Край

– Он, правда, хороший, – возразила она. – Очень добрый.

– Люди умеют неприятно удивлять, – философски заметил Тоцкий.

Он выбрался из кресла и пошел кругами по комнате, озабоченно разминая пальцы, словно это его обвинили в преступлении. Здравый смысл нашептывал, что нужно немедленно вскочить и куда-то бежать. Ольга посмотрела на его метания и сказала:

– Если вам неловко, могу уйти.

– Да куда тебе идти. Сиди уже, – он и сам испытывал потребность в успокоительном чае. – Родителям говорила?

– Никому. Только вам.

Это обрадовало Тоцкого еще меньше.

«Почему? – думал он, – почему я?» Почему Барашкова выбрала именно его? Не учителя физкультуры или физики? Он не знал о ней ничего – где живет, чем увлекается, есть ли братья, сестры…

– Можно тут переночевать? – она поставила кружку на журнальный столик.

Его смутила подобная перспектива.

– А родители?

– Я сказала, что пошла к подруге на всю ночь к экзаменам готовиться.

– Экзамен какой? – спросил Тоцкий с нехорошими предчувствиями. – Неужели, математика?

– Угу.

– Тесты через неделю.

– А готовиться надо сейчас.

Он на мгновение заподозрил Ольгу в неискренности – вдруг весь спектакль затеян ради оценки? – но отбросил эту мысль, не в состоянии представить, как из-за такой мелочи можно стать на скользкую тропу с ночными походами к учителю.

– Ну и ладно, – пробормотал он и полез на антресоли за подушкой и запасным одеялом.

Потом разложил диван-кровать и расстелил постель.

– Я выйду из комнаты, а ты раздевайся и ложись.

Необыкновенно молчаливая Ольга покорно кивнула. Он в коридоре дождался крика «Я готова!», с порога выключил свет и наощупь побрел к кровати, стараясь не смотреть на Барашкову.

Тоцкий лежал без сна. Сказывалось Ольгино присутствие. К счастью, ему завтра на третий урок и можно встать позже.

Измученный духотой, он сполз с кровати и приоткрыл окно. На обратном пути взглянул на Ольгу, пытаясь определить, спит ли она, но в темноте разглядеть не получилось.

На цыпочках прокрался к столу, аккуратно открыл ящик и, стараясь не производить шума, нащупал маленькую лампу с клипсой для чтения книг, приобретенную еще на четвертом курсе. До сих пор она валялась без дела.

Он прислушался. То ли Ольга спала тихо, то ли не спала вовсе, но он не слышал даже сопения. Тогда он взял с полки книгу потолще – чем скучнее, тем лучше – и вернулся в кровать. Батарейки еще не разрядились, но светодиодная лампочка давала тусклый неприятный свет.

Он лег на бок с намерением прочитать пару глав. Закончив страницу, снова и снова возвращался к верхней строке и на следующей итерации обнаруживал, что текст опять проскочил мимо сознания.

Наконец, из окна потянуло долгожданной прохладой, а веки налились тяжестью. Он выключил лампу и закрыл глаза, приготовившись окончательно заснуть, как вдруг под одеяло бесшумно проскользнула Ольга и прижалась к его спине. Она так крепко и надежно приобняла его аккуратными ручками, что он мгновенно вспотел. Несмотря на миниатюрность, ее тело обжигало.

– Барашкова! – осуждающе прошептал он. – Оля!

– Тс-с-с, – прошипела она. – Не надо все портить.

Он хотел сказать, что портить-то нечего, но понял, что говорить уже поздно. Следовало проявить настойчивость, но он боялся расстроить Ольгу, и без того находившуюся в неустойчивом психологическом состоянии.

…Тараканы, розовый единорог, пауки, труп задавленной собаки, зеленые сопли в носу, скрип пенопласта по стеклу, собачьи фекалии… Тоцкий лежал спиной к Ольге, боясь пошевельнуться. Текущая поза представлялась ему самой безопасной. Он не мог заснуть, слушая Ольгино сопение. Затекла рука, придавленная весом тела, и безумно хотелось перевернуться, но он не решался.

«Как быть?», подумал он, проваливаясь в долгожданный сон, где Алексей Алексеевич стоял за кафедрой перед пустой аудиторией. Одинокий Тоцкий на верхних рядах скрывался от его осуждающего взгляда. Ушинский покачивал головой, констатируя, что зачет провален, а предмет не усвоен.

– Как вы могли? – твердил он тихо, но его голос многократно преумножался громким эхом огромного помещения. – Я же просил, я столько раз повторял. Не дозволено никаких отношений, кроме платонических!

Тоцкий понуро уставился на растоптанные туфли с чувством глубокого стыда за бесцельно проведенные пять лет в стенах университета. Алексей Алексеевич костерил его, словно хуже студента за годы преподавания не случалось.

Тоцкий чувствовал огромную тяжесть вины перед добрым стариком, любившим свой предмет. Занятый самоуничижением и готовый провалиться сквозь пол – в сновидении такое вполне могло произойти буквально – он не сразу заметил исчезновение голоса Ушинского.

Алексей Алексеевич с закрытыми глазами вцепился в кафедру двумя руками и трясся в эпилептическом припадке.

– Профессор! – крикнул Тоцкий и бросился к нему для оказания первой помощи. Он торопился, спотыкаясь о большие ступени и цепляясь за ряды, будто это происходило в действительности.

Глаза Ушинского закатились, и, казалось, он вот-вот упадет. Тоцкий сделал отчаянный рывок и в два шага преодолел остаток пути, намереваясь подхватить падающего профессора. Но в последний миг понял – старику вовсе не плохо, а очень даже хорошо. Из-под кафедры показалось круглое женское лицо, в котором он узнал однокурсницу Светку, краснодипломницу, гордость факультета и образец для подражания.

– Учти, это твой извращенный сон, а не мой, – прохрипел задыхающийся профессор, застегивая ширинку. – Предупреждаю, не суйтесь в мои сновидения без подготовки.

Тоцкий от отвращения содрогнулся и проснулся. Он обнимал спящую Ольгу, прижимавшуюся к нему даже во сне. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», подумал он грустно и уже не заснул.

38.

После обеда позвонила Марина и напомнила про пятницу. Платон скривился, одновременно радуясь неспособности телефонной трубки передавать выражение лица.

– Я так устала! – говорила Маринка. – Мне нужно обязательно расслабиться. Хочу красного вина и страстной ночи!

«Если устала, поспи», подумал он недовольно и свободной рукой перелистал ежедневник, сочиняя ответ поудачнее.

– Мариш, – сказал он скорбно, – дел невпроворот, занятость сумасшедшая. Вернусь поздно и на нервах.

– Подожду дома, сниму тебе напряжение, – сладко промурчала она. Он внезапно почувствовал это самое напряжение, но спохватился и предложил:

– Давай пропустим наше рандеву, а на следующей неделе наверстаем.

– Ну… – в ее голосе послышалось разочарование. – Или все-таки?

– Я бы с радостью, но выходные заняты полностью.

– Ладно, – сдалась она. – С тебя ресторан.

– Хорошо, – он смирился, готовый пообещать хоть слона в коробке с бантиком, лишь бы она отстала. – Только в Лоскутовке нет ресторанов.

– Не глупи, – хихикнула Марина. – В кафе, как обычно.

Она вдруг стала серьезной, замялась и произнесла:

– Люблю. Пока!

Платон даже через помехи ощутил ее волнение.

– Я тоже, – ответил машинально, пребывая в растерянности от неожиданного и неуместного признания.

Он положил трубку, не представляя, как сообщить, что пятничные посиделки придется прекратить. Марина ему нравилась, но Лизка не выходила из головы, плотно и надежно там закрепившись, словно прибитая к подкорке ржавым ингредиентом номер шесть.

В конечном счете, именно поэтому он вызвался с Демидовичем на окраину цивилизации. Ради нее отыскал квартиру в том же доме. Он ненавидел родной город за убогость, серость, прогрессирующий алкоголизм и отсутствие перспектив как у населенного пункта, так и у жителей. Он с первого курса стремился остаться в столице – брался за любую работу, проявлял инициативу, угождал начальству, пресмыкался, а утром следующего дня обходил на повороте тех, перед кем еще вчера унижался и бегал на цыпочках.

Недоставало отдыха, но в редкие мгновения, зовущиеся отпуском, он разъезжал по странам мира. Хотя предпочел бы путешествовать не в одиночестве и не с накрашенной воблой, по недоразумению являвшейся бывшей женой, а с Лизкой…

Димке он отомстил. Кстати, не подать ли на розыск в милицию? Полмесяца уже ни слуху, ни духу.

Платон просмотрел по диагонали журнал учета краенита. Показатели существенно выросли. По неизвестным причинам Саня наутро после их разговора явился угрюмый, с раной на затылке, но больничный брать отказался и уехал на добычу. Третий день цифры в полтора раза превышали максимальные за весь отчетный период.

Интересно, что случилось? Но и без знания подробностей ситуация его устраивала, хотя маленький червячок точил норку, не перегорит ли Саня, проводя подолгу у Края. Надо предупредить, чтобы сильно не надрывался и не загнал себя преждевременно.

Зашел светящийся Кольцов.

– Смотрю, общество с ограниченной ответственностью трудится в поте лица, не щадя живота.

Платон кивнул. Накануне приехали нормальные бутылочные формы, и теперь продукция небольшими партиями отгружалась по районным магазинам. Вчера он наткнулся на платоновку в уличном ларьке у дома.

– Название, конечно, странное, – добавил Кольцов. – Мне раньше казалось, что черное золото – это нефть.

– Согласен, но Демидович одобрил.

Платон не горел желанием расписывать в красках, как этикетку выбирали десяток вчерашних алкашей путем голосования. Сюжет, достойный полотна художника-классика.

– Я вот думаю, – Кольцов забыл про название и принял мечтательный вид. – Можно же ассортимент продукции расширить. Михалыч в этих делах специалист знатный, каких днем с огнем не сыскать. Оно, конечно, непонятно, чего у него там в башке творится. Иногда думаешь, вдруг выскочит и с ножом на тебя, – он вздохнул. – Но по части настоек его не переплюнешь, это да…

– Интересное предложение, но отложим его на будущее.

– Да я просто подбрасываю идеи на перспективу, – не смутился Кольцов – Как-никак, я заинтересованное в дивидендах лицо.

– Почему Михалыч такой странный? – поинтересовался Платон, сетуя, что не догадался спросить раньше.

– Да не знает никто толком. Всю жизнь пил по-черному, однажды ушел в запой и пропал на месяц. Милицию на уши подняли, каждый закуток обыскали – нету. Разослали ориентировки по району, да без толку – исчез, значится, с корнями, и даже дружки ничего сказать не могут, мычат и пузыри пускают. Расстроились, поминать собрались, а он взял и нашелся… – Кольцов сделал паузу для нагнетания интриги. – …спящим возле Края. Тальберг и нашел во время опытов с установкой. Спал Михалыч, как убитый младенец, а когда проснулся, понятно стало, что приключение не обошлось без последствий, не говоря про воспаление легких. А с того случая он убежденный трезвенник, даром что специалист в самогоноварении. Но ты на него посмотри, куда ж ему пить, если он и так того-этого… – Кольцов покрутил пальцем у виска. – Поговаривают, он за Краем побывал, но это у нас вроде анекдота местного. Нельзя туда попасть.

– И где он полмесяца скрывался?

– Кто ж знает, попробуй выпытай. Он так ничего и не вспомнил. Я, по секрету, ему в глаза смотреть боюсь, говорят, можно самому умом тронуться, если долго пялиться.

«Дурдом на колесиках и палата для умалишенных, а не институт», – подумал Платон.

– Как Самойлов поживает? – вспомнил он, желая избавиться от Кольцова. Согласно его наблюдениям после упоминания фамилии зятя директор становился грустным и уходил по важным делам.

– Со здоровьем в порядке, память вернулась, но домой не хочет – требует бумагу и карандаши и целыми днями выводит какие-то формулы. Объяснить произошедшее не может. Врачи руками разводят, говорят, возможно, со временем оклемается, – Кольцов перешел на шепот. – А еще он постоянно с кем-то общается.

– Это нормально, – не понял Платон. – Все общаются.

– Да, но он-то сам с собой! – объявил Кольцов торжествующе. – Я всегда говорил, чужой мозг – сплошные загадки и темный лес.

Он еще немного поразглагольствовал о тайнах сознания и отклонялся, сославшись на неотложное совещание, хотя Платону доподлинно было известно, что никаких мероприятий на сегодня не планировалось.

Платон вызвал служебный автомобиль. В ожидании транспорта в очередной раз выглянул в окно и порадовался отсутствию краепоклонников. Даже мужик с засаленной бородой не показывался – сдался. Видимо, нашла коса на камень.

Машина подъехала ко входу. Платон накинул пиджак, дал последние распоряжения Наталье и выбежал на крыльцо.

– Детский садик номер двенадцать, – бросил на бегу, усаживаясь на заднее сиденье, заметил удивленные глаза и добавил: – Дорогу покажу.

Приехали заранее и ожидали в машине перед калиткой. Он периодически ловил любопытствующий взгляд водителя в зеркале заднего вида, но его мало волновало чужое мнение. Откровенно говоря, большинство людей его принципиально не интересовали. Особенного безразличия удостаивались те, кого он записал в «обслуживающий персонал» – уже сама формулировка звучала приговором.

Черный кузов быстро нагрелся на ярком солнце, и Платон вспотел. Открытые настежь окна не спасали ситуацию, а, наоборот, в просвет било обжигающим воздухом. По тихому радио рассказывали, что такой аномально жаркой весны старожилы не помнят лет двадцать, а из-за длительного дефицита осадков существует вероятность проблем с урожаем, а ведь лето еще не началось.

– Выключи, – велел Платон, которого дикторы и доморощенные эксперты раздражали наглой безапелляционностью. Он втайне им завидовал – не каждому дано владеть искусством произносить чушь и вранье с непробиваемым лицом и железобетонной уверенностью.

Он выглядывал через тонированное окошко и ждал. Когда калитка открылась и появилась Лизка, он хотел выскочить навстречу, но внезапно заметил Маринку, вышедшую следом.

– Черт, – он тихо прикрыл дверцу. – Чуть не засыпался.

Он знал, что Марина работает в том же садике, но в мыслях, заполненных Лизкой, умудрился о ней забыть. Это затрудняло дело и обещало неприятные мгновения в будущем.

– Вези домой, – с досадой распорядился он.

По плану он подвозил Елизавету к дому, изобразив случайную встречу. Теперь же пришлось ехать на опережение и подкарауливать ее в подъезде, но накал романтики уже не соответствовал расчетному.

Насколько он знал от Маринки, Тальберг не появлялся дома, как и в институте, поэтому решил нагрянуть к Лизке под видом обеспокоенного руководства – якобы посочувствовать и разузнать, нет ли информации о местонахождении супруга.

– О, привет! – Лизка поднималась по лестнице, роясь в сумочке в поисках ключей. – Какими судьбами?

– Хотел узнать, как Дмитрий поживает. Он продолжительное время не появляется в лаборатории без причины. Если так и дальше пойдет, это чревато определенными последствиями. Я не смогу долго прикрывать его отсутствие.

– Был Дима, да весь вышел, – вздохнула Лизка. – Проходи.

Он зашел следом, изобразив притворную скорбь. Разулся и по пути на кухню снова зацепил тумбочку. Она с визгом подпрыгнула. Рефлекс сработал и в этот раз – Платон подхватил статуэтку и поставил на место, отметив сколотый кусочек в основании. Значит, не он один такой неуклюжий.

– Куда Димка делся? – спрашивал он, сидя на скрипящем табурете и глядя на закипающий чайник. – Вдруг опять придет и устроит разнос.

– Не придет, – сказала Лизка грустно, и Платон распереживался, не сильно ли она обожает Тальберга.

– Тогда где он?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Сообщил, что уходит. И ушел.

«Хоть что-то хорошее, – подумал он, – А там свято место пусто не будет».

Лизка отвернулась к плите, где вот-вот грозился закипеть чайник, и Платон беспрепятственно рассматривал ее спину, жалея, что в свое время упустил шанс.

– Лиза, – вкрадчиво начал он, стараясь звучать беззаботно и ненавязчиво. – Тебе необходимо отдохнуть. Если будешь сидеть и горевать, с ума сойдешь от тоски.

– Знаешь, я запуталась. Мне и хочется, и не хочется одновременно, – вздохнула она. – Не понимаю, что произошло. Скажи, что с ним случилось, какая муха укусила? Какая вожжа под хвост попала?

– Не имею понятия.

Даже отсутствующий Тальберг умудрялся все портить.

– Расскажи, – потребовала Лизка. – За что его от работы отстранил? Из мести?

– Какая месть! Что ты говоришь?! Не отстранял я его! – заверил Платон, на ходу сочиняя убедительное оправдание. – Его группе министерство новые задачи поставило, а он не захотел выполнять распоряжения. Ты же знаешь, он сдержаться не может, всегда в лицо правду говорит. Рассказывал про ущемление прав. Глупость, но мог бы потерпеть, промолчать, мы бы потом нашли выход, а он грудью на амбразуру полез.

Лизка поверила. Тальберг не терпел, когда задевали по рабочим вопросам, но в других областях позволял из себя веревки вить и покорно принимал любые нововведения, полагая их чепухой, борьба с которой не стоит нервов и потраченного времени.

– Считаю, тебе надо развеяться, – Платон надеялся, что вопрос с отстранением Тальберга снят с повестки дня, – обязательно нужно сходить куда-нибудь, избавиться от напряжения.

Лизка продолжала задумчиво сидеть, подперев рукой подборок.

– А давай сходим в ресто… – он запнулся, в Лоскутовке отродясь ресторанов не водилось, – …в кафешку, например, «У Тамары». Отличное заведение, я несколько раз бывал. Бизнес-ланчи, партнеры…

Платон сглотнул. Эти разы он оказывался там с Маринкой, его туда и затянувшей. Он уже не ориентировался в местных забегаловках, которые то открывались, то закрывались, то меняли вывески трижды в год.

– Знаешь, – Лизке идея повеселиться показалась неуместной. – Что-то я…

– Тебе это необходимо, – перебил Платон, пока она не успела отказаться. – Посидишь, расслабишься. Ты когда последний раз общественные места посещала?

– Давно, – призналась она.

– Видишь! – обрадовался он, ничуть не удивляясь ответу, потому что хорошо знал Тальберга. – Для тебя это жизненная потребность!

В Лизке боролись необходимость страдать по сбежавшему Димке и желание послать весь мир к черту и уйти в загул.

– А чего я? – завелась она. – Он где-то три недели шатается, пока я тут от хандры вешаюсь, переживаю, куда он пропал, будто мне больше всех надо.

– Вот! – Платон обрадовался еще сильнее. – Я об этом и твержу! Чтобы надолго не откладывать, давай в следующую пятницу на шесть вечера. Я за тобой заеду, будь готова.

Настроение улучшилось, хотя мысль о Маринке мешала воспринимать жизнь во всей красе.

«Придумаем что-нибудь, – решил он, откладывая эту проблему на дальнюю полку, – только б Лизка не проболталась.

39.

Случилось непредвиденное.

Сначала Саня решил, что ему показалось из-за усталости, но вскоре стало очевидным: Край активно сопротивляется разрушению, регенерируя все стремительней.

Саня брал с собой секундомер и засекал время между началом реза и восстановлением поверхности, фиксируя результаты в Лерину тетрадку. Лера нарисовала на каждой странице по закорючке и объявила, что тетрадь закончилась и нужна новая. Он сказал, что кое-кто просто нуждается в целительных подзатыльниках.

Столбик непрерывно уменьшающихся цифр наглядно демонстрировал негативную прогрессию. Апогеем стал отрез, который даже закончить не смогли – на последних сантиметрах стена словно моргнула и мгновенно восстановилась, спустив в трубу час труда.

– Делайте куски меньше, – раздраженно приказал Платон, разглядывая записи в тетради, сделанные поверх страшненького голубого животного – это Лера пыталась изобразить любимую игрушку, но зайца в картинке выдавало только наличие длинных ушей.

– Но так невозможно продолжать бесконечно!

– Не нервируй. Я сегодня не в духе.

– Но… – Саня замолчал, решив не испытывать судьбу.

– Не знаю. Увеличьте мощность, например. Прояви фантазию, придумай что-то. Ты руководитель группы, тебе деньги платят за идеи. Я не собираюсь за вас работать! Совсем обленились.

По расчетам выходило, что существующими темпами через четыре дня они в принципе не будут успевать резать. В качестве единственного выхода виделась добыча пыли непосредственно на месте – вести лучом параллельные линии, подбирая осыпающиеся крупицы краенита. Ненужный более концентратор сняли. Саня огорчился, вспоминая, сколько усилий на его разработку потратила Устрицына.

В новом режиме вывозили на раскопки обе установки. Перед уходом братья Трофимовы пристроили небольшой привод, обеспечивавший медленное автоматическое перемещение луча. Нужда в сосредоточенном верчении маятников отпала, и у Сани освободилось время. Теперь он отсиживался на раскладном стульчике, смотрел в упор на черную стену и воспроизводил в памяти попытку насильно поцеловать Ольгу. Неприятные воспоминания всплывали самостоятельно без всякой на то его воли, а при малейшем скачке атмосферного давления болела травмированная рука. Каждый раз передергивало, становилось скверно на душе и хотелось выть волком.

Он окончательно запутался, когда «нет» означает «да». Ольга, очевидно, про Платонову концепцию взаимоотношения полов не слыхала.

Во-вторых, чем дольше он просиживал штаны, уставившись в переливающуюся черноту, тем навязчивее становилась мысль, что Край – живой и осознанно защищается от повреждений. А ускорение зарастания – это что-то вроде формирования иммунитета против паразитов, коими они и являются.

Саню разбирало любопытство, не посещают ли Плотникова подобные мрачные мысли? Семен восседал на валуне с непроницаемым лицом, будто вытесанным из камня, и догадаться, что происходит у него внутри, не представлялось возможным.

Едва Саня вошел в транс и начал плавно раскачиваться, как послышался шум колес, шуршащих по каменистому грунту. Он оглянулся и увидел приближающийся серый микроавтобус без особых опознавательных знаков, окромя напрочь оторванного левого бокового зеркала.

– Этого еще не хватало.

Саня напрягся, гадая, кого принесла нелегкая. В институтском автопарке таких «зверей» не водилось. Транспорт натужно ревел – даже дорога сопротивлялась движению. Наконец, с громким визгом тормозов серая «буханка» остановилась в десятке метров от площадки.

– Чем занимаетесь? – гневно крикнул низкий мужской голос и добавил, обращаясь к кому-то в автобусе. – Я же говорил, они продолжают издеваться над Краем. А Кольцов ваш врет для успокоения бдительности. Ему доверять нельзя.

Хозяином голоса оказался бородатый краепоклонник, настойчиво маячивший под стенами НИИ с меняющимися плакатами.

– Объяснитесь, что вы тут делаете и по какому праву, – потребовал он, подходя к Сане. Вместе с ним шли еще два или три человека, в которых без труда опознавались журналисты.

– Это внутреннее дело министерства обороны. Все вопросы – к руководству.

– Представьтесь, пожалуйста!

– Я не обязан.

Саня догадывался, что спокойной добыче скоро придет конец.

– Вы записывайте, записывайте, – обращался к репортерам бородач, передвигаясь в облаке резкого запаха пота и являясь его эпицентром. – А еще лучше, снимайте. Пусть все узнают, как нас за нос водят и нагло врут.

– Фотографировать нельзя, – Саня прибегнул к блефу. – Объект военный, любая фото – и видеосъемка запрещены.

– А если и вправду? – всполошился несший на плече камеру. – Проблем не оберешься.

– Не слушайте вы его! – загромыхал краепоклонник. – Я их зря караулил, что ли? Вы не поможете, я сам шум подниму. Я этого так не оставлю, дойду до верха!

– Уговорили. Снимаем репортаж, а редактор пусть решает, пускать ли в эфир, – определился журналист с микрофоном.

«Дело пахнет керосином», понял Саня и подал Семену сигнал собираться. Они отключили технику и принялись затаскивать в микроавтобус.

– Эй, куда вы собрались?! – рявкнул бородатый, заметив подозрительную активность. – Снимайте, пока преступники не сбежали!

Как ни старались, из-за порядочного веса оборудования сборы затянулись, и часть процесса попала на камеру. Представляя недовольство Платона, поехали в институт докладывать о произошедшем. Платон воспринял новость относительно спокойно. Он не обрадовался, но и особой обеспокоенности не выказал:

– Работайте по-старому. Не обращайте ни на кого внимания, интервью не давайте, с посторонними не общайтесь. Ясно?

– Ясно.

Саня надеялся, что угроза общественного резонанса охладит пыл Платона в добыче краенита. Ему хотелось навсегда забыть о Крае, рассчитаться и уехать из Лоскутовки в неизвестном направлении.

На следующий день напротив института снова образовалась толпа, изрядно преумножившись в численности.

Едва добывающая группа выехала из институтского двора, как за ними увязалась кавалькада из нескольких транспортных средств. Водитель, по привычке, запутывал след, но преследователи не отставали.

– Не оторвусь, – сообщил он.

– Едем на площадку.

Так, всей процессией выехали за город и тряслись по булыжникам до самого Края.

– Давно в цирк не ходили? – спросил Саня у Плотникова.