История Смотрителя Маяка и одного мира

Капитану, казалось, было всё равно, что корабль рискует снова потерять ветер. Унимо уже стал видеть эти повадки охотников и игроков, которые переставали замечать окружающий мир, как только на горизонте появлялась очередная жертва.

«Ну что же, если ты хотел попросить у доброго капитана шлюпку и отпустить тебя с миром, сейчас самое время», – зло подумал Ум-Тенебри, вцепившись в штурвал так, что пальцы побелели.

– Ты ведь обманул нас, когда сказал, что хочешь путешествовать с нами? – вкрадчиво продолжал капитан.

– Нет, Мэй-капитан, я действительно хотел, чтобы вы взяли меня в плаванье, – проговорил Унимо, не отрывая взгляда от горизонта, который нужно было удерживать в определённом положении относительно нижнего рея.

– Это не одно и то же! – сердито фыркнул капитан. – Ты не хочешь плыть к горизонту.

Ум-Тенебри молча держал штурвал.

– Нет, – наконец сказал он. И, перехватив торжествующий взгляд капитана, добавил: – Но я понимаю, что значит хотеть плыть к горизонту.

Капитан с интересом посмотрел на рулевого и отвернулся к морю, подняв высокий ворот своего сюртука. Ветер немного усилился, и теперь натянутый до предела такелаж поскрипывал.

Когда Унимо наспех привёл в порядок свои мысли и курс корабля, его ждало новое потрясение: на ют поднялся слепой флейтист. С ним рядом шла девушка – но он шёл вполне уверенно и, казалось, не нуждался в сопровождающем.

– Мастер Эо! – приветствовал его капитан. – А у меня тут один матрос решил устроить бунт прямо за штурвалом.

Старик безошибочно развернулся к Унимо и уставился на него блестящими в свете луны белыми глазами. Девушка подошла ближе и что-то шепнула ему.

– Ааа, так этот матрос – известный любитель появляться там, где его не ждут. Впрочем, сейчас, насколько мне известно, его не ждут нигде.

Нимо попытался разглядеть лицо девушки, которая являлась, вероятно, глазами старика, но оно было надёжно скрыто под капюшоном.

– Так ты его знаешь? – удивлённо спросил капитан.

– Ну, в Тар-Кахоле он личность известная, – нехорошо усмехнулся старик. – Ещё бы, родной отец-шейлир отказался от него и лишил наследства – в надежде, видимо, что его сынок хоть так поумнеет.

Штурвал чуть дрогнул, но на этот раз фрегат не потерял управление и ветер так же ровно наполнял паруса.

Капитан с интересом посмотрел на Унимо, каменное лицо которого лучше всего подтверждало правдивость слов флейтиста.

– Мэй-капитан, пожалуйста, прошу вас дать мне шлюпку. Я уверен, что в будущем смогу отблагодарить вас сполна, – сказал Унимо.

– Одно сегодня стоит двух завтра, – с видом завзятого дельца заявил капитан.

– Но… у меня сейчас ничего нет, – продолжал Унимо этот бесполезный разговор.

Просперо только пожал плечами, а флейтист продемонстрировал очередную отвратительную усмешку, очевидно наслаждаясь спектаклем.

– Если хорошенько потрясти, то у каждого найдётся что-то, припрятанное за пазухой на чёрный день, – заметил старик.

«Компас, – подумал Унимо, – они хотят мой Компас». И неожиданно для себя почувствовал, что ему страшно не хочется расставаться с Компасом Защитника. Даже если это был бы самый обычный компас – ведь его подарил ему, Унимо, человек, который потерял самое важное. Откупиться этим подарком от капитана и флейтиста казалось почти предательством. С другой стороны, возможно, Гривел каким-то образом знал, что компас поможет Унимо в трудной ситуации. В любом случае ничего другого у него не было.

– Я могу отдать вам за шлюпку Компас Защитника, – сказал Унимо, не отрываясь от штурвала. Поэтому он не увидел, как блеснули глаза капитана, когда тот ответил:

– Кто верит в эти легенды! Обычный компас. В любом случае цена слишком мала – ведь на кону твоя мечта. А люди, бывает, жизни отдают за свои мечты

Тут Унимо забыл о страхе и разозлился, быстро взглянув в сторону капитана. Он вспомнил рассказ Тэлли о том, что произошло на «Люксии» семь лет назад и понял, что Форин был не так уж и неправ в том, как поступил с несговорчивым капитаном.

– Этот компас подарил мне человек, который потерял сына в море. Который с радостью отдал бы жизнь за то, чтобы иметь возможность спасти самого дорогого человека. Но у него не было такой возможности. Поэтому он решил, что для него самого Компас Защитника бесполезен. Поэтому он отдал его мне. И если вы, Мэй-капитан, считаете, что это неподходящая цена за маленькую шлюпку – то это ваше право.

Унимо не выпускал штурвала из рук: как раз в этот момент ветер стал заходить и всё его внимание поглотила ловля ветра осторожными, почти как при игре на каком-то замысловатом музыкальном инструменте, перемещениями спиц штурвала.

– Ты забываешься, матрос! – воскликнул капитан, когда Нимо успешно поймал ветер. – Я могу приказать просто отобрать у тебя компас, и это мне ничего не будет стоить!

Ум-Тенебри пожал плечами. Ему всё-таки удалось всерьёз вывести капитана из себя, раз тот нарушил такие красивые правила игры.

– Конечно, можете, Мэй-капитан, – сказал Унимо. «Но это ведь вам будет так ску-у-чно», – добавил он про себя.

Какое-то время на юте царило молчание. Помощники капитана, ставшие вдруг удивительно одинаковыми, притихли и стояли у борта, не произнося ни слова. Матрос, который должен был сменить Унимо на штурвале, поднялся было на ют, но, почуяв, что дело неладно, не спешил появляться перед носом капитана.

– Ладно, – сказал наконец Просперо, – я согласен, если к компасу ты добавишь кое-что ещё. Самую малость.

Нимо без особой надежды ждал, что скажет капитан, уверенный, что это будет что-нибудь невозможное. Краем глаза он увидел, как флейтист выжидающе уставился на капитана своими неподвижными глазами.

– Кого-нибудь дорогого из твоего прошлого, с приятным воспоминанием о ком ты готов расстаться, – продолжал капитан. – Самому человеку при этом ничего не будет. Просто у тебя не останется воспоминаний о нём. Как будто его никогда и не было в твоей жизни. Согласись, что часто даже хорошие воспоминания только мешают. Особенно они.

Ум-Тенебри слушал капитана, и в голове его невольно возникали образы отца, мамы, Майти, Тэлли и других – менее значимых, но всё равно дорогих ему людей. Он не представлял, каким образом капитан предлагает расплачиваться такой странной монетой – но это было неважно.

– Нет, – чуть слышно за скрипом натянутого такелажа сказал он.

– Что? – не поверил капитан. И тут как будто какое-то безумие охватило его: – Ты не согласен пожертвовать даже какой-то тенью? Ведь это всё только слова – ты должен уже понимать. Нельзя отнять то, чего нет. То, что тебе только кажется. Но тебе жаль даже этого, упрямый тщеславный мальчишка! Ведь я знаю, куда ты хочешь попасть, знаю! Только знай и ты, что у тебя ничего не выйдет. Если ты не можешь даже такой малости – Форин не станет с тобой разговаривать.

На глазах Нимо выступили слёзы. Он не мог ничего поделать с этим – хорошо, что Кинли, храбро решивший подняться с главной палубы в это осиное гнездо, успел подхватить штурвал, и матрос Ум-Тенебри стоял теперь, опустив руки, на гладких досках полуюта под горящим взглядом капитана и под изучающими взглядами всех остальных, как бабочка на булавке. И слёзы его видны были, несомненно, тоже всем. Он никогда не чувствовал ничего подобного: возможно, если бы он ходил в школу и весь класс ополчился против него, после очередной жестокой шутки товарищей он чувствовал бы себя так же. Но нет – его всегда окружали только те, кто смотрел на юного Ум-Тенебри по меньшей мере с приязнью.

– Ладно, – прошипел капитан, с ненавистью глядя в лицо Унимо, – предлагаю тебе последний вариант. Все вы, любители необычного, воспитанные в своих иллюзиях, избалованные привычностью хорошего, презрительно относитесь к реальности. Думаете, что важнее всего то, что происходит здесь, – тут он постучал себя по голове длинным узловатым пальцем. – Да, да, я сам люблю такие развлечения. Но море – море не даёт мне забывать, что реальность тоже любит шутить с людьми великолепные шутки. Чтобы не забывали о своём месте. Жалком месте на берегу – там, куда море выбрасывает дохлую рыбу и прочий мусор. Там вам самое место! Кстати, матрос Унимо, знаешь ли ты сказку про мальчика-дельфина, которую так любят слушать дети в Морской стороне?

Ум-Тенебри покачал головой, всё ещё сражаясь с душившими его слезами.

– Ну так послушай: говорят, что жил как-то в море мальчик-дельфин. Он резвился в тёплых морских водах, выныривал, подставляя ласковому солнцу свои гладкие бока, плавал в морских садах со своими друзьями. Но однажды он подплыл близко к берегу, в бухту, где играли рыбацкие дети. И так ему понравилось, как весело они играли на берегу и плескались солёной водой, что не находил он себе больше покоя, когда вернулся к своим родным в синее море. И отправился он к мудрому киту, и кит сказал: «Ты тоже можешь играть с ними и ходить по земле, но обратно в море тебе дороги уже не будет. Если они не примут тебя как своего, ты умрёшь». Мальчик-дельфин, конечно же, всё равно согласился. «И ещё, – предупредил кит, – поскольку ты рождён для моря, то каждый твой шаг на земле будет наполнен болью, словно ты ступаешь по острым камням». Но и на это мальчик-дельфин, по своей глупости и юности, не обратил внимания. Ну, дальше вроде как понятно: люди не приняли его, дети из бухты закидали камнями, он прыгнул с высокой скалы в море и утонул.

Унимо слушал, заворожённый этим небрежным рассказом. Возможно, капитан придумал эту сказку на ходу – или, вполне вероятно, она действительно существовала. Но предупреждение в ней содержалось прозрачное, как родниковая вода.

– Так вот, моё последнее предложение, матрос Унимо, – насмешливо продолжал Просперо, который, казалось, увлёкшись своим рассказом, постепенно успокоился. Во всяком случае, его ярость теперь была температуры воды в заливе Сольар ранней весной. – Я отдам тебе шлюпку с вёслами взамен Компаса Защитника и одной шутки, которую я позволю морю сыграть с тобой: отныне ты сможешь свободно ходить только по палубе корабля в море, а на земле каждый твой шаг будет причинять боль – как если бы ты ходил по битому стеклу. Возможно, со временем ты привыкнешь – возможно, и нет.

Улыбка капитана в этот момент была такая искренняя, что Унимо невольно содрогнулся.

– Я согласен, – поспешно сказал он.

– Что? – удивился капитан. – Ты хорошо меня расслышал, мальчик-дельфин?

– Я хорошо вас расслышал, Мэй-капитан, и я согласен.

Флейтист повернул голову в сторону говоривших и застыл, как ищейка, почуяв добычу. Услышав ответ Ум-Тенебри, он сложил губы в многозначной усмешке и покинул палубу – так, что его проводница еле успела за ним.

Капитан не разрешил никому из команды помогать Унимо, поэтому он потратил немало времени и стёр кожу на ладонях, отвязывая, передвигая и осторожно спуская тяжёлую шлюпку за борт, не имея в этом деле совершенно никакого опыта.

Когда Унимо уже был в лодке и с облегчением из последних сил оттолкнулся от борта «Люксии», капитан издевательски помахал ему компасом – а затем, широко размахнувшись, закинул его, кротко сверкнувшего латунным боком, в чёрные ночные волны.

По мере того, как «Люксия» отдалялась, Унимо понемногу погружался в то глухое оцепенение, которое часто следует за большой опасностью или тяжёлой работой. Ему хотелось только лечь на дно шлюпки и уснуть – чтобы проснуться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Он уже не был уверен, действительно ли хочет найти загадочный Исчезающий остров и Форина, о котором все говорят, но никто – ничего настоящего. В ужасе думал он, что за заклятие наложил на него злобный капитан – неужели и правда каждый шаг по земле для него теперь будет вызывать боль? В любом случае, чтобы проверить это, следовало сначала добраться до земли, а ничего похожего на горизонте не было. Собрав остатки своих сил, Нимо нашёл на небе Северную звезду, как его учил Гривел (и снова вспомнил о нём с благодарностью и с раскаянием – словно ещё раз увидел, как «Компас Защитника» исчезает в морских волнах), и, взяв вёсла, направил к ней шлюпку. И когда он уже совсем выбился из сил, то увидел на горизонте точку света: сначала она казалась отражением не самой яркой Северной звезды, а затем, по мере того, как шлюпка Унимо приближалась к ней, усилила своё тёплое сияние, и Ум-Тенебри увидел, что это свет маяка, высокая тёмная башня которого ясно выделялась на фоне предрассветного морского неба.

5.1.2 Barbarus hic ego sum, quia non intelligor ulli37

Король Оланзо сидел в своём секретном кабинете в Северной башне, где он не принимал посетителей. Обычных посетителей, которые ждали там, внизу, в королевской приёмной. Ждали и надеялись, не зная, сможет ли Сэйлори сегодня принять их.

Голова правителя Шестистороннего болела так, как будто её сдавливал раскалённый железный обруч: виски, лоб и темя при малейшем движении как будто вспыхивали чёрными искрами боли, а ни одно из средств, которые советовал ему придворный врач, не помогало. Король приказал занавесить окна тяжёлыми бархатными портьерами, поэтому, хотя был ещё день, на столе горела лампа.

Оланзо думал о государственных делах – так он называл для себя все мысли, которые беспокоили или тяготили его. «Думать о делах Королевства» было чем-то вроде ежедневной повинности, которую он исполнял не с большим прилежанием, чем в детстве учился у профессоров Тар-Кахольского университета, которые им со старшими братьями заменяли школьных учителей. От Оланзо, младшего, никогда и не требовали многого: все знали, что ему вряд ли доведётся занять высокий пост на королевской службе, а чтобы сделать карьеру офицера, не нужно было ничего, кроме фамилии.

Воспоминания о детстве, тягучие, как чёрный горный мёд, но далеко не такие сладкие, мешались с ощущением недовольства тем, что происходит в Королевстве. Оланзо не мог точно определить, в чём причина этой тревоги, но всё чаще и чаще стал замечать у себя мысли о том, что власть, так неожиданно полученная, так же легко может и покинуть его руки. И предотвратить это никак нельзя: можно собрать огромную армию, построить крепости, но как сдержать то, что разрушается изнутри? «Книга правителя стороны Штормов» не давала ответа на этот вопрос: для мифического Правителя такая ситуация была невозможной.

Явился Малум. Об этом сообщил слуга, которому Оланзо велел пригласить начальника Королевских Птицеловов и принести вина. Когда капитан вошёл, он, несмотря на то, что в кабинете никого, кроме них, не было, поклонился королю со всей серьёзностью следования придворному этикету – так, как простой офицер, хоть и личной королевской службы, должен кланяться своему правителю. Хотя ведь ещё совсем недавно младший лейтенант Оланзо Озо, поступивший на службу в ведомство Королевских Птицеловов, был одним из многих младших офицеров, подчинённых Малуму. Оланзо удивлялся этой манере капитана держаться естественно в любых обстоятельствах и ценил ту дружескую почтительность, с которой он относился к своему бывшему подчинённому. Не то что это молчаливое трусливое неодобрение Первого советника и подобострастие или дерзость всех остальных. Люди словно разучились вести себя достойно и знать своё место с тех пор, как он стал королём: как будто понимают, что младший сын погибшего короля сам не на своём месте.

– Приветствую тебя, Малум, – как можно более тепло произнёс Оланзо и поднялся навстречу своему посетителю.

Указав тому на кресло рядом со своим, король внезапно подошёл к окну и резко отодвинул в сторону портьеру, закрывавшую почти всю стену – солнечный свет ворвался в кабинет, ослепив обоих.

– Что-то не так, Мэйлори? – щурясь, вежливо поинтересовался Малум.

– Что-то не так… – эхом отозвался король, возвращаясь на своё место.

Только после этого капитан Птицеловов тоже утроился в кресле, деликатно отводя свой слишком цепкий взгляд от лица Оланзо.

– Что-то не так со мной, кажется, – продолжил король, но тут в кабинет постучал слуга и, услышав разрешение, вошёл с серебряным подносом с вином, сыром и фруктами.

Пока слуга неслышно расставлял бокалы и блюда, король и его посетитель молчали, а когда снова остались одни, Оланзо сказал:

– Друг Малум, у тебя никогда не возникало ощущения, как будто мы знаем совсем не всё, что происходит в Королевстве? Нет-нет, – махнул рукой король, заметив, что капитан собирается возражать, – я уверен, что всё, что возможно знать, я знаю – и во многом благодаря тебе. Я имею в виду то, что невозможно узнать… обычными способами.

Малум слушал внимательно и почтительно – но по его лицу было ясно, что он считает, что правитель просто переутомился.

– Ну взять хоть тот случай с твоим несчастным лейтенантом – не могла ведь эта девчонка, действительно, с ним справиться?

На это начальник Птицеловов поморщился и сказал:

– Если Мэйлори позволит, я мог бы высказать своё мнение: я думаю, что этот лейтенант совершил какую-то ошибку, а теперь дурачит нас. Но, конечно, это лишь моё предположение – и мне не хотелось бы признавать, что кто-то из моих людей не справился со своей задачей.

– То есть ты считаешь, что любому происшествию можно найти разумное объяснение? – уточнил Оланзо.

– Конечно, – кивнул Малум. – Если не сейчас, то в будущем. Даже умники из Университета так считают. К тому же я склонен видеть причину много в самом человеке – точнее, в его слабостях и пороках.

Король с улыбкой откинулся на спинку кресла:

– Удивительно, насколько ты, дорогой Малум, подходишь для своей должности.

Капитан птичников слегка улыбнулся этой похвале и отпил вина, разлитого слугой в высокие бокалы из тончайшего горного хрусталя.

– Кстати, как дела с розыском той поэтессы? – спросил Оланзо.

Малум едва заметно нахмурился.

– У неё, видимо, немало друзей в городе и за его пределами – моих людей направили по ложному следу. Пришлось даже проникнуть на один отплывающий фрегат: была информация, что она там. В городе вроде бы тоже был один след – но он неожиданно оборвался. Впору поверить в вашу, Мэйлори, магическую теорию.

Оланзо улыбнулся:

– Нет-нет, пожалуйста, только не ты. Ведь как раз для того, чтобы получить советы от здравомыслящего человека, я и позвал тебя. Так что прошу выслушать меня, мои опасения, и выбрать способы действия на свой вкус – в этом я доверяю тебе.

Птицелов кивнул, но не смог удержаться, чтобы не спросить:

– А как же ваш Первый советник, Мэйлори?

Оланзо прикрыл глаза, как человек очень уставший, и тихо произнёс:

– Он – одно из моих опасений. Но тебе пока не стоит с ним ссориться.

Малум снова кивнул. Ему понравилось это слово «пока» – такое многообещающее. Наблюдая придворные интриги уже давно, Птицелов понимал, что Первый советник справится с собственным устранением лучше всех Птицеловов вместе взятых – такой уж тип людей. Учёный сноб, возомнивший себя способным изменить мир, калека, ковыляющий на костылях своих книжных принципов.

– Так вот, раз уж мы заговорили о бедняге Голари, то меня больше беспокоят те умники из Университета. Мне кажется, они обманывают меня – так, что я не могу этого понять, поскольку они прикрываются этими устаревшими правилами. Они имеют огромное влияние на Совет – а без этого сборища сумасшедших я не могу и шага ступить, как ты знаешь. Но игнорировать их я тоже не могу: приходится сражаться их оружием. Но у меня, как ты понимаешь, здесь очень мало шансов.

Король замолчал. Малум тоже ничего не говорил, разглядывая свой бокал. Но король знал, что все его слова, даже самые неопределённые, упадут на плодотворную почву.

– Ну, тут я понимаю, что даже тебе не под силу что-то сделать – но пока это не самое важное. Есть враги и вполне нам по зубам. Мне не нравится, что горожане ведут себя так распущенно в столице: эти клубы по интересам, изучение книг и законов, песенки про короля, Стена Правды, наконец. Получается, что если дать им свободу и более или менее сносную жизнь – то вот, одни претензии и никакого уважения. Попробовал бы кто-нибудь из синтийцев сочинить куплеты про своего правителя – думаю, этого смельчака не нашли бы потом даже собственные родственники. Разумеется, я не говорю, что это правильно, – тут же добавил король. – Да, и кстати, про синтийцев: мне кажется, что они собираются напасть на нас.

– Напасть, Мэйлори? – удивлённо спросил Малум. «Если бы это было так, я давно бы уже предупредил вас об этом», – правильно понял его король.

– Ну, или соберутся в будущем, – сказал Оланзо. – В любом случае нам лучше к этому подготовиться. Подготовить людей.

Малум медленно и неуверенно кивнул.

– Даже в столице достаточно синтийцев, чтобы можно было тихо и постепенно показать горожанам, что не стоит так доверчиво относиться к людям из другого государства. С другими представлениями.

Малум кивнул уже более уверенно.

– Ещё меня беспокоят служители Защитника – но об этом мы уже говорили. Надеюсь, когда мы получим более полную информацию, то поймём, что с ними делать, – продолжал свои рассуждения вслух король. – Хотя тут тоже мы связаны Конкордатом, Окло-Ко его забери, не могу ведь я просто объявить его недействительным. Так что нужно будет найти их слабое место.

Капитан птичников кивнул.

– У нас в столице меня беспокоит врачеватель Грави Эгрото.

Малум кивнул и произнёс:

– Да, я тоже к нему присматриваюсь.

– И его Дом Радости не мешало бы проверить. Под благовидным предлогом, разумеется.

Капитан птичников в очередной раз кивнул.

Оланзо отпил вина и прикрыл глаза: высказав свои страхи, он почувствовал себя в безопасности, и за это чувство, пусть и краткое, он всегда был безмерно благодарен начальнику Королевских Птицеловов.

Поэтому, когда в кабинет вошёл офицер охраны королевского дворца и, переминаясь с ноги на ногу, сообщил, что Сэйлорис Таэлир опять сбежал, Оланзо только пожал плечами. В ответ на невысказанный вопрос Малума король сказал, едва офицер исчез за дверью:

– Нечего тратить на него людей, есть дела и поважнее.

Первый советник Голари Претос обладал замечательной внешностью: он мог легко затеряться в толпе. Покончив с государственными делами, он вышел из ратуши через чёрный ход на площадь Всех Дорог и отправился прогуляться по вечернему Тар-Кахолу. Дома, в его родовом шейлирском особняке, его ждали только старый слуга и кот. Оба, впрочем, прекрасно могли обойтись и без внимания второго лица государства.

Голари надел шляпу с широкими чёрными полями: во-первых, чтобы не выделяться среди тар-кахольских модников, наполняющих улицы города по вечерам, во-вторых, чтобы скрываться в её тени от яркого света фонарей.

Недолгая служба Первым советником уже приучила его к той форме осторожности, которая так легко переходила в мнительность и манию преследования: гораздо чаще, чем нужно, Голари оборачивался или пропускал вперёд прохожего, если ему вдруг начинало казаться, что тот следит за ним. В такие моменты он невольно проникался сочувствием к королю, которому приходилось жить так всё время.

Голари любил размышлять на ходу: несмотря на беспокойство, ему почти всегда удавалось погружаться в свои размышления, настраивая их в ритме шагов. Вывески, витрины магазинов, лица, экипажи – всё проносилось мимо мягким размытым фоном, а мысли скользили легко и непринуждённо, как огромные рыбы в прозрачной воде. Именно во время прогулок Голари приходили самые свежие идеи по теории языкознания, по структуре статей и книг. Он надеялся, что и государственные дела окажутся не сложнее. Стоило только представить всё это в качестве научной задачи: правильно ввести константы и переменные, правильно поставить вопросы, выделить тезисы – и вот оно, готовое решение. Но за то немногое время, которое Голари провёл в Королевском дворце, он уже знал, что стройные теории могут разрушиться от одного только плохого настроения или глупости правителя – и его это безмерно раздражало, как любая несообразность.

Первый советник прошёл мимо центрального храма Защитника, лаконичные и в то же время величественные стены и башни которого всегда нравились ему своей сдержанной, упорядоченной красотой. Да и к самим служителям Защитника он испытывал глубокое уважение – и с тревогой думал о том, что король в приступе своей мнительности может сделать их жизнь в Шестистороннем невыносимой.

Выйдя на шумную улицу Весенних Ветров, Голари направился в сторону площади Рыцарей Защитника и шёл уже без разбора по запутанным переулкам и коварным неприметным, но длинным улицам, которые могли привести ничего не подозревающего прохожего прямиком в Тёмный город. Но Голари хорошо знал этот район, неподалёку от холма с шейлирскими особняками, где стоял и его собственный пустующий большую часть времени дом.

Пробродив по улицам около двух часов, Голари почувствовал, что совсем не прочь выпить чашку кофе, и стал присматриваться к многочисленным кофейням и булочным, которые каждый дигет, казалось, меняли свои вывески – в зависимости от настроения горожан. Первый советник уже заметил несколько «Поэтиксов» и один «Приют Поэтессы» – видимо, в связи с последними безумным решением короля объявить в розыск всеобщую любимицу Кору Лапис. Но выбор его остановился на менее подверженной современным веяниям старой доброй «Кофейной соне». Мягко звякнул колокольчик над головой – и вот Первый советник уже оказался в море ароматов кофе, апельсиновой цедры, корицы и миндаля. Каждый раз здесь пахло по-своему, и хотя это было связано исключительно с тем, какие напитки заказали искушённые посетители в этот вечер, но всё равно придавало заведению очарование новизны. Голари слышал, что бывают такие люди, которые ощущают запахи так, как другие видят записанные на бумаге буквы, ноты или цвета – и они, несомненно, в «Кофейной соне» могли бы черпать бесконечное вдохновение.