Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Чья‑то рука (мама, я знаю, что она твоя) подвела меня к тому окну. Оно выходит на лес, и видно самое начало дороги, по которой мы ходим в деревню каждое воскресенье. Туман вился у самой земли, лаская последнюю зелень. Деревья покачивали остатками сусального золота. Прекрасная картина.

И тут вышли они. Он заметно выше ростом, отчего она казалась прекрасной хрупкой принцессой. Хотя кого я обманываю – она и есть принцесса. Все это знают. Даже Данка.

Он протянул руку к ее щеке и коснулся ее. Мне было видно, какие у них розовые лица, словно их касался отблеск внутреннего огня. Я тоже горела, но этого так никто и не увидел. И хорошо.

1924–1925. Зеленая кровь

Те, кто утверждает, будто первая любовь – прекраснейшее из чувств, либо полные идиоты, не способные к рефлексии, либо люди с отвратительным чувством юмора. Первая любовь, вероятно, самый травмирующий опыт, который переживает личность. Мало кому везет, большинство проходит сквозь ад.

На что это похоже? Представьте себя тряпкой в руках деревенской прачки: сначала она окунает вас в воду, а потом со всей дури колотит о камни. Вытравливает щелоком. Выжимает все соки. Снова в живительную воду. И по кругу.

Такова первая любовь.

Неудивительно, что многие инстинктивно стремятся пережить этот опыт как можно раньше и дальше жить уже без столь сильных потрясений. Что‑то вроде хирургической операции по удалению аппендикса – особо прогрессивные люди делают ее в профилактических целях.

К чему все эти отступления? Если вы задаетесь этим вопросом, то напомню, что данные этюды являются только преамбулой к моей основной работе, к моему научному труду. Изучение данного текста значительно облегчит понимание тех таблиц и графиков, что я привожу в приложении. И, главное, этот текст – почти исповедь. Ведь все, что я делаю, я делаю с трепетной любовью к моим подопечным.

Боюсь только, они так и не смогли бы этого оценить. Они даже не понимали, насколько прекрасными образцами были. Они никогда не узнают, чья воля стояла за их «удивительными приключениями». Но это необходимо для чистоты эксперимента. Потому что любовь – чувство человеческое, и его значение преувеличено. Да, я противоречу себе, потому что я человек. А наука стоит надо всем и смотрит беспристрастными глазами.

Но вернемся к моим подопечным. Неудивительно, что из всех них восприимчивей к собственным эмоциям была самая начитанная из них – Мария. Чудесный ребенок, вернее, уже девушка. Она прочитала так много книг, что для нее стало открытием – она ни разу не испытывала настоящих романтических чувств, в то время как остальные люди подвержены этой напасти на каждом шагу. Бывало, правда, она влюблялась в героев романов. Какая девица устоит перед мистером Дарси или даже Жаном Вальжаном? Увлечение персонажем обладает особой прелестью – книгу можно закрыть и снова открыть на первой странице, эти чувства не увядают. Но Мария все же чувствовала подвох.

Сложно искать свою настоящую любовь, когда кругом на много километров ни одного достойного юноши. Пан доктор не в счет – фи, моветон влюбляться в такой антиквариат тридцати двух лет от роду, – а больше никого. Но ее жадное сердце продолжало забрасывать невод, чтобы в него попала хоть какая‑нибудь мелочь. Однако ей повезло больше, чем она рассчитывала: ей ответила сама вода. Пускай это звучит слишком поэтично для ученого, но за сухими фактами вы всегда можете обратиться к самой моей работе. Здесь же – их интерпретация.

Клара никогда не была моей любимицей – слишком скрытная. Нет, это совсем не плохо, но не слишком удобно в рамках данного эксперимента. Поэтому для меня было приятным сюрпризом, когда появилась такая возможность исследовать ее холодные глубины и внутренние мотивации.

Есть такие люди – люди-озера, люди-зеркала. Они в точности отражают те чувства, что направлены на них самих. Она почувствовала исходящую от Марии жажду тепла и понимания и ответила на нее. Однако крепнущее сестринство требовало равного внимания ко всем, и девушки отдалились. Марию это ранило, и она снова захотела исключительного принятия, она нуждалась в собственном человеке среди своих – и синеглазое озеро снова отразило ее желания. Это принесло Марии немало страданий.

Отрицание себя, сомнения в собственной ценности… Все это бесценный материал для исследования. Но гораздо важнее в особенной связи двух девушек, наделенных живой фантазией, оказалось то, что они были вынуждены хранить ее в секрете. Но разве можно соблюсти тайну, когда вокруг столько сверстниц с длинными носами?

Разумеется, я имею в виду Юлию. Она всегда была не в меру наблюдательна. Она всегда знала, что будет на обед, еще утром. Она могла списывать через два пюпитра, едва поднимая глаза. У меня было подозрение, что она также способна запоминать ряды цифр, но так и не выпало возможности проверить эту теорию. Главное – что Юлия обо всем докладывала Дануте, а та использовала сведения в свою пользу. Так Мария и Клара попались в ловушку вечного шантажа. К началу четвертого года обучения у них уже почти десять месяцев не было свободы выбора – они делали все, что приказывала Дана.

Если бы не это обстоятельство, события ни за что не сложились бы так, что это привело к трагедии и потере ценнейшего образца. Потому что нет ничего опасней, чем движения толпы.

Впрочем, стоит вернуться к началу года, иначе, боюсь, мои читатели окончательно потеряют интерес к истории. А тем временем она стремительно несется к своей развязке.

В мировой культуре широко растиражирован образ la femme fatale, роковой женщины. Дескать, все было хорошо и складывалось наилучшим образом из возможных, пока не появилась некая особа, измяла реальность под свои запросы, испортила всем жизнь и ушла в небытие, оставив только хаос и разрушенные судьбы. Я считаю это большой неточностью: таким персонажем может стать кто угодно, если этот некто вторгается в среду со сложившимся укладом и отношениями, но скрытым конфликтом. Для такой пороховой бочки достаточно мельчайшей искры, слетевшей с кошачьей шкурки. Поэтому в нашей истории появляется el garson fatale.

Хотите мое мнение? Ничего особенного он собой не представлял. Типичная, быть может, чуть слащавая внешность. Светло-русые волосы, зеленоватые, глубоко посаженные глаза; не слишком артистичные руки с обветренной кожей. Единственной его приятной чертой мог бы считаться трогательный румянец, то и дело заливавший нетронутые щетиной щеки будущего священника. Хотя, как уже упоминалось ранее, девочкам было особенно не из чего выбирать предмет воздыхания. К тому же он был запретным плодом.

Искра сорвалась и полетела к россыпи пороховых крупиц.

Так как сердце самой чувствительной натуры было уже занято, первой жертвой увлечения пала самая нестабильная из девушек – Кася. Это было заметно, и тем забавней, что она пыталась прятать свои чувства. Симптомы были более чем явные: рассеянное внимание, легкая заторможенность, взгляд расфокусирован. Частая смена настроений. Румянец то и дело сменяется бледностью, а настороженная хмурость – блаженной улыбкой.

Молодой человек, в свою очередь, закономерно обратил внимание на девушку с самой яркой внешностью – Магдалену. Которая на тот момент переживала сильнейший кризис и оттого была достаточно ранима, чтобы откликнуться на любой импульс.

Если чувств Каси было недостаточно, чтобы запустить цепь роковых событий, то Магда занимала слишком высокое положение в их крошечной иерархии, чтобы ее поступки не повлекли за собой изменения.

Как было сказано ранее, она переживала тяжелый период – потеря идеалов, крушение авторитетов. Никто не подталкивал ее к этому решению, но одним утром Магда убежала из пансиона. Ноги привели беглянку прямиком в костел. Старый ксендз, конечно, был удивлен, но все же выполнил свою работу. Он исповедовал и, как мог, утешил страдающую душу. На мой взгляд, эти задачи должны все же решать специально обученные врачи.

Тем не менее Магде в то утро стало легче. Она поблагодарила ксендза, поцеловав морщинистую руку, и засобиралась обратно – у нее еще был шанс вернуться в пансион до утреннего звонка. Но ксендз не мог отпустить юное создание блуждать по предрассветному лесу. Он дал Магде единственного проводника, каким располагал.

При иных обстоятельствах меня не слишком бы интересовало, что они говорили друг другу. Но из достоверного источника стало известно, что между ними состоялся весьма любопытный диалог о ведьмах и инквизиторах. Магда пребывала в легкой экзальтации после пробежки и переживаний во время исповеди и вот оказалась в живописной местности наедине с молодым человеком, взирающим на нее с щенячьим восторгом. Естественно, она начала нести отборную чушь:

– Верите ли вы в потусторонний мир? А в призраков? А в силы, недоступные обычным людям? Правда ли, что существуют ведьмы?

Не так важно, что отвечал ей Штефан. Вероятно, она и сама не слишком его слушала. Но когда они достигли опушки, она успела перейти к более коварным вопросам. Что‑то в духе:

– А если бы я была ведьмой, а вы инквизитором, вы что же, сожгли бы меня на костре?

С ним было покончено. К его чести, Штефан не растерялся и снял приставшую к шарфу Магды паутинку, чем заслужил ее признательность и сияющий взгляд. На том они и расстались, счастливые и слегка поглупевшие.

Тем временем Дана все пыталась укреплять свои позиции, прибегая к помощи оккультных игр, так впечатливших ее ранее. Ее личная мифология являла собой смесь мифов древней Эллады, деревенских поверий и невесть каких познаний Апокрифа: там было место и реке Стикс, и полуночницам, и упырям, и самим всадникам Апокалипсиса. Но прежний союзник, мстительный дух, не спешил откликаться на новые призывы. И, несмотря на все усилия, вера вновь начинала слабеть.

Страх – это то, что требуется подпитывать постоянно, как огонь в очаге.

Магда изменилась. Стала чуть более темной версией себя, более взрослой и приземленной. Она вновь сблизилась с Касей, пусть и без прежней щедрой нежности благополучного ребенка. Но больнее всего по самолюбию Даны ударило то, что Магда снова ускользала из-под ее тяжелой тени. Легкой улыбкой, прозрачным взглядом – она утекала прочь, туда, куда Дане доступа не было.

Чуть позднее Дана заметила, кто является причиной перемен в Магде. И самая банальная зависть толкнула ее на действия, которых даже я не понимаю до конца.

Возможно, это был лишь способ не чувствовать себя уязвимой? Как бы то ни было, Дане удалось втянуть всех на новый виток игры в фантазию – обожание. Штефан был молод, обладал приятными чертами лица, а главное – был совершенно недоступен. Год-другой, и служка с нежным лицом примет обет безбрачия. Так ли сильны его вера и намерения, что он устоит перед шестью ведьмами?

Так постепенно Штефан вошел в их собрания, пробрался в записки и даже пару раз появился на зарисовках Клары. Он стал новым правилом, ставкой и призом. Штефана обсуждали за каждым приемом пищи, составлялись сложнейшие планы, как разубедить его становиться священником. Каждое воскресенье стало больше, чем днем, когда нужно было посещать церковь, – эти дни стали частью запутанной стратегии, которая никаким образом не влияла на реальность.

Что руководило девочками? Полагаю, Дану Штефан заинтересовал только потому, что он приглянулся Магде. Юлия во всем следовала за Даной, а Клара и Мария уже были связаны по рукам и ногам угрозами предводительницы их закрытого общества. Магда, полагаю, не стала противиться, чтобы не выделяться и не привлекать лишнего внимания к своему тихо расцветавшему первому роману.

Как ни удивительно, только Кася приняла игру в обожание с благодарностью. Она будто ощутила поддержку в чувствах, переполнявших ее, мешавших полноценно жить. Кася считала себя недостойной счастья и в то же время иногда ловила на мысли, что Магда просто опередила ее, украла что‑то ценное из-под носа.

Она стыдилась своих чувств, но не могла перестать их испытывать, мучения пронизывали все ее существование, отравляли каждую мысль. Только благодаря игре «ведьмы и священник» она находила утешение, выход для эмоций. В беспрестанном нервозном хихиканье, в смаковании мельчайших деталей встреч, в додумывании ничего не значащих жестов и взглядов – она не чувствовала себя одинокой, незаметной, а значит, была не такой безумной.

Но при условии всеобщего пристального внимания Магде все сложнее было обмениваться со Штефаном знаками взаимной симпатии. Тогда они решили тайно встречаться в старой капелле пансиона. Магда выскальзывала затемно, тогда, когда ей казалось, никто этого не замечает. Кася знала, но не подавала виду, боясь потерять последние крохи ее доверия.

Не думаю, что отношения этих новоявленных Ромео и Джульетты дошли до серьезных рубежей. Несколько раз мне доводилось наблюдать, как они тихо беседуют, переплетя озябшие лапки (Штефан пытался дыханием согреть красные пальцы Магды), или вальсируют между пустых скамей.

Их идиллия продлилась до самой зимы. Магда охладевала, как воздух. Тайные свидания постепенно теряли для нее вкус, а может, она просто поняла, что обозналась. Так бывает. Ее начали тяготить отношения с восторженным мальчиком, у которого не было ничего общего с придуманным ею же образом идеального спутника – «охотника на тигров».

Вместе с тем она наконец обратила внимание на то, что Кася, в отличие от остальных девочек, вкладывает в пустяковую игру совсем не выдуманные эмоции; Магда разглядела на ее лице следы страдания. Можно ли называть ее следующие поступки проявлением благородства? Сомнительно. Но тогда она сочла это самым верным выбором.

И так случилось, что однажды в капеллу отправилась не она, а Кася. Об этом мне стало известно уже гораздо позже – моя вина, при повторяющихся поступках испытуемых притупляется внимание экспериментатора.

Дневник Каси Монюшко также молчит о том периоде, потому мне не удалось установить, как именно Штефан воспринял подмену одной девушки другой. Даже в холодной полутьме старой капеллы Касю и Магду было весьма непросто перепутать. Может быть, в силу возраста и склада характера ему было не слишком важно, на кого распространять неутолимую жажду человеческого тепла. Как бы то ни было, план удался, и Кася вновь ненадолго стала счастливой.

Все это заговорщицы хранили в строгой тайне. Магда боялась, что на них с Касей падет неконтролируемый гнев Дануты, и обе они продолжили игру. Пожалела ли Магда о своем выборе? Думаю, все же нет.

Весь второй семестр игра набирала обороты. Главными соперницами, «гадюками», считались выпускницы того года, девочки годом старше. На них кидали взгляды, полные неприязни и угрозы, о них злословили, им подстраивали мелкие пакости вроде разлитых чернил или подмены соли содой.

Дана придумывала все новые и новые испытания «на силу обожания»: съешь кусок мела, если любишь Штефана; спи на полу, если любишь Штефана; проткни палец, если любишь Штефана. Такими глупостями никого не удивишь, они цветут буйным цветом в любой закрытой женской школе. Это искаженная форма никому не нужного самопожертвования, вплетенная в парадигму магического воздействия на равнодушный мир и помноженная на основы религиозного воспитания. Иными словами, свойственное многим заблуждение.

Но Данута оказалась девушкой с выдумкой. С каждым разом, когда ей удавалось подбить кого‑то на очередное «испытание», она чувствовала, что одержала маленькую победу. Однако слишком маленькую, чтобы оставаться королевой улья.

По мере приближения летних экзаменов атмосфера накалялась – скорое возвращение домой подстегивало Дану, как кнут. Ее не покидало сводящее с ума ощущение, что она что‑то упустила, не заметила, не сделала. Что, несмотря на все усилия, она проиграла и скоро потеряет контроль не только над девочками, но и над собственной жизнью, над собственным телом.

Так был придуман последний акт. Незадолго до первого экзамена Дана объявила, что в ночь накануне Иванова дня они отправятся в лес и станут просить Крапиву исполнить их желание. Желание простое: пусть Штефан отречется от церкви и полюбит одну из них.

Нужно ли говорить, что экзамены они сдали едва-едва? Когда в дело вступают неконтролируемые чувства, разум отходит на второй план.

Кася до последнего не хотела участвовать в ночных плясках. Она даже по секрету сказала Магде, что хочет сказаться больной. Но Магда уговорила ее пойти.

– Если ты тоже там будешь, потом будет проще открыться, – тихо говорила она, расчесывая Касе волосы. – И даже Данка не сможет с этим ничего поделать. Поймаем ее на слове.

Кася прикрыла глаза, соглашаясь. За Магдой она была готова хоть в омут, хоть на костер.

В ту ночь любопытство сыграло со мной злую шутку, поставившую под угрозу судьбу Эксперимента. Ранее девочки ускользали в лес, спускаясь по стволу клена через комнату Каси и Магды. Но все их предыдущие ритуалы не несли в себе какой‑то конкретной цели, а потому не могли иметь четкой структуры.

Мне необходимо было увидеть собственными глазами, как они пытаются взаимодействовать с абстрактными силами.

Возможно, это совпало бы с описаниями древних ритуалов, как о них пишут современные историки и этнографы? Возможно ли, чтобы им интуитивно удалось воспроизвести подобие шаманских или жреческих практик? Или они используют обрывочные сведения о народных обрядах?

Сейчас это звучит как оправдание. Опытный исследователь не допустил бы такой грубой ошибки, меня же подвел азарт новичка.

Мне удалось с точностью установить, когда девушки отправятся к кострищу. Как и всегда, они планировали воспользоваться спуском по ветвям клена из окна комнаты Каси и Магды. Мой наблюдательный пункт был неподалеку от их излюбленной поляны: молодой подлесок, усыпанный клейкими листьями, удачно скрывал мою фигуру от девушек, а свет костра обещал превратить меня в клочок ночного мрака.

Мои принцессы появились на поляне, одетые только в ночные рубашки, – холод всего лишь очередная жертва, откуп за исполнение желаний. Девушки напоминали молодых крестьянок, которые собрались погадать на суженого и позабавиться колким страхом в компании развеселых подружек. Но на их лицах не было веселья: только мрачная решимость и тревога.

Одна лишь Дана наслаждалась происходящим.

– Мария, принеси хворосту! Где мои спички? Клара, делай как обещала! – командовала она свистящим шепотом, слышным тем не менее из моего укрытия.

Пока Мария трудилась над розжигом костерка, остальные девочки столпились вокруг художницы. Мне не сразу удалось разглядеть, что она делает, что девочки протягивали ей руки, подставляли шею, придерживая волосы.

– Ай! Щекотно! О, а это что значит? – приговаривали они, а Клара что‑то тихо и односложно отвечала.

Как только они начали становиться вокруг костра, мне удалось различить, что кожа девочек покрыта узорами красной краски. Щеки Магды украшали жирные горизонтальные полосы, Юлия любовалась кольцами на предплечьях, ключицы Даны усыпали диковинные созвездия. Между лопаток Каси немигающе глядел в темноту одинокий глаз с красной слезой.

Из орнаментов преобладали завитки, зигзаги, стрелы и прочие элементы народного орнамента. Встречались также буквы греческого алфавита и астрономические символы – надо полагать, для создания мистического антуража.

Взяв на манер мотыги толстую ветку, Юлия обошла поляну по кругу, выцарапывая бороздку в земле. В какой‑то момент она замерла и посмотрела прямо в мою сторону.

Костер с треском проглотил тонкую ветку и фыркнул искрами. Юлия отвернулась.

– Начнем, – потребовала Дана и протянула руки в стороны. – Сегодня ночью мы добьемся своего.

Ее уверенность очаровывала, но на сей раз у меня были огромные сомнения насчет того, станет ли дух (или все же демон?) помогать.

Девушки взялись за руки и двинулись вокруг костра. Было досадно, что нельзя использовать фотоаппарат или хотя бы сделать зарисовки. Приходилось полагаться только на память, чтобы донести наблюдения до бумаги.

Мои подопечные напевали простую песню из тех, что остаются с нами с младенчества и на всю жизнь, – колыбельную. Полагаю, исполнение позволило им настроиться на одинаковый ритм дыхания. Далее хоровод распался, движения стали хаотичными – кто‑то вращался вокруг своей оси, кто‑то раскачивался.

Симуляция транса или же настоящая экзальтация? К сожалению, доподлинно этого уже не установить.

Вскоре все опустились на землю, будто устав от танцев. Высокий, но сильный голос продолжал выводить мелодию, теперь более походившую на один из псалмов, пока остальные пятеро катались по траве, размазывая красную краску. В какой‑то момент мне показалось, что у них судороги или подобие астматического приступа – спины выгибались дугами, дыхание стало поверхностным.

Костер был не слишком большим, но у меня возникло опасение, что свет может привлечь нежелательное внимание обитателей особняка, тогда в затруднительном положении окажутся все участники ритуала, включая наблюдателя.

Тем временем Дана решила, что пора переходить к следующему этапу ритуала. Она легко, как змея, взвилась с земли и приблизилась к костру. Пламя заострило ее черты, искаженные мазками краски. Косящие глаза делали ее совершенно нездешним существом: дочерью леса, хищной босоркой или навкой, выползшей из затерянного омута. Даже стрижка по последней парижской моде, даже трагические брови запятыми не портили впечатления. Одно слово – ведьма.

– Сегодня мы обратимся к нашему защитнику, нашему покровителю. К исполнителю наших заветных желаний, – страстно заговорила она и провела руками над костром. – Сегодня мы отдадим большую ценность и вместе с ней часть своей души. Мы подарим свою боль, свой страх, свой гнев. Взамен мы получим то, чего желаем: волю Штефана, власть над Штефаном. Сестры, вы готовы начать?

Девушки потянулись к костру, будто следовали давно заведенному порядку. В вытянутых руках у них были охапки листьев. Они хором досчитали до пяти и одновременно швырнули листья в костер. Огонь зашипел, подавленный молодой влажной зеленью, и погас. Фигуры вздрогнули, будто не такого эффекта ожидали.

Через несколько секунд мне снова удалось разглядеть призрачно-белые силуэты на поляне. Дым потушенного костра поднимался спиралью и таял в вышине. Лес звенел от напряжения.

– Я буду первой, – дрогнувшим голосом заявила Дана. Теперь девушек можно было различить только по голосу.

Дальше был тихий вскрик, шипение, неразборчивое ритмичное бормотание.

– Ты следующая.

Кто говорит? Что они делают? Любопытство заставило меня размять затекшие конечности и попытаться приблизиться.

– Теперь ты!

По-прежнему было непонятно, в чем состоит заключительный этап их странного ритуала. Голос, передававший очередь, двигался, раздавались тихие всхлипы. Было похоже, что им действительно больно. Необходимо было подойти еще ближе.

Именно в тот момент моя неопытность в слежке дала о себе знать – под ногой звучно хрустнула ветка. Девушки вскрикнули почти одновременно.

– Вы это слышали?

Мне стало ясно, что теперь следует как можно скорее скрыться, но следующий же шаг в сторону вызвал новый шум.

– Да! Да!

– Там кто‑то есть…

– Уймитесь, – шикнула на них Дана. – Продолжайте, будто ничего не было!

– Но ведь было, – кажется, это Мария.

– Заткнись! Монюшко, держи ножницы! Что ты трясешься, трусиха! – Голос самой Даны уже не отличался твердостью. – Дай тогда руку.

– Нет! Пожалуйста, уйдемте!

– Просто дай ей руку, и закончим! – это уже Юлия. – Скорей!

Тогда мне стало понятно – ситуацией управлял издаваемый мною шум. С его помощью можно было согнать их в стайку, как овец, и погнать обратно в пансион, а можно было до рассвета удерживать на поляне, даже не показываясь на глаза. Первый вариант был выбран как оптимальный. К тому же хотелось полностью исключить возможность попасться в лесу.

Чтобы направить девушек в нужную сторону, мне пришлось двинуться влево, постепенно приближаясь к их поляне. В тот момент казалось, что это заставит их двигаться, однако они замерли, а потом снова наперебой заговорили, будто им жизненно необходимо было завершить начатое.

– Кася, не упрямься, ну же! – уговаривала ее Магда со слезами в голосе. – Быстрее, несколько капель, и бежим.

Два шага в сторону, как можно громче, как можно ближе.

– Оно здесь! – Флажок Касиной сорочки заметался в слабом свете луны.

– Тупица! Оно не шагнет за линию!

Ну-ну.

Еще ближе. Еще громче. Ну же, бегите, принцессы: в лесу обитает чудовище.

Они замерли, как стайка оленят, всего пару секунд всматриваясь, вслушиваясь в ночь изо всех сил. Еще один мой шаг, и они бросились бежать. Четверо уже мчались к пансиону, к спасительному стволу дерева, ведущему к окну. Одна застыла на месте, удерживая другую:

– Это все ты, ты! Из-за тебя!

– Бежим, я прошу тебя, Дана! – рыдала в ответ Кася.