Край

– С детства клоунов не люблю, – серьезно ответил тот.

– Тогда у вас есть шанс выйти на манеж и попасть в центр внимания.

Под негодующими взглядами толпы, успевшей выбраться из своих автобусов, вынесли две установки, но сразу после их включения молчавшая доселе разношерстая публика взорвалась возмущенными криками.

– На каком основании производятся работы? – кричала дородная женщина преклонных годов, потрясая кулаком.

– Это безобразие! – повторял старичок в костюмчике родом из позапрошлого века. – В мое время такого себе не позволяли.

– Наглое игнорирование интересов общественности!

– Чего вы их слушаете? – закричал кто-то из глубины. – Гнать надо!

Масса зашевелилась и показался тот самый настойчивый краепоклонник, видимо, давший обязательство не мыться до безоговорочной победы над НИИ.

– Мы выполняем порученное нам задание, – сказал Саня, не слишком надеясь на здравый смысл возмущавшихся.

– В чем оно состоит? – ехидно поинтересовался краепоклонник под ободряющие крики массовки.

– Хотим понять устройство Края.

До недавних пор это действительно было правдой.

– И как успехи?

– Пока не очень, – признался Саня.

– Братья и сестры, – краепоклонник потерял интерес к Адуеву, полагая, что больше ничего полезного от него не добьется, и обратился к пастве: – Вы собственными глазами видите, как государственные учреждения занимаются вредительством и посягают на устройство мира, подрывая основы мироздания.

Толпа негодующе загудела.

– В этих условиях на нас лежит особая ответственность – быть силой, препятствующей разрушительной деятельности обезумевших ученых. От нас зависит будущее всего живого, и мы обязаны проявлять стойкость и не поддаваться на успокаивающие увещевания и лживые обещания. Наш долг – требовать от государства защиты интересов обычных людей, ответственных членов общества. Мы не имеем морального права на отступление, когда на нас обращены взгляды человечества…

«Как он человечество ловко ввернул», подумал Саня, глядя на одухотворенные лица, с восхищением взирающие на размахивавшего руками пастыря в грязном балахоне из серии «парадное рубище для праздничных мероприятий».

– И мы не должны стесняться проявлять гнев – праведный и спасительный!

Это гораздо хуже. Саня прикинул будущие действия на случай, если эта ватага набросится и попытается растерзать их в клочья «в порыве праведности».

– Но не пристало направлять благородный гнев на слабых духом людей, вынужденных подчиняться преступным приказам…

Саня с облегчением выдохнул. Значит, бить пока не будут.

– Необходимо добраться до корня этой заразы! Руководство института не вправе нас игнорировать! Они пожалеют, что пытались обмануть нас таким наглым образом!

Орава оглушительно загудела и заулюлюкала. Ни дать, ни взять, свора собак, готовая кинуться на прохожего, стоит только хозяину отпустить связку поводков. Потом расселись по автобусам и уехали, оставив обалдевшего Семена стоять в оглушающей тишине.

– Ой, не к добру, – покачал головой Саня.

40.

Краепоклонники с примкнувшими к ним сочувствующими громко орали. Крики прослушивались на любом этаже в любой комнате, словно протестующие слонялись по коридорам, а не стояли на улице.

– Форменное безобразие! – возмущался Кольцов. – Куда смотрит милиция?!

Милиция косо смотрела на фестиваль плакатов и речевок, не решаясь вмешиваться без особого распоряжения. Они не торопились прибегать к силе и проявлять инициативу, рискующую стать наказуемой.

Прибывший на место отряд стоял по периметру шумящей толпы и следил, чтобы никому не набили морду под шумок социального протеста.

– Полное бездействие правоохранительных служб, – негодовал Кольцов. – Они нам производство сорвут. А если покажут по телевидению и прознает центр, последуют неприятности.

Он недвусмысленно уставился на Платона с целью побудить того задействовать пресловутые связи для решения очередной проблемы.

– Я не слепой и сам вижу. Что-нибудь придумаю, нет необходимости постоянно напоминать.

– Просто… – Кольцов не договорил, запнулся, обреченно махнул рукой и вышел, согнувшись под гнетущим взглядом Платона.

Платон рухнул в мухинское кресло. В центре на многое закрывали глаза, если это проходило тихо и незаметно, но в случае сильного общественного резонанса могли и показательную порку устроить. Надо держать ухо востро и чувствительней любого флюгера определять направление ветра.

Пришел Костылев, принес отчет, подписанный Пеплом.

– Вот бумажки, как просили.

Цифры в таблицах свидетельствовали о резко возросшей рентабельности.

– Мы на экспорт работаем, – пояснил Костыль.

– Куда? – у Платона отвалилась челюсть.

– В соседний район возим. Гребут платоновку, то есть «золото», мама не горюй.

– А, в этом смысле…

Костылев отсалютовал и удалился.

Платон провел день, не меняя позы и почти не шевелясь. Дважды в кабинет заглянула Наталья – сначала она собиралась полить цветы:

– Ой, мне показалось, вы на обеденном перерыве. Думаю, пока вас нет…

Флору на подоконнике она все-таки опрыскала из пульверизатора.

Повторно она зашла, чтобы сообщить, что уже поздно, и ушла. Платон рассеянно кивнул.

Из института вышел глубоким вечером. Оглядел безлюдные улицы в поисках служебного автомобиля. На глаза попался замызганный попрошайка, сидевший на перевернутом деревянном ящике и просивший милостыню. Он закутался в плащ с длинными, лежащими в дорожной пыли полами и непрерывно жевал, посматривая на прохожих из-под дырявой шляпы с огромными полями – Платон последний раз видел такую в далеком детстве на фотографиях прабабушки.

– Эй, – крикнул он. – Давай отсюда, бегом. Не нужно сидеть под институтом. Охрану позову, она тебя живо в два счета вытолкает!

– Сейчас-сейчас, – раздалось в ответ. – Ухожу. Не хочу доставлять неприятностей.

Попрошайка резво вскочил, схватил картонный коробок с миской для монет, и поковылял прочь, опираясь на странную палку, заточенную с нижнего конца.

– Чтобы тебя здесь не видел, – крикнул вслед удовлетворенный Платон. – Расплодилось бездельников, шагу ступить некуда.

Он повернулся и направился к автомобилю. Шел он неспешным шагом важного начальника, обдумывая, чем занять остаток вечера. Подойдя к машине, склонился над задней дверцей и вздрогнул от крика водителя, перепугано глядевшего за спину Платона:

– Берегись!

Он заметил в отражении перекошенное лицо подбегающего к нему сзади нищего, внезапно оказавшегося резвым малым.

– Что за…

Он вовремя отпрыгнул. Заточенная палка промахнулась и, чиркнув по бронированному стеклу, выскользнула из рук попрошайки и с деревянным стуком покатилась по асфальту.

– Сволочь! – закричал Платон. – Умом тронулся?! Я же тебя в тюряге сгною!

Нищий побежал к палке, похожей на кол, намереваясь закончить начатое. В планы Платона увеличение количества отверстий в организме не входило, поэтому он бросился следом и с размаху пнул ногой обидчика, тянувшегося к оружию.

Оба рухнули наземь, и Платон услышал, как порвался пиджак, и онемело плечо, на которое приземлился.

– Сдохни! – прохрипел нищий, пока Платон удерживал его подальше от палки.

К счастью, из автомобиля выбрался водитель и пришел на помощь, схватив кол и направив на грудь попрошайки. Следом прибежали охранники института, случайно заметившие драку перед крыльцом НИИ и толком не разглядевшие, кто кому «начищает» морду.

– Да это же Платон Иванович! – удивились они, разнимая дерущихся.

Неудавшегося убийцу скрутили в три погибели. Он сдался и перестал сопротивляться, поняв, что план сорвался. Шляпа слетела и укатилась под машину. Возле крыльца лежал ящик с рассыпавшимися монетами.

– Будь ты проклят за деяния свои! Кара падет на тебя! – кричал он, лежа лицом вниз. – Ни одно грешное дело не останется безнаказанным!

Платон тяжело сопел и разглядывал наполовину оторвавшийся рукав.

– Сволочь, пиджак испортил. Мразь. Еще и запонка выскочила. Золотая.

Не сдержался и пнул несостоявшегося убийцу под ребра. Тот охнул от боли, а когда снова смог дышать, продолжил насылать проклятия:

– Не усугубляй вину, дьявольское отродье! Каждый недостойный поступок будет оплачен кровью!

Платон склонился и за волосы оторвал голову от асфальта, чтобы повнимательней рассмотреть грязное лицо, на котором отсутствовали чистые места. Единственным светлым пятном, не покрытым слоем пыли, оставались полные ненависти глаза. Платон прищурился.

– Ба! Какие люди! – узнал он.

Настырный бородатый краепоклонник. Правда, в целях маскировки неопрятные косички были расплетены, и борода казалась еще более отталкивающей.

– Вы его знаете? – удивился водитель, продолжая сжимать палку.

– Да. Один из фанатиков, которые тут целыми днями шумят.

Платон отобрал кол и провел по нему ладонью, чувствуя шершавую царапающуюся поверхность. Он не разбирался в породах древесины, но сейчас был уверен на все сто:

– Осина?

– Разумеется.

Несмотря на испытанный шок, Платон нашел силы для улыбки. Нечасто тебя принимают за вампира.

– Батенька, ты ничего не перепутал? Я по ночам не летаю, кровь не высасываю, жить вечно не собираюсь.

– Нет. Но душа твоя черней смолы.

Домой Платон попал ближе к утру. Он зверски устал и мечтал выспаться после малоприятных часов в милицейском участке, где давал показания по факту происшествия. Зато теперь появился реальный повод для усиления охраны института и площадки добычи краенита.

Не раздеваясь упал на кровать лицом в подушку, намереваясь заснуть. По ощущениям полагалось провалиться в забытье мгновенно, но из-за стресса не спалось вовсе. Мышцы трясло от усталости. Он перевернулся, разделся, распахнул настежь форточку. Все без толку, мозг отказывался погружаться в сон.

Перебрался в кресло. Потянулся к выключателю, но передумал, посчитав темноту более безопасной. Настороженно вытаращился на черноту окна. Возможно, где-то там бродит очередной сумасшедший, желающий закончить проваленное предшественником.

Часы оглушающе тикали. За время, прожитое в этой квартире, он ни разу не замечал, с каким противным клацаньем движется секундная стрелка. Звук словно долбил в темечко, становясь громче с каждым ударом и сводя с ума.

Осторожно задернул шторы, опасаясь таинственных недоброжелателей, разгуливающих по грязным городским улочкам, включил маленький фонарик и в его слабом свете принялся копаться в сумке.

– Есть!

Успокоительное сегодняшнего вечера.

– Лоскутовское черное золото. Она же платоновка, – пробормотал он и, не найдя рюмку, налил серую жидкость в бокал.

По привычке всколыхнул содержимое, будто хотел прочувствовать аромат дорогого вина. Ударивший в нос запах спирта вернул в реальность.

– Как это можно пить? – подумал он, с отвращением разглядывая серебристые течения на дне бокала.

Он задержал дыхание и большим глотком выпил содержимое, чтобы не мучиться. Удивительно, но вкус оказался нейтральным и намного лучше, чем запах. Он-то приготовился к самогону, а получил нечто, вполне пригодное к употреблению.

Не напиться бы.

Припомнилось незапланированное утро в доме Костыля. Интересно, кстати, как Василиса поживает. Так же недовольна и пилит мужа?

Он вспомнил и о самом Костылеве и помрачнел. Вопреки прекрасным отчетам компания вчерашних алкоголиков не вызывала доверия.

«Если разобраться, – думал он, с удовольствием отмечая действие платоновки, – доверять нельзя никому».

Кого в институте ни возьми… Вот, к примеру, Мухин. Каждый день заходит в приемную и преувеличенно вежливо здоровается, а зенками своими при этом сверлит так, что сразу понятно – скучает по старому кабинету.

Кольцов изображает преданность и заинтересованность, но и ему доверять сложно. Если завтра станет выгодно, этот хитрый проходимец легко «настучит» на родную бабушку ради спасения собственной драгоценной шкуры.

Опять же, куда запропастился Тальберг? Никто не слышал о нем которую неделю. Всплывет труп в загородном ставке, спросят, почему своевременно не спохватились и заявление на розыск не подали. Надо поднять вопрос об увольнении.

Даже Адуев ненадежен. Как он раньше не сообразил – Саня в сговоре с Тальбергом и сознательно саботирует добычу краенитовой пыли.

Платон налил на донышке, решив, что большой беды от лишних двадцати грамм не будет. В этот раз неприятного запаха не заметил – платоновка пошла мягко и приятно согревала внутренности.

«Пора спать».

Он разделся до трусов и нырнул под одеяло. Сон настиг незамедлительно. Хотя до самого отключения сознания крутилась мысль, что мир не заслуживает доверия.

ГЛАВА X. Мед и ложка

41.

Василиса лежала, в блаженстве рассматривая кусок чистого голубого неба, ограниченный неряшливо выкрашенной рамой старого окна. Настроение у нее было такое же прозрачное и безмятежное. Или даже лучше, ведь облака иногда пачкались черными кляксами пролетающих птиц, а на душе – ни пятнышка.

Пока Костылев богатырски храпел, раскинув руки, словно крылья, она уютно примостилась рядом, положив голову ему на грудь.

Мир внезапно поменялся – и падающая полка перестала бесить, и выцветшие обои не нервировали, и в целом дышалось легче. Василиса любовалась мужем, без бороды выглядевшим на двадцать лет моложе. Кто бы мог предположить, что трезвый и выбритый инвалид окажется столь обаятельным и обходительным?

Затрезвонил будильник. Костыль громко хрюкнул, но и не подумал просыпаться. Василиса ласково толкнула его в бок.

– Толя, вставай, – позвала она негромко. – На работу пора.

– Уже иду, – пробормотал он, покрепче заворачиваясь в простыню.

– Опоздаешь, – не сдавалась она.

– Я директор, – пробурчал Костыль, не открывая глаза. – Начальство не опаздывает, оно задерживается.

– Твоих остолопов нельзя оставлять без присмотра.

– Это да, – согласился он, окончательно проснувшись и потягиваясь. – Отчебучат, мало не покажется.

– Хорошо, – разрешила Василиса. – Еще поваляйся, а я завтрак разогрею.

Она выскользнула из-под теплого одеяла и убежала на кухню, откуда вскоре приполз аромат жареного мяса. Костыль почувствовал зверский голод, не совместимый со сном, почесал пузо и решил вставать. Он прикрепил деревянный протез, размял здоровую ногу и похромал на кухню, запахи из которой становились невыносимо вкусными.

– Невозможно! – он уселся за стол, наблюдая за улыбающейся Василисой. – Ты меня перекармливаешь, нельзя так наедаться с утра. Потом никакого рабочего настроения.

– А ты не жадничай, ешь по чуть-чуть.

– Не получается, оно такое вкусное.

– Наглая лесть, – светясь и улыбаясь, она поставила на стол тарелку и теперь сидела, подперев щеки руками и любуясь жующим Костылем.

Последний месяц воспринимался ею как второй медовый, особенно с учетом, что первого не случилось вовсе – Толик тогда ушел в запой. Оказалось, это его обычное времяпрепровождение.

– Толь, а если мы ремонт сделаем? Обои обтрепались, умывальник треснул…

Она замерла, готовясь к тому, что Костыль выйдет из себя, как делал в прошлые разы после аналогичных вопросов. Однако сегодня сценарий изменился.

– А почему бы и нет? Своих охламонов подряжу, сработают по высшему разряду!

– Смогут ли? – усомнилась она, не доверяя компании, способной лишь на одно осмысленное действие – игру в домино под соответствующие горячительные напитки, с криками и раздражающим хохотом, врывающимся в форточку посреди ночи.

– Обижаешь. Конечно, смогут, – заверил Костыль, обгрызая мясо с кости. – Только за ними нужен глаз да глаз. На следующей неделе зарплату получим и приступим.

– Я ж не говорю, прям так сразу, – удивленная неожиданной сговорчивостью мужа Василиса вспомнила все, чего ей не хватало в жизни, и теперь пыталась расставить приоритеты. Ремонт в списке желаний быстро опустился на шестое-седьмое место. От обилия перспектив она выпала из реальности и унеслась в приятные мечтания.

– Как скажешь, – беззаботно ответил Костылев, продолжая интенсивно двигать челюстями. – Любой каприз в любое время.

Василиса временно отложила свои метания и вернулась из фантазий. Костыль доел, вытер рот салфеткой.

– Мне пора, – он отрыгнул, умылся и снял с вешалки костюм, заблаговременно выглаженный с вечера.

Одевшись, он встал перед зеркалом и внимательно изучил себя, поворачиваясь то одной стороной, то другой.

– Солидно выглядит? – спросил он.

– Шикарно, не то слово!

– Как по мне, слишком официально, – усомнился Костыль. – Мужики не поймут.

– Да наплюй ты на них, – уверенно сказала Василиса. – Директор ты или нет?

– Директор, – подтвердил он, но галстук надевать не стал. Впрочем, возможно, он просто не желал связываться с вещью, которая завязывается полчаса, а пользы с гулькин нос.

– Беги давай, машина приехала. Вечером надолго не задерживайся, я тебя жду.

– Приду поздно, спать ложись.

– Дождусь обязательно, – пообещала Василиса. – Надо тебе кое-что важное сказать. По этому случаю запланирован романтичный ужин.

– Умеешь заинтриговать. Теперь весь день мучиться.

– Иди, – она почти дотолкала его до входной двери. – Опоздаешь.

– Да иду я, иду, – проворчал Костыль.

– Будь осторожен, – добавила она, глядя, как он спускается по лестничным маршам. – У нас преступников развелось, по телевизору вчера передавали. Один мужик соседей из винтовки перестрелял, а пожилая женщина на улице нападала на прохожих и отрывала с одежды пуговицы. А какой-то дедушка…

– Меньше ерунды смотри, – перебил Костыль. – Умом тронешься, все это слушать.

Он ушел. Василиса отправилась в спальню и через окно наблюдала, как он выходит из подъезда и садится в автомобиль. Когда машина исчезла, она уселась на шатающийся стул, мечтательно подперла рукой щеку и уставилась на тест с двумя полосками.

– Платон Иванович, Лужин к телефону просит, – сообщила Наталья. – Говорит, неделю не может вас отыскать.

Дальше прятаться не имело смысла. Платон вздохнул и приказал:

– Переключи на меня.

Она вышла, а он поднял трубку. Через мгновение в ней что-то щелкнуло и сквозь помехи прорезался недовольный голос Лужина:

– Алло, алло! Опять сорвалось? Алло! Алло! Снова ускользнул! Чертяка!

– Слушаю, – Платон с трудом поборол желание тихо вернуть трубку. Дальнейшая отсрочка разговора грозила вылиться в крупные неприятности. Он и так с переменным успехом несколько дней скрывался от настойчивости Лужина.

– Платон, ты?

– Я.

– Новости смотришь?

– Нет. Даже не читаю. Что-то важное случилось?

– Случилось. В Лоскутовке столько убийств и ограблений за предыдущие три года не набралось, сколько за последний квартал!

– Плохо, конечно, но причем здесь я? – Платон решил прибегнуть к классической защите нападением. – Это ваша забота! Или хотите, чтобы я за вас еще и преступников ловил и службы города лично инструктировал?

– Не рассказывай мне мои обязанности, – Лужин ничуть не смутился грозного тона. – Во всех случаях не обошлось без «Лоскутовского черного золота».

Последние слова он произнес раздельно и нарочито четко, чтобы у Платона ни на мгновение не закралось сомнение, что Лужин навел справки и выяснил, откуда растут ноги у настойки.

– Не надо разговаривать намеками, – холодно сказал Платон. – Ваши обвинения голословны, а отчисления «Вектора» неплохо пополняют бюджет города.

– Так-то оно так, но с текущими показателями по преступности я на всю страну прославлюсь.

– Вы за свое место переживаете?

– Место – вещь хорошая, спору нет, – пробормотал Лужин, – но не уверен, что меня никто без предупреждения по башке сковородой не огреет.

– Вы говорите глупостей. Зачем кому-то бить вас сковородой?

– Незачем, – согласился Лужин. – Но почему-то уже пытались.

– Забавно, – Платон не знал, как адекватно прокомментировать новость.

– Ничего забавного не нахожу. До сих пор трясет. В городе с охраной беда – охранники рассчитываются, говорят, жить им хочется больше, чем умирать за палку колбасы. Я их понимаю. Тебе, наверное, не видно, но я в городской больнице лежу в гипсе. И чем дольше лежу, тем меньше нравится. А в особенности, лично ты.

Платон молча слушал, решив ничего говорить, чтобы не провоцировать Лужина.

– Если так дело и дальше пойдет, от вашего вывода нашего региона из депрессивного состояния тут и самого региона не останется – все разбегутся, а мне разгребай.

– Не знаю, чем помочь, – сухо резюмировал Платон, когда Лужин выговорился. – Я не обладаю ресурсами и полномочиями для решения проблем в сложившейся ситуации.

– А что у вас есть? Кроме столичной наглости, конечно.

– Если хотите, проведем совещание, – предложил Платон миролюбиво, проигнорировав брошенный в его огород камень.

– Где? – снова взорвался Лужин. – У меня в палате? В отделении травматологии?

– Там, пожалуй, будет неудобно, – согласился Платон.

– Да пошли вы со своими совещаниями. Надоели.

На том конце линии громыхнуло и раздались короткие гудки.

Платон опустил трубку, с третьей попытки попав на «рожки». Несмотря на спокойную манеру общения, его трясло от злости.

Что этот Лужин себе позволяет? Кто дал ему право неуважительно повышать голос на представителей инспекции? Вопиющее проявление наглости от местного царька карманного пошиба!

Платон по привычке вынул из сейфа бутылку. Перманентный стресс требовал постоянной разрядки, поэтому он не мог обходиться без странной жидкости несъедобного цвета. Даже зная состав, он был не в силах отказать себе в удовольствии затуманить мозг, оградившись от проблем вязким туманом опьянения.

«Вязким туманом», мысленно повторил Платон пришедшую на ум фразу, и открутил крышку. «Или ну его?» – подумал он, засомневавшись, но тут же отбросил неприятную мысль. Без спасительного глотка он до вечера сойдет с ума.

42.

Тоцкий трижды просмотрел работу Барашковой. Твердая уверенная тройка, не более, даже если закрыть глаза на мелкие огрехи. Кончик ручки хаотично бегал вдоль строк, внутри велась напряженная борьба между совестью и жалостью, в которой победителем выходила третья сила – то ли усталость, то ли желание послать всех, куда Макар телят не гонял.

Аккуратные круглые буквы симпатичными петельками крепились друг к другу. К сожалению, за красивым фасадом прятались досадные ошибки. Как ни посмотри, а математика – наука точная и компромиссов не любит.

– Ну что с тобой поделаешь, Барашкова? – задавался вопросом Тоцкий. – Чтоб тебя!

Он отложил листок на край стола, надеясь разрешить проблему позже. На проверку экзаменационных работ отводились сутки – завтра готовый протокол с оценками уедет в гороно, следовательно, на принятие окончательного решения остается ночь.

Закончил проверять остальные работы, оценил неплохой общий уровень подготовки. Сердюкова, например, почти ничего не перепутала, чего с ней не случалось, должно быть, никогда. Заполнил протокол, оставив пустую клетку напротив фамилии Барашковой, и с чувством выполненного долга отправился домой.

Выйдя на крыльцо, столкнулся с Ольгой, прислонившейся к перилам и теребящей белый пакет.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – поздоровалась она, будто не встречались на экзамене.

Тоцкий все тесты просидел с каменным лицом древнего сфинкса и водил глазами по рядам, старательно избегая квадрата на местности, в котором сидела Ольга. К счастью, ее внимание полностью занимали задания из билета, и она на протяжении отведенного времени сосредоточенно и безотрывно таращилась на листок.

– Здравствуй, Барашкова! – он демонстрировал настроенность на исключительно официально-деловой стиль общения. Несмотря на ночной визит, он впредь был намерен оставаться в принятых рамках приличия.

– Почему так официально?

– Я учитель, вы ученик, – сухо ответил он. – Нужно придерживаться правил поведения.

– А-а-а… – она заговорщицки подмигнула. – Мы типа не знакомы и все такое.

Он недовольно поморщился, словно натощак скушал лимон, по ошибке присыпанный солью. Фамильярный тон Ольги не радовал, но она намеков не понимала и продолжала многозначительно улыбаться.

– Пойдем.

Тоцкий утешался скоропостижным уходом Зои Павловны в отпуск и радовался наступившей свободе – в школе дышалось легче в отсутствие всевидящего ока, блюдущего нравственность в коллективе преподавателей. Но, даже учтя столь серьезное облегчающее обстоятельство, он выдохнул с облегчением только на некотором отдалении от среднеобразовательного учебного заведения.

– Какие планы на вечер? – спросила Ольга.

– Спать крепко и беспробудно.

– Это скучно, – протянула она. – Давайте прогуляемся через парк.

– Хорошо, – согласился Тоцкий.

Идя неспешным шагом, он чувствовал себя не в своей тарелке. Он не общался с Барашковой с ночи, проведенной в его квартире, но непрерывно размышлял, как правильно разрешить ситуацию к взаимному удовлетворению сторон. Периодически бросал на нее косые взгляды и пытался отгадать, какие мысли живут в ее светловолосой голове.