История Смотрителя Маяка и одного мира

Принц осторожно заглянул поверх невысокой живой изгороди и увидел, что в доме не горит свет. Вероятно, Первый советник, известный тем, что часто засиживался в ратуше дольше всех, просто ещё не дошёл до дома. Таэлир присел на камень, скрытый за деревьями так, что можно было видеть каждого, кто проходил по тропинке к дому.

Замерев, принц старался не думать ни о чём – чтобы не сбежать. Он чувствовал, как живые токи протекают в нём всё медленнее и медленнее, уподобляясь камню, на котором сидел.

Стать камнем. Или деревом. Или водой – тогда можно ещё и путешествовать. Синтийская философия. Синтийское теперь в опале. Как странно. Камень такой тёплый, хоть ещё не лето. И трава высокая. Как будто её не постригают здесь. Или специально так. Естественная среда. В насквозь искусственном мире шейлирских ископаемых. Сбились в кучу, как полипы на камнях. Питаются прошлым. Как животные-трупоеды. Прошлое – то, что прошло. Будущее обретает своих жертв в настоящем. Шаги. Слышно, как песчинки трутся друг о друга.

Нет, не может быть. Точнее, как раз может быть – как плохой знак, как, по-детски загадав желание, раскрыть книгу на пустой странице. Потом снова, и снова, и снова. Как эти тени молодых деревьев, что перечёркивают старую дорогу. По ней, наверное, ещё основатели Тар-Кахола взбирались посмотреть, где лучше построить ратушу…

– Добрый вечер, Мэйлорис, – сказал Голари, стараясь, чтобы его голос не звучал удивлённо. Хорошо, что положенный по этикету поклон и поздние сумерки надёжно скрывали выражение его лица.

Принц поднялся навстречу Первому советнику и поклонился в ответ.

– Прошу прощения, лори Первый советник, что так бесцеремонно поджидал вас, – сказал он и замотал головой, заметив, что Голари хочет что-то сказать: – Нет-нет, только не говорите, пожалуйста, что это большая честь для вас. Все знают, что я приношу беду.

– Ну что же, – неожиданно усмехнулся профессор, – тогда нам ничего не остаётся, кроме как пойти и выпить горячей тирены50. Прошу вас быть моим гостем.

Голари долго возился с задвижкой калитки – как неловкий вор, решивший поживиться в шейлирском особняке. Наконец замок глухо звякнул в тёмно-синей тишине наступившего вечера. За изгородью, куда не проникал свет уличных фонарей, царила изумрудная темнота густых кустов. Первый советник неуверенно шёл по едва различимой дорожке из светлого шлифованного камня и слышал, что принц следовал за ним – куда уверенней.

Привычный к ночным приключениям. Сколько раз король в гневе требовал от птичников найти и вернуть наследника – а тому, как выяснялось, лишь вздумалось посмотреть на звёзды с тар-кахольских крыш. Никого не предупредив. Будь у него такой сын. Впрочем, и король – отец не из лучших.

У двери главного входа в особняк Голари зажёг специально на этот случай предусмотренный масляный фонарь. Тут же на свет слетелись, обретая форму, невидимые прежде мошки, мотыльки и жуки – как столичные театралы на премьеру Королевского театра.

Зажигая свет в длинном пустующем холле, Первый советник обернулся:

– Простите, Мэйлорис, особняк Претосов сегодня не выглядит гостеприимным: у дворецкого выходной, – но я постараюсь предпринять всё, что в моих силах, чтобы исправить это впечатление.

Тут из темноты анфилады комнат выплыл пушистый чёрный кот с белыми лапками и сел в значительном отдалении от людей, требовательно посмотрев на Голари.

– Это Сервиш, – взглянув на принца, серьёзно произнёс Первый советник, – он настоящий хозяин этого дома. И мой друг.

«Мой единственный друг», – мысленно добавил профессор.

Принц церемонно поклонился коту, спрятав совсем детскую улыбку.

На самом деле, он ведь ещё ребёнок. Слишком рано и слишком поздно повзрослевший. Как растение, выращенное в тесной теплице. Причудливо изогнутое. Приспособившееся и неприспособленное.

– Прошу вас, Мэйлорис, проходите, устраивайтесь, где вам будет удобно, – позвал Голари своего гостя, зажигая свет на небольшой кухне, служившей одновременно столовой для немногочисленных обитателей дома.

Сервиш, подтверждая свой статус хозяина, вбежал без приглашения и в недоумении остановился перед пустой миской. Пока Голари выполнял свои обязанности кошачьего друга, Таэлир сел в одно из старых кресел, окружавших небольшой деревянный стол, и сказал:

– Лори Голари, прошу вас, называйте меня Таэлир и на «ты», пожалуйста: я мог бы быть младшим студентом Университета – да и то, меня наверняка бы довольно быстро отчислили за неорганизованность и лень. И я пришёл не как принц.

«Я пришёл как тот, кто появляется на сцене балагана в чёрном плаще и маске. Как тот, кто всё разрушает в последнем акте. Как тот, кто вонзает нож в спину», – мрачно подумал принц, заразившись театральностью своих новых приятелей.

– Как скажешь, Таэлир, – отозвался Голари.

Накормив кота, он принялся готовить обещанную тирену: засыпал побольше тиренового порошка в железный ковш, положил корицы и сахара, залил водой и поставил на огонь. Принц наблюдал за действиями Первого советника и ощущал, как его решимость тает, рассыпается в прах, столкнувшись с образом реального человека. Человека, который кормит кота и готовит тирену. Может быть, это и не Первый советник вовсе – может быть, в сумерках принц перепутал дом…

Действовать надо было решительно. Но Таэлир не успел перейти в наступление – Голари спросил, помешивая закипающую тирену:

– А на какой факультет ты хотел бы поступить?

Принц на мгновение растерялся. Потом вспомнил то, о чем он много раз думал:

– Факультет Звёзд и Светил. Я прочитал все книги про звёзды, которые были в Королевской библиотеке. Но отцу никогда не говорил – он сказал бы, что это занятие для поэтов или дураков. С такой мудрой улыбкой, знаете? Я ненавидел эти его слова. И улыбку. И поэтому не говорил.

В кухне разлился ни с чем не сравнимый сладко-горький аромат тирены, и Голари снял ковш с огня и оставил его немного остыть.

– Не могу назвать себя специалистом в этом вопросе, – сказал он, – но, общаясь со студентами, я с огорчением замечаю, как часто родители считают себя вправе указывать своим детям, что делать, и, без тени сомнения, брать на себя смелость править рукописи чужих жизней только на том основании, что волей случая у них в руках оказался ключ от книжного шкафа.

Принц кивнул, внимательно посмотрев на Голари.

Вот если бы у него был такой отец. Умный и понимающий. Мог бы стать, кем угодно. И поступить в Университет. Как мило, вот уже выбираешь себе нового отца взамен убитого, да?

Пока профессор разливал тирену по маленьким фарфоровым чашкам, Таэлир решился.

– Лори Голари, я пришёл к вам как сознательный подданный к человеку, ответственному за безопасность моего короля, с важным сообщением, касающимся угрозы жизни правителя, – выпалил он. – Но сначала обещайте, что никому не скажете о том, что я приходил.

Голари нахмурился. Вот, значит, как…

– Я не могу ничего обещать, не располагая достаточной информацией, – холодно отозвался Первый советник. – Это может нарушить мои обязанности или законы Шестистороннего, что для меня неприемлемо.

Теперь было ясно видно, что это именно Первый советник – хоть и такой, над которым посмеивались и шейлиры, и коллеги из Университета, но всё-таки честный и добросовестный служитель Шестистороннего.

– А когда король погибнет из-за вашей щепетильности, вы это будете говорить себе? – ядовито поинтересовался принц.

– Я тебя не понимаю, – ещё более холодно ответил Голари, поставив на стол чашку с тиреной.

Чтобы не было заметно, как дрожат руки. Чтобы не было видно, как Первый советник, защитник короля, опора законности Шестистороннего, умирает от страха в своём собственном доме. Этот мальчишка действительно приносит беду. Похож на выпавшего из гнезда воронёнка, который своими криками привлекает всех окрестных кошек.

Он не согласится. Ни за что не согласится. Что же мне делать? Он моя последняя надежда. Неужели придётся идти к Малуму? Или к отцу? Нет, они не поверят.

– Я прошу вас, лори Голари, поверить мне. Потому что это был мой единственный план, и, если он не сработает, я не знаю, что делать. Отец никогда не поверит мне. Он не воспринимает меня всерьёз, – в отчаянии пробормотал принц, понимая, что теперь у него не осталось даже маски сознательного подданного.

Голари долго сидел, молча рассматривая чашку с остывшей тиреной. Сервиш благосклонно запрыгнул к нему на колени, как будто пытаясь подбодрить своего человеческого друга.

– Если ты не определился, просишь ты или требуешь, будь готов, что не получится ни того, ни другого, – профессорским тоном сообщил Голари, почёсывая мурчащего Сервиша.

Принц быстро взглянул на Первого советника. Осторожно взял в руки едва тёплую чашку с тиреной и сделал глоток, ощущая её сладковато-дымный вкус. И кивнул, признавая поражение. Странно, что он ничего не знал об этом человеке, который так часто бывал во дворце отца.

– Но я согласен. Я обещаю, что никому не скажу, что узнал это от тебя, – невозмутимо продолжил Голари Претос, – так что говори, что ты должен мне сказать.

Не сознательному подданному. Не принцу. А тому, кто годится ему в сыновья. Тому, кто запутался. Тому, кто не знает, что делать.

Принц удивлённо посмотрел на Первого советника.

– Но это… это нелогично! – изумился он.

– Если хочешь поговорить со мной о логике, сначала прослушай хотя бы краткий прикладной курс профессора Риглина, – усмехнулся Голари.

Таэлир улыбнулся в ответ. Неважно, почему, но профессор согласился. И откуда-то возникла уверенность в том, что всё устроится хорошо. Но, как уже позже понял принц, это был всего лишь заглушающий звуки мира шум от камня, который упал с его сердца.

Принц рассказал всё, что не касалось его уличных приятелей. И снова убедился в том, что ни Малум, ни отец ему бы не поверили: со стороны звучало как настоящая провокация. Но Голари не стал расспрашивать подробности, только кивал и мрачнел.

А потом они долго говорили о звёздах: профессор Голари поведал несостоявшемуся студенту всё, что слышал о последних наблюдениях и небесных открытиях от коллег из Астрономической башни. А когда Первый советник вышел проводить своего гостя в сад, звёзды уже вовсю сияли на тёмно-синей, в масштабе один к одному, карте ночного неба.

Вернувшись и допивая холодную тирену, Голари в первый раз почувствовал смерть на кончиках пальцев. Что-то огромное, невидимое и неизбежное наполнило его, постепенно вытеснив всего Первого советника. Он стал почти что чистым знанием – и не профессору было об этом жалеть.

Сервиш, словно чувствуя, что его друг исчезает, уселся на колени Голари и не покидал его весь остаток ночи. Человек и кот сидели в темноте, сдавая фамильный дом Претосов в полное владение коменданта весеннего времени, генерала всех невидимых существ, неизменно захватывающих мир с наступлением тепла. И только Сервиш иногда проявлял бдительность и поводил ушами – когда слышался писк мыши под окном или большая бабочка, залетев в комнату на втором этаже, не сразу могла найти выход и несколько раз ударялась о стекло, заставляя Голари вздрагивать в мучительном резонансе.

Утро Дня хорошей погоды выдалось пасмурным. В серых облаках, скрывающих раннее весеннее солнце, собирался дождь. Голари любил такую погоду весной и летом – не холодно и не жарко, прекрасный фон для любых дел.

Едва дождавшись утра, Первый советник надел шляпу, старый коричневый плащ и, кивнув сонному Сервишу и оставив записку для дворецкого, вышел из дома.

Традиционная поездка короля по всему городу начиналась в полдень, и нужно было успеть до этого времени – но так, чтобы приготовления были уже завершены. Первый советник отстранённо отметил свою мысль о том, что ему неприятно было бы узнать о поимке заговорщиков. И несколько минут он размышлял, что было тому причиной: абстрактное уважение к любой разумной и неразумной жизни, политическая дальновидность или личная неприязнь к Оланзо.

Дорога до дома тара Малума была недлинной: главный птичник жил как раз между районом шейлирских особняков и Королевским дворцом. Голари рассчитал время так, чтобы застать главного королевского охранника ещё дома.

Дом Малума был раза в два больше, чем дом Первого советника, и охранялся не в пример лучше, обнесённый высоким каменным забором, у которого постоянно дежурили птичники. Вот и сейчас они выставили вперёд шпаги, не узнав второе лицо Королевства.

Голари вздохнул, привычным жестом показывая, что не вооружён, и называя свой полный титул. Птичники переглянулись, и один направился докладывать своему начальнику о раннем госте.

Глава Королевских Птицеловов лично вышел встретить раннего посетителя и, удивлённо приподняв брови, отвесил ему церемонный поклон.

– Лори Голари, я чрезвычайно польщён тем, что вы посетили мой скромный дом, – произнёс Малум, – и был бы рад видеть вас моим гостем и оказать должное почтение, но, боюсь, что сегодня у меня очень напряжённый день, – сегодня, как вы, конечно, знаете, Сэйлори объезжает столицу, и я должен обеспечить его безопасность.

Первый советник, стараясь не обращать внимания на уничижительно светский для такого раннего утра тон птичника, сказал:

– Именно поэтому я и пришёл к вам в этот неприёмный час, тар Малум. Я бы не стал тревожить вас без веской причины.

Хозяину дома, чтобы не проявить неучтивость, не оставалось ничего, кроме как пригласить Первого советника короля в дом.

Голари поспешно отказался от предложенного кофе и, дождавшись закрытой за слугой двери, сказал, ощущая закономерную тоскливую тревогу от профессионального птичникового взгляда:

– Мне стало известно, тар Малум, что на Сэйлори готовится покушение. Сегодня, когда он будет объезжать город, злоумышленники планируют обрушить Арку Победителей на королевскую карету. Подробности мне неизвестны, но я уверен, что служащие вашего ведомства без труда их установят, если обследуют Арку. Разумеется, прежде всего обеспечив безопасность Сэйлори.

Главный птичник сидел неподвижно, отведя взгляд от собеседника. Он думал о том, как всё-таки удачно складываются порой обстоятельства. Разумеется, для тех, кто умеет их раскладывать в свою пользу.

– Надеюсь, вы понимаете, лори Голари, что меня крайне интересует вопрос, откуда вы получили эти сведения.

Профессор ждал этого вопроса – поэтому заранее обдумал ответ.

– Думаю, что в настоящих обстоятельствах это неважно, тар Малум. Смею вам напомнить, что, согласно Уставу Общества Королевских Птицеловов, в случае, когда речь идёт о безопасности короля, проверяются любые сведения – в том числе полученные из неизвестных источников.

Малум не удержал усмешку. И выждал ровно столько времени, чтобы Первый советник успел понервничать, но при этом пауза не была затянутой.

– Меня удручает, лори Голари, что Первый советник короля проявляет такую неосмотрительность, – покачал он головой с невыносимой снисходительностью, – и рискует своей жизнью, общаясь с заговорщиками. Боюсь, мне придётся поставить перед Сэйлори вопрос о вашем постоянном сопровождении.

– Я не общаюсь… – начал было Голари, но тут же осёкся, понимая, к чему клонит птичник. Прикрыв воспалённые после бессонной ночи глаза, Первый советник сказал: – Боюсь, тар Малум, у нас с вами нет времени на такие беседы. Думаю, что в ваших интересах устранить угрозу и доложить об этом Сэйлори. Я, со своей стороны, обещаю никому не говорить об этой нашей неурочной встрече.

Малум покачал головой:

– Не ожидал такого предложения от главы Зала Правил и Следствий, лори Голари.

Чувствуя, как спокойствие покидает его, Первый советник пытался понять, почему птичник упорствует – неужели только из очевидной обоим взаимной глубокой неприязни? Профессор был уверен, что единственный логичный ход для оплошавшего Птицелова – именно тот, который выгоден и самому Голари. Но, вздумав переиграть птичника на его поле, он, видимо, не учёл какой-то посылки этого силлогизма.

– Признаюсь, я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях вашего ремесла, тар Малум, – предпринял новую попытку профессор, – но я уверен, что Сэйлори не будет рад узнать, что Королевские Птицеловы упустили смертельную угрозу Королевству, если всё так, как я сказал. А вам всего лишь нужно проверить информацию о возможном покушении.

– Не задавая вопросов, почему Первый советник Королевства так рьяно покрывает заговорщиков? – с любезной улыбкой уточнил птичник.

Голари поднялся – и Малум, помедлив, тоже встал с кресла, насмешливо разглядывая бледного профессора.

– Если с Сэйлори что-то случится, я расскажу о том, что приходил к вам, но вы не предприняли никаких мер, – с отчаянной угрозой прошептал Голари.

– Думаю, что у вас не будет никаких доказательств, лори Голари. И лучше вам никогда не угрожать мне чем бы то ни было, – отозвался Малум, давая понять, что утренняя аудиенция окончена.

Когда дверь за гостем закрылась, он принялся надевать парадный мундир к празднику, едва сдерживая улыбку отнюдь не праздничного торжествования.

Голари ничего не оставалось, кроме как продолжить свой скорбный путь в сторону Королевского дворца. Уже рассвело – это было видно даже сквозь серые завесы плотных облаков, на улицах появились первые прохожие. Многие окна и балконы были украшены цветами и лентами к празднику.

Первый советник шёл, не поднимая головы, и камни мостовой сливались под его усталым взглядом так, что, казалось, вот-вот выскользнут из-под ног. Преодолевая это неожиданное препятствие, Голари немного отвлёкся от мыслей о предстоящем. Впрочем, теперь оставалась самая простая часть дела.

Королевский дворец выглядел выжидающе-празднично и нарядно, как шейлирский наследник на первом в своей жизни приёме. Подходя к главным воротам, Голари, как всегда, поднял голову и остановился полюбоваться совершенством пространственного мышления тех, кто задумал и воплотил эти башни-стрелы из светло-серого камня, устремлённые в небо, изящные и величественные одновременно.

Стражники у ворот узнали Первого советника и, улыбаясь, отсалютовали ему. Он в ответ неловко приподнял шляпу с обезоруживающей улыбкой штатского человека, которому по должности полагаются военные приветствия.

Короля пришлось дожидаться в приёмной. Во дворе слуги осматривали кареты, конюхи чистили лошадей. То и дело слышался звук открывающихся и закрывающихся дверей. Голари, как ему показалось, только на секунду прикрыл глаза, но вздрогнул, не сразу заметив, как вошёл король. Первый советник тут же поднялся и застыл в глубоком поклоне.

Сэйлори, как обычно, выглядел недовольным, но сегодня у него, по крайней мере, была на это причина: королю пришлось начать свой день раньше обычного, поскольку Голари настоял передать, что у него дело чрезвычайной важности.

– Слушаю вас, лори Первый советник, – произнёс Оланзо, указывая на привычные кресла у окна.

Голари тут же стал излагать свои опасения, стараясь, чтобы они звучали как можно убедительнее.

Прослушав это сбивчивое сообщение, король неожиданно улыбнулся и сказал:

– Я понимаю, лори Голари, ваше беспокойство. Но, поверьте мне, в нашем деле мнительность может сослужить плохую службу.

Первый советник увидел, что его глаза наполняются сверкающей металлической стружкой, сквозь которую невозможно ничего разглядеть. Ещё немного – и судьба короля будет зависеть от того, как быстро придёт в себя после обморока его Первый советник. Поэтому нельзя было медлить.

– Это не мнительность, Мэйлори. Я знаю, что будет покушение. Я готов поручиться, чем угодно. Если вы мне не поверите, то рискуете своей жизнью.

Оланзо наконец серьёзно посмотрел на Голари, вид которого ясно давал понять, что Первый советник нездоров.

– Откуда вы знаете это? – резко спросил король.

– Я не могу сказать, – ответил профессор и почувствовал, что говорить правду он умеет лучше всего.

– В таком случае у меня нет оснований отменять поездку, которую ждёт весь город, – произнёс король, поднимаясь.

Голари тоже встал, хотя это и стоило ему значительных усилий.

– Тогда прошу вас, Мэйлори, взять меня в свою карету. Если я погибну вместе с вами, то не буду слышать упрёков в том, что плохо заботился о вашей безопасности, – твёрдо произнёс профессор.

Сэйлори остановился, в упор смотря на своего Первого советника, еле стоящего на ногах. И вдруг на лице короля появилась неуместная улыбка. Он сразу же, конечно, решил перестраховаться и отменить выезд, но только теперь понял, какая это была удача.

– Хорошо, лори Первый советник, пусть будет так. Я никуда не поеду. Но вы за это ответите, – произнёс Сэйлори, выходя и оставляя Голари одного.

Едва дождавшись, когда пришли Птицеловы и с изысканной любезностью, показав королевский приказ со свежей, чуть смазанной в спешке печатью, препроводили его в Королевскую тюрьму, где мучительно долго оформляли документы, которые Первый советник подписывал, бегло просматривая, а затем отправили его наконец в камеру и оставили одного, Голари тут же заснул, даже не постелив тонкое одеяло на твёрдую каменную кровать.

8.1.2 Ad libita librarii51

Просветитель Инанис укорил себя за самодовольство, но честность не позволила ему не признать, что поручение Айл-просветителя Люмара он выполнял успешно: королевский посланник в Ледяном Замке был окружён любезным вниманием и доброжелательной открытостью, но в то же время постоянно находился под незаметным присмотром. Инанис улавливал каждую мелочь, каждую фальшивую интонацию, и вскоре никаких сомнений в том, что посланник короля – самый настоящий птичник, у него не осталось.

Несмотря на то, что всю жизнь просветитель Сервил провёл в Ледяных горах, где был счастливо избавлен от общения с птичниками, у него существовало стойкое предубеждение против тайных королевских охранников и их методов. И уж конечно, появление одного из них в Ледяном Замке не предвещало ничего хорошего, особенно если он представлялся служителем безобидного Зала Представителей.

Инанис вздохнул и открыл глаза: хотя было ещё темно, но очередной новый день, дар Защитника, наступил и требовал всего, без остатка, внимания просветителя. Откинул одеяло, не позволяя себе задержаться в тепле ни на минуту – и тут же безраздельный холод весеннего утра в комнате с погасшим ещё ночью камином грубо, но действенно пробудил протестующее тело.

Просветитель зажёг огонь и достал с полки кофе. Одна из немногих вещей, которые он позволял себе просто потому, что хотел этого. Хотя по привычке иногда до сих пор уверял себя, что кофе помогает от головной боли или позволяет ему работать эффективнее. «Ты просто любишь этот напиток, просветитель Сервил. Если уж людям обязательно нужна слабость, то пусть твоей будет именно эта», – говорил кто-то в голове Инаниса с мудрой улыбкой Люмара.

Пять ложек кофе, немного корицы, подождать, пока нагреется, но не закипит… Пока Инанис выполнял свой собственный маленький ритуал, его мысли уже выстраивали сложную конструкцию плана наступившего дня: вести Утренний Обряд, затем занятия у первоступенников, потом, когда проснётся королевский шпион – повести его осматривать библиотеку, замечать каждую деталь для Айл-просветителя, потом, после обеда, логика у слушателей третьей ступени. Тео. «Надо будет спросить у Плиния, как дела с упражнениями», – подумал Инанис, и предчувствия его, и без того нелёгкие, стали ещё тяжелее. Просветитель несколько раз глубоко вздохнул, привычно одёрнул себя от убивающих время бесплодных переживаний и, слишком быстро выпив утренний кофе, направился в Зал Обряда.

В Зале уже собирались слушатели первой ступени, которые не успели ещё научиться рассчитывать своё время: обитатели Ледяного Замка бережно относились к драгоценным утренним секундам и приходили обычно в последний момент, за пару минут. Но и опозданий тоже обычно не было, потому что это являлось серьёзным нарушением Устава и просветители, особенно сам Инанис, никогда не оставляли без внимания опоздавших. В лучшем случае это заканчивалось разговором, который строился, с разными вариациями, на основе энтимемы с посылками о том, что человек никогда не опаздывает на то, что ему действительно важно, и если кому-то неважно исполнять обряды во славу Защитника, то не очень понятно, что он вообще делает в Ледяном Замке. Обычно одного такого разговора было достаточно, чтобы слушатель или хранитель никогда больше не опаздывал на Обряд.

Когда Зал наполнился служителями Защитника, светом и теплом от десятков хрустальных ламп, которые они держали в руках, Инанис шагнул вперёд и, задержав дыхание, пока стрелка огромных часов не сдвинулась, отмечая время начала Утреннего Обряда, произнёс длинную красивую формулу, приходящуюся на этот дигет. И хотя мысли просветителя, как и положено во время Обряда, были заняты исключительно словами, возникшими из темноты небытия по велению Защитника, краем взгляда Инанис отметил, что Тео на несколько секунд опоздал, постарался незаметно присоединиться к толпе слушателей, но его лампа всё ещё колыхалась от движения, когда все другие уже горели во славу Защитника ровно и ясно. Инанис с тревогой отметил, что такое пренебрежение Обрядом не вызывает у него привычного раздражения.