История Смотрителя Маяка и одного мира

Флейтист утроился на скамейке, не выказывая никакого любопытства, и Сола пристроилась рядом, стараясь тоже особенно не разглядывать скромное убранство Дома Управления. Через минуту к ним вышел человек в такой же чёрно-синей одежде, как и у проводника, и, поставив на маленький стол у стены поднос, безмолвно удалился. На подносе стоял кувшин с мятной водой со льдом, два стакана и блюдо с тонким печеньем, пахнущим специями. Сола не могла оторвать глаз от запотевшего кувшина, в котором, как зелёные рыбки, плавали листья молодой мяты, – жажда, которая мучила её ещё на пристани, стала невыносимой. Но она не смела налить себе воды, потому что Флейтист даже не взглянул на поднос. В реальнейшем всё было опасно, и Мастеру, разумеется, было лучше знать, что делать, поэтому следовало держаться в его тени. Чтобы отвлечься, Сола принялась разглядывать единственное украшение этой приёмной – смальту на потолке, в чёрно-синих тонах ночного неба, изображающую, вероятно, сцену Утверждения Республики на главной площади Синта. Даже тех книг, которых Соле удавалось перехватить в трактирах и доходных домах, где они останавливались с Флейтистом, хватило, чтобы запомнить историю Синта – настолько она была необычной.

Прошло не больше десяти минут, когда тот же человек, который провёл их с пристани, спустился по лестнице и пригласил гостей Непременного Консула следовать на второй этаж. В реальнейшем Флейтист даже не старался, чтобы его походка напоминала походку слепого – так, как это видится зрячим. Сола всё ещё изображала поводыря, но она выглядела неубедительно, поскольку не успевала за стариком, который уверенно поднимался по ступеням лестницы.

На втором этаже Теннот-Лим распахнул перед ними высокую белую дверь и, когда гости вошли, осторожно закрыл её, оставаясь снаружи.

В покоях Непременного Консула царила тень, как в густом саду: Соле пришлось поморгать, прежде чем осторожно осмотреться. Мастеру Эо, разумеется, этого не требовалось, поэтому он сразу же повернулся в сторону единственного человека в комнате и небрежно поклонился. Непременный Консул, – судя по маске, это был именно он – сидел в кресле и, вежливо кивнув на приветствие, указал гостям места напротив. Резной столик любезно предлагал гостям точно такое же угощение, которое Флейтист и его спутница оставили внизу.

Флейтист удобно устроился в кресле, а Сола неуверенно присела на край своего – и решилась осторожно рассмотреть хозяина этого места. Он был одет в чёрные брюки и длинную бесформенную тунику неизменных чёрного и синего цветов, разделённую цветами ровно пополам вертикальной чертой и украшенную несколькими одноцветными кругами и квадратами. Но самой примечательной в нём была, конечно, маска. Сделанная из непонятного светлого материала, похожего на очень плотную бумагу, она закрывала всё лицо и даже волосы. Маска напоминала маску бродячих актёров – ту, которая обычно изображала судью. Нарочито прямая линия рта, не изогнутая ни в сторону радости, ни в сторону печали и гнева, чёрные непроницаемые прямоугольники глаз, странно похожие на белые глаза слепого.

Какое-то время человек в маске рассматривал своих гостей, а Флейтист сидел на удивление скромно, потупив глаза. Наконец Непременный Консул заговорил, и в его голосе звучала лёгкая улыбка превосходства:

– Добро пожаловать в Дом Управления Республики, гости из Шестистороннего. Мне сказали, что вы на пристани смущали наших граждан волшебной музыкой.

Голос Непременного Консула был чуть насмешлив: видимо, он вообразил себе что-то опасное, когда ему доложили о флейтисте с «Люксии» – а это оказался обычный старик-музыкант, какое облегчение.

– Немного, Иене43 Непременный Консул, – осторожно проговорил Флейтист, рискнув поднять глаза на правителя Синта.

Сола наблюдала за этой сценой, но взгляд её снова всё время соскальзывал к запотевшему кувшину с мятной водой. Заметив это, человек в маске осторожно налил немного воды в хрустальный стакан и протянул Соле. На мгновение ей показалось, что она ослепла – но это просто яркое солнце сверкнуло на стекле стакана.

– Спасибо, – пробормотала она, принимая стакан, но так и не решаясь отпить.

Флейтист за это время успел разглядеть за прорезями маски страшную скуку. С тех пор как синтийцы свергли своего жестокого императора, когда рёв толпы был подобен бушующему морю и совсем юный человек, похороненный ныне под маской Непременного Консула, с восторгом заворожённо смотрел из окон городской башни на ожившую людскую стихию, и потом, когда молодая Республика только вставала на ноги и было тяжело, и все жили впроголодь, особенно герои, каким был его отец, но все были наполнены этой силой созидания, прошло уже много лет. Непременный Консул не был ещё стариком, но он чувствовал, как старость стоит за его плечом, когда он слушает вполуха жаркие речи на заседаниях Консулата, когда думает о чём угодно, только не о том, сколько риса и фасоли вырастили в этом году крестьяне.

Мастер Эо ухватился за эту скуку и выдернул Непременного Консула в реальнейшее: это оказалось совсем не сложно. А затем уже медленно и обстоятельно открыл футляр и достал флейту. Мелодия, осторожная, но невыносимо настоящая, наполнила комнату в Доме Управления, срывая маску с Непременного Консула. Музыка говорила о том, что нельзя увидеть в мире – о том, что исчезает, как только появляется, о том, что нельзя назвать, чтобы оно не исчезло, испугавшись темницы имени. Флейта пела о величии Защитника. О том, что Он, великое и совершенное дитя вселенной, тратит всё своё время только на то, чтобы защитить людей, сбившихся на одной неприметной звезде. О том, что Защитнику не нужно от людей ничего: ни благодарности, ни почитания, – а только пребывания в мире с другими ютящимися рядом, чтобы его усилия не оказались напрасными. Как великаны из сказок Горной стороны, которые не позволяют упасть небесному шатру, Защитник удерживает всё, что есть в мире, от окончательного падения в пустоту и безвременье…

Любой просветитель позавидовал бы дару Флейтиста – несмотря на то, что в мире Защитника не должно быть зависти.

Конечно, Непременный Консул не мог устоять. Он был обречён. Чувствуя, как вера в Защитника наполняет её с головой, Сола удивлённо смотрела на старика: она не понимала, для чего ему это нужно, ведь он никогда не был предан Защитнику и с презрением отзывался о его служителях. Что-то зловещее почудилось Соле в прекрасной музыке. Что-то, пахнущее горящими просмолёнными досками военных кораблей. Что-то, похожее на крыло летучей мыши, коснувшееся щеки человека в темноте.

Рука Солы дрогнула – и запотевший холодный стакан выскользнул, разбившись с оглушительным негармоничным звуком. Музыка смолкла, а Непременный Консул с удивлением только что проснувшегося человека посмотрел на Солу и на сверкающие в лучах солнца осколки на каменном полу. Флейтист недовольно скривил губы, но ничего не сказал. Сола, бормоча извинения, принялась было собирать стекло, но правитель Синта осторожно придержал её руку:

– Ничего страшного, лири, не беспокойтесь, пожалуйста.

Сола с несчастным видом села на место. Флейтист, закончив играть, обстоятельно и осторожно разбирал флейту и прятал её в мягкие внутренности футляра.

– Это прекрасно, – неожиданно сказал Непременный Консул, – то, что вы рассказали мне о Защитнике. Я хочу, чтобы вы рассказали мне всё. Останьтесь здесь, будьте моими гостями, пожалуйста.

– Вы хотите? – уточнил Мастер Эо, не отрываясь от своего занятия.

– Да. Да, я хочу! – кивнула маска.

– В таком случае я хочу, чтобы вы сказали мне своё имя и сняли эту дурацкую маску. А потом показали наши комнаты: мы очень устали.

Непременный Консул откинулся на спинку кресла и помедлил, пока Флейтист не закончил своё дело и не поднялся, чтобы идти. Сола с готовностью вскочила, запоздав на целое мгновение от скорости тени.

– Меня зовут Орил. Точнее, звали, пока я не был Непременным Консулом, – с этими словами он стянул маску со своего лица, и Соле снова показалось, что она ослепла: нет, лицо Орила не сияло и не было вообще ничем примечательно, но, видимо, то, что так тщательно скрывают от взглядов, поневоле обретает особую силу в реальнейшем, – а ваши комнаты налево по коридору до конца. Можете пользоваться всем, что увидите в этом доме.

Флейтист одобрительно хмыкнул, откланялся и вышел, Сола за ним – она так торопилась, что не заметила, как прошлась по осколкам, и один из них намертво впился в деревянную подошву её дешёвых туфель.

Помощница слепого с трудом поспевала за ним в длинном коридоре. Дойдя до конца, Флейтист безошибочно взялся за ручку одной из дверей, выкрашенных в зелёный цвет, с пурпурным узором – как будто специально для гостей из Шестистороннего – и кивнул своей спутнице на противоположную дверь.

– Подождите! – взмолилась Сола, почти схватив руку Флейтиста, лежащую на ручке двери. – Я не могу больше… так.

Она всхлипнула совсем как ребёнок, что позволяла себе крайне редко. Мастер Эо нахмурился, резко взял Солу за руку и, втолкнув её в комнату и зайдя следом, захлопнул дверь.

– Что случилось? – грозно спросил он. – Мало того, что ты ничего не можешь, так ещё и мешаешь мне?

Сола снова всхлипнула, быстрым движением размазала слёзы, стоявшие в уголках глаз, и выпалила:

– Если бы вы хотя бы рассказали мне, что собираетесь делать, я могла бы попытаться помочь вам!

Мастер Эо нехорошо улыбнулся:

– Думаю, мне легче было бы просто избавиться от тебя.

Сола молча стояла, прижимая к себе старый потрёпанный футляр от скрипки. Реальнейшее Мастера Эо окружало её, как стена огня – древних воинов Шестистороннего, рискнувших напасть на синтийцев: нельзя сделать ни шагу, чтобы не обжечься.

– Но если хочешь, можешь завтра взять свою скрипку и попытаться помочь мне убедить Иене Орила в том, что больше всего на свете он хочет верить в Защитника, – произнёс старик.

Его глаза сияли мутным опаловым цветом, как всегда, когда он задумывал что-то грандиозное. Что-то, что перельёт воду из моря реальнейшего в море реального.

– Но… зачем? – спросила Сола, ещё больше напоминая ребёнка.

Старик усмехнулся:

– Хочешь всё знать? Точно? – а затем, без тридцать второй паузы, резко шагнув к своей ученице и схватив её за тонкие запястья, пробормотал прямо в ухо: – Чтобы у нашего дорогого короля был повод начать войну.

Из паучьих лап Флейтиста невозможно было вырваться. Поэтому Сола смотрела прямо в его глаза на расстоянии своего носа столько, сколько требовалось Мастеру. А потом он её отпустил, буквально швырнув на дверь. Волоча за собой футляр со скрипкой, Сола выбралась за порог и, привалившись к стене, осела на пол.

Так она сидела долго, когда Флейтист уже, вероятно, уснул. Перед глазами беспорядочно, как масляные пузыри в мутной воде, всплывали и лопались воспоминания из детства. Одно хуже другого. И редкие радостные, всегда связанные с хмурым Флейтистом. А ещё вспоминался Тар-Кахол – отдельно, как старый друг и утешитель. Его извилистые разноголосые улицы, дома, среди которых не найдёшь и двух одинаково сыгранных, торопливые прохожие, уличные музыканты на площадях… В голове у неё зазвучало стихотворение, которое она как-то услышала на одном из уличных концертов от Коры:

Эти волшебные звуки

сплетаются в тонкую,

невесомую сеть,

которой мы ловим ветер -

самую прочную

сеть на свете:

её не порвать киту,

её не разрезать мечом,

ей не истлеть в плену

солёной морской воды.

Всё потому,

что мы эти сети плетём

из нитей непрочных

своей судьбы.

Сола сидела, как ей показалось, несколько лет – всё то время, что она провела на улицах столицы Шестистороннего, скрываясь от служащих приюта, которые, впрочем, не проявляли особого желания её найти.

А потом, спотыкаясь, побрела в сторону выхода из Дома Управления, удивляясь тому, что и на этот раз её никто не стал удерживать. В голове звучала мелодия в ля миноре – довольно простая и неуклюжая, как бродячий пёс со сломанной лапой, но эту мелодию Сола, совершенно точно, слышала первый раз в жизни.

Стоило только выйти из Дома Управления, завернуть за угол, в пугающе прямой переулок без названия, как силы покинули её, и Сола, прислонившись к шершавой тёплой стене, уснула.

Проснулась она в полной темноте, судя по всему, в повозке: деревянные доски, на которых она сидела, то и дело подпрыгивали, слышен был скрипучий диссонанс колёс. Первым делом она ощупала футляр скрипки, который крепко сжимала в руках – к счастью, он был цел. Когда глаза немного привыкли к темноте, Сола разглядела напротив двух людей: они сидели, прижавшись друг к другу, и не издавали ни звука. Сола попыталась встать, но тут же упала от сильного толчка, больно оцарапав руки о грубо отёсанные доски. Не успела она подняться, как кто-то открыл дверцу и в повозку хлынул свет – так что пришлось даже закрываться руками. Открывший дверь что-то произнёс на синтийском, что – Сола не смогла разобрать. Но, видимо, это был приказ выходить, потому что люди из повозки, которыми оказались мужчина и женщина в каких-то грязных лохмотьях, торопливо, хоть и неуклюже, выбрались наружу. Сола последовала за ними.

Под ногами была каменная мостовая, вокруг – высокая каменная стена и знакомые безликие здания, но почему-то без окон, сверху – синее небо Синта. Сола посмотрела на человека в какой-то похожей на военную форме цветов Республики, и он ответил ей хмурым взглядом. Потом он сказал на языке Шестистороннего с заметным акцентом:

– Вы спали на улице, тари. Спать на улице запрещено.

– Но я… я не знала, – пробормотала она.

Пара бродяг испуганно жались к каменной стене. Синтиец строго посмотрел на Солу и сказал:

– Поскольку вы иностранка, то, на первый раз, мы можем простить вас.

Несмотря на ужасную усталость и страх, Соля услышала в своей голове возмущённое шипение: «Спать на улице запрещено? Почему? Что за дикость?»

– Отлично, тогда я могу идти? – произнесла она более дерзко, чем следовало в её положении.

Синтиец шагнул к ней, заложив руки за спину, окинул внимательным взглядом, и сказал нарочито медленно:

– Не торопитесь так, тари. Сначала мы должны посмотреть, что у вас в футляре.

Тут уж Сола даже не стала скрывать своего возмущения:

– Там всего лишь скрипка! Это что, тоже незаконно?

Синтиец стоял, чуть наклонив голову, и, кажется, был очень доволен своей ролью. В Тар-Кахоле Сола насмотрелась на таких отвратительных самодовольных птичников – видимо, он тоже был из этих.

– Играть на улице запрещено, – с улыбкой пояснил он.

Сола, которой всё это начинало надоедать («Я хочу уйти отсюда»), огляделась и заметила ворота в стене; она развернулась, чтобы уйти, но на этих словах удивлённо обернулась. Она не могла поверить, что такое может быть. Так вот почему на них с Флейтистом так смотрели на пристани! Если бы не реальнейшее, они уже давно оказались бы здесь в какой-нибудь камере без окон.

Занятную иностранку обступили уже человек пять в такой же форме, как первый синтиец. Двое из них схватили людей в лохмотьях и собрались их увести, но задержались, чтобы досмотреть любопытную сценку.

– Я буду иметь в виду, – прошипела Сола.

Мужчина улыбнулся ещё чуть шире:

– Тогда не смеем вас задерживать, тари. Ах, да! – с неправдоподобным озарением воскликнул он. – Только небольшая формальность: позволите взглянуть на ваши документы?

Скрипачка остановилась, с ненавистью смотря на окруживших её людей. Словно степные птицы-падальщики, они собрались, чтобы полюбоваться на унижение жалкой девчонки-иностранки. Их самодовольные ухмылки были похожи одна на другую – в них не было ничего, кроме чувства превосходства и тупости. И убеждённости в том, что они правы и сильны. Сола отстранённо наблюдала, как у неё внутри растёт ненависть: вот совсем маленький росток, потом молодое дерево – и вот уже огромный раскидистый дуб. В голове снова зазвучала та мелодия, которую она слышала в Доме Управления – незнакомая, негармоничная, но её собственная. Почувствовав свою силу, скрипачка улыбнулась и, демонстративно открывая футляр и проверяя, всё ли в порядке с её скрипкой, сказала:

– А я хочу играть на улицах Синта. И буду. И уж точно не вы мне помешаете, тупые чудовища, не способные отличить звук флейты от кваканья лягушки.

Синтийцы застыли, но вместо недоумения на их лицах читался страх, и Сола с трудом подавила мешавшее сейчас чувство превосходства: она ведь первый раз сама что-то делала в реальнейшем. И у неё получалось!

Осторожно потрогав гриф, проверив струны, Сола обернула скрипку мягкой тканью и уложила обратно в футляр. Потом деловито кивнула:

– А пока я хочу как следует подготовиться к выступлению. Так что мне пора идти. И ещё вот те двое – хочу, чтобы они были моими помощниками, – Сола кивнула в сторону бродяг.

Они испуганно косились на неё, но, как только охранники их отпустили, боязливо подошли, не веря в счастливое избавление.

– Я хочу, чтобы вы забыли про меня и про этих двоих, – кивнула Сола на прощание и, взяв бродяг за руки, как детей, вывела их за железные ворота, которые тут же с лязгом захлопнулись за ними, словно пасть зверя, упустившего добычу.

Флейтист сразу почувствовал, что она ушла – ещё до того, как услышал диминуэндо её шагов, которое потом долго звучало в воздухе глухим синкопированным ритмом отчаяния. Конечно, ему не нужна была проводница. Даже удивительно, как она могла терпеть его так долго. Девочка – бесполезный поводырь, девочка – уличная кошка, девочка – бездарная скрипачка. Вряд ли она сможет выжить в Синте. И в реальнейшем долго не выдержит.

Мастер Эо перевернулся на бок и, сам себе удивляясь, почувствовал внутри острую неприятную пустоту, похожую на неожиданно оборванную мелодию. Не мешало выпить вина.

На следующий день Непременный Консул впервые никого не принимал в Доме Управления. Говорили, что он заболел. Но жители Синта не поверили, потому что Непременный Консул не может болеть. Это повторилось и на следующий день, и ещё один.

А потом Непременный Консул вышел на главную площадь Синта, сорвал маску и сказал, что он теперь верит в Защитника.

6.2.2 Hic sunt dracones44

Таэлир и Кора не успели даже переглянуться в ответ на требование Дитрикса, потому что откуда-то сверху раздался громкий треск, как будто несколько пустых ящиков из-под вина рухнули из рук нерасторопного трактирщика. Послышались какие-то голоса, но их нельзя было различить. Дитрикс, как охотничий пёс, мгновенно замер и злобно сверкнул глазами на Пойза и остальных, которые были готовы повскакивать со своих мест. Он медленно и бесшумно поднялся и с ловкостью циркача забрался по лестнице наверх. Через минуту он вернулся, осторожно прикрыв за собой люк.

– Птичники, – сообщил он, – они как-то выследили нас, окружили дом и теперь дают нам, кажется, пять минут, чтобы сдаться. Теперь уже четыре.

Кора, Таэлир и Пойз смотрели на бывшего короля, ожидая распоряжений. Но он не спеша спустился с лестницы и задумчиво огляделся.

– Единственный минус подвала, который я упустил, – произнёс он, – это что из него нельзя уйти на крышу, к звёздам. Только под землю, если бы мы были кротами. Или червями.

– Прекрати, Дит! – заорал Пойз, забыв обо всякой осторожности. – Сейчас эти птичники засунут нас в мешки и отвезут на птичий двор, а ты тут разглагольствуешь! Что будем делать?

Дитрикс театрально откинул свои тёмные волосы и холодно ответил:

– Давайте за те две минуты, что у нас остались, выясним, кому стоит опасаться птичников больше всего. Этот человек нас всех и спасёт.

Не выдержав, Пойз вскочил, опрокинув ящик, который с тихим всплеском упал в воду.

– Давай без этого обойдёмся, у нас нет времени! – закричал он.

Дитрикс Первый окинул приятеля презрительным взглядом:

– И с кем я вынужден работать, – вздохнул он, – никакого любопытства. Никакого эстетического чувства. Увы, когда речь заходит о спасении собственной шкуры, все забывают об искусстве.

Таэлир и Кора молча наблюдали за перепалкой артистов. Принц не очень опасался птичников, но для Коры и, видимо, этих двух бродяг встреча с Королевскими Птицеловами не предвещала ничего хорошего. Таэлир почувствовал, как сердце его сжимается от неотвратимости и собственного бессилия: сколько бы он ни смеялся над птичниками, но справиться ни с одним из них он не сможет.

Наверху послышался страшный грохот: наверное, выломали дверь.

– И правда, времени нет, – с сожалением заметил Дитрикс, – поэтому, друзья мои, все срочно представляем, почему мы должны выбраться отсюда и оставить птичников в дураках. Тебе, Пойз, как всегда, нет равных в деле спасения собственного бренного тела, так что не нужно объяснять.

– Это инструмент искусства! Умру я – умрёт целый мир! – в негодовании воскликнул Пойз.

Дитрикс отмахнулся и уставился на Таэлира и Кору.

– А вы, ребятки, – произнёс он, смотря в упор своими яркими, как будто нарисованными глазами, – давайте-ка представьте то, что важнее всего для вас.

Внезапно Таэлир почувствовал, как стены подвала расплываются, сливаясь с ночной темнотой. Голова закружилась, во рту пересохло, и принц ощутил, как падает в какую-то нору – вокруг запахло землёй и сыростью. Так и не долетев до дна, Таэлир открыл глаза и с удивлением обнаружил, что сидит там же, на деревянном ящике.

Дитрикс тряс его за плечи, приговаривая:

– Э… да ты, я смотрю, тут в первый раз. Но у нас нет времени на сентиментальные штуки. Давай соображай скорее, вспоминай, о чём ты думал до падения.

Принц думал о Коре. О том, что птичники сделают с ней, когда поймают.

Он с беспокойством оглянулся и увидел, что поэтесса пропала.

– Кора! Кора ты где? – закричал он, падая с ящика в воду на полу подвала.

Кто-то бесцеремонно вытащил его за шкирку, а потом всё стихло и потемнело, и принцу стало казаться, что он слышит только стук собственного сердца, как-то даже со стороны, как будто его вынули из груди и бросили в жестяное ведро, где оно продолжало судорожно сокращаться, неаккуратно расписывая стенки кровью и производя этот глухой звук: тум, тум, тум…

– Эй, очнись! – теперь кто-то нещадно тряс Таэлира за плечи, и он действительно очнулся, чтобы возмущённо вырваться.

Вокруг по-прежнему был подвал, но теперь стало гораздо светлее. По колено в воде рядом стояли Дитрикс и Пойз, а принц лежал на сваленных в кучу ящиках.

– Они ушли, – с довольным видом сообщил Пойз, вытирая мокрые руки о верхнюю часть штанов.

– А Кора? Где Кора? – спросил Таэлир.

Каждое слово, каждая мысль в голове становились огромными, вытесняя всё остальное.

Кора Лапис была здесь. А теперь её нет. Она исчезла. Наверняка с ней что-то случилось. Вода капает. Подвал.

Дитрикс, убедившись, что принц пришёл в себя, отпустил его и усмехнулся:

– Вот, что спасло нас, старина Пойз. Старая добрая романтическая любовь.

Пойз, занятый тем, что забрался на ящик и пытался вылить воду из своих дырявых сапог, только фыркнул.

Таэлир нахмурился и повторил:

– Где Кора?

Кора. Это важно. Надо найти Кору.

Дитрикс Первый явно был в хорошем настроении. Он театрально закатил глаза и сказал:

– Исчезла, как только мы переместились в реальнейшее. А значит, это была и не Кора вовсе. Поскольку чего нет в реальнейшем, того не существует.

Таэлир прислонился к стене. Слишком много загадок свалилось на него после побега из дворца. И слишком больно было тут же потерять любимую поэтессу, которую он так удачно нашёл.

Вода капает. Сырость. Туман, грязно-серый туман.

– Что за ерунду вы говорите? – устало произнёс он.

Дитрикс сложил руки на груди в такой непринуждённой позе, как будто он был на светском приёме для уличных артистов, а не в полузатопленном подвале, и сказал, серьёзно и зло смотря на принца:

– Советую тебе подбирать выражения в реальнейшем. А лучше вообще молчать первое время. Это тебе не дом папочки-шейлира.

Таэлир вспыхнул, но промолчал. Странная, неприятная сила как будто сжимала его – так, что даже вздохнуть было тяжело. Что-то не то происходило с воздухом и с миром вокруг.

Трудно дышать. Какой-то другой мир. Неправильный мир.

– Но за то, что ты своей нелепой привязанностью к первой встречной девчонке помог нам избавиться от птичников, я, так уж и быть, постараюсь объяснить тебе, что к чему.

Принц по-прежнему молчал, понимая, что здесь он не может сказать ничего, что будет принято во внимание. Поэтому он с трудом, но удержал своё раздражение и щемящее беспокойство за Кору.

Кора исчезла. Ужасно пахнет сыростью. Наверное, так пахнет в королевских склепах.

– Давайте уже выберемся из этого подвала! – прогремел Пойз, в сердцах отшвыривая сапог, который окончательно разорвался у него в руках.