История Смотрителя Маяка и одного мира

– Я приложу к этому все мои силы, Айл-просветитель, – сказал Инанис, и Люмар в очередной раз восхитился его неизменной выдержкой. Голос звучал всего лишь чуть-чуть более бодро, чем обычно. – И прошу вас, не беспокойтесь за меня. Всё будет хорошо, – добавил Инанис, как в детстве, когда нужно было убедить Люмара, что слушатель, на самом деле, не болеет – просто что-то попало в горло. Или неудачно падает свет. Или он просто только что вернулся с улицы и не успел отогреться…

Люмар в ответ покачал головой – тоже совсем как в детстве Инаниса.

– Я не сомневаюсь в тебе, мой мальчик. Лучше тебя никто не сможет справиться. Именно поэтому мне так страшно – впервые за много лет, – Айл-просветитель опустил голову и стал похожим на старика – настоящего, седого и уставшего от жизни.

Инанис почувствовал, как отчаяние того, кто (конечно, они никогда об этом не говорили и даже думали с осторожностью, но умолчание очевидного, как обычно бывает, служило только к проявлению скрытого) был ему как отец, холодными каплями осеннего дождя, которым всё равно, насколько надёжно ты закутался, пробирается за шиворот.

«Всё будет хорошо», – впервые в жизни Инанису хотелось произнести эту блаженную ложь всех времён. Или обнять Айл-просветителя, как мог бы сделать настоящий сын. Но Инанис не мог позволить себе такого, поэтому просто неловко смотрел в сторону, ожидая, когда вернётся тот Люмар, который был главой Школы просветителей и должен был защитить всех обитателей Ледяного Замка, пока его лучший ученик пытается помешать королю.

– Не думаю, что королевские люди станут нападать на тебя в пути, но на всякий случай отправляйся завтра рано, как рассветёт. Я постараюсь задержать посланника и шпиона, и они не смогут тебя догнать, не зная горных троп так хорошо, как ты, – сказал Люмар, поднимая взгляд главы Школы.

– Да, Айл-просветитель, – быстро ответил Инанис, радуясь, что всё снова стало понятно. И добавил, одним глотком допив чай и поднимаясь: – Я тогда пойду. Мне нужно ещё договориться, кто будет вести занятия вместо меня.

Люмар снова кивнул и всё-таки не удержался, спросил напоследок:

– Попрощаешься с Тео?

Взгляд Инаниса мгновенно стал ледяным, как застывает чистая холодная вода, стоит только дать ей центр кристаллизации. В этом чувстве, несомненно, были и постыдные ревность, боль от предательства и злость. Просветитель признавал это, но всё-таки главным было прикосновение колючей несправедливости: Тео, который бросил Школу и всех служителей в такой трудный момент, не заслуживал упоминания. Он стал словом, которого не было в словаре тех, кто смиренно благодарил Защитника. И тем не менее Люмар не забыл его. И, что гораздо хуже, сам Инанис его никогда не забудет.

– Думаю, мне нечего сказать бывшему слушателю Тео Гранцию, – ответил Инанис, смотря в сторону выхода.

Люмар в очередной раз кивнул – на этот раз, прощаясь.

На Вечернем Обряде Тео стоял у самого выхода, чувствуя себя недостойным того чувства причастности и чуда, которое неизбежно возникало на Обряде, чем бы ни была занята твоя голова. Но слушатель (или уже, скорее, просто гость Ледяного Замка) решил, что напоследок можно раствориться в этом свете десятков ламп – свете, от которого его маленькая лампа должна была вскоре отделиться и неминуемо погаснуть, съеденная вечно голодной темнотой.

Весна наступила уже и в Ледяных горах: в Школе это определяли по тому моменту, когда на Вечернем Обряде без камина было не холодно. Прохладно от открытых высоких окон – да, но не отвлекающе холодно.

Именно весной Защитник пришёл в Шестистороннее – и неудивительно, что он был покорён красотой здешней земли. Впрочем, возможно, в том мире, откуда пришёл Защитник, было ещё прекраснее – кто знает об этом? Но когда Защитник, проходя пешком все Стороны, шёл по земле предгорий Горной стороны, он наблюдал, как цветы растут из-под снега, и назвал это чудом. В Морской стороне он видел, как солнце и солёные брызги рисуют сверкающую картину над утренним морем, и говорил, что это чудо. В Дальней стороне он видел, как горизонт сходится холмами, словно крылья степной птицы, и ветер выдувает пыль древних, как сама земля, каменных стен, и назвал это чудом. В Лесной стороне он шёл по извилистым пряным тропинкам, которые то и дело перебегали пугливые олени, осторожные лисы и юркие лиственные мыши, шёл под сенью папоротников и кедров и, останавливаясь слушать многоголосую лесную тишину, думал, что это чудо. В Островной стороне он нашёл маленький остров, где никогда не жили люди, и был там один сорок дней, и сказал, что он видел чудо. И в Тар-Кахоле он сидел у озера, бродил по улочкам старого города, всматривался в лица прохожих и говорил им, как же им повезло, что они живут в городе, который сам есть – чудо…

Ясные, пронзительные слова Обряда нанизывались на солнечные нити воспоминаний, и Тео чувствовал приятное тепло, отгоняющее все холодные мысли.

Но не всегда мир был чудом. Однажды пришла Зримая Темнота (некоторые говорили, что её привела Окло-Ко, но многие не верили в это, потому что она тоже была частью мира и не стала бы его уничтожать) и сразу захватила всё. Говорили также, что она проникла в мир в сердце одного человека, а потом, как болезнь, перекинулись на остальных и на всё Шестистороннее. И тогда остался один Защитник – потому что он не был ещё частью мира и Зримая Темнота не могла сразу захватить его вместе со всеми. Целый год он произносил слова – каждый дигет новые, – слова о красоте мира, людей, о древних седых горах, о небе, о храбрости, о милосердии и о любви. Слова о мире, который уничтожила Зримая Темнота. И мир Шестистороннего вернулся из небытия, как остров, скрытый приливом, возникает на поверхности моря. И все люди Шестистороннего остались живы – и постепенно забыли, как медленно погружались в бездну вечной темноты, страшные воспоминания затуманились чистой радостью избавления, но записи и предания о тех временах остались их общей памятью. Люди тогда принялись благодарить Защитника и хотели назначить его королём. Но он только покачал головой и сказал, чтобы они ценили и берегли всё живое и друг друга, а сам ушёл в горы. Бродил там, питался козьим сыром и хлебом, которыми угощали его пастухи, ягодами и травами, которые собирал сам, а потом куда-то пропал. Конечно, время от времени кто-то уверял, клялся, что видел Защитника, но это было так же, как то, что в каждой стороне находятся люди, которые уверяют, что видели единорогов, или хищную птицу с тремя головами, или Окло-Ко. Но служители говорили, что неважно, где Защитник, потому что он может быть там, где хочет, главное, чтобы люди не забыли слова благодарности и те слова, которые вернули мир из Темноты…

Последние слова Обряда звенели в воздухе. Наверное, это были те же самые слова – или по крайней мере их прямые отражения, – которые вернули мир из цепких лап ничего. Наверное, поэтому они так прекрасны.

Тео неохотно вернулся в реальность. Слушатели расходились, погружённые в свои мысли, никто, к счастью, не обращал на него внимания, и можно было вместе со всеми, в безликом потоке, последний раз почувствовать себя частью Школы, прежде чем собирать вещи в старый рюкзак, понимая, что ничего по-настоящему важного взять с собой не получится.

– Тео!

Ну разумеется. Кто ещё мог вот так искренне и отчаянно звать его, когда все остальные делают вид, что ничего не произошло. Отчасти опасаясь просветителей, отчасти действительно не понимая, чем можно помочь.

– Мариона? – пытаясь сохранить светский тон, обернулся Тео.

Но другие слушатели уже пробудились и стали смотреть на него, будто только заметив – со страхом, с удивлением и даже сочувствием. Взгляды вдруг посыпались со всех сторон.

Улыбка Тео получилась кривоватой и не удержалась вовсе, когда Мариона застыла перед ним, и в свете всё ещё горящей в её руках лампы сверкнули слёзы.

– Ну что ты, что такое, – пробормотал Тео растерянно.

Он неожиданно почувствовал себя сильнее. Настолько, что смог шагнуть вперёд и обнять подругу.

– Ну не плачь, чего ты, – приговаривал Тео.

От этого она, конечно, расплакалась ещё сильнее, и через всхлипы можно было различить:

– Это несправедливо… и жестоко… они… они не должны были.

Тео огляделся, испугавшись, что отчаянную Мариону могут услышать просветители.

– Пойдём, я покажу тебе свою любимую башню? – предложил он, как ребёнку предлагают конфетку, только бы он перестал плакать.

Мариона кивнула, растёрла слёзы рукавом длинного синего свитера, и они пошли в сторону бастиона Серых Стражей, поскольку он действительно был у Тео любимой башней Ледяного Замка.

– Ты ведёшь себя по-человечески только тогда, когда происходит непоправимое, – с грустной улыбкой прокомментировала Мариона непривычную заботу своего друга.

– Может быть, не тогда, а потому что, – улыбнулся Тео в ответ.

Вещей оказалось совсем мало. Тео машинально аккуратно складывал их в свой рюкзак, с которым он однажды пришёл в Ледяной Замок. Задержал в руках только потёртый том прижизненного издания Котрила Лийора – подарок Инаниса. Застыл, перелистывая страницы и чувствуя, как в горле стоит колотый лёд, а потом осторожно уложил книгу поглубже – так, чтобы она не попалась случайно на глаза.

Соседи по комнате были внимательны и предупредительны, как с тяжелобольным, и это раздражало. Но они не могли по-другому выразить своё сочувствие тому, кто, по их мнению, почти что умер. И Тео был с ними согласен. Он даже, собрав все силы, пил чай на прощание, смеялся, принимал подарки в дорогу.

А потом наступила ночь. Последняя ночь в Ледяном Замке. Возможно, последняя ночь – время до отступления темноты – для Тео: пока он не знал, откуда ему брать свет для нового утра.

Он вышел из комнаты, чтобы не мешать спящим соседям, и пошёл в Зал Обряда. Не было никакой разницы, где быть, где говорить с Защитником – главное, чтобы ты мог слышать сам себя.

Но очистить сознание, достичь такого погружения, когда мысли напоминают проплывающих мимо огромных китов, Тео на этот раз не смог. Суетливые переживания о завтрашнем дне стайкой серебристых мальков мельтешили у его лица. И поэтому он отправился просто бродить по ночному Ледяному Замку, прощаясь с его древними камнями, запутанными переходами и гулкими, похожими на перевёрнутые колодцы, башнями с горными совами, мягко шуршащими крыльями в звёздной вышине.

Пока его ноги послушно шли по известному маршруту, Тео видел перед собой настоящую Темноту. Конечно, он не мог знать, что чувствовал Защитник, когда остался один-на-один с разрушительной силой несуществования, но даже личная темнота безвыходной неопределённости – когда все возможные варианты заранее отравлены – была тяжёлой, как плиты фундамента Ледяного Замка. Но в то же время Тео замечал и неожиданную свободу – свободу, которую, вероятно, на миг дарит любое падение.

Но хуже всего было всё-таки смутное ощущение того, что Школа в беде, – Тео почувствовал это уже давно, как замирание воздуха перед грозой. И приезд королевского посланника, при всей его дипломатической обёртке, был явно недружественным. И та история с Плинием в Дальней стороне. Король отчего-то взъелся на служителей Защитника – и это не могло остаться незаметным для Школы, расположенной в центре Королевства. И в такой момент он оставляет просветителей, хранителей и слушателей, которые стали ему настоящей семьёй – в том смысле, в каком Тео знал семью в доме своего отца. Оставляет, сбегает от бесконечных правил и смирения, чтобы тешить собственное самолюбие. Так это, вероятно, смотрится со стороны, настоящим предательством. Эта мысль была хуже всего. Как длинная острая заноза между рёбрами, при каждом вздохе задевающая сердце. «Я никого не предавал, я всего лишь сказал правду. Жить ложью – вот настоящее предательство чуда жизни. И не моя вина, что настали тяжёлые времена», – в который раз говорил себе Тео.

На Утренний Обряд бывшего слушателя никто не разбудил, поэтому он, уснув на исходе ночи, проспал до позднего утра. Голова была тяжёлая, тело не желало подчиняться, и Тео потратил немало времени в пустой комнате, чтобы прийти в себя. Потом, подумав, что он просто пытается затянуть наступление неизбежного, решительно и зло провёл последние приготовления и шагнул к выходу. Рюкзак был совсем не тяжёлый, старый, подаренный родителями дорожный плащ мягко обнимал плечи; Тео окинул комнату холодным взглядом, не чувствуя ничего. Хрустящая, как фольга, пустота наполняла шумом его голову. Но он всё-таки вспомнил, что нужно зайти к Айл-просветителю попрощаться. Хотя теперь стало казаться, что это приглашение – просто дань вежливости или некоторой ответственности главы Школы за бывшего ученика.

Утренний Обряд уже закончился, и Айл-просветитель Люмар, вероятно, был у себя. Тео прошёл по пустынным и гулким переходам с высокими окнами, сквозь которые на каменный пол падал прозрачный серый свет: утро выдалось пасмурным. Зима как будто не желала смиряться со своим уходом, закрыла тучами солнце, так что можно было ожидать даже мокрого весеннего снега.

Люмар был приветлив, как всегда. Как будто и не он вчера председательствовал в Совете, который безжалостно выгнал лучшего слушателя третьей ступени. Впрочем, жалость была бы ещё более мучительна. Как теперь вот последняя обязанность Школы в отношении нерадивого слушателя – проводить его, чтобы больше никогда не видеть.

Тео кутался в своё раздражение, маскирующее страх, но не смог отказаться от горячего шоколада и постепенно растаял, как ледяная корка на карнизе солнечной стороны Замка весной. И это было так некстати – лучше бы он оставался в рамках, держал себя в руках, вежливо попрощался и ушёл. Но – нет, с Айл-просветителем Люмаром оставаться невозмутимым удавалось только Инанису, да и то далеко не всегда.

– Они даже не захотели со мной попрощаться! – по-детски пожаловался Тео, – Просветитель Инанис и Плиний. А ведь я… ведь они…

Он сбился и опустил голову, понимая, что говорит глупости и выглядит жалко.

Люмар мягко улыбнулся – так, как он один умел, так, словно горный склон вечером ненадолго освещается закатным солнцем и всё вокруг преображается даже в самый пасмурный день.

– Я думаю, их можно понять, Тео, – сказал просветитель. И в его голосе не слышалось и тени упрёка: Тео, конечно же, и без того всё понимал. – Но я также знаю, что сильные чувства весьма часто заставляют людей молчать.

Чашка горячего шоколада приятным теплом ласкала пальцы, и Тео держал её двумя руками, по зимней привычке. Люмар, смотря на него, вспоминал, как Инанис морозными вечерами так же отогревался в его кресле у камина после исследования неотапливаемых закоулков Ледяного Замка.

– У тебя есть деньги на дорогу? – спросил просветитель.

Тео закивал: у него было достаточно серебряных монет, которые родители передали ему на всякий случай, – и такой случай, видимо, наступил.

– Куда ты отправишься? – снова спросил Люмар. По его тону, с оттенком светскости, можно было заключить, что теперь он спрашивает не как глава Школы, а как друг, оставляя возможность для умолчания.

– Я не знаю, – честно ответил Тео.

– К родителям? – осторожно предположил Люмар, вызвав ожидаемое энергичное отрицание со стороны бывшего слушателя.

– Нет, ни за что, – упрямо поджав губы, сказал Тео.

Просветитель вздохнул. С отцом Тео они были «мысленными» друзьями: не имея возможности часто видеться, тем не менее они относились друг к другу с безмерным уважением и вспоминали друг друга куда чаще, чем писали письма. Люмар всегда более подробно просматривал новости Морской стороны, немало которых касалось известного мецената Гранция, а тот, будучи агностиком, в спорах всегда уважительно отзывался о служителях Защитника. Люмар был уверен, что Гранций-старший ни взглядом не упрекнёт своего сына, когда узнает, что произошло, но если с Тео что-то случится – будет молча корить себя всю оставшуюся жизнь. За то, что его сын, такой взрослый и умный, не вернулся домой. И можно было сколько угодно говорить, что дома его ждут всегда, что бы ни было там, за стенами приветливого особняка Гранциев с огромной библиотекой – Тео это, конечно, знал. Глупый, упрямый мальчишка! Люмар почувствовал, что начинает злиться, и тут же сказал себе, что Тео тоже можно понять – больше, чем кого-либо.

– Разумеется, это твоё дело, – сухо сказал просветитель, – но я знаю, что твои отец и мать были бы очень рады тебя видеть – хотя это, конечно, не повод не делать того, что ты действительно хочешь делать.

Он должен был попытаться.

Тео удивлённо взглянул на Люмара, но ничего не сказал.

– Если ты выйдешь сейчас, то через два часа будешь в деревне, а оттуда можно добраться уже куда угодно: с началом весны у них удвоилось число проходящих экипажей во все близлежащие города, – продолжил Люмар практические советы.

Тео кивнул.

– Берегись лавин: сейчас как раз самое время для них, так что избегай ущелий и восточной стороны склонов. И ещё: возможно, в пути ты встретишь посланника в плаще королевского флага. Или того служащего Сэйлори, который гостит у нас. Или обоих вместе. Как бы там ни было, постарайся не попадаться им на глаза, – предостерёг Айл-просветитель.

– Король замышляет что-то против Школы? – не подумав, спросил Тео. Если бы он подумал, то понял бы, что не стоит рассчитывать на ответ, и промолчал бы.

– Король не может выступать против служителей Защитника, Тео, пока действует Конкордат, – ответил Люмар, всего лишь едва уловимой интонацией давая понять, что бывший слушатель уже не имеет права знать что-то большее.

Теперь он стал в Ледяном Замке всего лишь гостем, и, несмотря на хорошее отношение Айл-просветителя, проблемы служителей теперь его не касаются. Тео не мог рассчитывать на другое, после того как сам вычеркнул себя из списков Школы просветителей.

– Я понимаю. Но я очень хочу, чтобы у вас всё было хорошо, – сказал Тео.

Он поблагодарил Люмара за всё и готов был уже выйти из кабинета главы Ледяного Замка навсегда, как вдруг просветитель сказал – этим своим особенным непроницаемым тоном:

– Пока я здесь, можешь заходить в гости, когда хочешь. И если ты найдёшь Защитника, то передай ему, что мы были бы счастливы видеть его в Ледяном Замке.

Тео посмотрел в спокойное лицо просветителя с удивлением и страхом. И поспешил шагнуть за порог, закрыв за собой дверь. Сердце его колотилось о рёбра, а душа пребывала в смятении. Люмар умел вывести из равновесия даже отступника, тем более такого неопытного, как Тео.

Во второй половине дня погода испортилась окончательно: пошёл даже снег, серые водянистые хлопья которого, правда, сразу таяли на камнях Ледяного Замка, но в горах легко можно было не заметить, что уже наступила весна.

Милвус Им-Онте отыскал королевского посланника (имени его он так и не запомнил) и велел ему через пятнадцать минут быть готовым отправиться в Тар-Кахол. На возражения удивлённого Тибира о том, что нужно ещё дождаться ответа главы Школы, Милвус раздражённо заметил, что если бы уважаемый тар был хоть немного наблюдателен, он бы заметил, что своё послание просветитель Люмар уже отправил, перехитрив королевских служащих.

На самом деле, мальчишка-посланник не был ни в чём виноват и не мог успеть заметить хоть что-то в Ледяном Замке – Милвус злился на себя, на то, как он упустил просветителя Инаниса. Теперь им ни за что не приехать в Тар-Кахол раньше, тем более при такой погоде. Но досада и злость выгнали лори из тёплой комнаты в путь.

Тибир, как младший по должности, обязан был подчиниться, поэтому молча собрал вещи, стараясь не подавать вида, что идея выезжать в горы вечером в снегопад ему совсем не нравилась.

Ни с кем не прощаясь, они оседлали лошадей и выехали за ворота Ледяного Замка, и скоро их серые фигуры скрылись в снежном мороке горных троп.

Стемнело довольно быстро, и лори Им-Онте, ехавший первым, остановился, указав на небольшую площадку на склоне.

– Заночуем здесь, а утром отправимся дальше, в деревню.

Тибир только кивнул, хотя он считал, что лучше добираться до деревни ночью, чем оставаться в горах при такой погоде.

Они устроили некое подобие навеса из тёплых зимних плащей, развели костёр, поужинали и уговорились, что первым следить за костром будет Милвус. Утомлённый дорогой, Тибир быстро заснул. Милвус же повёл себя странно: он выбрался из-под плаща, подошёл и осторожно заглянул в лицо своему спутнику, а убедившись, что тот спит, отвязал свою лошадь и осторожно, чтобы не разбудить лошадь Тибира, вышел на тропу. Затем он поднялся по серпантину выше – и, когда был уже почти у вершины, пустил свою лошадь галопом прямо по широкой снежной шапке, нависающей над склоном. Услышав шум, как от множества падающих деревьев, Милвус резко остановил лошадь и обернулся, наблюдая, как пласт снега – свежий снег вперемежку с подтаявшим, накопившимся за зиму, – сначала медленно, затем всё быстрее сползает по склону и накрывает две точки недалеко от тропы: незадачливого королевского посланника и его лошадь. Некоторое время они держались на поверхности, но затем скрылись под толщей снега. Снег забил их рты и носы, а застыв, быстро покрывался ледяной коркой, лишая пленников лавины малейшей надежды на спасение.

Всё стихло, снова не было ни звука. Только мирно потрескивал, оседая, снег.

«Может, хоть так ты послужишь королю, раз провалил порученное тебе дело», – пробормотал Милвус и, не оборачиваясь, пришпорил лошадь, чтобы добраться до лежащей за поворотом дороги деревни.

8.2 Realiora

8.2.1 Nihil verum est licet omnia52

Жизнь снова обрела горизонт и сияние, как спокойное море в лучах рассвета после пустой беззвёздной ночи. Унимо сначала даже не мог поверить: Смотритель на самом деле взял его в ученики! И каждый день теперь приносил открытия того мира, к которому Нимо стремился всей душой и существование которого он чувствовал уже давно, но считал раньше просто своей собственной мечтой, не связанной ни с одной гранью реальности. Это как попасть в любимую книгу: вы много раз представляли это, но знаете, что так не бывает, просто не может быть. Поэтому Унимо всё-таки иногда замирал, ожидая, что вот-вот волшебство закончится и он окажется где-нибудь на обочине, в канаве, как тогда, в своё первое путешествие в реальнейшее.

Тем более что, узнавая о новом мире, Унимо начинал понимать, почему друзья Тэлли говорили о Форине так – как о великом и всемогущем, почти и не человеке даже. Казалось, его возможности в реальнейшем действительно безграничны. Ну, или их границы лежали где-то за пределами понимания Унимо – а значит, лично для него Форин пока был неограниченным правителем реальнейшего. И такой человек зачем-то тратил своё время на мальчишку, ничем особенно не примечательного. В сказках у таких героев, как Унимо, были по крайней мере какие-то свойства, указывающие на избранность. Или какая-то трагедия. Или бессовестное везение. У отставного наследника Ум-Тенебри не было, кажется, ничего из этого сказочного набора. Кроме наглого решения стать учеником Смотрителя – во-что-бы-то-ни-стало.

Вместе с тем Форин – великий обитатель реальнейшего – был невыносим. Когда он перестал притворяться «смотрителем маяка» и оказался в родной стихии переплетения миров, то не подстраивался уже под глупые правила нахождения рядом других существ, так что даже Трикс, кто бы он там ни был, старался не попадаться ему на глаза. Форин был безнаказанно высокомерным, молчал, когда ему не хотелось говорить, – и ничто, даже, казалось, конец света, не заставило бы его в такие моменты проронить хоть слово, – ничему не удивлялся, соблюдал свои нелепые ритуалы со страшной серьёзностью, язвил, никогда не был доволен, как бы Унимо ни старался. И тем не менее он был прекрасен. Нельзя было не восхищаться его способностями, его уверенностью, с которой он приручал реальнейшее, его умением смеяться над тем, как его едва не утащили шестерёнки неплотно прилаженных миров – просто из-за того, что он засмотрелся на все в мире закаты, слитые в Закат в реальнейшем, и только в последний момент успел ускользнуть от помноженной на бесконечность Темноты.

Путешествуя в реальнейшем, Унимо побывал в удивительных местах, о существовании которых даже не подозревал, хотя многое, вероятно, можно было увидеть и в реальном. Как правило, Форин без каких-либо пояснений отправлял своего ученика куда-нибудь, где тот бродил в одиночестве, не зная, выберется ли из очередного самого прекрасного места в мире.

Так Унимо первый раз побывал в море. Нет, не так: в Море. Сначала это был просто дикий северный берег: седые скалы, измученные постоянным ледяным ветром и скорбными птичьими криками. Унимо тогда забрался в небольшую пещеру и наблюдал, стуча зубами от холода, как в нескольких шагах от него волны с грохотом разбиваются о каменную стену. А потом он почувствовал это движение бесконечного, неприкаянного пространства, это медленное сердце, бьющееся из последних сил несколько тысячелетий, эту смертельную усталость Моря – со всплесками отчаянной ненависти к существам, копошащимся на его поверхности. К существам, у которых есть мгновения – драгоценные, как жемчужины. Как смешно они пытаются спастись, хватаются руками за холодную равнодушную воду, а потом идут на дно, проклиная жестокую стихию. Так и не понимая, что все свои сокровища они уже сполна получили…