История Смотрителя Маяка и одного мира

Тут Унимо резко шагнул вперёд, как будто его кто-то подтолкнул, и оказался прямо перед глазами зазывалы.

– Желание… у меня есть желание, – произнёс он, задирая голову.

Моряк смотрел на него сверху вниз во всех возможных смыслах – изучал, как какое-нибудь насекомое, и вся эта сценка немало забавляла портовую толпу. Наконец зазывала скривил рот в приветственной усмешке и произнёс:

– Это прекрасно, молодой тар! Или, может быть, лори? – вкрадчиво переспросил он, на что Унимо слишком поспешно замотал головой. – В любом случае там, – мужчина указал рукой за спину, – это не будет иметь никакого значения. Ещё одна формальность: есть ли у вас родственники, которые могли бы предъявить претензии относительно вашей судьбы?

Нимо снова помотал головой, чувствуя, что начинать что бы то ни было с обмана – всегда плохой знак. А тем более думать о чём-то, как о дурном знаке, но ничего не мог с собой поделать.

– Отлично, тогда заполните это, – сказал моряк, протянув Унимо смятый лист бумаги, а затем принял даже какой-то торжественный вид и произнёс: – И, наконец, последняя формальность. Пока вы ещё на берегу. Кстати, скажите, молодой тар – как ваше имя?

Ум-Тенебри хотел придумать себе другое имя (и даже какое-то придумал), но под взглядом этого человека смог произнести только своё настоящее имя.

– Тар Унимо, так вот, я хочу узнать у вас, пока вы ещё пребываете на берегу душой и телом: является ли ваше желание путешествовать с нами свободным и искренним?

Почти без дрожи в голосе Нимо ответил: «Да», – и услышал над собой приветственное:

– В таком случае добро пожаловать на борт!

Моряк, который представился как «боцман Дажден», сам повёл Унимо на корабль, словно только его одного и ждал, выходя на берег и выкрикивая свои призывные речи. Он шёл так быстро, что Нимо с трудом поспевал за ним. А уж когда боцман ловко сбежал на палубу, то смог даже остановиться и полюбоваться, как новоприобретённый матрос неловко спускается по длинному и почти отвесному трапу.

– Итак, матрос Унимо, – начал Дажден, скрестив руки на своей широкой груди и уставившись на новичка, – теперь вы – часть нашей команды. Это большая честь для каждого, и я надеюсь, что вы будете ей соответствовать.

Произнося эти напыщенные слова, он не переставал наблюдать за Унимо, который стоял среди снующих по своим делам моряков и старался только не поддаваться панике.

– Да, Мэй-боцман, – сказал он.

– Вот и отлично, – кивнул Дажден и вдруг, резким движением выбросив вперёд руку, ухватил за плечо пробегающего мимо мальчишку, как лягушка – пролетающего мимо комара.

– Куда это ты так спешишь, юнга Кинли?

На вид ему было столько же лет, сколько и Нимо. С недовольным видом пробурчав что-то вроде «никуда», мальчишка поглядывал то на боцмана, то на своего сверстника.

– Вот и отлично: значит, ты сможешь показать нашему новому матросу, как тут всё устроено, и рассказать обо всём, о чём ему надлежит знать – так, как если бы от этого зависела и твоя жизнь тоже.

Кинли кивнул на это странное распоряжение, и боцман Дажден стремительно исчез – Унимо даже не успел понять, в каком направлении, поэтому стал вертеть головой. В этот же момент он вдруг понял, что стоит теперь не на твёрдом берегу, а на нескольких слоях дерева, под которыми – живая подвижная глубина.

– Не суетись и не верти головой понапрасну – а то быстрее потонешь, вот тебе первое правило, – со вздохом сказал Кинли, и Нимо посмотрел на своего инструктора.

Он был небольшого роста, но шире в плечах, чем Унимо. Его лицо, руки и босые ноги покрывал неровный загар, светлые волосы были такими, как будто их не один раз вымачивали в солёной воде, а потом выставляли сушиться на солнце.

– Долго ещё будешь пялиться на меня? – недовольно спросил Кинли. – Скажи лучше, как твоё имя, несчастный?

– Унимо, и я не несчастный, – сказал Ум-Тенебри.

– Угу, ну да. Наверное, прямиком из столицы? – продолжал выспрашивать мальчишка.

– Какая разница? – нахмурившись, произнёс Унимо. Такая бесцеремонность со стороны сверстника начинала раздражать его.

– Конечно, никакой, – усмехнулся Кинли. – Ну хорошо, давай я тебе тут расскажу и покажу, что пригодится первое время, а ты спрашивай, если что.

Унимо с готовностью кивнул, и они отправились в путешествие по всему кораблю: от юта до бака, от марсовой площадки до трюма с матросскими гамаками.

Несмотря на несколько презрительный взгляд, юнга выполнял поручение боцмана добросовестно и рассказывал обо всём, что они видели на пути – так, что у Нимо почти сразу же разболелась голова от множества новых слов. Удивляясь себе, он не испытывал страха, когда проводник потащил его на мачту: погода была ясная и солнечная, корабль почти не качался на волнах, и Ум-Тенебри забрался по вантам на марсовую грот-мачты довольно быстро. Конечно, он не мог делать это так же ловко, как Кинли, и чрезмерно аккуратно соблюдал сообщённый ему на ходу принцип «трёх точек опоры», обеспечивающий не быстрое, но безопасное перемещение, а, забравшись по путенс-вантам, излишне крепко вцепился в борт деревянной марсовой площадки, но всё равно, для первого раза это было неплохо. Даже язвительный Кинли бросил только что-то вроде: «Выше, до брам-рея, забираться не будем – хватит с тебя на первый раз».

Унимо молча выслушивал объяснения юнги, изредка задавая вопросы. Он старался всё запомнить, хотя и надеялся, что эти знания не пригодятся ему больше десяти дней. Ему было неуютно постоянно ощущать вокруг себя людей, многие из которых уже рассматривали новичка c выражениями лиц в вариациях от презрительного до снисходительно-понимающего. Слушая про морские премудрости, Унимо успевал отмечать, что да, все те, кто был на корабле у Просперо Костина, имели как будто какую-то общую тайну, общий повод для беспокойства – и скрывали его в трюмах своих привычных к невозмутимым усмешкам физиономий.

– Ну вот и всё, – сказал Кинли, когда они с Нимо остановились на главной палубе, у борта, обращённого к морю, – теперь ты всё знаешь.

И широко улыбнулся в ответ на полный сомнения взгляд новичка. Спохватившись, Унимо всё же сказал:

– Спасибо.

Юнга снова улыбнулся.

– Да не за что. Осталось только показать, где ты будешь спать, – сказал Кинли и, оглядевшись, добавил: – Только мне сейчас нужно ненадолго отлучиться. А ты посиди пока здесь, чтобы не путаться под ногами, хорошо? – с этими словами он указал на широкий деревянный планширь рядом с огромным, больше человеческой головы, просмолённым юферсом.

Унимо кивнул и, ухватившись за вант-путенс, послушно забрался на планширь.

Когда Кинли скрылся в неизвестном направлении, Унимо, прислонившись щекой к нагретому дереву, стал разглядывать людей на палубе и думать, что всё начиналось не так уж плохо. По крайней мере, слова Силура о том, что в матросы берут кого попало, оправдывались. Вряд ли с ним стали бы возиться, показывать корабль, если бы собирались оставить на берегу. О том, что он будет делать спустя десять дней в море, Унимо старался не думать…

– Так-так, надеюсь, это не ты – наш новый матрос? – от этого голоса, прозвучавшего где-то над ухом, Унимо вздрогнул и резко обернулся, ударившись головой о вант-путенс.

С полуюта по трапу спускался моряк невысокого роста, с неприметным лицом, длинными и узкими, как линия горизонта, губами, придававшими ему неприятный вид, и цепким взглядом зелёно-синих глаз. На его плечи был небрежно наброшен чёрный сюртук с отрезанными пуговицами, а белая рубашка с кружевами – местами, впрочем, оторванными – была застёгнута на все петли, несмотря на тёплую погоду и пригревающее дневное солнце.

Нимо молча смотрел на него, чувствуя, как во рту мгновенно пересохло. Он попытался найти взглядом Кинли, но мальчишки нигде не было.

– Изволь отвечать, когда к тебе обращается капитан, – с улыбкой произнёс Просперо. Его улыбка стала ещё шире, когда он заметил мелькнувший в глазах Унимо ужас.

Ум-Тенебри неловко сполз с планширя и стоял теперь на палубе рядом с капитаном.

– Меня… меня наняли сегодня, Мэй-капитан, – сказал он. – Меня зовут Унимо.

– Значит, всё-таки ты наш последний матрос, – задумчиво произнёс Костин, смотря вдаль, в сторону моря. И вдруг он уставился прямо на Нимо и резко проговорил:

– И ты думаешь, что правила на тебя не распространяются, да?! Что ты можешь сидеть на планшире на виду у всей команды, как бывалый моряк?

– Нет, Мэй-капитан… я… я не знал… мне сказали сесть здесь и подождать, – пробормотал Нимо, начиная понимать, почему Кинли так быстро исчез.

– Кто же тебе сказал? – притворно спокойно спросил капитан.

Унимо молчал. Он понял, что не станет говорить про Кинли, и удивлялся про себя, почему. «Потому что я – не Кинли», – гордо подумал Нимо. Капитан тем временем всё больше хмурился.

– Я… я не запомнил, Мэй-капитан, – сказал Ум-Тенебри, опустив голову и рассматривая гладкие и светлые от частого мытья деревянные доски палубы.

– Так-так, – голос капитана теперь не оставлял ни малейшего сомнения в том, что Просперо в бешенстве. В голове Унимо возникли все те истории, которые он слышал о безумном капитане, и он ощутил неприятное прикосновение страха – как будто за шиворот кто-то вылил что-то холодное и липкое. – А если бы тебе сказали прыгнуть за борт, ты бы прыгнул?

В детстве Нимо не раз слышал разные варианты похожего предложения – призванного, вероятно, отучить детей от бездумного послушания взрослым, которые часто делают куда больше глупостей.

– Нет, Мэй-капитан, – сказал он, для убедительности покачав головой.

– А вот и не так! – торжествующе воскликнул капитан. – Если это тебе скажу я, то ты прыгнешь.

Сценка на палубе сразу же привлекла внимание проходящих мимо или работающих поблизости моряков. Они не решались открыто глазеть на несчастного матроса и капитана, но у многих вдруг нашлись дела на главной палубе, и Унимо чувствовал их бросаемые вскользь взгляды, полные неожиданного злорадства. Краем глаза он с удивлением заметил девушку, которая быстро пересекла палубу, не поднимая головы с длинными волосами, но не был уверен – не привиделась ли она ему.

Нимо не знал, что отвечать, поэтому просто стоял и ждал, не решаясь взглянуть в лицо капитана.

– Сообщаю тебе, матрос Унимо, – сухо начал Просперо, – что на «Люксии» запрещено сидеть на планшире, даже когда корабль стоит в порту, что бывает, к счастью, редко. Это ясно?

– Да, Мэй-капитан, – с готовностью ответил Унимо. Появилась надежда, что всё это закончится обычной для всякого рода начальников театральной демонстрацией своей власти, а их подчинёнными – трепета и послушания.

– Хорошо, тогда залезай на планширь и прыгай за борт, – спокойно продолжил Просперо, – поскольку ещё одно правило состоит в том, что слово капитана здесь – закон. И если тебе это не нравится, то пока ещё есть трап с другого борта.

Тут Унимо посмотрел на капитана, и внезапно его лицо показалось похожим на лицо Скрима в ту ночь, когда он принёс письмо от отца. Это сходство явилось настолько неожиданным, что Ум-Тенебри застыл, с безотчётной наглостью рассматривая Просперо Костина.

Было очевидно, что капитан испытывает его, проверяет на что-то. Но как правильно вести себя с этим великолепно владеющим собой безумцем – было совсем не ясно. Может, он проверяет, настолько ли глуп или труслив Унимо, чтобы прыгать в воду – или, действительно, слепое подчинение сумасбродному капитану было условием существования на этом корабле. Но если он так и будет стоять молча и хлопать глазами, то его наверняка вышвырнут с «Люксии» – а допустить этого Ум-Тенебри не мог.

Безнадёжно было пытаться собрать метущиеся от страха мысли и принять правильное решение – следовало делать что-то, и Унимо подумал, что лучше всего сделать что-то неожиданное для самого себя. Поэтому он улыбнулся через силу, неожиданно ловко забрался на планширь, посмотрел на капитана сверху вниз и сказал:

– Как скажете, Мэй-капитан. Да я и сам хотел искупаться.

Несмотря на то, что солнце припекало, вода, конечно, оказалась очень холодной – как и должна была быть ранней весной. Унимо не мог считать себя первоклассным пловцом, но держался на воде он достаточно уверенно: его отец, в отличие от многих других шейлиров, которые считали плавание бесполезным умением, каждое лето возил своего сына на разные озёра и реки Центральной стороны, где они оба проводили немало времени в прохладной воде. Поэтому, оказавшись в море, Унимо быстро вынырнул, покрутил головой в поисках ближайшего берега, в несколько сильных гребков добрался до пристани и выбрался, уцепившись за большое ржавое кольцо для швартовки. На воздухе стало совсем холодно, но он старался не стучать зубами, приближаясь к трапу «Люксии», откуда на него уже глазели десятки лиц. Зеваки на берегу тоже не остались равнодушными к такому зрелищу. Вид у него был весьма жалкий: он шёл, оставляя мокрые следы на камнях пристани, волосы закрывали лоб и липли к лицу. Приняв как можно более невозмутимое выражение лица, он зашёл по трапу на борт «Люксии», тут же встретившись с ухмыляющимся капитаном.

– Рановато ещё для купания, – произнёс тот и, оглянувшись и увидев замершего Кинли, распорядился: – Покажи ему, где взять сухую одежду, напои горячим чаем и смотри, чтобы он не заболел: матросы с воспалением лёгких мне не нужны.

Кинли кивнул, стараясь не встречаться взглядом с Унимо. Так они вдвоём спустились в трюм, где Ум-Тенебри поразился тесноте, количеству гамаков, которые были развешаны так плотно, что, казалось, если матросы займут все, то они просто не поместятся, темноте и запаху множества людей, живущих в тесном помещении.

Юнга исчез где-то в тёмном углу и вернулся с ворохом одежды.

– На вот, переоденься, – буркнул он, протягивая одежду Унимо. Если он и был рад, что его шутка так блестяще удалась, то не подавал виду.

Ум-Тенебри переоделся в широкие штаны и тёплую куртку на пуговицах – поношенную, но чистую, – а свою одежду, по указанию Кинли, развесил под баком, где лежали старые швартовые и серые стопки запасной парусины.

Потом юнга повёл своего подопечного в тёмное помещение в другой стороне трюма, где оказались длинные столы и скамейки, а за небольшой перегородкой – множественные приспособления для приготовления пищи. Сидевшие за одним из столов матросы мрачно посмотрели на мальчишек. Не обращая на них внимания, Кинли велел Нимо сесть за стол, а сам ушёл и скоро вернулся с двумя чашками чая и металлической тарелкой с сухарями из белого хлеба. Поставив одну чашку перед Унимо, он порылся в карманах и вытащил какой-то маленький свёрток.

– На вот. Это мёд из Лесной стороны. Он твёрдый, как камень, но его можно бросить в чай. Здорово помогает от простуды, – сказал Кинли, протягивая мёд Ум-Тенебри.

Нимо с удивлением взглянул на юнгу и поблагодарил, думая, что этот шутник-юнга, скорее всего, действительно не притворяется, и он сумел найти на корабле первого приятеля.

В тот же день вечером Унимо уже участвовал, вместе с другими матросами своей вахты, в отплытии из Мор-Кахола. Видел, как отдают швартовые, и бежал вместе со всеми брасопить реи и раздавать горденя. Когда фрегат наконец расправил свои крылья-паруса и, поймав попутный ветер, всё удалялся от берега, Унимо смог даже полюбоваться вечерним ясным горизонтом с одной стороны и далёкими теперь трепетными огоньками мор-кахольских домов, которые постепенно растворялись в серебристой взвеси морского вечера.

Про эпизод с купанием ни Кинли, ни кто-либо другой на корабле не вспоминал, но Унимо с ужасом думал, что капитан теперь точно запомнил его – и старался не попадаться ему на глаза лишний раз. В остальном жизнь на фрегате оказалась не такой ужасной, как себе представлял Ум-Тенебри: бытовые неудобства и вечная тошнота скрадывались надеждами на краткость путешествия, а также перебивались постоянными мучительными мыслями о том, что делать через десять дней.

Дня через три Унимо окончательно привык к морскому распорядку и понял, как моряки могут проводить так долгие месяцы: на то, чтобы думать посторонние мысли, совсем не оставалось времени. В этом смысле жизнь на корабле напоминала мыслительные упражнения мудрецов Синтийской Республики, о которых Нимо читал в библиотеке своего отца. Смена вахт, мелькание человеческих лиц, постоянное недосыпание и усталость, море, с видимым равнодушием катящее свои волны, разрезаемые прихотью горстки людей на борту корабля, постоянно изменчивый ветер – всё это неизбежно настраивало на принятие мира как он есть. Людям деятельным и не склонным полагаться на судьбу это могло бы показаться тягостным, но имело, определённо, своё очарование. Вместе с тем фрегат был неплохой метафорой жизни в обществе: человек перемещается по коварным, но прекрасным, особенно на горизонте, волнам мира, имея определённую, так или иначе принимаемую всеми цель, которая определяет курс корабля и, как правило, озвучивается признаваемым всеми капитаном. А ещё каждый член команды – от первого помощника до матроса – имеет свою собственную цель, которая может быть абсолютно какой угодно – до тех пор, пока она не мешает ему выполнять свою роль в слаженном механизме парусника.

К слову о целях и капитане: в один из дней своего плавания Унимо услышал рассказ, – являющийся, видимо, местной легендой, – о том, как после посещения одного из дальних морских королевств, в котором все вопросы обсуждают на собрании делегатов жителей и, говорят, прекрасно обходятся без правителей, на борту начал назревать бунт. Точнее, до открытого противостояния не дошло, но офицеры и некоторые из матросов кидали намёки и двусмысленные замечания и смотрели на капитана так, как будто впервые его видели. Капитан Просперо тогда, как только они вышли в море, заявил своей команде, что по приглашению присутствовал на собраниях жителей королевства и нашёл превосходным их способ управления, поэтому предлагает всем немедленно перенять его. Надо ли говорить, что команда была немало удивлена таким предложением, но перечить капитану никто не стал. Все хоть немного значимые решения предлагалось обсуждать на общем собрании моряков, все различия упразднялись, и капитан первый демонстративно переселился в трюм, к большому неудовольствию матросов. Хотя на первом же собрании приняли единогласное решение о том, что капитан, его помощники и боцман, как самые опытные в морском деле, ради общего блага обязаны управлять кораблём – но курс и решения по другим важным вопросам будут определять все вместе после обсуждения. В итоге, когда разыгралась сильная буря и нужно было выбрать такой курс, чтобы спастись, моряки перессорились и чуть было не поубивали друг друга раньше, чем это сделает шторм. После этого случая на общем собрании было единогласно решено передать всю власть капитану – и всё стало как прежде.

«Он надул нас, этот хитрец», – сокрушённо качал головой старый матрос рассказчик, а Унимо, читавший старокахольских философов, улыбнулся наглядности этой истории и в очередной раз подумал, что Просперо Костин вовсе не такой сумасшедший, каким хочет казаться.

Слушая рассказы моряков, в которых реальность переплеталась с рассказами о птицах с человеческими голосами, Унимо убедился, что каждый здесь имеет свою собственную цель, которая часто совершенно чужда окружающей действительности, и причудливое переплетение этих миров составляло удивительное поле для наблюдений.

В целом, отношения с командой у него сложились неплохие: никто не приставал с расспросами, – личное пространство тут весьма уважалось, – общая работа объединяла, а умение признавать свои ошибки и старательность оберегали его от излишних насмешек над новичками и гнева начальства. Но неизменно приближался десятый день.

Как и предсказывал Гривел, ветер в начале плавания был по большей части попутный, и «Люксия», покинув залив Сольар, довольно быстро двигалась в сторону Синтийской Республики, приближая Унимо к цели путешествия – и одновременно к непреодолимой сложности её достижения.

Вечером восьмого дня Унимо сидел на баке, спрятавшись и от офицеров на мостике, и от вперёдсмотрящего, и отдыхал перед ночной вахтой, любуясь кротким весенним закатом. Задумавшись, он вытащил из кармана компас и стал вертеть его в руках, разглядывая и прикасаясь к нему почти с нежностью. Любуясь подарком, он не заметил, как Навин, один из матросов его вахты, вышел на бак раскурить вечернюю трубку – и тоже не смог оторвать взгляд от компаса. Унимо поспешно убрал подарок, но было уже поздно.

– Ты знаешь, что это за штука? – после молчания спросил Навин.

– Компас? – уточнил Унимо.

– Это Компас Защитника, – спокойно произнёс Навин, попыхивая трубкой в темнеющем небе над «Люксией».

– Тот самый? – не поверил своим ушам Унимо. Навин был не из тех, кто станет шутить или говорить что-либо просто так – он вообще почти всегда молчал. Поэтому странно было – с чего теперь он решил разыграть своего младшего товарища?

– Но ведь это всего лишь легенда? – осторожно произнёс Унимо.

Легенда о «Компасе Защитника» бродила по всему Шестистороннему Королевству в разных вариациях, но все они сходились в описаниях свойств этого волшебного предмета, который помог Защитнику спасти свой корабль в страшный шторм. Говорили, что компас был взят морем вместо того корабля, но потом один рыбак нашёл его в желудке огромной рыбы – и с тех пор каждый моряк Шестистороннего стремится получить его, поскольку корабль, на борту которого есть этот компас, никогда не погибнет в шторм. Так, по крайнем мере, утверждалось во всех легендах.

Но ведь это были всего лишь легенды. Больше, чем реальность. В стороне от реальности. А тяжесть компаса была вполне осязаема в кармане реальной до последней пуговицы матросской куртки Унимо. Он даже не стал просить Навина не говорить никому – зачем умножать ложь, которой и так предостаточно. Как бы там ни было, на следующий день все на «Люксии» знали, что за сокровище хранит мальчишка матрос.

– Покажешь? – заискивающе попросил Кинли, но Унимо только хмыкнул, вспоминая, как тот подставил его в первый день на корабле.

Остальные не проявляли столь открытого интереса, наблюдая издалека.

Видимо, морская жизнь настолько поглотила Ум-Тенебри, что он и сам поверил в то, что этот маленький предмет способен ограждать корабль, на котором путешествовал его хозяин, от превратностей судьбы. Когда никто не видел, Унимо доставал компас и долго разглядывал его, размышляя, знал ли Гривел о том, какой именно подарок он вручил первому встречному. И Унимо почему-то казалось, что знал. Или он хотел, чтобы так было.

Наступил день десятый. Точнее, десятая ночь, когда Унимо с зевающими товарищами по вахте, как обычно, поднялся на полуют для того, чтобы принять вахту. Капитан и первый помощник что-то обсуждали, передавая друг другу подзорную трубу, а боцман Дажден стоял тут же, недовольно поглядывая на сонные лица команды.

Унимо – единственный из всех, у кого сна не было ни в одном глазу. Вместо этого обе серые в чёрных точках радужки были затоплены ужасом. Потому что за всё время путешествия он не придумал ничего лучше, чем просто попросить у капитана Просперо шлюпку. Попросить – у этого хитрого безумца, умелого манипулятора, непредсказуемого, как само море.

Ум-Тенебри стоял на полуюте бледный, словно паруса на корабле-призраке. Но его решимость только возрастала от безнадёжности затеи. Отчаиваться, как и не отчаиваться – никогда не поздно.

На небе ярко горели звёзды, и, если смотреть с палубы, казалось, что верхушки мачт качались где-то там, среди этих неизвестно кем и для кого зажжённых фонарей. Унимо выпал черёд первым стоять на штурвале, и он призвал всю свою выдержку, чтобы сосредоточиться на этом деле. К счастью, ветер ровно наполнял паруса, и нужно было только следить, чтобы волны не сбивали «Люксию» с курса.

Сразу после смены вахт матросы улизнули на своё законное место – на бак, курить и перемывать косточки начальству. Унимо остался на полуюте с капитаном, его помощниками и боцманом. Он чувствовал, что в этом спокойном море его накрывает волна паники: и как он только мог представить, будто из его затеи может что-то получиться – она была безумием с самого начала. Капитан только посмеётся над ним, и это ещё в лучшем случае. В реальности не было ничего, что могло бы заставить капитана помогать ему. Теперь стремление во что бы то ни стало попасть на «Люксию» казалось Унимо зовом злой судьбы. «А также моих глупости и упрямства», – добавил он из своего пристрастия к справедливости.

От упивания собственным отчаянием его отвлёк злой крик Даждена: «Фок полощет! Эй, на штурвале, ты что, уснул?!» Погружённый в свои мысли, Нимо, действительно, перестал следить за тем, чтобы фрегат не потерял ветер. С трудом, осторожно перемещая спицы штурвала, он восстановил равновесие под тяжёлым, как якорь, взглядом боцмана. Капитан, который в это время вышел на мостик из штурманской, наоборот, беспечно улыбался.

– Просто наш новый матрос слишком увлечён размышлениями о том, как бы обмануть меня, – сказал он, ещё шире улыбаясь и смотря в упор на рулевого. – А когда чем-то слишком увлекаешься, то, бывает, теряешь управление.