Край

Ольга взяла его под руку, тем самым поставив в еще более неловкое положение. Он огляделся в поисках посторонних глаз.

– Можно называть вас на «ты»? – спросила она.

– Нежелательно, – строго сказал он, но Ольга проигнорировала его тон.

– Не хотите, как хотите, – прощебетала она беззаботно, довольная одним фактом близости к объекту обожания.

Его не оставляло нехорошее ощущение, словно они в одиночестве идут по чистому полю, а чьи-то прищуренные глаза следят за ними из кустов по краю лесополосы. Он оглядывался, будто участвовал в шпионском триллере, где из-за каждого угла пачками валили вражеские агенты. Зато Ольга вышагивала с видом победителя международных соревнований по спортивной стрельбе из каноэ по байдаркам.

Они дошли до парка и направились по дорожкам в противоположный конец, куда Тоцкий заходил еще в бытность студентом, но отметил, что с тех пор ничего не изменилось.

– День такой замечательный!

Он кивнул, хотя день выдался обычным и жарким, а хотелось дождя и свежести.

У одной из редких уцелевших скамеек стоял прыщавый юноша с длинными волосами прямиком из прошлого века. Он пристально смотрел, потягивая сигарету.

«Чего уставился, – подумал Тоцкий, – заняться больше нечем, как глазеть на прохожих?» Он посмотрел в ответ, но парень ничуть не смутился и продолжал таращиться. Даже пройдя мимо, Тоцкий чувствовал на спине тяжесть чужого взгляда. «Наверное, это паранойя», решил он.

– Вы же меня домой проводите? – попросила Ольга. – По городу опасно в одиночку ходить, вдруг на меня нападут. Сейчас даже днем небезопасно.

– Хорошо, – Тоцкий, в очередной раз почувствовал себя жертвой умелой манипуляции. Хотя в Лоскутовке и впрямь накалилась обстановка и участились нападения. – Нас не заметят твои родители? – спросил он, переживая, не слишком ли запинающийся голос выдает волнение.

– Не увидят, – заверила она. – Им не до меня. Отец ушел. К матери какой-то хрен в гости приходил, она наивно думает, я ни о чем не догадываюсь и не замечаю.

– Запутанно, – заметил он.

– Ага, как в мыльной опере. Главное, чтобы потом не выяснилось, что у меня есть злобная сестра-близнец или, чего похлеще, что моя мать – вовсе не моя. Мы с ней совсем не похожи, не удивлюсь, если так оно и окажется.

– Это только в кино бывает. Жизнь на порядок скучнее и называется конфликт отцов и детей.

– Действительно, звучит тоскливо, – согласилась она.

Они подошли к ее дому.

– Все! Дальше сама дойдешь!

– А если меня по пути украдут? – кокетничала Ольга.

– Сомневаюсь.

Она отпустила его ладонь и нырнула в подъезд, напоследок улыбнувшись. Тоцкий вяло махнул ей в ответ и развернулся, чтобы уйти, но дверь снова скрипнула пружинами.

– Сергей Сергеевич! – крикнул строгий женский голос, от которого на мгновение замерло сердце.

Спинной мозг сработал, узнав обвинительные интонации с первых звуков – Тоцкий неприлично высоко подскочил на месте, спохватился и в меру скромных актерских способностей изобразил радость, но получилось плохо и неубедительно.

«ЗоПа, – промелькнуло в мозгу, – причем полная».

– Зоя Павловна, – поздоровался он, приходя в себя и судорожно гадая, не заметила ли она его с Ольгой. – Не знал, что вы здесь живете. Так приятно встретить знакомое лицо, – соврал он.

– Не врите, – рявкнула она в соответствии с презумпцией виновности, распространяющейся на всех, кроме нее.

– Почему же? Я рад, – возразил Тоцкий, понимая, как неубедительно звучат его слова. И чем честнее он старался казаться, тем отчетливее осознавал, что общение с Зоей Павловной по определению не может вызывать радости.

– Я все видела! – сообщила она обличающим тоном прокурора.

– Что «все»? – робко уточнил он, чтобы знать наверняка, в чем оправдываться.

– ВСЕ! – твердо заявила она. «Все» прозвучало громко и убедительно, словно она взаправду видела все – от сотворения мира и до наших дней. Причем из шести миллионов лет наблюдений ее поразило только то, что довелось наблюдать в последние минуты. – Вам придется на педсовете объясняться, что здесь происходит!

Она перешла на повышенные тона, постоянно увеличивая громкость. Тоцкий огляделся по сторонам, надеясь, что их никто не сбежится на шум.

– Ничего не происходит! – возразил он.

– Вы с Барашковой шли, как влюбленная парочка! – раскрыла карты Зоя Павловна. – Срамота! Учителю не пристало заниматься такими вещами!

– Я всего лишь помогаю ей подготовиться к вступительным экзаменам.

– Не рассказывайте мне сказки, – не поверила она. – Не надо делать из меня дуру! Вы, словно голубки, держались за руки.

Тут сложно возражать. Обычно занятия математикой не требуют телесного контакта. Тоцкий пришел в смущение. Зоя Павловна восприняла сей факт как подтверждение своей правоты.

– Вы покраснели! – она обличительно ткнула в него пальцем. – Вы позорите честь учителя. Высокое призвание – учить детей – вы променяли на похоть!

Тут Тоцкий обиделся. С похотью у него было все в порядке, и он не собирался менять ее на туманное «высокое призвание».

– Ничего из мне приписанного я не делал, – заявил он.

– Если увижу вас вместе, сообщу ее родителям, – пообещала она. – Впрочем, там вся семейка – безответственные и пропащие люди. Дочка – вся в отца!

Тоцкий родственников Ольги дотоле не встречал, но по вспыхнувшей в глазах Зои Павловны ненависти понял, что люди они неплохие и, как минимум, достойные члены общества.

– До свидания, – он мрачно попрощался и пошел к остановке. Отойдя на безопасное расстояние, пробормотал: – Мымра старая.

– Я слышу, – громогласно сообщила Зоя Павловна, демонстрируя чуткий слух.

– Знаю, – огрызнулся он шепотом.

43.

Что надеть?

Лизка оценила наличный гардероб в поисках решения этого важного насущного вопроса, щекотливость которого обычно сопровождается диалектикой единства и борьбы противоположностей, скатывающейся к двум известным крайностям, минуя промежуточные состояния – либо нечего надеть, либо некуда.

– Ты куда-то собралась? – поинтересовалась Ольга, бесшумно зайдя со спины. В руках она держала миску с салатом и вилку.

– А? – Лизка растерялась, придумывая ответ. – С подругой прогуляться решили, отдохнуть захотелось.

– Ну да, ну да. Не сомневаюсь.

Ольга в последние дни жила тайной личной жизнью и часто приходила в столь поздний час, что Лизка вознамерилась устроить нагоняй, но вечером не хватало сил, а утром уже не хотелось ругаться и портить настроение. А тут еще и Димка запропастился. Хоть бы позвонил, гад, и сообщил, что с ним все в порядке.

– Я же не спрашиваю, где ты пропадаешь вечерами, – контратаковала Лизка. – Ты определилась, куда поступать будешь?

– Еще думаю. Не поступлю – уйду в армию.

У Лизки глаза вылезли на лоб.

– В женский добровольческий батальон.

– Шутки шутишь, а что-то делать надо.

Ольга не ответила и удалилась с тарелкой в зал, чтобы из кресла наблюдать за возившейся в коридоре матерью.

Предстоял самый страшный вопрос – подобрать туфли. Лизка критическим взглядом перебрала закрома и обнаружила, что за годы супружеской жизни привыкла ходить не в красивом, а в удобном. Но с платьем тапочки без каблуков не сочетались совершенно, при невысоком росте ей были жизненно необходимы туфли.

Ольга громко и демонстративно хрустела салатом, состоящим исключительно из капустных листьев. Лизка чувствовала на себе ее угнетающий взгляд и начинала излишне суетится.

– Жуй тише, – не выдержала она.

– Капуста полезна для здоровья, – невозмутимо ответила Ольга с набитым ртом. – От нее грудь растет.

– Смотри, чтобы слишком большая не выросла – равновесие не удержишь, упадешь, и губа треснет.

– Я столько не съем, – с демонстративной беззаботностью обронила Ольга.

Лизка полезла в самую глубь гардероба, где в ящиках пылились вещи, которые давно не носились. В первых двух коробках ничего интересного не нашлось, а вот в третьем обнаружились забытые туфли на высоком каблуке. На ноге они смотрелись неплохо и под платье отлично подходили, но обладали существенным недостатком – ступни жутко болели, будто это колодки для заключенных, а не обувь свободного человека.

Перетерплю, решила Лизка. Платон приедет за ней на автомобиле, а потом в том же виде вернет домой, и ей не придется ходить пешком. А уж часок в кафе она как-нибудь высидит.

– Что за хрен? – вдруг спросила Ольга, глядя, как мать рассматривает себя в зеркало.

– Следи за выражениями, – строго отчитала Лизка, смущаясь от вопроса и без труда догадываясь, кто значился под словом «хрен».

– Это самое культурное, у меня и похуже фразочки есть, – заверила Ольга. – Ну и кто он?

– Хороший знакомый со студенческой скамьи. С института не виделись и решили вспомнить старые добрые времена. Приступ ностальгии, одним словом.

– Принаряжаться зачем, если просто «знакомый»? Без этого «старые времена» плохо вспоминаются?

– Позовут тебя на встречу выпускников через двадцать лет, посмотрим, как наряжаться будешь.

– Не пойду, – безапелляционно заявила Ольга. – У нас пацаны поголовно или идиоты озабоченные, или скучные мямли. С ними неинтересно.

– Это сейчас, а через два десятка лет…

– Так ты ведь идешь на встречу не с выпускниками, – а с одним конкретным мужиком, – не унималась Ольга.

– Да, – у Лизки сдавали нервы. – Ужинаю с мужчиной, ты довольна?

Она гневно затолкала туфли в коробок и забросила в глубины шкафа, чувствуя пылающий внутри костер негодования. Отшлепать бы эту непрошеную малолетнюю совесть по мелкой заднице.

Ольга вспомнила о салате и продолжила демонстративно и противно хрустеть.

– И кто этот новый папочка? – провокационно наивным голосом спросила она, хлопая ресницами с наигранной невинностью.

– Нарываешься? Хочешь, чтобы я занялась твоим усиленным воспитанием?

– Ой, боюсь, боюсь.

Капуста закончилась, и теперь Ольга тщательно вылизывала майонез с ложки.

– Мне кажется, папе не понравится.

– Да? – Лизка вошла в комнату. – И где же он, твой папаша? Пусть придет, лично расскажет, что ему не нравится. Ну?

– Я откуда знаю. Это же вы чего-то не поделили, не я.

– Найдешь – тогда и поговорим.

Ольга поникла и умерила спесь. Она представления не имела, куда делся отец и почему. Но и сдаваться без боя тоже не собиралась.

– В милицию заяви, – предложила она. – Пусть разыскивают хотя бы. Или тебе известно, где он?

– Ты помнишь, как у вашего Ковалева папа вышел за сигаретами и пропал? – спросила Лизка. – Считай, что твой отец тоже побежал за папиросками.

– Он не курит.

– Тогда, за хлебом. Невелика разница.

– А тот хрен…

– Прекрати его так называть! – потребовала Лизка.

– Тот хрен, – повторила Ольга, – он прямо лучше папы?

Она вела себя вызывающе, не скрывая ехидной улыбки. Возможно, стоило отреагировать более спокойно, но Лизка находилась в состоянии непреходящего стресса, и ей так захотелось сорвать с Ольгиного лица отвратительную ухмылочку, что она не сдержалась и выпалила:

– Этот, как ты выражаешься, «хрен» и есть твой настоящий отец, между прочим!

Уже произнося эту страшную фразу, Лизка поняла, что говорить ее не следовало. Кто знает, как Ольга отреагирует на правду. Возраст опасный, взрывной. Буквально на днях по телевизору седовласый профессор в очках полчаса растекался мысию по древу, что подростки и юноши чувствительны, эмоционально не уравновешены и в ранней юности отличаются девиантным поведением, поэтому могут и повеситься от депрессии, вызванной неудачным замечанием.

– Врешь!

– Вру, – согласилась Лизка, пойдя на попятную.

– А если не врешь? – Ольга прищурилась, пытаясь по внешнему виду матери определить, как в действительности обстоит дело.

– Это я тебя утихомириваю. Привлекла внимание нестандартной фразой. Есть такой прием в педагогике.

– Поклянись здоровьем бабушки!

– Детский сад какой-то! – возмутилась Лизка.

– Поклянись! – упрямо твердила Ольга, и ничего не оставалось, как пообещать:

– Честное слово!

– Клянусь здоровьем матери, – подсказала Ольга.

– …клянусь здоровьем матери!

«Я же не сказала, в чем именно клянусь», – подумала Лизка, тайком скрестив пальцы и по-детски радуясь собственной хитрости.

44.

Работать становилось тяжелее. Раньше Саня ездил на «раскопки» с мыслью отдохнуть от суеты и неподвижно посидеть на раскладном стульчике, наблюдая за сыплющейся из-под луча краенитовой пылью. Зрелище завораживало похлеще текущей воды или огня, пожирающего сухие ветки.

Чтобы окончательно не отупеть, брал в дорогу книги – в основном, справочники по физике. У Тальберга нашел самоучитель иностранного языка и попытался изучать, надеясь попрактиковаться на Шмидте. Но дальше определенных и неопределенных артиклей дело не пошло, да и слова категорически отказывались запоминаться. Саня водрузил книгу на полку и вернулся к учебникам.

Однако в последние дни ситуация кардинальным образом поменялась. Вокруг места добычи растянули ту самую сетку, о которой Кольцов докладывал Платону. Но защищала она не от потенциальных взбесившихся зайцев, а от реальных недовольных людей, толпившихся за ограждением и выкрикивавших лозунги и проклятия на любой вкус. Если бы их пожелания сбылись, Саня давно бы умер от огромной кучи редких болезней – даже от побежденных медициной в позапрошлом веке.

За периметром стояли люди в форме и наводили на митингующих страх суровым взглядом и старыми автоматами. Небольшой положительный эффект имелся – толпа боялась приближаться, но крики тише не становились.

Теперь голова ныла не только от Края, но и от непрерывного шума. Количество протестующих менялось – иногда их ряды сокращались до двух человек, особенно в будний день утром, а по субботам доходило до трех десятков.

Саня пытался игнорировать галдеж, углубившись в учебники. Крики постоянно отвлекали и дальше первой главы он не продвинулся. Ситуация напоминала древнюю пытку, когда капли воды падают жертве в темечко день и ночь, отчего человек испытывает сильное истощение и медленно сходит с ума.

– Надоело, – возмутился Плотников, внешне казавшийся непробиваемым. – Пойду завтра к Кольцову и потребую меня назад вернуть, а иначе рассчитаюсь отсюда к чертовой бабушке.

– А зарплата?

– С этой работой скоро все деньги на лекарства начнут уходить. Я на такое не подписывался.

«Хорошо ему, – подумал Саня, – он-то краенит не выносил за пределы института, на него у Платона компромата нет». Впрочем, кто знает, может, у Платона на каждого припрятана папочка с тесемочками.

– А мне придется просиживать здесь до скончания века, – сказал Саня с завистью.

Плотников действительно не выдержал и написал заявление. Кольцов хотел вернуть его на прежнее место, но Платон не разрешил, поставив ультиматум – или в группе добычи, или нигде. Семен твердо решил увольняться, но Платон настоял на отработке положенных двух недель.

Плотников ставил в карманном календаре крестики в ожидании последнего дня, производя эту процедуру каждое утро перед выездом.

– Не понимаю, зачем добровольно мучиться? – говорил он. – По закону я вправе отказаться от работы, если сочту ее опасной для здоровья.

Саня молчал. Он мучился отнюдь не по своей воле, но не мог поделиться секретом.

Платон не унимался и поставил задачу нарастить темпы производства. По всей вероятности, он предчувствовал, что «лавочку» по добыче краенитовой пыли в ближайшее время прикроют, и старался наработать запасы на будущее.

– Больше! Нужно больше! – требовал Платон, просматривая журнал. – Не годится.

– Не получается. Скорость реза стабильна, работа длится девять часов в сутки – это дольше рабочего дня.

– Тебе платят достаточно, чтобы ты тут ночевал, – сказал Платон сквозь зубы. – Если понадобиться, будешь круглосуточно там торчать.

Саня впервые заметил, что у Платона трясутся руки, а в бегающих глазах прячется страх.

– А как же запрет на пребывание у Края более двенадцати часов?

– Законы для слабых, сильные умеют через них переступать, – отрезал Платон. Это было замечание из той же серии, что и «нет», означающее «да».

– А несчастные случаи? – робко промямлил Саня, понимая бесполезность любых логических доводов.

– Сказки для запугивания наивных. Не верь в подобную чушь и дольше проживешь.

Это были слова человека, не приближавшегося к Краю ближе, чем на километр. Саня чувствовал такую слабость и боль в суставах, что без постоянного употребления таблеток разучился спать.

– Свободен! – Платон махнул рукой, словно отгонял надоедливую муху, и потерял интерес к дальнейшей беседе.

Саня покорно отправился на «раскопки», силясь выполнить план, установленный на день. Как ни старался успеть в десятичасовой срок, отказавшись от перерывов, норма выполнялась лишь на две трети. Беспрерывный режим для установки мог окончиться плачевно – в летнюю жару система охлаждения едва успевала справляться с избытком тепла.

– Что ты творишь? Умом тронулся? – вскричал Плотников. – Аппаратуру угробишь!

Вместо ответа Саня показал ему норму.

– У них там крыша поехала? – продолжал возмущаться Семен. – На людей наплевать. А когда жареный петух клюнет, начальство врассыпную по кустам – мы, дескать, ни при чем, указаний не давали, – посетовал он, а потом успокоился и спросил: – Что делать думаешь?

Саня признался, что собирается работать допоздна, пока не сделает «урок», и рассчитывает на поддержку Плотникова.

– Ну уж нет, – заявил Семен. – Какой смысл? Отдашь ты последние силы, кровь из носу выполнишь сегодняшний план, а завтра-то он никуда не денется – начинай по новой. И никто спасибо не скажет. Нет уж, я не амеба, чтобы покорно выполнять хотелки большой «шишки». Никакая мразь не смеет использовать меня, словно робота. Я ухожу. Пусть хоть под суд волокут, а с меня довольно, я к установке пальцем не прикоснусь.

Он развернулся и забрался в микроавтобус, усевшись рядом с водителем. Люди с плакатами уже исчезли – в отличие от Платона, они безоговорочно верили во вред длительного нахождения у Края.

Саня остался сидеть возле натужно шумящей установки. Он видел, колебания нагретого воздуха над корпусом и понимал, что возможности техники на исходе и срочно необходимо сделать перерыв. Но тогда они проведут здесь лишние полчаса.

Водитель переговорил с Плотниковым, вылез из микроавтобуса и подошел к Сане, уставившемуся на светящуюся точку в стене.

– Александр Сергеевич, ехать пора, – обронил он. – Охрана волнуется. Время капает, – он постучал указательным пальцем по циферблату наручных часов.

Саня огляделся. Охранная служба отошла от Края подальше и с опаской наблюдала за развитием ситуации.

– Вы как хотите, а я поехал, – поставил водитель ультиматум. – Мне жить еще охота. У меня дети, жена…

Он повернулся и неспешно пошел к микроавтобусу, давая Сане шанс одуматься.

– Хорошо, – крикнул Саня, испугавшись, что все уедут и оставят его один на один с Краем. – Собираемся!

Он резко встал, намереваясь выключить установку.

Поднимаясь, почувствовал себя водолазом, всплывающим на поверхность из океанских глубин. Воздух внезапно стал плотным и густым, будто взаправду превратился в воду, и требовалось прилагать недюжинные усилия, чтобы продвигаться сквозь него. В ушах громко зашумело, отчего еще сильнее походило на глубоководное погружение. Обычная легкая летняя одежда приобрела жесткость скафандра и отказывалась гнуться, больно собираясь в ранящие складки.

Он попытался что-то сказать – с трудом открыл рот, будто рыба, выпускающая пузыри.

Водитель обернулся. Саня из последних сил махнул ему рукой, не удержал равновесия и без сознания рухнул наземь рядом с установкой.

Дальнейшие события он помнил кусками, собранными из обрывков.

Он смотрел на небо, пока его волокли в микроавтобус, слышал переговаривающиеся голоса.

– Может, у него обычное переутомление?

– Какое переутомление? Истинно говорю, от Края ему поплохело.

Саня продолжал думать о невыполненном плане, причем испытывал от этого необъяснимое удовлетворение.

– Аккуратней неси, голову придерживай.

Он почувствовал, как горячая рука коснулась затылка, и снова потерял сознание.

Очнулся в незнакомом трясущемся автобусе. Скорее всего, охрана предоставила свой транспорт. Потолок сильно дрожал, и через мгновение Саня закрыл глаза, открыв их уже в приемном отделении, где строгая тетка в белом халате сходу поставила диагноз:

– Болезнь Края, на стационар.

– Жить будет? – спросил голос Плотникова.

– Разумеется. Теперь от этого не умирают, но полежать недели три в отделении придется.

Вечером пришла Лера и притащила за собой бабушку, у которой подкашивались ноги.

– Что они с тобой сотворили? – повторяла бабушка, угрожая упасть в обморок прямо в палате.

– Все хорошо, – успокаивал Саня. – Не переживайте. Простое переутомление, отлежусь и пройдет.

Но она не хотела успокаиваться и продолжала причитать, считая, что ее обманывают и скрывают правду, чтобы не волновать.

– Сколько раз повторять? – он устал от бесконечных причитаний. – Я почти здоров.

– Тогда это зачем? – бабушка показала на капельницу.

– Витамины какие-то, – ляпнул наобум. Он не знал, что именно ему колют, но надеялся, что ничего серьезного – какое-нибудь общеукрепляющее для восстановления жизненных сил.

Лера уселась на край кровати и теперь сидела довольная, прижав к груди игрушечного зайца и раскачивая ногами.

– Тебя вылечат? – спросила она с интересом.

– Обязательно, – пообещал Саня.

– Жаль, – расстроилась Лера. – Мне так понравилось в больницу ходить.

Когда удалось успокоить бабушку и отправить ее домой, он снова погрузился в сон.

Проснулся оттого, что рядом перешептывались четыре человека – Лева, Митька Однорогов и, конечно же, Конь с Олесей, которая демонстративно прижималась к Коневу, словно хотела подчеркнуть их неразлучность.

«Откуда они узнали?» – подумал Саня и закрыл быстро утомившиеся глаза.

– Ты гляди, проснулся! – обрадовался Лева.

– Да спит он, вон, слышишь, храпит, – не согласился Митька Однорогов.

– Я видел, он глаза открывал.

– Ничего он не открывал, тебе показалось.

– Не сплю я, – вмешался Саня, опасаясь, что бессмысленный спор затянется до бесконечности. – Говорить тяжело.

– Тогда молчи, не напрягайся, – сказал Конь. – Мы тебя проведать пришли. Мы же друзья.

«Ну да, – подумалось Сане, – кому, если не друзьям, подставлять с краенитом». Впрочем, вероятно, Конев не догадывался, какую недобрую услугу оказал. Возможно, он искренне считал, что помог.

– Проведывайте, – милостиво разрешил он.

Народ топтался на месте, испытывая неловкость и не зная, о чем говорить. Последовали неуклюжие попытки рассказать новости. Саня ловил себя на том, что никого не слушает и просто мечтает, чтобы его оставили в покое и позволили выспаться.

Когда все попрощались и покинули палату, Конь крикнул остальной компании:

– Подождите снаружи. Надо переговорить с Саньком.

Они остались наедине. Конев подошел ближе, склонился и вполголоса проговорил:

– Ты это… сильно не расстраивайся.

Саня после такого вступления напрягся. Ничего хорошего не предвещалось.

– Твоя девушка…

– Какая девушка?

– У тебя их несколько? – удивился Конь. – Ну та, которая… – он запнулся, пытаясь подобрать слова, чтобы поточнее описать ее внешность.

– Ольга? – догадался Саня.

– Наверное. Забыл.

– И что с ней?

– Лева вчера видел, как она с каким-то хмырем в парке гуляла. Они до самого ее дома шли под ручку. Не по понятиям как-то, – разродился Конь.

Саня не больно-то обрадовался, но и рассказывать о произошедшем между ним и Ольгой в последнюю их встречу не собирался, стараясь не вспоминать об этом лишний раз.

– Она не моя девушка, – заявил он.

– Не прикидывайся, – Конь по-дружески пнул кулаком в плечо. Саня скривился от боли. – Ну, подумаешь, поссорились. Как повздорили, так и замиритесь.

– Не помиримся. Мы никогда и не встречались толком.

– Не беспокойся, – Конев словно не слышал, что ему говорили. – Я этот вопрос легко порешаю.

Саня стало интересно, каким образом, но предчувствие подсказывало, что ничего путного не выйдет. Насильно, как известно, мил не будешь.

– Не надо, – попросил он. – Станет только хуже.

– Ты, брат, выздоравливай, – похлопал Конь по простыне. – Спи, отдыхай, пей таблетки, все остальное – моя забота.

– Не надо, – еще раз попросил Саня.

45.

Шмидт подошел к лежащему на кушетке Тальбергу и совершил неожиданную подлость – полил холодной кипяченой водой из чайника.

– Э-эй! – забулькал тот, отплевываясь. – Немедленно прекрати издеваться над людьми. Ты так над змеями не измываешься! Я пожалуюсь в организацию по защите прав животных!