Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

– Чтоб ты сдохла, мелкая дрянь!

БЛИЖЕ. ГРОМЧЕ.

Дана не выдержала. Даже у нее не хватило храбрости столкнуться лицом к лицу с неведомым. Незаметно для меня мои ноги уже ступили на край поляны. Кася увидела в темноте силуэт, придушенно всхлипнула и, спотыкаясь, падая, цепляясь за каждую колючку на своем пути, опрометью кинулась в противоположную сторону, в лесную чащу.

И мне не оставалось ничего иного, как последовать за ней – нельзя было допустить, чтобы Кася потерялась в лесу. Она была слишком ценной.

Нужно было догнать беглянку и возвратить в пансион, применив стандартное внушение. Не страшно даже, если она увидит меня, забывать легко, и она уже забывала не раз. Но сначала нужно было ее догнать.

Мне никак не удавалось настигнуть Касю. Худенькая фигура мелькала между темных стволов, заводя меня все глубже в чащу, будто болотный огонек. Со спины девушки на меня с ужасом взирал кроваво-красный глаз.

Лес был мне знаком, хоть и путал воспоминания тенями и новыми формами. Но вдруг стало ясно, что ждет впереди. Еще немного, и…

Мне пришлось ее окликнуть. Это был последний шанс удержать девушку. Но слишком поздно – она дернулась от звука моего голоса, как птица от выстрела. Ее нога зацепилась за выступавший корень старой березы, и через мгновение Кася исчезла из виду, взметнув белым кружевом.

Шорох катящегося камня, глухой удар. Тишина.

Овраг был глубоким. Она лежала на дне и не шевелилась. Чтобы спуститься, пришлось обойти его по западному краю, там перепад высот был совсем небольшой.

Издали было видно узоры на белой коже. В лунном свете все эти псевдооккультные завитки, стрелы и буквы выглядели детской мазней. По мере приближения становилось все ясней, что спуск был излишним: Касина голова была вывернута под анатомически неправильным углом, распахнутые глаза не моргали. Мне даже не пришлось прикасаться к ней, чтобы сосчитать пульс. Идеальный образец погиб. Растрачен бездарно и глупо.

Целых четыре года Кася была под наблюдением: ее физическая травма, душевные раны и утраты – все эти факторы создали уникальный случай редкого заболевания, известного как парафренический синдром.

При парафрении человек абсолютно убежден, что обладает сверхнатуральными особенностями – может видеть призраков, призывать духов, влиять на события с помощью заклинаний и ритуалов. Это болезнь избранных, жриц и ведьм.

Мне, как исследователю, оставалось только слегка корректировать происходящее, чтобы не спугнуть его развитие, и постоянно наблюдать из-за кулис. Мне почти удалось взять ее под контроль, переключать ее состояния, будто поворотом тумблера. Еще немного, и мною был бы найден универсальный ключ к излечению любого отклонения.

Но Эксперимент был сорван. Это едва не сокрушило меня.

По возвращении в пансион было принято решение уничтожить часть материалов, относившихся непосредственно к наблюдению за Касей Монюшко. Теперь они казались не просто предвзятыми, но даже компрометирующими. Время было упущено, впереди девушек ждали летние каникулы (которые, разумеется, будут несколько омрачены трагической смертью их одноклассницы).

Но эти два месяца сыграли немаловажную роль для пересмотра методов, способов обработки полученных данных, самих целей Эксперимента и подбора образца номер два.

Магда лучше всего подходила на эту роль, в этом не могло быть сомнений: в течение года она потеряла отца, доверие к матери и свою маленькую подругу, что может стать отличным плацдармом для развития патологии.

Она ранима и эмоциональна, она теперь одинока. Она будет чувствовать вину. Она идеальна.

Но если этого окажется мало…

В таком случае Эксперименту есть кем жертвовать, чтобы направить ее боль в нужное русло.

Магда

1 ноября 1925 г.

Пот остывает на моей разгоряченной шее, едва не превращаясь в ледяную корку, пар от дыхания не согревает губы. Я бежала сломя голову, не оборачиваясь и не разбирая дороги, и теперь стою неизвестно где, согнувшись пополам от боли, ножом пронзающей левый бок. Взгляд падает на ноги, и я вижу, что на щиколотке отпечатался ясный бурый след пятерни. Рука Клары! Ее окровавленный рот, смятое о камни лицо Марыси…

Спазм настигает меня, не дав даже разогнуться, и я едва успеваю ухватиться за что‑то, чтобы не упасть. Рот горит от желчи, меня бьет крупная дрожь.

Они погибли, погибли!! Их изломали отчаяние, высота и… я?

Ведь я пожелала им никогда не расставаться – и они будут вместе навсегда. Какой ужас. Нет, это совпадение, это глупость, суеверие!

Но, постойте, что же было раньше? Я ведь и раньше загадывала желания, которые сбывались самым извращенным образом. В ночь после драки я стояла на коленях перед черной дверью и просила, чтобы Дана перестала нас мучить.

Когда Юлия пришла ко мне поговорить, я велела ей убираться.

Что же это? Неужели все, что я отрицала, – правда? Желания, жертвы, Зверь в лесу, забравший Касину жизнь. Неужели они реальны? Я ведь была там, я проливала кровь на угли, я пела и каталась по траве, я произносила слова и чувствовала в теле такую легкость, будто могу с визгом умчаться в ночное небо. Я ведь немного верила в это все… Самую малость.

Нет, нет! Этого не может быть. Всему должно быть объяснение. Я могу чего‑то не понимать, не помнить… Как тогда, когда чья‑то кровь забрызгала мне всю комнату, как когда я смотрела на Дану, прыгающую с ветви бука.

Все мои одноклассницы мертвы. Я осталась одна, последняя. Почему?! Или, верней, за что?

Царица небесная, дети твои…

Облака несутся по сумрачному небу, будто колесница черного бога. Быть буре.

Я безумна – это единственный вывод. Провалы в памяти. Кошмары и видения наяву. Доктор говорил о симптомах редкого расстройства. Так что же мне делать?

Собравшись с силами, разгибаю спину. Ветер набирает силу и завывает, наталкиваясь то на стену леса, то на камни особняка. Но не слышно голосов людей, а значит, девочек еще не нашли. Но осталось недолго: малявка Сара знает, что мы собирались встретиться на улице. Как только нас недосчитаются, она расскажет наставницам, и они обнаружат тела.

А меня? Что станет со мной? Следователь захочет, чтобы меня осудили и посадили в тюрьму. Доктор скажет, что у меня непорядок с головой, и будет настаивать, чтобы меня отправили в сумасшедший дом и заперли там до скончания дней. Найдется ли хоть один человек, который защитит меня? Я даже не знаю, достойна ли защиты.

Осталось недолго, и моя судьба решится. Если им удастся связать меня со смертями девочек, я пропала. Мне нужно вернуться в особняк, сделать вид, что мы так и не встретились. Я не толкала их в спины, только пожелала счастья. Я не виновна, а потому должна защитить себя и свое будущее сама.

Оглядевшись, я понимаю, что стою, вцепившись в щербатую стену капеллы. Место, с которого мне так нравилось наблюдать за пансионом и лесом. Место, где я встречалась со Штефаном и где оплакивала Касю. Вокруг крапивные остовы – мертвые и почти неопасные. Я зачерпнула влажной глинистой земли и густо замазала кровавое пятно на чулке. Вдруг кто‑то встретится на моем пути? Я должна быть осторожной.

Семеню в сторону особняка, избегая светлых пятен, которые отбрасывают на голую землю горящие окна. Пригнувшись, миную окна столовой, где младшие девочки протирают столы и скамейки. Меня могли бы увидеть из полуподвальных окон, но я не думаю, что в них кто‑то смотрит.

Наконец я под окнами спален. На стволе старого клена мне знакомы каждый выступ, изгиб, рубец. Воздух загустевает, как ледяные сливки, и легкая морось мгновенно покрывает шершавую кору и мою кожу.

Я быстро взбираюсь на развилку и по толстой ветке, выдержавшей до этого немало спусков и подъемов, подбираюсь к собственному окну. Тонкие сучья со страшным скрежетом царапают стекло, пока я засовываю руку по локоть в приоткрытую форточку и открываю створки. Широкий подоконник, письменный стол. Я на месте. Неужели так просто?

Несмотря на то что я уже в безопасности и довольно далеко от места преступления, тревога меня не отпускает. Сотни назойливых «если» атакуют мой мозг, как рой ос. Не могу сидеть ни минуты, не могу успокоиться.

Клара еще была в сознании. Что, если она выжила? Я должна была позвать доктора! Трусиха, предательница. Но потом в моей голове возникает картинка – кровавый пузырь, лопающийся на губах синеглазой художницы, – и желудок снова подскакивает к горлу. Нет, я ничего уже не могла сделать. Только бежать.

Яростно тру глаза, на них закипают слезы отчаяния и злости.

Как они оказались на башне с громоотводом? Туда никогда не было хода. Но башня так близко к Комнате, что…

Они побывали внутри. Оттуда поднялись в башню, обнялись и спрыгнули. Или что‑то, что ожидало их в комнате все эти годы, то, что исполняло наши мелкие эгоистичные желания, заставило их это сделать. Не могут добровольно умереть те, у кого были мечты и планы на жизнь.

Я сижу на краю Касиной кровати, обхватив себя за голову. Перед глазами плавают сияющие круги. Мне нужно успокоиться.

И мне необходимо срочно пройти в Комнату за черной дверью. Только там я получу ответ на главный вопрос: сошла ли я с ума или есть что‑то неведомое, что погубило всех нас? Сдираю испачканные кровью и глиной чулки и прячу их в тайник под Касиной кроватью. Раньше там лежал ее дневник. Где он сейчас – ума не приложу. Могла засунуть его куда‑то в бреду, а теперь и не вспомнить.

Пансион почти погружен в забытье – здесь остались едва ли дюжина девочек и пять наставниц. Все они хотят окончить здесь семестр.

Окна быстро наливаются кобальтовой синевой, и клочковатый мрак мечется под хлесткими порывами нарастающей бури. Я беспрепятственно пробираюсь мимо танцевального зала, по лестнице на третий этаж и мимо кабинета директрисы в глубь коридора классных комнат. Здесь еще горит свет, до отключения электричества есть еще час или полтора, и мне должно этого хватить.

Черная дверь на своем месте. Ее не закрывают доски – кто‑то снял их, освободил дверь от оков. Может быть, для любопытных покупателей особняка, а может, она освободилась сама. Трясу головой, отгоняя непрошеные мысли. Я должна верить только фактам!

Дверь отзывается на легчайшее прикосновение пальцев и беззвучно проворачивается на петлях. Желтоватый свет электрических ламп касается красных обоев с золотистым узором из листьев, который так впечатлил нас три года назад. Все это игры теней и фантазии. Внутри тоже горит свет – значит, комната всегда была подключена к общей системе.

На самом деле комната совсем небольшая: вытянутая, будто вагон, и с одиноким заложенным оконцем. Здесь на удивление чисто и до безобразия обыденно. Только закрытые белым полотном ящики стоят у стены, но я уже догадываюсь, что в них. Стучу по одному из них сквозь ткань – так и есть, стекло.

Саркофаги восковых фигур, напугавших Касю.

Я почти разочарована, ведь надеялась увидеть мрачный склеп с чучелами животных, дьявольскими узорами на стенах, пыльными фолиантами, полными запретных формул. Здесь же ничего такого. Стены, оклеенные теми же красно-золотистыми обоями, будто в гостиной, стеклянные витрины, поставленные одна на другую.

Выходит, все просто? Кася была нездорова и поделилась своей болезнью со всеми нами: с Даной, Юлией, Марией, Кларой. Со мной. Говорят, безумие заразно. Нет, мне нужны еще доказательства. Ведь я так и не увидела прохода в башню.

Но простукивание стен не дает никаких результатов. Ни двери, ни коридора. Мое время заканчивается.

Придирчиво оглядываю комнату еще раз, и тут кое-что все же привлекает мое внимание. Я приседаю на корточки, убираю ткань, закрывающую витрины, в сторону и вижу светлые полосы на паркете. Чуть меньше метра их толкали по полу. Но зачем?

Я сдергиваю белое покрывало с витрин и на миг все же сжимаюсь от неприязни – под стеклом лежит тело женщины со вскрытым животом и выпирающими матовыми внутренностями. Мне отчетливо видны чуть запыленный лабиринт розовых кишок и симметричные мешочки легких. Над ней в собственном саркофаге покоится обрубок мужчины: ни рук, ни ног, ни кожи.

Мерзость! Кому могло понадобиться держать такие вещи в доме?

Я присматриваюсь к витринам и вижу в зеленоватой глубине то, что искала, – очертания еще одной двери. Кто‑то пользуется ею, а после прикрывает витринами и тканью. Нужно только отодвинуть и попытаться проникнуть за нее. Мне это необходимо, иначе я и вправду свихнусь.

Упираюсь каблуками в пол и начинаю толкать витрины в сторону. Меня пугает мысль о том, что верхняя может свалиться и наделать шума, разбившись. Но стоит верхнему ящику накрениться, я поправляю его положение и продолжаю толкать нижний. Еще немного, еще совсем чуть-чуть! Последним рывком я придвигаю витрины к торцевой стене у окна.

Я слышу стук дождевых капель по жестяному карнизу. Он отвлекает, но я трясу головой. Сейчас не время тонуть, я должна быть здесь и сейчас.

Освободившегося пространства как раз хватает на то, чтобы открыть узенькую дверь, выкрашенную красной краской в тон обоям.

Что же это получается – если девочки вышли через эту дверь, кто‑то вернул витрины на место? Ничего не понимаю, и недоброе предчувствие охватывает меня. Самое ужасное уже произошло, и все же сердце трепещет в самой глотке, руки дрожат, когда я тянусь к латунной ручке.

Дверь открывается без малейшего скрипа. Похоже, кто‑то смазывал петли, чтобы не шуметь. Но кто? За дверью я вижу лестничный пролет. Очень узкий, только на одного человека. Одна лестница ведет вверх, в башенку с громоотводом, а другая спускается вниз. На площадке светло – черные черви проводов тянутся, ничем не прикрытые, под потолком. Отовсюду свисают лохмы паутины.

Не хотела бы я застрять здесь, когда погасят свет. Сколько у меня времени? Тридцать минут? Сорок?

На пыльных ступенях темнеют цепочки следов. Не могу разобрать, сколько их здесь. Решительно хватаюсь за перила и, не позволяя себе испугаться или опомниться, поднимаюсь по деревянным ступенькам. Они ведут меня по спирали – выше и выше. Наконец я упираюсь головой в ветхий люк, и он легко отворяется. Миг – и я на площадке под островерхой крышей и шпилем. Дождь осыпает меня ледяными иглами.

Девочки были здесь. Отсюда упали, крепко обняв друг друга. Тяжело сглатываю. Неужели они действительно хотели умереть? Или они до того разошлись с реальностью, что верили, будто полетят? Что, черт возьми, они хотели, чтобы я увидела?!

Я слышу какой‑то шум внизу и заставляю себя аккуратно посмотреть за перила башенки.

Нашли. Люди копошатся внизу вокруг черной груды, в которую превратились мои одноклассницы. Боже, мои мертвые одноклассницы, они же все… все умерли! Осталась только я. Меня едва не выворачивает наизнанку. Снова.

Хлесткий ветер доносит до башни отголоски истерических вскриков. Пора убираться.

Держась за стены, спускаюсь обратно. Мне нужно только выбраться наружу, задвинуть витрины на прежнее место, вернуться в свой дортуар и притвориться, что ничего не знаю. Отрицать, отрицать, отрицать. Только так я могу спасти свое будущее.

Я почти толкаю красную дверцу, чтобы вернуться в чулан с восковыми фигурами, когда замечаю еще одну цепочку следов на лестнице. Только это ступени, ведущие вниз. Колебания отнимают у меня только пару секунд. И вот я уже спускаюсь в неизведанное. Стены, отделанные кирпичом, теплые и будто живые, но меня трясет, а зубы лязгают друг о друга. Мой разум кричит – уноси ноги, прячься, лги, чтобы выжить! Но темный инстинкт несет меня все дальше.

По моим ощущениям, я спустилась примерно на уровень второго этажа и вижу скрытый коридор с ответвлениями на правую сторону, уходящий далеко вперед. Свет ламп здесь неверен, он мелко трепещет, словно крылья насекомых, поэтому я одной рукой веду по стене – на случай, если окажусь в полной темноте.

Пальцы вдруг натыкаются на что‑то мягкое, отчего я отдергиваю руку, едва подавив вопль отвращения. Но это всего лишь шерстяная нить. Красная нить, тянущаяся вдоль коридора, провисая на гвоздях, вбитых между кирпичей. Кто‑то ходил по этому коридору в темноте и держался за нее, чтобы не заблудиться.

Я беру эту нить Ариадны и иду дальше. Только бы не встретить здесь того, кто ее оставил.

Выходит, в стенах пансиона прячется настоящий лабиринт стеновых переходов и тайных коридоров. Зачем он мог быть нужен? Может, предыдущие хозяева заставляли прислугу ходить только так, чтобы не показываться господам на глаза? Допустим. Но кому он мог понадобиться сейчас?

Чуть ниже уровня моих глаз я вижу пришпиленный лист бумаги. Скачущим почерком на нем написано:

Бессмыслица.

Мне требуется несколько минут, чтобы понять, почему я не наталкиваюсь на окна, – коридор проложен между этажами, ниже уровня пола, так что человек не задевал нижнюю часть оконной ниши головой. Умно. И неприятно.

Ответвления от коридора заканчивались тупиками. Я заглянула в один из них и увидела в стене нечто похожее на дверной проем, но заложенное кирпичом. Похоже, моя догадка верна и я очутилась в коридорах для слуг – так они могли подавать еду прямо в спальни.

Что‑то белеет дальше по коридору. Я ускоряю шаг и вскоре вижу еще один лист бумаги.

Поворачиваю листок и так и сяк, но не могу взять в толк, о чем там говорится. Какое‑то расписание? Методы, какие‑то цифры. Может, это про ремонт?

– Да-да, успокаивай себя, – ехидно отзывается Данка за моим плечом.

– Это почти конец, – добавляет Кася, опустив голову. – Смирись и прими его.

– Что же мне делать? – шепчу я, чувствуя, как слезы скапливаются в уголках глаз и, непрошеные, текут по обветренным щекам.

– Иди дальше, – хором отвечают все четверо, их блестящие паучьи глаза глядят не мигая.

Не в силах больше видеть их, моих мертвых подруг, моих ненавистных сестер, я быстрым шагом пускаюсь прочь по коридору. Красная нить горит в моих пальцах. На стенах все больше листов, они жмутся друг к другу, трепещут на сквозняке, как сонм белесых личинок в боку мертвой лани. Они исписаны крупными буквами – будто в спешке или в сильном волнении.

Стоит мне вглядеться в эти записки внимательнее, как буквы начинают расплываться, но смысл кислотой прокладывает путь к моему сознанию – это все неспроста. Утираю слезы тыльной стороной ладони и продолжаю вчитываться:

Я вчитываюсь в даты, в небрежные пометки и вдруг понимаю – они обо мне.

Мой недуг, мои страхи, мои кошмары – они все как‑то связаны с этими записками в тайном коридоре? Немыслимо, отвратительно!

В датах, во временных отметках – вся история моей болезни, моих вспышек, мучительных образов, преследовавших меня.

Значит, мне это не казалось. Звуки, от которых я теряла контроль над своим разумом, – это реальность. Они шли из-за стен, они были более чем реальны.

–да это же дата исчезновения Юлии! Юлька – это «образец № 3»?

Она ведь так и написала в последней записке: «Это не в нас, это между нами».

Между стен.

Значит, Юлии все же удалось сбежать и скрыться. Но от кого? Кто присудил нам номера, обезличил и наблюдал исподтишка, как за лабораторными мышами?

Это что, о Дануте? Так она не сама… Мы все – не сами.

Несколько листов пришпилены стопкой, как блокнот. Снимаю их с гвоздя и подношу к глазам. От увиденного меня бросает в пот.

Это рисунки, и на каждом из них я. Раскинутые руки и стиснутые кулаки, спутанные кудрявые волосы, приоткрытый рот и запрокинутая шея – маниакально прорисована каждая жилка, каждая косточка. Согнутые колени, задравшаяся ночная рубашка. Кто‑то пристально смотрел, как я сплю, как страдаю от кошмаров, и рисовал это.

Приваливаюсь к стене, чтобы не упасть – сил нет. Чья‑то жестокая воля вторглась в мою жизнь, чьи‑то пальцы забрались в мой мозг, кто‑то отравил мою душу! Кто это мог быть?!

Я знаю ответ. Он очевиден – эти наблюдения, эта педантичность в записях, мудреные слова, которыми не каждый разбрасывается. Эти мерзкие рисунки… Но мне кажется, что, если я додумаю эту мысль до конца, он непременно возникнет рядом со мной, прямо в этом узком коридоре, и тогда со мной будет кончено. Как было покончено с моими одноклассницами.

– доверительно сообщает мне очередная записка.

– шепчет другая.

– чеканит третья и выскальзывает у меня из рук.

– гласит надпись мелом прямо на стене.

Все это чей‑то ужасный опыт, и остальные девочки стали его жертвами так же, как и я. Нас было шестеро, и он называл нас образцами. Внушал бредовые мысли, галлюцинации и желание умереть. Но для чего?

Не знаю, сколько я простояла без движения, но из оцепенения меня вывел шум за стеной.

– Ее здесь нет, – доносится до меня приглушенный женский голос. – Немедленно проверьте вещи! Она взяла чемодан?

Скрипят дверцы. Сливочно-желтый луч ножом рассекает ближайшее ко мне ответвление коридора. Шорох.

– Всё на месте. – Мужской голос совсем близко. – Не думаю, что Магда бежала.

Так это моя комната! И слышно каждое слово. Щель, видимо, в задней стенке платяного шкафа, который ранее заменял проход для слуг. А там, чуть выше, – светит одинокий глазок, через который доктор наблюдал за мной отсюда. Видел меня без одежды.

Или как я била Юлию головой о спинку кровати. Было или нет?..

– Ах, вы не думаете! – задыхается от возмущения пани Ковальская. – А я вот почти убеждена, что она опасна и отправила на тот свет уже пятерых! С меня хватит! Пан следователь будет здесь к утру. Пусть только покажется мне на глаза, и я упеку девчонку за решетку!

Вот как! Значит, меня уже записали в малолетние преступницы.

– Пани, успокойтесь. Вы знаете, у меня есть основания полагать, что наша подопечная нездорова. Ей нужно лечение в специальном заведении, и я готов оказать…

– Мне уже все равно, в сознании она разрушила дело моей жизни или в бреду! – В голосе директрисы явственно звучат слезы. – Если поймаете паршивку, забирайте ее хоть в дурдом, хоть куда. Я еще засужу ее мамашу!

Отступаю как можно тише, хотя кирпичные стены глушат звук моих шагов. Неудивительно, что я не могла достучаться до комнаты девочек – между нашими дортуарами был скрытый коридор. И из такого же коридора раздавался стук, который слышала сначала Кася, а потом и я. Как это называется в записках? Стимул?

Ну, я покажу тебе стимул, ублюдок! Ты сам окончишь дни в смирительной рубашке!

Нужны только доказательства.

Сдираю листы со стен, они рвутся о гвозди, на которых висят, но это ничего. Главное, чтобы сохранились записи, в которых он бесстыдно рассказывает, как довел меня до сумасшествия, как заставил поверить в то, что я больна. Спустя минуту у меня в руках толстая кипа бумаг.

Я могу пойти назад и выйти через Комнату. Но что, если собранных доказательств будет недостаточно? Нужно пройти вглубь, может, удастся найти что‑то, на чем будет его подпись или что‑то вроде того.

Прячу бумаги за пазуху и иду дальше. Теперь во мне клокочет гнев, и я чувствую прилив сил. О нет, теперь меня не сломить. Не тогда, когда мне известна вся грязная правда.

Еще одна лестница, совсем как та, которая привела меня на второй этаж. Выходит, эта ведет на первый. Здесь еще светлее, лампы совсем не мигают, светят ровно и ярко, чуть слышно гудит электричество – трансформатор где‑то поблизости. Я будто бабочка на абажуре – видна и беззащитна. Будь здесь темно, я чувствовала бы себя увереннее.

Я вижу, где кончается коридор, – там еще одна дверь. Мысленно представляю себе план первого этажа и понимаю – туда‑то мне и надо. И как можно скорей.

Чем ближе я к цели, тем отчетливей доносятся до меня звуки музыки. Он оставил пластинку играть, а сам ушел посмотреть на изломанных Марию и Клару. Я различаю знакомые аккорды – Шуберт, баллада «Лесной царь». Баритон поет на языке Гёте, который я знаю хорошо, как и перевод.