Ниенна. Берендеево проклятие

И всё же вздохнул украдкой – вот с кем расставаться было по-настоящему жалко. С мальками, робевшими в присутствии взрослых берендеев, он всегда возился охотно. Подставлял шею и плечи для покатушек, охотно ржал дикой лошадью, ревел злобным драконом и, что особенно нравилось сорванцам, квохтал, как курица-несушка, смешно размахивая здоровенными ручищами, будто крыльями.

Одна беда – после курицы местные девки, и без того не слишком привечавшие полукровку, не умеющего оборачиваться, вовсе перестали с ним разговаривать. Только хихикали при встрече, переглядываясь так, будто всё уже про сынка Милована поняли наперёд и всю его судьбу никчемную разгадали.

«Шиш вам, свербигузки, – сердито думал Громобой, вышагивая по деревушке. – Я еще прославлюсь и с победой вернусь… с какой-нибудь. Сами будете за мной бегать!»

По правде говоря, не очень-то и хотелось. Берендеихи были крепки, коренасты, а уж в зверином обличии и вовсе могли так приложить незадачливого супружника лапой по хребту, что бедолага и на ногах не удержится. Связываться с такой «калечному» полукровке было опасно для жизни.

Но и к человеческим девицам Громобой подходить опасался. До сих пор помнил, как старшие двоюродные братья семь зим назад взяли его с собой в Выжгу – портовый городишко в нескольких днях пути. Тогда, притворившись бортниками, они привезли и сдали в лавку местного целителя почти два пуда дикого мёда из самой чащи. Он был горьким, собранным с целебных трав, что цвели от силы пару дней, зато пользу всему телу нёс преогромную. Обрадованный лекарь щедро заплатил золотом, и Топтун с Лисым, хитро переглянувшись, заявили, что остаются на ночёвку в городе.

Громобой тогда изрядно удивился. Берендеям до тошноты противно находиться под низенькими людскими крышами. А за ночь тайными лесными тропами в два счёта добрались бы до дома…

Как оказалось, спать этой ночью братья не планировали вовсе. Пообещав, что вырвут младшему язык, если тот проболтается отцу или царю-дядюшке, они повели его сначала в лавку с воинской одёжей, затем – в бани. А когда ночь выкатила на небосвод хитро подмигивающую луну, направились все вместе не куда-нибудь, а в весёлый дом.

Громобоя тогда прямо с порога едва не сшибло с ног хохотом и задорным визгом, а еще запахами духов, пудры, вина, пляшущих и разгорячённых женских тел. Но тут к нему подскочила хорошенькая и румяная чернокосая девица, без смущения расцеловала в обе щеки и сунула в руки чарку с пенной медовухой. Ошалевший берендей проглотил напиток залпом, и кровь в жилах полыхнула огнём.

Вспоминать о той ночи было сладко и немного стыдно. Одно огорчало: как только он попытался обнять оседлавшую его девку так, как ему хотелось, она неожиданно охнула:

– Да отпусти ты, рёбра поломаешь! Ну и здоровый же ты, как медведь! Лежи спокойно. Я сама…

И ощущение восторга, которое переполняло душу, пропало безвозвратно. Громобой понял, что просто лежать очень скучно, а большего ему сделать не дадут. Да и сам он побоится, вдруг и правда покалечит ненароком? Девки-то человеческие – создания нежные, прямо цветочки. Косточки хрупкие, тоненькие, а уж талии – двумя ладонями обхватить можно.

Так и ушел наутро, растерянный, с чувством, что его одурачили. Нет, он оставил девице целый золотой, отчего та долго целовала его напоследок и приглашала вернуться ещё. Но Громобой уже понимал, что не вернётся. Не по нраву ему подобное.

А что по нраву, он до сих пор не знал. Точнее, знал: лежать в траве, смотреть в небеса и представлять плывущие в вышине облака диковинными зверями. Вытачивать из дерева игрушки да утварь, в любом доме полезную. Возиться с малышнёй. Беседовать по вечерам с отцом обо всех на свете вещах. Считать звёзды перед сном, лежа в постели у окна. И ухаживать за могилкой матери, которую Громобой не помнил и очень по этому поводу грустил, но дело всё равно дарило ему ощущение, что он не один.

А теперь всё это осталось позади. И наверняка изменится, когда он вернётся домой.

Другое дело, что скоро возвращаться он и не планировал.

«Получу помощь от столичных чародеев и в войско наймусь. Меня точно возьмут, я вон какой крепкий, – размышлял он, бредя по лесной тропе. Солнце уютно поглаживало спину невидимыми лучами, в воздухе разливался аромат мяты да земляники, и на душе у берендея было хорошо. – Говорят, тех, кто в королевской армии служит, девки красивые любят. Значит, и меня полюбят однажды. Нянька Потапиха говорила, что я на лицо в человеческом обличии дюже смазлив, значит, бабы воротить нос не станут. А там я ещё подумаю, кого из них обнимать, а кого нет».

Глава вторая. Злая ворожба

Пятиречье встретило троих путников непривычной жарищей, от которой едва не плавились мостовые, а редкие прохожие старались идти по той стороне улицы, где росли деревья, дававшие густую тень. Прибыли они чуть раньше назначенного времени, и Герда умчалась за квасом в лавку с длинным и многообещающим названием «Лучшия прохладительныя напитки всехъ сортовъ». Через несколько секунд оттуда раздался многоголосый мужской рёв, да такой, что Ниенна с Ингваром подпрыгнули на месте. Не сговариваясь, бросили поводья лошадей и ринулись к дверям лавки.

Внутри у прилавка с щекастым хозяином, что улыбался во весь рот, Герду от души колотили ладонями по плечам трое крепких мужиков в облегченных кожаных доспехах, каковые носили вояки в приграничных крепостях в мирное время. Та в ответ заливисто хохотала и отвечала не менее крепкими ударами.

– Всё в порядке, это свои, – фыркнул Ингвар. – Сотник Еремей и Ржан с Семёном, они в числе тех пятнадцати солдат были, которые нам помогли в битве с остроухим. А это взаимное побивание друг друга, я так понимаю, выражает радость от долгожданной встречи.

Самый старший из вояк, широкоплечий, коротко стриженый мужчина с седыми висками, обернулся – и уже через миг стоял с ними рядом на улице. Хлопнул Ингвара по плечу, спросил, в добром ли тот здравии. Перед Ниенной же с почтением склонил голову – некромансерское ремесло внушало людям невольный трепет, и панибратски к ней никто не относился, кроме близкой подруги.

Они прямо на улице залпом осушили поданные хозяином пузатые кружки с квасом и затребовали еще по одной. Лавочник, получивший аж две серебрушки с волшебными словами «Сдачи не надо», поторопился вынести щедрым гостям плетёные стулья, водрузив их в теньке раскидистой липы, что росла на углу здания. Здесь они и сели вшестером в ожидании Бажена с телегой и лошадью. Выпили ещё по кружке кваса, уже не торопясь, заели жареным арахисом, сверток которого подал на компанию довольный хозяин. Вояки охотно вспомнили былое, изумленно присвистнули, узнав, сколько заплатили адепткам в кунсткамере той зимой за головы убитых гулиусов. Но когда Герда предложила поохотиться на упырей вместе, а деньги поделить пополам, смущённо фыркнули и отказались.

– Мне дома кровопивцев хватает, одна тёща чего стоит, – скривился сотник Еремей. – Злодейка похлеще любого упыря, самого сердитого некромансера в могилу сведёт! Ингварка, ты взаправду, что ль, чародеем заделался при королевском дворе?

– Чего? – фыркнул Ингвар. – Больше слушай брехунов! Я главным мастером кузнечного цеха у дворфа Магни Брамоса служу. Для короля разве что заказы выполняю. Вот домой вернёмся и к Ночи явления начну готовить всяко-разное… А чародеем заделался, это верно. Дар во мне от сытой да спокойной жизни открылся. Дети пристроены, учатся, я дух перевёл – и тут наставники Ниенны скрытую магию во мне учуяли…

Мужики переглянулись чуть завистливо, а потом один из них, конопатый Ржан, выдохнул:

– Ты им тама покажи всем, в столице, что в глухомани нашей не одни сиволапые мужланы живут! А то привыкли думать, что мы тута лыко дерём да лаптями торгуем и больше ничем не заняты. Три класса при храме Всеблагого Левия окончили, и хватит, всё равно тупые. Так ты им покажи, что и у нас справные чародеи имеются, ремеслом которых сам его величество не брезгует!

И погрозил кулаком в сторону некромансерской башни с порталом до Ахенбурга.

У Ниенны же от его пламенной речи потеплело в груди. Как ни крути, а Ингвара всё-таки здесь помнили, ценили и уважали. И давно забыли, что он прожил в слободе под Смежами от силы пару лет. Для здешнего люда он успел стать своим.

Плохо, что доверчивый народ так же охотно пригревал и подлецов вроде Радмилы да Соколка.

Бажен явился ровно в полдень. Сердечно всех поприветствовал, обменялся с сотником парой слов о почти готовом заказе, напомнил, что пятерых лошадей из крепости пора бы подковать. Мужчины живо разгрузили гнедых из конюшни при Академии, на которых приехали адептки и Ингвар, утолкали пожитки в возок.

Если бы не дёрнул леший Герду за язык спросить, как дела у самого Бажена, – вероятно, всё бы и дальше шло, как по маслу. Но увы, человек, как известно, предполагает, а бог располагает.

– Хорошо, – довольно кивнул староста кузнечной слободы. – Детвора подрастает, Баюн всё талдычит про учёбу в жандармском корпусе Ахенбурга. Настроен серьёзно, помогает мне в кузнице, как большой, а я за то деньги в кубышку его откладываю. Поди, в столице-то проживание дорого стоит… Нишку начали грамоте учить. И у Сабура всё хорошо: как от Радмилки отвязался, так и с женой молодой наладилось. Разродилась благополучно, девчонка у них. Уже на ножки встаёт, за тятькин палец держась. Да ты сама с ним поговоришь, он охотно всё расскажет, меньше часа – и мы в слободе!

И ушёл в лавку за квасом и рассыпным чаем, не замечая, как вытягивается лицо у валькирии.

– Ты знала? – выдохнула она, как только за Баженом закрылась дверь.

Ниенна не стала лгать:

– Знала, и Ингвар знал. Не стали тебе говорить, не знали, как отреагируешь. А надо было?

– Надо, – рассеянно кивнула Герда, словно мыслями была где-то не здесь. – Я бы хоть подготовилась морально. Леший, не хочу я перед их глазами мелькать! Найдутся сплетники, расскажут жёнке молодой, как он меня замуж звал, а я было согласилась, да потом уехала…

– Бажен тебе и сейчас не рассказал всего, – сотник Еремей задумчиво огладил подбородок, заросший недельной щетиной. – Тут дело такое… Сабур-то девчонку твоим именем назвал. С отцом-благодетелем даже ругался по этому поводу: тот ни в какую, мол, не нашенское имя, а Сабур как оглох, никого не слушал, ни жену, ни брата, ни товарищей по артели кузнецкой. Малютка без имени почитай три седмицы прожила, стыдоба какая! И додавил их всех: так дитя и записали – Герда Сабуровна…

Вид у валькирии сразу сделался такой, будто ещё одну кружку холодного кваса вылили ей прямо за шиворот.

– Не поеду! – замотала она головой, будто стряхивая наваждение, и повторила жалобным голосом: – Да чтоб мне провалиться, не поеду! Как мне в глаза его жене смотреть? А односельчанам? Им плевать будет, что я его и знать не желала, и думать забыла! А если он на виду у всей деревни таскаться за мной начнёт?

Дело прямо на глазах принимало нехороший оборот. Но тут сотник шагнул вперёд и аккуратно положил здоровенную ладонь Герде на плечо.

– Не голоси, дочка, чай, не на рынке репой торгуешь, – спокойно и ласково сказал он, сжимая пальцы. – Чего прохожим зря пищу для слухов давать? Бери-ка подругу да поехали к нам в Смежи. Ингвару одному обернуться туда-сюда намного быстрее, чем с вами. Уж не обессудь, но вы, бабы, как языками зацепитесь, так до второго пришествия Всеблагого Левия вас в стороны не растащишь. Только приедете и начнётся: посмотри дитёнка на предмет хвори иль проклятия, отведай пирожков, расскажи столичные сплетни, перечисли в красках, кто кого и сколько раз… Тьфу, в общем! Ингвар бумаги от Услады передаст, новый договор кровью скрепит, чтобы у чародеев с мистиками вопросов не появилось, деньги заберёт – и назад.

– Меня Бажен попросил помочь в кузне немного, раз уж я колдун теперь. У него заказ какой-то дюже сложный, а он зимой пальцы застудил, плохо сгибаются, – смутился Ингвар. – Лекари приезжие сказали, не раньше осени облегчение наступит.

– Ну так помоги и возвращайся, – не уступал сотник. – Сейчас едва полдень минул. К вечеру управитесь и с продажей дома, и с работой в кузне, и в бане ополоснуться успеешь. У нас-то общая мыльня, у Бажена банька всяко лучше. А потом в крепости заночуете и утром назад, в столицу. Весточку отправишь зачарованным почтовым стрижом, я охрану пришлю, чтобы по пути не напали да не ограбили. Семь вёрст вроде близёхонько ехать, да и сумма для вас невеликая наверняка, зато для деревенских – искушение…

– На мне защита стоит, она грабителя любого испепелит на месте, – фыркнул Ингвар. – Ну, раз такое дело… Поедете?

Последнее слово он произнёс, обернувшись к Ниенне. Та уже поняла, что дело вышло нехорошее, и сама себя мысленно ругала за малодушие. Надо было всё подруге сразу рассказать! А теперь заставлять Герду ехать в слободу было бы форменным издевательством над её чувствами. Наоборот, следовало поговорить с ней наедине, повиниться, рассказать подробно обо всём, включая переданное зелье от пьянства. Затем набраться духу и выслушать справедливые упрёки. Заслужила, чего уж там!

Но оставлять Ингвара одного тоже было страшно. Как бы кузнец ни храбрился, в умении драться он не дотягивал даже до боевика-третьекурсника, несмотря на огненный дар и науку магистра Рейвана. А вдруг и впрямь убийцы идут по его следам в надежде, что здесь охраны всяко меньше?

Тревогой делу не поможешь, ей ли не знать. Однако для попадания в беду достаточно одной минуты, не то что половины дня. По-хорошему, стоило отправиться с женихом, оставив подругу на попечение вояк из крепости, они ведь дружили не первый год. Той зимой, когда колдуна остроухого ловили, валькирия и вовсе ездила одним днём к кому-то на имянаречение ребенка. Ей-то не было нужды экономить на переходе порталом. Надо полагать, про Сабура и остальных из слободы точно с ней никто не разговаривал, не дураки же – понимали, что к чему. Да и смысл мужикам болтать о чьих-то несложившихся отношениях? Иных дел по горло.

А вот деревенские бабы непременно захотят обсудить с Ниенной произошедшее. Спросят про Герду, втайне надеясь, что некромансерка расскажет о чём-нибудь непристойном из её жизни. Обязательно сообщат, как страдает бедный Сабур и как мучается с ним молодая жена, ведь каждому в деревне ясно, что любит он до сих пор столичную девицу. И вздохнут напоследок: мол, не могла твоя подруга перетерпеть? Полечила бы потом супружника в Ахенбурге от пьянства, там, поди, и не таких в чувство приводили.

И никто не поймёт, что дело было вовсе не в пьянстве. Хотя и в нём тоже, если не хочешь подобное «счастье» терпеть подле себя ни за какие коврижки. Но деревенским бабам, что довольны самим фактом замужества за небедным, молодым и симпатичным кузнецом, этого не объяснить.

Поэтому Ниенна просто отвела Ингвара к телеге, торопливо порылась в сумках и извлекла оттуда кулон в виде крохотной звёздочки на серебряной цепочке.

– Как чуяла, что пригодится. Не снимай, пожалуйста, – попросила она шёпотом, надевая цепочку ему на шею. – Этот камушек поможет мне найти тебя, где угодно. Главное – быть у воды и на ровном месте, не под горой. Слобода как раз по местности подходит, вокруг топи на много вёрст. Ежели вдруг тебя ранят или в болото уведут, я почую и наведу телепорт прямо по камню. Только не снимай его ни в коем случае. И ещё в камне есть заклинание «крик о помощи», одноразовое, но всё же… Активируется мыслью и сжатием кулона в руке. Береги себя, пожалуйста.

– Льдинка, ну чего ты? – с нежностью взглянул на неё Ингвар. – Что со мной тут может случиться? Я эти места знаю, как свои пять пальцев. В болоте скорее я убийц утоплю, чем они меня. А если кого из деревенских подговорят напасть – так после мордобойной науки Рейвана я их в полпинка одолею.

На том и разошлись. Девицы поехали с вояками короткой дорогой до крепости, а Ингвар с Баженом отправились в слободу. Ниенна долго оборачивалась ему вслед, затем сама себя одёрнула и мысленно обозвала курицей. Ещё бы под крыло его спрятала и не выпускала, как дитя малолетнее! Он взрослый мужик или кто? Даже будучи необученным, волкодлака завалил, а сейчас и с десятком упырей справится. Главное, чтобы не вылезло из глубины лесов чего похлеще…

***

В эту ночь Громобою в очередной раз снилась матушка. Приходила она редко, но метко, и после каждого такого сна он просыпался с мокрыми глазами и хлюпающим носом.

Мальцу недорослому плакать не стыдно, а вот здоровому мужику, что в человеческой избе, куда его пустили на постой, потолки головой подпирал, – уже соромно. Однако жизнь и без того была наполнена позором всяческих видов, хоть на ярмарку выходи на развес торговать.

За то, что мать родами померла, дав ему жизнь. За то, что батюшка, любивший её искренне и беззаветно, с тех пор улыбался только сыну, а сам будто согнулся, приник опечаленно к земле. И больше не женился.

За то, что не оправдал ожиданий ни отца, ни старшего брата его, царя Михайлы – не мог оборачиваться в медведя, подчинить себе ключевую особенность берендеев. Нет, совсем безнадежным он не был, один раз же получилось, когда батюшку от волкодлаков защищал. Но потом едва вернулся в человеческое обличие и лежал пластом трое суток.

Тогда-то отец впервые заговорил о чародеях славного города Ахенбурга, которые могли в равной степени хорошо и убивать, и лечить. А остальные берендеи тоже зашептались – о том, что лучше было бы сыну Милована помереть вместе с матерью в родах, глядишь, уже пришёл бы мужик в себя и на своей, берендеевой крови женился. Так нет же, малец маячит перед глазами, будит воспоминания о былом чувстве, что погубило одну и разбило сердце второму.

Много ли добавят постыдные мужские слёзы в эту котомку печали и стыда? Всю жизнь на плечах её таскает. Ничего, не переломился до сих пор…

Матушка была прекрасна, как берегиня. Громобой не мог доподлинно разглядеть ни лица, ни цвета волос и глаз, только сияние, чистое и прозрачное, как родниковая водица в их заповедных краях. Но руки, обнимавшие его, были тёплыми, настоящими. Пальцы, что вытирали текущие по лицу слёзы, – тоже настоящими, живыми. А сам он – маленьким сорванцом, мягким и беззащитным, как сердцевинка переспелого яблока.

– Мама, зачем я там, а ты – здесь? – шептал Громобой тонким дитячьим голосом. – Мешаюсь только в берендеевом обществе, как ядовитый плющ на дубовом стволе. А отцу своему – пуще всего…

– Громушка, ты не прав, – мать ласково гладила мальца по встрёпанной маковке. – Живёшь ты на радость отцу, и мне на радость, я из-за Кромки на тебя любуюсь и слёз сдержать не могу. Такой ты сильный у меня стал да красивый, глаз не оторвать! И сердце у тебя живое, горячее. Будет у тебя в жизни много боли, но и радости, и счастья с лихвой.

– Да какое счастье? – рыкнул, не выдержав, мальчишка. – Я калека, недомедведь! Меня царь-дядюшка отправил в Ахенбург к декану боевого факультета, дескать, старый его товарищ поможет обязательно. Да только не верится мне, уже чего только не пробовали, всё без толку…

– Правильно не верится, – матушка улыбнулась лукаво. Громобой не видел её лица, но мог в этом поклясться. – Чародеи тебя выручат, это верно. Да только в Ахенбург не надо ехать, милый. Ищи помощь в наших краях. Придёт она в виде птицы, что не может летать и так же несчастна, как и ты. Но поймать её нелегко, придётся постараться.

И хихикнула, совсем как девчонка, замыслившая не очень добрую шутку.

– Да чего там бескрылую птицу ловить? – легкомысленно отмахнулся мальчишка. – Схвачу да в мешок засуну. Ну, клюнет разок, переживу.

– Смотри, чтобы она сама тебя не пленила, – матушка качнула головой. – Хотя плен тот никому не в тягость, если подумать, хоть и боль иногда несёт несказанную…

– Не родилась ещё та птица, что меня бы скрутить могла, – фыркнул Громобой. – А как найти её?

– Это дело пустяковое, сынок. Ищи её меж Огнём и Смертью. Большего сказать не могу пока. Будь осторожен, не каждому человеку верь, остерегайся злых да знатных, ничего хорошего они в твою жизнь не принесут.

И пропала, истаяла белёсым облачком.

А Громобой проснулся на топчане в холодных сенях избы, куда сам же попросился накануне, хотя хозяин предлагал широченную лавку под самым окошком.

Во дворе истошно голосили петухи, прославляя новый день. Громобой приподнялся, откинул одеяло, провёл рукой по лицу и выругался от досады. Даже коротко стриженная борода была мокрой от слёз.

А потом принюхался – и рассердился ещё сильнее: из приоткрытой двери, ведущей в жилые комнаты, доносился дымно-терпкий аромат подожжённого пучка плакун-травы вперемешку с полынью. Вернейшее средство против нечисти, которая может пробраться в дом и испакостить в хозяйстве чего-либо или, не дай боги, дитя украсть или покалечить.

У кикимор, утопцев и прочей пакости подожжённая скрутка вызывала судорожный кашель. Оборотням же, умевшим годами жить в облике человека, горьковатый дым навевал странные мучительные сны, а наутро – головную боль.

Вот тебе и матушка, вот тебе и предсказание, вот тебе и птица без крыльев! Меж Огнём и Смертью, говаривала? Меж передом и задом, ёкарный бабай! Горький забулдыга позавидовал бы подобному бреду.

Громобой рывком распахнул двери и вошёл из сеней в пропахшую дымом и опарой для хлеба комнату.

– Ополоумел, Стоян? – рыкнул он. – Ты ж наше племя десятый год привечаешь по пути к людским городам, мы тебе золотом за это платим! А сегодня вдруг травить меня удумал, подлец? Или кто-то поболе предложил за царского племянника?!

Звякнуло железо – это у хозяйки избы упала из рук сковорода, уже смазанная маслом для выпечки блинов. Испуганно глядели дети – худенькая ясноглазая девочка и пухлощёкий малец, сосавший медовую соту. Громобой сам вчера угостил ею любопытную малышню, а хозяевам мёда дикого жбан привёз.

А в отместку они вон что удумали!

– Пощадите, господин берендей, – дрогнувшим голосом произнёс сутуловатый мужичок, тот самый Стоян. – Мы не злодейства ради, а защиты для! Уж седмицу цельную жгём, вы разве не чуяли?

– Я в комнаты и не заходил, чего мне чуять? – досадливо поморщился Громобой. – Какая защита, от кого?

– Дык Серохвостые же, – пояснила баба, торопливо споласкивая упавшую на пол сковороду. – В пяти вёрстах к западу объявились на днях. Может, мимо проходили, а может, и охотились, кто их знает?

– Милушкиного тятьку с собой утащили, – добавила девочка и всхлипнула. – Только тулуп и нашли, весь в кровище.

Громобой невольно заскрежетал зубами. Поганые твари, исконные враги берендеев, совсем распоясались, раз так близко к жилью человеческому подходить начали.

Нет, так дело не пойдёт. Здешний люд потому и помогал медведям-оборотням, что те защитниками были, словно старшие братья над неразумными младшими. Надо бы весточку отправить отцу или самому царю Михайле.

Он взял со стола нож, провел рукой по волосам, высвобождая немалую прядь, и отсёк её одним движением.

– Держи, – протянул он волосы девчушке. – Наплетёшь шнурков и на все окна и двери повесишь. Это вернее вонючей травы поможет. Ни одна серая тварь не сунется в дом, из которого пахнет берендеем.

А потом торопливо позавтракал предложенными хозяйкой блинами, рассеянно покивал, слушая благодарности Стояна, собрал вещи и ушёл. На прощание велел снарядить гонца в заповедную часть леса, сообщить сородичам о Серохвостых.

И снова тронулся в дорогу. До первого большого поселения с рынком и извозчиками, способными доставить его в Пятиречье, оставалось полтора дня пути. Можно было быстрее, тайными тропами, но очень уж Громобой хотел увидеть серых нечистей.

Как знать, может, снова выйдет оборотиться в их присутствии? И тогда уж ни один волчара живым не уйдёт.

***

Заходящее солнце щедрыми мазками раззолотило верхушки сосен на окрестных сопках. Ингвар улыбнулся и перевёл дух. Как же хорошо здесь дышится! И поработать в кузнице, пахнущей железом, деревом и травами, которые мастера использовали в заговорах на удачную работу, оказалось безмерно приятно. Запахи, звуки, весёлая перебранка мужиков, которым нечего было делить, в отличие от жадных племянников Магни Брамоса…

Всё здесь казалось привычным, родным и уютным. Ингвар даже подумал, что надо бы переговорить с Ниенной и Гердой и остаться в одной из окрестных деревушек на пару деньков. Сводить девиц за земляникой да подосиновиками в лесок по ту сторону болота, научить их переходить через топи и перекликаться с горластыми птахами… Интересно, упитанные и почти ручные белки, жившие в дупле старого дуба, которым Хелена часто носила орехи, еще живы?

А потом сидеть в снятой под отдых избе (почище да поприличнее) и наперегонки, ради интереса, чистить грибы. За серебрушку любая тётка приготовит из них дивное жаркое или пустит в пирог. Смажет его поверхность яйцом, чтобы появилась красивая румяная корочка, подаст на стол хрустких солёных огурцов да мочёных яблок, а если две серебрушки заплатить – раздобудет и заморской картошки, ничуть не хуже той, что подавали в столичных трактирах с маслом и укропом…