История Смотрителя Маяка и одного мира

Но ответа Дабину и не требовалось: он и так знал всё, что нужно, используя вопросы для красоты композиции.

– Что же ты не смог даже понять, что есть Защитник или нет Его – это ровным счётом ничего не меняет? – покачал головой Дабин. – Стоило из-за этого лишаться всего.

Тео вскочил и сжал руки в кулаки… на самом деле, конечно, он продолжал сидеть под деревом, вычерчивая на сырой земле уравнения равновесной звёзд.

– Ты ведь такой умный, твой разум – сокровище, каких мало, и столько сил тратить впустую, на доказательство от абсурдного.

Дабин как будто испытывал терпение своего собеседника. Как холодный ветер тёплым днём: налетает и ждёт, пока человек встрепенётся и недовольно застегнётся на все пуговицы. Но Тео не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг: только пожалуй, на бледно-лиловый первоцвет, который упрямо пробивался сквозь соляные кристаллы последнего снега.

– Ведь если Защитник существует, то какое ему дело до того, верят в него или нет, правда? Если не понимать этого, то можно стать вот этими мертвецами с дурацкими улыбками.

Тео продолжал слушать, как в его голове Дабин ведёт с кем-то беседы, и это сводило с ума. Очень хотелось кофе, чего-нибудь, что, как луч солнца, разгонит этот застоявшийся туман.

– Ну ладно, раз уж ты такой терпеливый, я, как в доброй сказке, выполню твоё заветное желание. Пойдём со мной, – Дабин встал и протянул руку.

Мир немного пошатнулся, горы сменились побережьем, затем равниной, затем они оказались в предместьях Тар-Кахола.

– Ты уверен, что моим желанием было попасть в этот шумный, битком набитый людьми каменный колодец? – ворчливо поинтересовался Тео.

Дабин только кивнул и потом, когда они, миновав загородный дворец короля, шли к столице по широкой дороге, обгоняя тяжело гружённые подводы, стал рассуждать о том, что большинство горожан уверены, что Защитник бродит в горах с посохом, но мало кто из них знает хотя бы пару дигетов Обряда. Тео тем временем вспоминал Йорге, старшего приятеля Котрила Лийора:

Если бы всем воздавалось по вере,

ничего бы в мире не поменялось,

ни на волос не сдвинулось бы,

к сожалению…

«Или к счастью», – подумал Тео, разглядывая Восточные ворота. Любуясь затейливыми украшениями, он не заметил, как Дабин исчез, слился с толпой, спешащей в город с Восточого тракта.

Зайдя в Тар-Кахол, Тео увидел отблеск солнечного света на шпиле главного собора Защитника в Королевстве и произнёс про себя:

– Но солнечные часы когда-нибудь остановятся,

и ночь наступит, и никто не сможет остаться

своей собственной тенью:

потому, что все тени

безжалостно

сольются в одну…

Младший Гранций был в Тар-Кахоле несколько раз: отец возил его в музеи, в библиотеки и в Университет. Но ничего не запомнилось маленькому Тео так, как высокий, строгий, устремлённый в небо и отточенный вечностью, как птичье крыло – ветром, собор Защитника.

Поэтому неудивительно, что, влекомый силой бесцельности, Тео вскоре обнаружил себя на площади Всех Дорог, сидящим на скамейке напротив Собора. Мелкие весенние птицы деловито перелетали с одного нефа на другой, а потом весело плескались в луже прямо у ног Тео. Он улыбнулся своей невольной зависти к этим крохотным беззаботным каплям радости, разбрызганным по полотну мира ребёнком-художником: они могли по праву гостить у Защитника, в то время как Тео чувствовал себя недостойным даже сидеть напротив, то и дело оглядывался по сторонам, словно ждал, что вот-вот придут служители, чтобы указать ему его истинное место.

– Слышали, что шейлир Ум-Тенебри называет себя теперь Защитником?

Тео вздрогнул и до предела распахнул глаза, как будто хотел, чтобы мир поместился в них без остатка – и тогда уже не надо было бы пытаться понять, что реально, а что нет.

Он аккуратно повернул голову: на соседней скамейке сидели весёлые молодые тар-кахольцы – видимо, студенты, – обменивались новостями, с важным видом качали почти детскими лицами.

– Да, я как раз оттуда: люди сейчас собираются к Стене Правды. Интересно, они действительно думают, что это Защитник?

Тео встал и медленно пошёл в сторону Кахольского озера – туда, где собирал толпу зевак человек, называющий себя Защитником. Горькая ирония, отравляющая гарью воздух в городе уничтоженных иллюзий, была в том, что, направляясь на поиски Защитника-человека, он нашёл человека, называющего себя Защитником. Тео шёл, и стены вокруг были седыми от пепла, а его улыбка всё больше и больше напоминала улыбку приговорённого.

Это, действительно, смотрелось забавно: невзрачный человек с усердием размахивал руками перед редеющей толпой на фоне Стены Правды, а горожане понимающе переглядывались и постепенно расходились. Было похоже, что этот человек – сумасшедший, который, впрочем, старался выглядеть как можно более рассудительным, но все его попытки рушились до основания, как только он называл себя Защитником. Он говорил о том, что нужно остановить короля Оланзо. Что тот собирается развязать войну, и кровь будет на совести горожан. Устало перечислял он положения о правах, которые убиты и похоронены на страницах Хартии за время правления Оланзо.

На Стене Правды красовалась надпись «Наш король взял на себя слишком много – нам не унести». Белые меловые буквы на тёмной стене.

В конце концов на площади остался только Тео.

– Все разошлись, – констатировал он, когда незадачливый вития замолчал и удивлённо уставился на своего единственного слушателя, словно не веря, что кто-то остался.

– Верно, – кивнул человек, поправляя свой потрёпанный плащ и оглядываясь.

Тео не знал, о чём говорить с человеком, который считает себя Защитником. Очень мало нейтральных тем можно выдумать, если твой собеседник мнит себя богом.

– Может быть, вы хотите кофе? Или поесть? Наверное, лучше уйти отсюда, не дожидаясь птичников, – попытавшись придумать что-то рациональное, предложил Тео.

Почему-то ему хотелось увести этого странного человека с угрожающе пустынной площади.

Называющий себя Защитником кивнул и пошёл вслед за Тео. Они свернули в узкую улочку без названия, а затем вышли на улицу Горной Стороны. Потом человек сказал: «Пойдёмте, я знаю тут неподалёку одну неплохую кофейню», и они обошли ещё полгорода, странным маршрутом достигнув «Кофейной сони». Тео шёл в таком состоянии, как будто не спал пару дней, – как иногда бывало в Ледяном Замке перед экзаменами. Всё вокруг мгновенно и беспорядочно меняло свою яркость и резкость, а некоторые предметы неожиданно менялись местами. Бывший слушатель Гранций старался идти рядом со своим спутником, который, казалось, знал, куда идти, хотя вёл Тео совсем не прямой дорогой.

– Если вы намерены показать мне город, лори, то это очень любезно с вашей стороны, но я… но сейчас, честно говоря, не лучшее время для экскурсии, – наконец сдался Тео.

– Да мы уже пришли, – улыбнулся в ответ новый знакомый, открывая перед гостем столицы дверь с мелодично звякнувшим колокольчиком.

Сложно было сказать, кто кого привёл пить кофе. По дороге Тео растерял свой альтруистический порыв и мечтал только где-нибудь сесть и не двигаться, притвориться камнем мостовой, которые так искусно выкладывают местные мастера.

Надо сказать, что младший Гранций, оправдывая славу своей семьи как тонких ценителей искусства, несмотря на усталость, не мог не восхититься красотой старинных улочек, которыми вёл его новый знакомый. Каждое здание, помимо того, что само являло собой предмет высокой архитектуры – с этим арками, колоннами, барельефами, которые отец Тео бесконечно обсуждал с архитекторами Морской стороны, споря до хрипоты, доказывая, что дома должны быть не только удобными, но и красивыми, – ещё и крайне удачно соседствовало с остальными, не выбиваясь и не теряя своего образа при превращении в улицу, чего так не хватало провинциальным городам. Богатые жители провинции, к сожалению, чаще хотели выделить свои дома неуместными архитектурными изысками и даже, наверное, радовались тому, насколько их особняки не сочетаются с общим обликом города. Впрочем, многие города, у которых были неравнодушные горожане и порядочные служащие, вполне успешно продвигались в сторону прекрасного.

– Кофе по-синтийски? Или по-илайски? С корицей, с молоком? – терпеливо спрашивал спутник Тео, пока тот задумчиво стоял в центре зала.

– По-синтийски, пожалуйста, – пробормотал Тео и полез в карман за монетами, но его мягко остановили.

– Позвольте мне угостить вас, пожалуйста, у меня так редко бывают гости, – с обезоруживающей улыбкой произнёс человек, называющий себя Защитником.

Тео не стал спорить. Нельзя спорить, когда нет сил даже стоять на ногах. Силы нужны были, чтоб отыскать свободный столик и сесть, посматривая в огромные окна на прохожих и в панике соображая, из-за чего эта ужасная слабость. «Может, я умираю? И это предсмертные видения? Может, рассудок напоследок вздумал продемонстрировать мне, что мир не так послушен правилам логики, как я всегда полагал», – думал Тео, и даже эти мысли в голове крутились медленно и неуклюже, как большие рыбы в маленькой луже. Неуклюже – в луже…

Кофе. Запах, похожий на сожжённую красоту, на раннюю осень в предгорьях, на растопленные дыханием узоры мороза на окнах. Тео благодарно улыбнулся миру и тому, кто называл себя его Защитником.

– Извините, я, кажется, не представился: здесь меня называют Астианом Ум-Тенебри, раз знакомству, – произнёс кофейный благотворитель.

Тео представился в ответ, и под его взглядом Астиан усмехнулся:

– И да, я называю себя Защитником, потому что я и есть Защитник. Вы ведь об этом думали всю дорогу?

Тео смотрел, как мама с сыном проходили мимо окон кофейни, и сын приветливо помахал кому-то внутри и долго не хотел уходить, с присущей детству эмпиричностью проверяя руками свойство стекла неожиданно отгораживать пространство.

– Я об этом думаю всю жизнь, – мрачно усмехнулся Тео.

Его собеседник кивнул.

– Иначе вы бы не оказались здесь, со мной, – серьёзно отозвался он.

А, ну да. Это ведь человек, который называет себя Защитником. Тео постоянно возвращался к этой мысли, как стрелка компаса к северу. А можно ведь было просто довольно приятно побеседовать и разойтись. Поговорить о погоде. О новостях.

– А что происходит… о чём вы говорили на площади? – попытался Тео.

– Король собирается развязать войну. Он зазнался, как это часто бывает, когда одному ребенку случайно перепадает больше игрушек, чем другим. А я не для этого сохранял мир от Зримой Темноты. Не для этого, – пробормотал Астиан, качая головой.

Разговор не шёл. Тео чувствовал, как будто увяз на весенней горной дороге и не может сдвинуться. Только смотрел, как убывает великолепный кофе, и слушал, как шумит город, заглядывая в кофейню с каждым звоном колокольчика.

– Вам не помешало бы немного отдохнуть, – по-отечески мягко и заботливо сказал Астиан, обеспокоенно поглядывая на бледное лицо своего собеседника.

Вдруг Тео усмехнулся: ведь именно для того, чтобы поговорить с Защитником, он и бросил всё то, что было его жизнью, его прекрасной, наполненной смыслом и радостью познания жизнью в Ледяном Замке. И вот теперь его желание исполнилось – как в кривом зеркале, как насмешка мира над его самонадеянностью.

– Помните, наверное, эту притчу про художников? Когда Защитник обратился ко всем жителям Шестистороннего и предложил нарисовать мир – таким, каким они хотели бы его видеть. И обещал воплотить лучшую картину. А потом сбежал в горы, гонимый неисполнимым обещанием, потому что лучшая картина оказалась одновременно самой страшной.

Тео кивнул. Конечно, он помнил всё Жизнеописание практически наизусть.

– Я ведь и сам – не смог придумать ничего нового. Думал, что создам новый мир, а получилось, что я просто…

– Именем Короля, прошу вас следовать за нами, – прозвучали над столиком аккуратные, как внутренний карман для стилета, слова.

Сквозь окончательно сгустившийся туман в своей голове Тео увидел двух птичников, непринуждённо беседующих о чём-то с Астианом. Затем они увели единственного друга Тео в Тар-Кахоле. Тео запомнил, как Астиан приветливо помахал ему на прощанье. А затем, словно нырнув в ледяную воду, понял, что произошло, выбежал из кофейни и стал кричать, чтобы они оставили в покое Защитника – да так, что один из птичников отстал и несильно ударил его под рёбра – ровно настолько, чтобы Тео пришёл в себя на каменной мостовой Тар-Кахола, когда вокруг уже сияло солнце, а прохожие заботливо интересовались, не нужна ли ему помощь, переглядываясь в ответ на вопрос: «Куда увели Защитника?» – единственный, который интересовал Тео. Настолько, что он даже забыл уточнить: «Человека, который называет себя Защитником».

Глава 9

9.1 Realibus

9.1.1 Senatus bestia, senatores boni viri54

День хорошей погоды в Тар-Кахоле выдался пасмурным. Тем не менее горожане украсили свои балконы первыми цветами и выглядывали, поджидая королевский кортеж. С этого дня официально начиналась поздняя весна – время каникул маленьких тар-кахольцев, первых настоящих походов в Невысокие горы и другие окрестности столицы, тёплого солнца и гастролей уличных театров. Поэтому жители города смотрелись празднично, хотя где-то за их спинами чувствовалось дыхание угрозы войны с Синтом и крамольная неуверенность в том, что правитель всё делает правильно.

Но все, как обычно в этот день, улыбались и дарили друг другу цветы, король махал подданным из своей кареты, а под Аркой Победителей даже задержался и вышел поприветствовать горожан. Оланзо выглядел излучающим неоправданную уверенность и даже подозрительную браваду, и те, кто хотел верить в лучшее, могли удовлетвориться этой картиной.

Другой участник королевского выезда не желал выставлять себя на всеобщее обозрение – поэтому сидел у того окна кареты, которое было наглухо задёрнуто парчовой шторой.

– Подумать только, я мог остаться здесь навсегда, – весело сказал король, возвращаясь в карету и приказывая вознице править ко дворцу, – если бы не твои ребята.

Малум, как всегда непроницаемый, хмыкнул из сумрака кареты.

– Это наша работа, Мэйлори, – скромно добавил он, завершая блестящую мизансцену.

Всё складывалось идеально. Настолько, что это даже немного портило удовольствие от игры. Но Малум никогда не проявлял глупости великодушия – даже если у противника не было ни одного шанса.

Тюремный служитель грубо растолкал Голари. Первому советнику понадобилось несколько секунд на то, чтобы сообразить, что он не в особняке Претосов, что не придёт Сервиш, требуя завтрака, что не нужно спешить во дворец, потому что он и так уже почти во дворце – только на несколько десятков шагов ниже, чем обычно. И всё это вместе отразилось в кривой улыбке и вежливой благодарности служителю, который небрежно поставил на стол железную тарелку с куском чёрствого хлеба и кружку с водой, расплескав половину. Услышав вместо привычной брани приветливые слова, служитель Королевской тюрьмы немного умерил свою грубость, когда сказал: «Сэйлори требует вас к себе через десять минут, ешьте и собирайтесь. Вот можно умыться» – и кивнул на кувшин с мутной, пахнущей лягушками водой, который также водрузил на стол.

Голари чувствовал, что уже поздний вечер: судя по тому, как прояснилось сознание, ему удалось поспать часов семь. В середине дигета это была настоящая роскошь.

Оставшись один, Первый советник тщательно умылся, отряхнул свою одежду от паутины, которую он не заметил, когда уснул вчера, и съел хлеб, запивая водой. Как только он сделал последний глоток, явился служитель (уже другой, не тот, который приходил, – более серьёзный и деловитый, похожий на птичника) и преувеличенно строго велел следовать за ним.

Приглушённый свет вечерних ламп, развешенных по стенам в коридорах дворца, слепил Голари, ковры были слишком мягкие, а цветы с праздника, расставленные в напольных вазах – пахли слишком сладко. Первый советник чувствовал, как начинает болеть голова, напоминая о том, что в его возрасте нужно больше беречь себя, как вместо паники к горлу поднимается лёгкая тошнота. Впрочем, похожее чувство профессор испытывал на светских мероприятиях, на которых должен был присутствовать по должности. Хотя с них, по крайней мере, можно было уйти, сославшись на плохое самочувствие.

Заметив, что стражник ведёт его мимо официальной королевской приёмной дальше, в сторону рабочего кабинета, где Сэйлори принимал только близких себе людей, Голари невольно ободрился: видимо, у Оланзо всё-таки осталось уважение к своему советнику, и он хочет поговорить, объяснить, что по-другому никак.

Однако наивные глупые мысли без промедления разбились о риф действительности: в кабинете король был не один, а с главным птичником, устроившимся в кресле Первого советника с тем самым фальшиво-скромным выражением лица, от которого Голари всегда становилось тоскливо и хотелось бежать, пока хватит сил.

Профессор Претос уговаривал себя, что это недолго, что скоро всё закончится, что Малум хочет торжествовать, наблюдая незавидное положение своего недруга, – и надо позволить ему это сделать, потому что потом, если повезёт, можно будет уйти вниз, в темноту, на дно, и на какое-то время остаться одному. Но паника наступала неостановимо, как илайская конница. И Голари использовал своё последнее средство: начал читать про себя любимейшую «Балладу ошибок».

«Когда от прибыли откажется купец, – повторял про себя Голари, каждым словом цепляясь за отвесную скалу, – Когда в поход пойдёт Кахольский лес…»

– Лори Первый советник, вы меня слышите? – недовольный голос короля бесцеремонно нарушил ритм Котрила Лийора.

Но Голари был уже вооружён. Поэтому он поклонился Оланзо почти идеально – как будто на мастер-классе по придворному этикету для шейлирских наследников.

– Прошу меня простить, Мэйлори, я задумался, – смиренно произнёс Голари. И не удержался: – Рад видеть вас в добром здравии.

Король на мгновение сощурил глаза. Но тут же мягко улыбнулся:

– Да, благодаря тару Малуму и его служителям, которые почти год выслеживали заговорщиков, и до последнего удавалось их не вспугнуть. Покушение провалилось – но его организаторы, почуяв неладное, увы, скрылись. Впрочем, для вас это, должно быть, хорошая новость.

Голари не отвечал, выглядел спокойным и даже радостным: дошёл до любимого места в «Балладе ошибок». Не пристало заключённому спорить с королём. Всё, что скажет, будет использовано против. Это Голари знал всегда. Кивнул головой – уже преступник. Бросил слова на ветер – и они прилетели к тебе ураганом. Хорошо, что теперь не время доклада Первого советника – можно и помолчать.

– Извольте отвечать, когда я вас спрашиваю! – не выдержал король, и его пальцы побелели, подлокотники кресла скрипнули в безответной жалобе.

– Вы не задали вопроса, Мэйлори, – отозвался Голари, прикрывая глаза от закатного солнца, протянувшего пыльный меч сквозь щель в плотных зелёных шторах.

Малум наблюдал за сценой, как учёный наблюдает за лягушками под стеклянным колпаком. Выжидая только время, чтобы препарировать свою жертву, остановить её маленькое сердце с бесстрастностью научной необходимости.

– Если вам нужен вопрос, лори Претос, то вот он: сожалеете ли вы, что замышляли убийство своего короля, которому поклялись в верности? – Оланзо наклонился вперёд, наблюдая за реакцией Голари. Но не получил никакой добычи, кроме удивления.

– Мы все здесь знаем, как это было на самом деле, – выдохнул Голари.

– На самом деле, – передразнил король, – вы напрасно испытываете моё терпение, лори Первый советник, и думаете, вероятно, что Королевский суд не решится приговорить вас к Башне. Сейчас, знаете ли, суровые времена.

К Башне! Этот удар Голари выдержал не так легко. И баллада уже закончилась, так что сознание Первого советника легко затёрлось в холодной воде страха между берегом и агатовыми, тёмно-блестящими весенними льдинами. Башня была не просто смертной казнью – она была страхом, изысканным, кровавым лицемерием, уродливым символом власти одного человека над другим.

Официально Башня считалась «цивилизованным» видом смертной казни в Шестистороннем. Приговорённый сам поднимался по ступеням, сам метался в агонии и, полностью осознав безвыходность мира, в котором, как в Башне, за многими дверями выход часто бывает только один, выходил в одно из узких каменных окон. Можно было даже выбрать – море или камни. Но неизменно прилагались прощальные вскрики чаек, шум разбиваемых о берег волн и ворчание служителей, для порядка вынужденных искать тело.

Башня! Десятки жутких картин пронеслись перед взором профессора. Его детским страхом был страх падения с высоты: когда ему было два года, сошедшая с ума няня поставила его на подоконник третьего этажа и кричала, что столкнёт ребёнка вниз, если её уволят. Голари помнил только, как няня крепко сжимала его холодной и костлявой, словно куриная лапка, рукой, и какими далёкими смотрелись камни мостовой. Но этого оказалось достаточно, чтобы всю жизнь парализовывать разум унизительным, нелогичным страхом упасть. И, наверное, – хотя это трудно было проверить, поскольку со времён самостоятельности Голари не подпускал никого на такое близкое расстояние, – страхом того, что самая заботливая рука вдруг безжалостно столкнёт его с высоты…

Одно время, будучи студентом, он специально забирался на верхние галереи башен Университета и сидел там с книгой, тренируя, натаскивая свой разум не зависеть от обстоятельств. Но страх, оттого что его посадили на цепь в будку, не стал ручным: и теперь, освобождённый резкой и мрачной неизбежностью, напал, вцепился в горло со злобой, которая питалась многими годами заточения.

Король улыбался. И Малум позволил себе маленькую улыбку. Охотник и гончая, завидевшие мелькающий в ельнике хвост лисы, загоняемой прямо в капкан.

– В ваших интересах проявить искренность, лори Претос, – почти мягко сказал король. – Я не хочу вам зла и по-прежнему уверен, что вы честнейший и умнейший подданный Шестистороннего. Но все мы можем стать жертвами обстоятельств. Главное – принять правильное, взвешенное решение.

Голари смотрел под ноги, на пушистый, как мох Лесной стороны, зелёный ковёр. Вспоминал, как единственный раз в жизни не выучил урока – и его любимый учитель лучшей в Тар-Кахоле школы, имени Дари Тикина, всего лишь с удивлённым сожалением покачал головой. Тогда Голари не смог произнести ни слова – хотя собирался сказать, что не выучил урока из-за того, что вечером у него был приступ его давней болезни, во время которого он был способен только лежать, обливаясь потом и смотря в одну точку, чтобы не закричать, пока его тело скручивала, выгибала жестокая судорога. Голари ничего тогда не сказал.

– Мы могли бы поговорить о чём вы пожелаете, Мэйлори, – произнёс Первый советник, – но присутствие тара Главного Королевского Птицелова заставляет меня быть более серьёзным и беречь ваше время с помощью десятого положения Хартии.

Король ожидаемо изменился в лице, а Малум сказал со своей обычной колкой учтивостью:

– Мэйлори, я думаю, что, действительно, характер информации, которую может сообщить лори Первый советник, предполагает более доверительное общение. И готов покинуть вас, – птичник привстал, вопросительно взглянув на короля.

Оланзо вдруг успокоился, откинулся на спинку кресла и кивнул:

– Хорошо, тар Малум. Но вы, лори Претос, надеюсь, понимаете, что следствие по вашему делу ведёт Общество Королевских Птицеловов. Я вмешиваюсь только потому, что мне небезразлична ваша судьба.

Конечно, Голари прекрасно знал, что ему нечего рассчитывать на правосудие. Если бы он оставался просто профессором, возможно, скорый суд под руководством птичников вызвал бы возмущение горожан, но для Первого советника был только один путь избежать неприятностей – не ссориться с королём. Ни понимания, ни даже жалости ему не достанется – тар-кахольцы просто пожмут плечами и вспомнят старую поговорку про ссоры горных великанов. А ещё он знал, что Королевская тюрьма целиком – территория птичников, их лаборатория изучения человеческих страхов, где сам король был только гостем.

Голари знал всё это, но что с того? Неужели Оланзо, правда, думает, что его Первый советник будет теперь юлить перед Малумом, когда наконец-то стало возможно не притворяться?

Когда шаги главного птичника, приглушаемые ковром, стихли, в комнате повисло напряжённое, искрящее молчание.

– Это правда, что вы боитесь высоты? – с интересом спросил король, и Голари, конечно, вздрогнул.

Для чего ещё было спрашивать это – если не для устрашения. Для демонстрации силы и возможностей птичников. От них ничего не утаишь, если дело касается королевской безопасности, ничего не скроешь. Поэтому зачем сопротивляться? Пустое геройство – не для умного человека, ведь так?