История Смотрителя Маяка и одного мира

Тэлли думала о том, что Унимо, должно быть, уже почти добрался до Мор-Кахола. Она закрыла глаза и попыталась представить его мальчишескую взъерошенную голову и серые глаза в крапинку, похожие на речные камни, и вздохнула: слишком серьёзный и в то же время доверчивый, надо ему быть осторожным – но никто этому не научит, кроме жизни. Тэлифо мысленно попыталась защитить его: она знала, что такое возможно иногда только в реальнейшем, но всё равно верила, что если думать о ком-то и желать ему добра, то с человеком всё должно быть хорошо – по крайней мере в эту минуту. Ещё с детства у неё была такая уверенность, поэтому она часто думала обо всех, кто был ей дорог, а если иногда забывала или засыпала невовремя, то потом очень расстраивалась и винила себя, если происходило что-то плохое. Сёстры приюта думали, что девочке часто снятся страшные сны, поэтому давали ей мятный отвар и рассказывали на ночь сказки. Теперь вот Тэлифо уже сама научилась заваривать чай и знает множество сказок и почти-волшебных историй. Снова и снова натыкалась она на мысль о том, что пора бы уже с кем-то этим всем поделиться. Тем более что в Тар-Кахольском приюте у неё столько любимцев – выбирай любого и создавай эту тонкую нить настоящей, как в реальнейшем, связи. Хотя правильнее всего будет, конечно, бросить жребий. Тэлли не сомневалась, что сможет заботиться о ребёнке, а то и нескольких, главное было – понять, что она действительно этого хочет, но пока, за все эти два года, она не смогла освободить своё сердце для новой жизни. Не хотела сдаваться. Не могла признать, что теперь уже сама она никогда не будет жить в реальнейшем…

Ну вот, стоило только немного позволить мыслям скользнуть в эту сторону – и всё, от прекрасной, спокойной, доброй Тэлли не осталось и следа. Она всеми силами старалась не думать о том, как удивительно, как великолепно бродить в реальнейшем. Это ощущение неподдельной радости – такой, которую, видимо, мог испытывать творец этого мира, создав апрельское небо и взглянув на него первый раз, – и в то же время страха и отчаяния, огромного, как океан. Тэлли сжала руки в кулаки от бессилия, от того, что не может, как прежде, легко закрывать глаза и открывать уже в реальнейшем, как в удивительном подводном мире, который пленяет каждого, кто родился и вырос на суше. Не может не потому, что силы покинули её, что жизнь в реальном стала казаться ей куда привлекательнее или она боялась всегда непредсказуемых возвращений из реальнейшего – нет, всего лишь потому, что великий Форин так пожелал. «Так я хочу, так я велю, пусть будет по-моему». Тэлли не могла сердиться на Смотрителя – это было всё равно, что сердиться на грозу за то, что она бушует в небе.

Сумерки скатывались к вечеру и сначала белели, а потом окрашивались сиреневым, как будто в молоко по ягодке добавляли чернику. Тэлифо чувствовала себя как в детстве, когда читала под одеялом с маленькой ручной лампой книгу выдуманных историй, ожидая, что в любой момент могут нагрянуть воспитательницы. Этому чувству было почти невозможно сопротивляться. Тэлли ощущала так же реально, как тепло чашки с чаем в своих руках, что всё, имеющее значение в реальности, бледнеет и прячется по углам. Она понимала, что снова нарушает запрет, и прекрасно помнила, что в прошлый раз, когда она скользнула в реальнейшее, ей пришлось спасать ни в чём не повинного Унимо от смертельной опасности. Неизвестно, что случится в этот раз. Но Тэлифо вдруг стало всё равно. Она просто закрыла глаза и открыла их уже в реальнейшем…

Звон ложечки о чашку показался ей оглушительным. Тэлли вздрогнула и поняла, что это трезвонит колокольчик внизу, у двери булочной. «Ну вот, начинается», – обречённо подумала она, потому что случайные люди не смогли бы даже подумать о том, чтобы позвонить в её дверь, пока она этого не захочет. Значит, нужно было идти открывать.

Тэлли не стала спрашивать, кто там, а просто распахнула дверь. И почти не удивилась, когда увидела на пороге городских поэтов – Кору Лапис и Сорела. Некоторое время они просто стояли и смотрели друг на друга: карие, зелёные и голубые глаза смешивались в немом разговоре, – а затем Тэлифо отступила назад, открывая дверь для незваных гостей, и сказала со вздохом:

– Написано ведь, что я в отпуске. Так что пирогов не ждите. Хотя чаю, из уважения к вашим талантам, налью.

Маленькая Кора улыбнулась, а Сорел поблагодарил хозяйку звоном своих колокольчиков.

Тэлли как ни в чём не бывало усадила гостей за столик в углу комнаты, который посетители всегда занимали первым, поставила на огонь чайник, достала свои самые красивые чашки с нарисованными по-детски синими стрижами, сухое печенье, варенье из зеленики и села рядом.

– Ну, в чём именно вам нужна помощь? – спросила Тэлли.

Сорел, непривычный ещё к реальнейшему, удивлённо посмотрел на неё, а Кора понимающе кивнула и сказала:

– Нам нужно спрятаться от птичников.

– И вы подумали, что моя булочная в центре Тар-Кахола – лучшее место для этого, да? – поинтересовалась Тэлли.

Гости смутились.

– Мы подумали, что ты сможешь нам подсказать, где лучше спрятаться, – тихо сказала Кора.

А Сорел вдруг задал вопрос, который интересовал его с тех пор, как Кора объявила, что они идут «к той самой Тэлифо»:

– Тэлли, а как ты можешь быть в реальнейшем, ты ведь…

Кора бросила на своего друга злой взгляд, но Тэлли только усмехнулась:

– Ну да, ведь мне запретил сам великий Форин. Так что лучше вам не рисковать, а то вдруг его гнев упадёт и на вас тоже.

– Ерунда, – решительно сказала Кора. – Тэлли, конечно, мы пришли к тебе, потому что знали, что ты сможешь помочь. Точнее, не сможешь не помочь. Но у нас действительно не было другого выхода. Реальность, к сожалению, никуда не исчезает просто так, – горько добавила юная поэтесса, и Тэлли почувствовала, что она должна сделать всё возможное, чтобы с этими чудаками-поэтами ничего плохого не случилось.

– Я что-нибудь придумаю, – сказала Тэлифо, разливая чай. Мысли её, настроенные опасностью, грозившей двум людям, за которых она теперь чувствовала свою ответственность, работали слаженно, переплетаясь чёткими узорами на полотне возможностей.

В реальнейшем опасность была меньше, но долго находиться здесь было опасно: уже сейчас она видела, какими усталыми и измученными выглядели поэты. Если рассуждать как птичники, то логично было бы предположить, что беглые преступники должны пытаться покинуть город, причём как можно быстрее и дальше – значит, они могли решить, что беглецы отправятся в Мор-Кахол на отходящий корабль. Значит, скорее всего, все капитаны уже получили письмо с королевской печатью и обещанием награды за поимку Коры Лапис. И это же значит, что им ни в коем случае нельзя отправляться в Мор-Кахол, а лучше всего было бы вообще отправить птичников по ложному следу. Но это могло и подождать, главное было понять, что делать сейчас.

В дверь слишком громко и решительно постучали. Так, как стучат те, кто не очень уверен в тёплом приёме. Тэлли, Кора и Сорел переглянулись.

– Это они! – сказал Сорел.

Тэлли только молча поднялась и направилась к двери.

– Что ты делаешь? Не открывай, это же птичники! – сдавленно закричал Сорел, в ужасе пытаясь остановить хозяйку булочной.

– Ты что, не знаешь, что в реальнейшем нельзя не открывать тому, кто стучит в твою дверь? – сощурив свои зелёные глаза, спросила Тэлли.

Кора покачала головой и потянула своего приятеля на место, что-то быстро шепча ему на ухо. Она-то знала, что им оставалось только сидеть и наблюдать.

Тэлли тем временем подошла к двери и так же, не спрашивая, приоткрыла её. Ночной прохладный воздух мгновенно скользнул в булочную, и тени от огня в печи заплясали по стенам.

– Чем могу быть полезна тарни34 Королевским Птицеловам? – послышался вежливый голос Тэлли.

– У нас королевский приказ, подписанный Мэй-Птицеловом Малумом, об обыске в вашем доме, тари, – послышался решительный голос птичника.

– Я хочу посмотреть, – сказала Тэлли.

Некоторое время было тихо – видимо, Тэлифо изучала королевский приказ.

– Мне очень жаль, тарни, – сказала она, небрежно возвращая королевскую бумагу, – но приказ неверно оформлен, я не могу вас пропустить – это было бы нарушением закона.

За дверью засопели, Кора и Сорел с тревогой переглянулись. Тэлли, как и полагалось в поединке в реальнейшем, была невозмутима.

– Что именно вас не устраивает, тари? – рявкнул один из птичников, разом потеряв своё напускное терпение. Не для того они выслеживали беглецов весь день, чтобы теперь спорить с этой наглой горожанкой. – Вот подпись, вот приказ, вот ваш адрес! Что ещё нужно? Если вы будете препятствовать Королевским Птицеловам при исполнении поручений Сэйлори, вы за это ответите!

– Нет печати! – с радостной улыбкой сказала Тэлли, как будто это был ответ на простую загадку. – Но я, так уж и быть, согласна подождать и не ложиться спать, пока вы сходите и поставите личную печать Сэйлори. Только, мне кажется, Сэйлори не будет доволен, если его разбудят из-за того, что кто-то забыл поставить печать.

Некоторое время за дверью снова молчали. Не так-то легко разговаривать с человеком в реальнейшем, особенно если ты думаешь, что всё происходящее – привычная и знакомая реальность.

Наконец кто-то из птичников не выдержал и, грубо оттолкнув Тэлли, вошёл в булочную. Уставившись на Кору, он застыл в изумлении: это был тот самый шейлир Лейтери, который, видимо, уже оправился от злополучной ночи в «Поэтиксе». Кора Лапис только сочувственно посмотрела на него, поскольку она уже видела лицо Тэлифо, которая, едва не ударившись в стену, стояла теперь около двери и смотрела в затылок птичнику.

– Никто из самоуверенных дураков, которые думают, что сильнее всех, не смеет хватать меня. И никто на свете не смеет врываться в мой дом и угрожать моим друзьям, – медленно проговорила Тэлли.

На лице птичника промелькнул ужас: ему показалось, что он опять очутился в том тёмном зале с сумасшедшей поэтессой. Он обернулся и смотрел теперь в лицо Тэлифо, не узнавая в ней ту булочницу, которая открыла дверь. Его товарищ почему-то не спешил прийти на помощь, а топтался снаружи.

– Я хочу, чтобы вы убрались из моего дома, по дороге в резиденцию птичников съели свой приказ без печати, а потом доложили своему начальнику, что в доме булочницы Хирунди никого не обнаружено, – сказала Тэлли. И, сощурив глаза ещё больше и смотря теперь прямо в лицо шейлиру Лейтери, добавила: – И чтобы каждую ночь тебе снилось, как в твой дом врываются разбойники и убивают всю твою семью. Каждую ночь, пока тебе не надоест врываться в чужие дома.

Кора и Сорел не успели заметить, как Тэлли медленно сползла по стене на пол. Когда они подбежали к ней, то оба птичника исчезли и об их визите напоминал только ветер из открытой двери, который, как радостный пёс, носился между столами. Сорел поспешно закрыл дверь на засов, а Кора опустилась на пол рядом с Тэлифо и положила её голову к себе на колени.

– Она… она жива? – шёпотом спросил Сорел.

Кора кивнула.

Они осторожно положили Тэлли на лавку рядом в углу, подложив под голову зелёный плащ Коры и укутав её длинным плащом Сорела.

Тэлли пришла в себя довольно быстро. Она огляделась и, убедившись, что её гости в безопасности, улыбнулась:

– Реальнейшее для меня теперь – как вино для трезвенника.

Кора и Сорел с благодарностью смотрели на свою спасительницу.

– И тем не менее вы сами видите, что здесь не вполне безопасно, – сказала она, с трудом поднимаясь на ноги. Голова кружилась, но нельзя было терять время.

– Где лучше всего спрятать дерево? – спросила Тэлли, задумчиво стоя посреди комнаты.

– Ну Тэлли, в лесу, конечно! – хмыкнул Сорел.

– Хорошо, – серьёзно продолжила она, – а где лучше всего спрятать обитателя реальнейшего?

Кора понимающе взглянула на Тэлли и стала надевать плащ.

– Куда мы идём? Неужели нельзя объяснить? – возмущённо спрашивал Сорел, не успевший ещё оправиться от явления птичников. Но он тоже надел плащ, и все трое, скрываемые темнотой и волей троих людей реальнейшего, вышли из дома.

А наутро жители Тар-Кахола обнаружили на Стене Правды свежую надпись:

Птичники нашего короля

врываются в наши дома,

забирают наши тела

и души. Слушай,

слушай, слушай:

грядёт беда!

Глава 5

5.1 Realibus

5.1.1 Caelum, non animum mutant, qui trans mare currunt35

Унимо сидел на скамейке и наблюдал, как флейтист на «Люксии» сначала о чём-то долго говорил офицером, а затем, пожав ему руку, в сопровождении матросов спустился в трюм. В день отплытия это с большой вероятностью означало, что слепой музыкант решил отправиться в морское путешествие.

Остывший кофе с молоком капал из стакана на тёплые камни набережной, но Ум-Тенебри не замечал этого: он смотрел только на палубу «Люксии», и вся его бравада таяла, словно кружево морской пены на береговом валуне. Хотелось расплакаться и закричать, что это нечестно. Встать и идти подальше от этого всего, сердито пиная не успевшие отскочить с дороги мелкие камешки. Но Унимо только сидел, потерянно смотря вдаль, пока изображение парусника не стало расплываться.

– Красивый, правда? – послышался голос, от которого Нимо вздрогнул, выронил стакан с кофе и вскочил со скамейки.

Говоривший испугался не меньше: он во все глаза смотрел на дёрганного мальчишку. С клочковатой бородой и серебряными серьгами в ушах, он напомнил Силура. Но, приглядевшись, Унимо увидел, что между ними было совсем мало сходства. У незнакомца был добрый, хоть и немного рассеянный взгляд.

– Извини, не хотел тебя пугать. Извини, – смущённо пробормотал он. – Обычно я прихожу сюда ночью. Ночью никого нет. Ночью пусто. Никому не мешаю. Тут лучше всего видно корабли. И эти огни в море, очень красивые. Но сейчас не ночь, не ночь, я всё перепутал! – незнакомец схватил себя за волосы и стал качать головой – казалось, он уже не замечал Унимо.

– Ничего страшного, тут хватит места, – приходя в себя, вежливо ответил Ум-Тенебри, отодвигаясь на край скамейки.

Незнакомец больше не пугал его, хотя было ясно, что он не в себе. Он с благодарностью взглянул на Унимо, как будто тот правда сделал ему какое-то одолжение, и устроился на скамейке, сгорбившись и подперев подбородок руками. Унимо почувствовал запах вина.

– Эта скамейка – лучшая для того, чтобы наблюдать, как возвращаются корабли, – тихо сказал незнакомец. – Ты ведь тоже это понял, да?

Унимо пробормотал что-то утвердительное. Он не очень любил случайные разговоры, общение с незнакомыми людьми было для него не таким простым делом. Но «сумасшедший моряк», как про себя прозвал незнакомца Ум-Тенебри, почему-то вызывал желание поддержать разговор. Впрочем, как часто бывает при разговоре трезвого с пьяным, говорить ничего особо не приходилось – в основном слушать.

«Моряк» удивлённо посмотрел на успевшее уже высоко подняться ясное весеннее солнце, ещё обрамлённое утренней морской дымкой, как будто, и правда, удивляясь тому, что наступил день, и сказал:

– Когда-то давно, в молодости, – при этих словах Унимо посмотрел на незнакомца, которому, несмотря на бороду, нельзя было дать больше тридцати лет, – я знал одного синтийца. Он приезжал к нам торговать парусиной. У него была своя мастерская в северной части города. Ну так вот, мы как-то случайно познакомились с ним. Не помню даже, как… ну, не важно, потом он стал рассказывать мне всякие странные вещи. Он учил меня своим синтийским премудростям. Но я тогда не совсем понимал, что это. Я думал, что старик синтиец просто чудак. Ну, так все думали. Так вот, он говорил, когда мы с ним, бывало, сидели и смотрели на закат или восход солнца. Говорил, что можно научиться дышать солнечным светом, вдыхать все эти золотистые частицы вечного сияния, которые струятся над морем, это тепло, эти сверкающие брызги, и что если этому однажды научиться, то потом солнечный свет всегда будет в тебе. Внутри то есть. Вот здесь, – он постучал по груди. – И этот старик, мне кажется, умел так делать. А у меня, сколько я ни пробовал – ничего не получалось. Ну, теперь уже и не нужно, – незнакомец вдруг скомкал свой рассказ и опустил голову.

Унимо слушал молча, смотря на незнакомца, и боковым зрением заметил, что над морем поднялись чайки, которые до этого мерно покачивались на волнах у берега.

– Видишь, – поднял голову мор-кахолец, – они часто кружат тут, потому что рыбаки вон там, на скалах, выбрасывают рыбьи головы и всё то, что попало в сети, но нельзя продать.

Как будто услышав эти слова, чайки стали издавать свои жалобные кошачьи вскрики.

– Вот так они всегда кричат, когда я прихожу. Мне кажется, что они всё хотят рассказать мне, как умер мой мальчик, – он снова посмотрел вниз, туда, где на камнях ещё оставался след от разлитого кофе.

Ум-Тенебри почувствовал, что сердце его сжалось, – видимо, именно это чувство испытали те, кто впервые произнёс слово «жалость», – и беспомощность: он ничем не мог помочь этому человеку, не знал даже, что ему сказать. Вспомнил Тэлли и подумал, что она точно знала бы, что делать. Но Тэлли рядом не было, поэтому он просто тихо сидел рядом с этим одетым горем человеком.

– А ты почему сидишь здесь один? – наконец сказал незнакомец.

– Я хотел попасть на «Люксию», – отозвался Унимо, неопределённо взмахнув рукой в сторону причала, где на палубе фрегата уже суетилось около десяти матросов.

– На «Люксию»? – удивлённо поднял брови «моряк». – Неужели у тебя всё так плохо? Даже я пока не решаюсь отправиться с Просперо к Окло-Ко.

Казалось, что незнакомец вдруг протрезвел и с ужасом смотрел на собеседника. Это было не очень-то приятно.

– Мне нужно попасть на один остров, – угрюмо сказал Унимо. – А что не так с «Люксией»? Это ведь хороший корабль?

– Да, отличный, – мрачно ответил «моряк», – только в команду капитан набирает исключительно тех, кто отчаялся и потерял всё на берегу. В прошлый заход я почти записался матросом, но в последний момент напился и опоздал к отплытию. Думаю, кто-то обо мне позаботился.

Серые с чёрными точками глаза смотрели изумлённо, а затем сузились, совсем как глаза Тэлли, когда она сердилась, и Ум-Тенебри сказал:

– Ну, тогда это мне подходит. Думаю, я вполне отчаялся.

Сказал – и сам удивился своей наглости. Как он может говорить об отчаянии человеку, потерявшему сына? Впрочем, его-то отец выкинул сына из жизни добровольно и вряд ли горевал об этом. Подумав эту очевидную злорадную ложь, Унимо снова удивился и ужаснулся самому себе. Он представил, как иногда делал в таких случаях, что резко и сильно ударяет себя по голове – и почти почувствовал боль.

Незнакомец тем временем смотрел на него сочувственно и, кажется, даже отвлёкся от переживания своего горя. Он вдруг стал рыться в карманах огромной куртки (а, надо сказать, карманов у него было, как у какого-нибудь чёрного торговца из Тёмного города) и извлёк какой-то маленький предмет, весь в налипших на него крошках, опилках, нитках. Когда «моряк» протёр улов, тот оказался ручным компасом.

– Вот, – с крайне довольным видом произнёс он, протягивая находку Унимо, – так у тебя будет хотя бы верное направление.

Ум-Тенебри взял протянутый ему компас и почувствовал в руке холод металла. Во внутреннем круге были вырезаны румбы и буквы, соединённые линиями наподобие остроконечных украшений, которые дети мастерят на День Падающих Звёзд, а снаружи, на внешнем корпусе, пристроился треугольник солнечных часов, напоминающий плавник акулы.

Маленькая стрелка, поколебавшись немного от путешествия из рук в руки, уверенно замерла.

– Спасибо. Надеюсь, он показывает туда, куда мне нужно, – улыбнулся Унимо, вспомнив одну из легенд Морской стороны, – иначе напрасно дарить мне такой чудесный предмет: я ничего не смыслю в навигации.

Незнакомец только фыркнул:

– Ну, эти штучки оставь для этих чудаков из Морской стороны. Мы, мор-кахольцы, доверяем своим рукам и своим глазам.

Нимо невольно улыбнулся: у самого этого гордого мор-кахольца руки заметно дрожали.

– Так что стрелка, конечно, указывает на север. И где бы ты ни оказался, хоть в пещере самой Окло-Ко, она всегда будет указывать на север. И если я правильно понял, какой остров ты ищешь, то при таком ветре, – тут незнакомец повернул голову, как будто для того, чтобы лучше услышать ветер, – ровно через десять дней после отплытия тебе нужно будет взять шлюпку и грести на север до тех пор, пока не увидишь маяк. Если вдруг потеряешь компас, то при ясной погоде найди на небе ковш, вроде тех, которым молочницы разливают молоко по кувшинам, и от самого ковша, от отрезка его глубины в стороне от ручки, отмерь расстояние в пять раз большее, чем глубина ковша – увидишь Северную звезду, на которую тебе и нужно плыть.

И снова первому встречному оказался известен его замысел. Унимо подумал, что ему это совсем не нравится. Но он был рад, что теперь у него появился хоть какой-то план действий на корабле, – он ведь рассчитывал на помощь одноглазого матроса, – и шанс справиться без Силура.

– Хотя я не представляю, как тебе удастся уговорить капитана Просперо дать тебе шлюпку, – пробормотал «моряк». Который теперь отнюдь не казался Нимо сумасшедшим.

– Спасибо, – сказал Ум-Тенебри, сжимая в руке компас и добавил, поднимаясь со скамейки: – Мне, наверное, пора уже идти. Сегодня последний день.

– Боишься не успеть? – насмешливо поинтересовался незнакомец. Теперь он не казался Унимо даже немного пьяным, и на мгновение в его голове промелькнула тревожная мысль о том, что этот моряк заговорил с ним не случайно. – Если не успеешь, приходи в таверну «Морской ёж» и спроси старика Гривела – это я – можешь жить со мной, у меня двухэтажный пустой дом в центре, места хватит, да и мне будет не так тоскливо там.

Унимо только грустно улыбнулся и покачал головой, хотя жалость к этому молодому старику снова коснулась его сердца.

– Спасибо за компас! – ещё раз поблагодарил он на прощание.

– Компас, – грустно поправил его Гривел, оставаясь сидеть на скамейке в одиночестве.

Унимо улыбнулся в ответ и зашагал по крутой дороге вниз, к берегу, где на причале его ждала неизвестность. Оттого что он сжимал маленький латунный компас в руке, тот нагрелся и теперь, казалось, сам излучал тепло. «В любом случае я всегда буду знать, где север, – подумал Нимо, – и ещё буду знать, к кому нужно будет зайти, как только я когда-нибудь вернусь в Мор-Кахол».

«Если вернусь», – мрачно додумал он, когда «Люксия» уже возвышалась над ним всем великолепием точного переплетения своих снастей, аккуратно укатанных парусов и реющего на ветру тёмно-синего флага. На юте, как и полагалось, был вывешен пурпурно-травяной флаг Королевства – флаг, который должен был поднимать любой корабль, заходящий в порт Мор-Кахола, а вот тёмно-синее полотно не соответствовало ни одному государству и было выдумкой капитана Просперо. Говорили, что он отказался ходить под флагом Шестистороннего и каким-то невероятным образом выторговал себе право поднимать на грот-мачте свой собственный знак.

Вблизи матросы уже не казались муравьями, но они так же деловито и ловко перемещались с берега на палубу и обратно по шатким сходням и крутому трапу, видимо, в последних приготовлениях к отплытию. Праздно любопытствующих на причале хватало, поэтому Унимо мог рассматривать команду «Люксии», не привлекая особого внимания. После слов Гривела он внимательно вглядывался в их лица и, действительно, замечал в них какую-то общую обречённость. Напрасно голос разума подсказывал, что это может быть всего лишь «эффект смотрящего»: когда человек видит то, что, как он думает, он должен увидеть.

Унимо стоял, не в силах хоть что-нибудь предпринять, и тихо поддавался панике. Ему всегда было трудно идти куда-то, где нужно разговаривать с людьми, что-то объяснять, а временами подобная перспектива вообще вводила его в ступор, как тогда на причале Мор-Кахола. Какие-то люди задевали его, стремительно проходя мимо, и от этого ощущение заброшенности и неуместности сделалось физически ощутимым.

По счастью, в это время коренастый мужчина в странном костюме, который представлял собой сочетание щегольского сюртука и матросских широких штанов, заправленных в грязные сапоги, спустился с трапа «Люксии» на берег, забрался на деревянный ящик и, перебирая в руках мятые бумаги, в которые он и не посмотрел ни разу, стал зычным голосом созывать желающих вступить в команду фрегата. «Лорни36 и тарни! – кричал он на радость портовым оборванцам. – У вас есть последний шанс записаться в команду на уникальный корабль, единственный и неповторимый фрегат Свободного флота, и отправиться в незабываемое путешествие за своей мечтой на край моря! Если ваша жизнь потеряла смысл, если ваши дни унылы и похожи один на другой, то путешествие с нами – как раз для вас! Не сомневайтесь в свои силах: мы всему научим. Главное и единственное – это ваше искреннее желание! Ну же, смелее!»