым любовником. Мы после встречались несколько раз – случайно. Лучшие мои ночи! Надеюсь, ещё как-нибудь свидимся. – Она задумчиво прищурилась, Бир зарделся. – У него такой огромный…

– Фу-у!

– Что – «фу», я не досказала. Паук у него огромный – во всё плечо вытатуирован, лапы от груди до лопатки.

– Фу-у-у!!!

– Да ну тебя, – беззлобно отмахнулась Тшера.

«А ночи с ним и правда были лучшими».

– С тобою я провёл лучшие мои ночи, Шерай, – Астервейг стоял позади, и Тшера свежетатуированными плечами чувствовала жар его ладоней, лежащих на спинке её стула, – ведь ты пьянишь, как разогретое пряное вино.

Наставник сделал гнетущую паузу, но она всё равно не могла усугубить производимого впечатления – его вкрадчивый бархатистый голос с садистским безразличием, словно тупым ножом, неспешно вырезал Тшере нутро, а та сидела, подобна ледяному изваянию.

– Но разве это повод для особого отношения? Для меня и все ученики, и все Вассалы равноценны, и ты это знала. В целях проверки я мог усложнить задачу любому из вас, и то, что происходит между нами по ночам, вовсе не гарантия ни твоей неприкосновенности, ни особого к тебе отношения. У тебя нет никакого морального права в чём-то меня упрекать. В конце концов, в жизни бой не всегда оказывается честным, верно?

«Верно. В жизни вероломство совершает тот, кому веришь. На то оно и вероломство».

– Сколько раз я учил вас не доверять никому, кроме собственных Йамаранов? – продолжал Астервейг. – Опасно полагаться на людей, особенно тех, с кем тебя связывают плотские утехи, Шерай. Тебя подвёл не я, а собственная неосмотрительность. Потеря бдительности – твоя вина, не моя.

Она почувствовала, как он чуть склонился к её уху, и ещё больше окаменела. Её сухая отстранённость, кажется, дурно влияла на нервы Астервейга, потому что он отошёл от стула и сделал круг по кабинету – неспешно, будто прогуливаясь по саду. Когда он вновь заговорил, голос его звучал с привычной прохладой отшлифованной гранитной плиты.

– Я бы никогда так не подставился, особенно перед итоговым испытанием, когда ловушки от соперников или проверки от наставников могут таиться в любых, даже самых безобидных вещах.

«Когда ты решил сыграть на мою шкуру ради собственного азарта и тщеславия? До того, как раздевичил, или уже после? Сначала поспорил, что я справлюсь, а потом повысил ставки, добавив, что справлюсь даже в нечеловечески жёстких условиях?»

– Но я сужу с высоты своих прожитых лет, забывая о твоём возрасте. Спишем глупость на твою юность, Шерай. Надеюсь, одного урока окажется достаточно, чтобы ты сделала выводы.

Он замолчал, ожидая ответа, но Тшера хранила тишину непозволительно долго – настолько, что Астервейг обошёл стул и задрал её подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Глубокие, только что зашитые царапины на челюсти и губе отозвались отрезвляющей болью, и глаза цвета падевого мёда глянули на Астервейга ожесточённо и цинично.

– Не беспокойся, наставник. Не беспокойся. Урок я вынесла.

Он одобрительно кивнул, выпустив её подбородок.

Тшера поднялась со стула, но у дверей Астервейг её окликнул.

– Всё-таки я не ошибся в тебе, Шерай.

«Ну хоть один из нас не ошибся в другом…»

– Ты досадно сглупила, но даже в тех условиях справилась, а твои братья по оружию, пусть здоровые и полные сил, справились не все. Я знал, что ты не подведёшь.

– Именно поэтому не остановил испытания, бросив меня, чтоб добили? – «Именно поэтому рискнул поспорить, что я вывезу, даже полудохлая? Так важно для тебя обойти нагу́ра[4], побери Неименуемый ваше вечное ме́рение?»

– Не преувеличивай, Шерай. Ты справилась. Учитывая обстоятельства, тебе была необходима полная победа, а останови я бой, ты бы не довела его до конца и не получила бы достаточный балл.

«Учитывая твою подлость и то, что, остановив бой, ты бы проспорил нагуру…»

– Я горжусь тобой, Шерай. Приходи после полуночи, я поздравлю тебя с вступлением в Чёрное Братство. Уж мне ли не знать, как велико вожделение после такого славного боя!

«Уж мне ли не знать твоё́ вожделение! Не его ли утоление утверждает для тебя твою полновесность?»

– Бой и правда вышел славным, ты прав, наставник. – Верхняя губа Тшеры покривилась в подобии улыбки, швы на разорванном её краешке болезненно натянулись. – Но высота твоих прожитых лет столь значительна, что поздравить меня должным образом ты вряд ли сумеешь. Тут нужен кто-то, не поистративший ни выносливости, ни твёрдости. Кто-то типа нагура…

Лицо Астервейга не изменилось – для этого он слишком хорошо владел собой, но взгляд полыхнул бессильной яростью, а пальцы конвульсивно сжались в кулак, будто он хотел ударить Тшеру по лицу, но последнее доказало бы его уязвлённость, а наставник этого допустить не мог.

«А ты думал, бой всегда оказывается честным?»

И Тшера вышла вон, бесшумно прикрыв за собой тяжёлую дверь.

***

– Южанка? – удивился Дракон. Спешившись, он подошёл почти вплотную к Тшере, смерив её взглядом сквозь недобрый прищур.

Тшера до времени ресницы опускала, но статность фигуры, резкость черт в общем-то красивого лица Дракона и богатство заплетённой в мелкие косички тёмной гривы оценить успела.

«Что ж ты такой ладный – да так хулиганишь?»

– Скажешь, нехороша? – спросил староста.

– Хороша, – согласился Дракон. Он прибыл со своими йотарами уже в достаточном подпитии, и это играло Тшере на руку. – Но откуда в Талуни южная кровь?

– Так она не местная, – отвечал заранее наученный староста. – Особливо для тебя куплена за четыре кошеля золотом.

Дракон цыкнул зубом, всё не сводя с Тшеры масленых глаз.

– Сто́ит, как породистый кавьял! – протянул он. – А за работорговлю вешают.

– Так она не в рабстве, а по найму.

– Сама ко мне идти согласилась? – удивился Дракон. – Кто ж ты такая? Девки талуньские на сопли да вопли исходят, а ты сама идёшь? Знаешь хоть, что будет, когда я с тобой в комнате закроюсь?

«Я-то знаю, а про тебя не скажешь».

Тшера махнула ресницами изящно и медленно, с достоинством. Посмотрела прямо в сощуренные драконьи глаза томно и загадочно.

– Я ублажница, йотар. – Её голос звучал золотым восточным маслом, без привычной хрипотцы пыльных дорог и придорожных колючек, а рука незаметно для остальных – но не для вмиг отвердевшего дракона – скользнула меж его бёдер. – Моё ремесло мне ведомо, а ты, готова спорить, с подобными мне искусницами ещё дел не ладил.

Дракон кашлянул, отступил на шаг, похотливо улыбнулся одним уголком губ.

– Вы схитрили, маиры, – бросил он старосте с сыновьями, – сегодня у вас сладилось. Но в срок дани я вернусь за новой девкой, ублажница долго меня не займёт.

– Погоди загадывать, йотар, – обольстительно улыбнулась Тшера, – может, ещё сговоримся с тобой, и не захочешь ты новой девки. Я для тебя особенное затею, такого никто не исполнит, вовек не забудешь! – «Ведь и не вру».

В просторной спальне, добрую часть которой занимало ложе, драконовы слуги уже засветили огонь, подготовили кувшины с вином и с водой и тяжёлый засов, который хрупкими девичьими руками не вмиг подымешь, а вот сам Дракон справлялся с ним без усилий.

– Я знаю, ты привык брать силой, – елейно протянула Тшера, оставшись с йотаром наедине. – Но позволь мне уважить тебя своим мастерством. Не торопись, в спешке нет наслаждения.

– Искусности обученной ублажницы? – ухмыльнулся Дракон.

Тшера прищурилась в манящей улыбке, легонько подтолкнула его к кровати, а сама отступила, мягко качнув бёдрами.

– Я постигала своё ремесло в повиновении у лучших мастеров.

Она продолжила неспешно двигаться. Танцевать она не умела и сейчас делала то же самое, что на тренировках с Йамаранами, только гораздо медленней. Выходило, судя по пламенеюще-голодному взгляду Дракона, искусительно.

«Давай-давай, нагуливай аппетит».

Дракон взял вина и присел на кровать, широко расставил ноги, продолжая следить за ней сквозь оценивающий прищур.

– Поверь мне, йотар, – Тшера медленной змеёй скользила в причудливом танце, переливаясь золотом в отблесках пламени, дурманя не хуже вина, – такие плотские утехи тебе и не снились. – «Ни в одном кошмаре».

Допив кувшин, Дракон захмелел ещё крепче.

«А вся кровь от мозгов вниз ушла, того гляди штаны треснут».

Откинувшись на локти и не сводя глаз с Тшеры, он предвкушающе улыбнулся:

– А ты хороша, ублажница! Может, и сговоримся с тобой, если и дальше не разочаруешь.

«Ещё бы мы не сговорились».

Она томно ухмыльнулась и скользнула меж его колен, стянула с него сапоги, провела ладонями от его лодыжек до самых чресл и одним движением отстегнула пояс с двумя кинжалами, откинув его прочь. Дракон, проморгавший столь опасный момент, дёрнулся, но Тшера отпрянула назад, не прерывая танца. Оружие валялось в другой стороне, далеко от неё, и Дракон вновь расслабился, стянул с себя рубаху, поманил ублажницу поближе. Она вновь подошла и медленно провела кончиками пальцев от его щетинистого подбородка до пояса штанов, расстегнула их и стащила, бросив на пол. Оставшись совсем голым, Дракон поднялся ближе к изголовью кровати, откинулся на подушки и приглашающе протянул руки. Она легко вспорхнула на него, села верхом, повыше его бёдер, мучительно медленно сняла свою тунику. Дракон застонал, сминая руками её грудь. Тшера одним движением выдернула из своих кос ленту. Перехватив ею запястья Дракона, подняла его руки к изголовью. Почувствовала, как он тревожно дёрнулся и тут же запечатала его рот глубоким, страстным поцелуем, за которым Дракон и не заметил, как оказался накрепко привязан к кровати.

– Я обещала затеять особенное, – прошептала Тшера, томно глядя в его зрачки, – чего ты вовек не забудешь.

Дракон уже и не думал сопротивляться, ожидая обещанных утех.

«Как быстро похоть заглушает беспокойство!»

Тшера выпрямилась, провела рукой по его лицу, очертила губы, потянула большим пальцем за подбородок, заставляя уж хрипящего от вожделения Дракона открыть рот и… грубо втолкала в его пасть скомканную тунику. Тот вытаращил глаза, задёргался, попытался кричать, но не получилось даже замычать: загнанная по самую гортань тряпка глушила голос и перекрывала воздух.

– Дыши носом, дружок, – сказала Тшера совсем иначе – насмешливо и с привычной пыльной хрипотцой.

Ногами, пытаясь высвободиться, он дрыгал недолго. Выдернув из кос две оставшиеся ленты, она привязала Дракона за лодыжки к ножкам его широкой кровати.

– Прежде обещанного кое-что проясню.

Тшера подняла его рубаху, окунула край в кувшин с водой и отёрла с шеи и ключиц скрывающую татуировки мазь. Дракон вновь затрепыхался, глухо застонал в тряпку.

– Догадался? Я арача́р[5], приехала проверить, как соблюдаются ваши с церосом договорённости. Вижу, что скверно.

Она подняла Драконов кинжал; попробовав лезвие пальцем, удовлетворённо кивнула, слизнув выступившую капельку крови.

– Итак, новые правила: вы делаете ровно то, что вам велено церосом, девок пальцем не трогаете, харратов гоняете исправно, а Астервейг продолжает вам платить. – Она села меж ног Дракона и тот изогнулся в своих путах, пытаясь увидеть, что она задумала. – Сейчас будет больно.

Хватило одного точного, резкого движения изумительно острым клинком.

«Не ранее утра заточен, как знал!»

Дракон захрипел, забился, заливаясь горячей кровью, из глаз его брызнули слёзы.

Пока он, привязанный, бесновался от боли, Тшера раскалила кинжал над огнём.

– Ты же не хочешь истечь кровью или схватить гниль? – спросила она и прижала раскалённый металл к ране.

Пережидая новую волну хрипа и задушенных рыданий, оделась в его рубаху.

– А теперь слушай очень внимательно, не заставляй меня выцарапывать это ножом на твоей шкуре – читать ведь всё равно, поди, не умеешь. Яйца твои я здесь оставлю, любуйся. – Она пригвоздила отсечённую плоть к двери. – Если уговор нарушите, Астервейговы Вассалы всех твоих ребят оскопят. А твой конец, чтоб не вихлялся, одинокий, промеж ляжек, я сама отрежу. Деревянным ножом. Оставшуюся жизнь потратишь на выколупывание заноз – по сотне за каждую снасильничанную тобой девку. Передай своим йотарам. И девок, которых забрали, завтра же домой отпустите. Уговорились?

Она склонилась над драконом. Того била крупная дрожь, он едва слышно поскуливал, со лба катился пот, из зажмуренных глаз – слёзы.

«Больно тебе? Девкам тоже больно было!»

– Уговорились? – спросила чуть громче, приподняв одним пальцем его веко.

Шалый глаз с полопавшимися сосудами крутанулся в глазнице, нащупал взглядом Тшеру, налился очередной порцией ужаса и бессильной злобы.

«Теперь и правда – бессильной. Прав Астервейг: опасно полагаться на людей, особенно тех, с кем тебя связывают плотские утехи».

Дракон тяжело сглотнул, вдохнул как мог глубоко, выдохнул – из ноздри выдулся прозрачный пузырь и сразу лопнул. Дракон кивнул.

– Славно, – одобрила его покладистость Тшера и, прихватив кинжал, вышла из спальни.

Солнце давно уж село, йотары разошлись спать, оставив охранными на пути Тшеры двоих: у ворот во двор и у кавьяльни. Оба не ждали беды и даже не успели ничего понять, когда вынырнувший из темноты клинок вспорол горло сначала одному, потом другому.

«А кавьялы у вас неплохи! – подумала Тшера, окинув взглядом стойло. – Возьму серого, Биарию подарю. В яблоках, он оценит. Даже догадываюсь, как назовёт».

На середине пути от двора йотаров до Талуни ветер принёс едва слышный, но до холодных мурашек страшный вопль. Тшера остановила кавьяла, прислушалась. Птица? Зверь? Нет, кричал человек, кричал во всю силу своих лёгких, нахлынувшего на него ужаса и, возможно, боли, но кричал очень далеко – не на йотарском дворе, не в деревне, а где-то многими мерами дальше, может даже в лесу, до которого не один час езды обозом. Тшера подождала немного, но вопль не повторился, и она направила кавьяла к Талуни.

[1] Хартуг – харратский вождь.

[2] Шафарраты – покойные предки, почитаемые харратами за богов.

[3] Йотары – разбойники, состоящие в сильных разбойничьих кланах.

[4] Нагур – младший наставник Чёрных Вассалов, отвечающий за учеников до их посвящения.

[5] Арачар – палач из Чёрных Вассалов, имеющий право согласно приказу цероса вершить суд, карать или миловать.

6. Из жил, костей и крови

За полгода до государственного переворота в Гриалии

Что-то назревало в Хисарете, в белокаменной твердыне цероса. Точнее, уже назрело. Настолько, что церос Найри́м-иса́нн созвал Парео́н во внеурочное время и даже изгнал из Круглого зала всех прислужников, не позволив им налить вина таинникам в уже приготовленные кубки, что некоторые присутствующие, особенно прибывшие издалека наместники, восприняли как пренебрежение к их персонам.

Помимо цероса в Пареон – Высший Совет Хисарета – входило восемь таинников – самых высокопоставленных людей Гриалии: наставник Чёрных Вассалов, наставник воинов-бреви́тов, нагур, брат веледи́т – поверенный владыки брастеона Варнармура и четверо наместников земель Северного Ийерата и Южного Харамсина.

– Серьёзная беседа предстоит, – краешком рта шепнул нагур Ве́гдаш, которого пустой кубок скорее заинтриговал, чем расстроил.

Наставник Астервейг покосился на него как мог высокомерно: пусть нагур думает, что он в курсе церосовых планов. Хотя на самом деле – нет, он и понятия не имеет, что тот задумал, но уверен, задумка эта ему, Астервейгу, придётся не по нутру. Последний год наставник Чёрных Вассалов так редко одобрял решения цероса, что под ним самим зашатался высокий стул старшего таинника Пареона.

Когда все закончили разочарованно греметь пустыми кубками, отставляя их за ненадобностью прочь, церос воссел во главе каплевидного (чтобы никто не смог сидеть против его места) стола, сплёл пальцы в замок, – и это, как знал Астервейг, было первым признаком внутреннего напряжения Найрима.

– Достопочтенные киры, – начал церос, – в этот раз я созвал вас, своих таинников, не для того, чтобы советоваться. Я созвал Пареон, чтобы довести до вашего сведения мою волю, которая кого-то из вас ошеломит, а кому-то покажется ересью. Но властью, данной мне по крови и праву рождения, я приказываю вам принять моё решение и отстаивать его во вверенных вам делах и на вверенных вам землях.

Говорил он негромко, но в голосе звучала сила и спокойная внутренняя мощь, которые заставляли замолкнуть даже гомонящую толпу южного базара, захватив её в невидимый силок внимания и принудив ловить каждое слово. В прохладе же Круглого зала слова из уст цероса падали крупными кляксами на свеженачатое письмо, приводя таинников в тревожное замешательство.

Найрим расцепил переплетённые пальцы; обеими руками, в одно движение зачесал назад крупные кудри, спускавшиеся почти до плеч, всё ещё тёмные, хотя в короткой густой бороде уже серебрилась первая седина; откинулся на спинку кресла, положив локти на подлокотники.

– В Варнармуре близится день Преложения. И это будет последний подобный ритуал.

Таинники, подобравшись, молчали. Слова цероса по отдельности были понятны, но вместе теряли смысл и казались похожими то ли на загадку, то ли на несуразицу.

– Это как? – переспросил веледит – единственный скетх среди присутствующих, забыв обо всех правилах обращения к церосу. Впрочем, церос и сам не слишком-то следовал этикету.

– Ритуал пройдут только те амарганы, которые подготовлены в этом году. В следующем году Преложения не будет. Те скетхи, чья очередь превоплотиться на будущий год, поступят в распоряжения киру нагуру и будут тренироваться вместе с Вассалами, – объяснил церос, но никто всё равно ничего не понял.

– Без Йамаранов, Найрим-иссан? – уточнил нагур. – С чем же тогда будут тренироваться сами Вассалы?

– Те, кто работает с Йамаранами, продолжат с ними работать. Но я хочу, чтобы ученики упражнялись в паре с Йамараном в его человеческой плоти.

Повисла пауза.

– Со всем уважением, Найрим-иссан, – нарушил её Астервейг, – в человеческой плоти пребывает амарган, но Йамараном он становится только во «плоти» стального клинка.

Церос улыбнулся, мягко и снисходительно. Мягкость была обманчивой, снисходительность – нет.

– Скажи мне, кир наставник, прославленные умения Йамаранов амарганы приобретают в плоти из жил, костей и крови или в плоти из стали?

Астервейг не ответил, да церос ответа и не ждал – ответ был очевиден.

– Тогда для чего же мы сотни и сотни лет убиваем эти прекрасные, полные сил и умений тела, заменяя их сталью в виде птичьего пера? Для долговечности? Отнимаем жизнь, чтобы продлить её? Вам не кажется это абсурдным? – Церос вздохнул. – Не лучше ли вооружить и Вассала, и амаргана обычными клинками и поставить в пару? Если Вассалы могут установить внутреннюю связь с клинком, то смогут и с живым человеком – это куда проще. Уверен, от двоих столь премудро обученных воинов, работающих в связке, толк выйдет не меньше, чем от Вассала с двумя Йамаранами. Но амарганы останутся людьми, смогут наслаждаться жизнью в прекрасном молодом теле, и их служба станет ещё почётней: она не потребует столь безусловных жертв. Уверен, это осчастливит и самих мальчиков, и их родителей.

– Эти устремления, безусловно, подкрепляют вашу репутацию самого милостивого правителя Гриалии, но в этот раз ничего хорошего из них не выйдет, Найрим-иссан, – покачал головой Астервейг.

– Почему же? Мы не пробовали, и твои выводы поспешны в своей категоричности, – холодно возразил церос.

– Первовечный завещал превоплощать арух амарганов в Йамаранах… – начал веледит, но церос его перебил, возвысив голос на полтона.

– Не вам ли как скетху знать, что Первовечный о Превоплощении не говорил ни слова. Впервые этот ритуал совершил Маурум, и мы нарекли его Превоплотившим, исходя из того, что великий служитель Первовечного исполняет его святейшую волю. А если нет? Ведь никто не знает, что на самом деле думает об этом ритуале Первовечный и так ли необходимо забирать у мальчиков жизнь для их служения.

– Если бы существовал иной путь, Маурум отыскал бы его, – сказал веледит. – Первовечный направил бы его, вложил бы в его разум благую мысль.

– Почему же вы исключаете, брат веледит, – церос предостерегающе нахмурил брови, – что Первовечный вложил благую мысль в мой разум? Времена меняются, и то, что было невозможным века́ назад, возможно сейчас.

– Религия не та сфера, в которой допустимы изменения! – возмутился Астервейг. – Она неизменна!

– Религия предполагает участие человека, без него она останется лишь на страницах пыльных книг, – сказал церос. – А человек склонен меняться. Неизменным остаётся Первовечный, но его пресветлую сущность мы и не затрагиваем. Изменения коснутся только человеческой составляющей.

– Я думаю, это логично, – мягким баритоном вмешался нагур. – Логично, жизнеспособно и в перспективе – благотворно. Я поддерживаю ваше решение, Найрим-иссан.

– Я тоже согласен, – подал голос один из наместников.

– Потому что у вас сын скетх, но до Превоплощения ему ещё лет десять, верно? – ядовито заметил Астервейг.

– И я поддерживаю решение Найрима-иссан. – Второй наместник решительно сжал лежащую на столе ладонь в кулак. – Мой брат стал Йамараном. Это, безусловно, честь, но я помню, с какой болью переживала его Превоплощение матушка. Мы все. – Он глубоко вздохнул. – Да, сейчас моя жена непраздна, и если у нас будет сын, велика вероятность, что он окажется амарганом. Да, кир Астервейг, – он бесстрашно посмотрел в холодные глаза наставника Чёрных Вассалов, – моя позиция продиктована заботой об интересах моей семьи. Но подумайте, сколько в Гриалии таких же семей!