Край

Негодование и праведный гнев перешли в недовольный стон. Удивительно, но средство Карла помогло. Тальберг протрезвел, хотя и не полностью.

– Сколько я тут лежу? – спросил он озадаченно, силясь разглядеть дату на перекидном календаре.

Удовлетворенный достигнутым результатом Шмидт вернул чайник на электрическую плитку.

– Больше месяц. Нормальный человек умереть после такой, – ответил он и добавил с небольшой обидой в голосе: – Ты мои обеды съесть и плащ растянуть.

Тальберг в ужасе взялся за голову. «Лизка, Платон, Ольга», промелькнуло в голове.

– Месяц? Вот это я разошелся. Бросил бы меня разлагаться дальше. Новости-то какие?

– Не знать нофости. Я отсюда почти не выходить.

– Бритва есть? – Тальберг разглядывал в зеркале отражение. – Борода чешется, я ее никогда так не запускал. На гориллу похож.

Шмидт открыл верхний ящик комода, привезенного им с исторической родины, и извлек шаветку и видавший виды помазок из слоновой кости с шерстью барсука.

– Э-э-э, нет, – протянул Тальберг, – ты смотри, как руки трясутся. Если этой штукой бриться начну, не досчитаюсь ушей, в лучшем случае. В худшем, помру от потери крови. Не пойдет!

– Садиться! – Карл показал на стул. – Я помочь.

Тальберг покорно сел.

– Не шевелиться!

Он попробовал замереть неподвижно, но периодически вздрагивал и покачивался, несмотря на старания. Чем больше усилий прилагал, тем сильнее трясся.

– Расслабиться, – посоветовал Шмидт, надел очки и встал позади, затачивая бритву о ремень.

Тальберг заметил чучело, молча стоящее на шкафу без сигар и рассуждений о природе подсознания.

– Я это с собой притащил? – поинтересовался он, мандражируя перед предстоящей процедурой. Никогда в жизни ему еще не доводилось бриться шаветкой. Разве что виски подправляли в парикмахерской.

– Да, – подтвердил Шмидт, отложил бритву с полотенцем и принялся взбивать помазком пену. – Не любить зайцы, отвратительный животный. Где ты его украсть?

«Угу, – с иронией подумалось Тальбергу, – змеи-то всяко краше будут».

– М-м-м… – промычал он. – Длинная история с невеселым концом. Но если кратко, это прискорбный итог моих научных достижений.

– Я не спешить, – Шмидт щедрыми мазками наносил густую ярко-белую пену. – Хотя лучше ты молчать, я тогда тебя не ранить.

Тальберг испугался и замолчал. Между тем, Карл продолжал говорить, обрадованный наличием собеседника. Видно, у него накопилось за последнее время всякого, чем ему непременно хотелось хоть с кем-то поделиться.

– Я исследовать краенитовый пыль, – рассказывал он. – На мои экземпляры действовать безотказный.

Тальберг молчал, глядя в зеркало перед собой и переживая за уверенность движений Шмидта. Карл, казалось, ничего не замечал и спокойно брил, виртуозно соскабливая пену с удивительной скоростью и легкостью.

– Я пробовать на змеях, и они становиться агрессивный и подтверждать мой теория, – рассказывал Шмидт. – Die Kante вызывать повышенный агрессивность у змей. Но я решить не останавливаться и испробовать пыль на себе!

У Тальберга самовольно поднялась левая бровь. Ему стало чрезвычайно любопытно, к каким же выводам пришел Карл в краенитовых изысканиях.

– Я быть осторожный, но это сложно. Я проделать много раз и, понять, что пыль не вызывать агрессивность и злость, как можно показаться…

Шмидт сделал паузу, чтобы аккуратно выровнять виски, но Тальберг решил, что тот нарочно нагнетает обстановку для поддержания любопытства.

– Ну? – не выдержал он.

– Не дергаться, – попросил Карл, – я не закончить. Так фот, я долго думать и анализирофать мысли и ощущения, это сложный. Я записыфать, что чувствофать. Я не есть уверенный, что мои выводы прафильный, но пока я не мочь предложить другое решение…

«Да сколько можно тянуть?» – подумал Тальберг, позабывший об угрозе быть зарезанным опасной бритвой, тем более что процесс подходил к логическому завершению.

– Я думать, пыль вызывать страх, – сказал Шмидт и объявил, оценивая со стороны качество работы: – Готово!

– Страх? – удивился Тальберг, беря из рук Карла полотенце и вытирая с лица остатки пены.

– Не простой, а страх потери самого ценного. Не дорогой, а ценный – полезный умение, близкий человек, личный качество, памятный предмет. А агрессия рождаться из попытка защитить это, даже если опасность для него нет. Можно поверить в самый невероятный угроза. Кажется, так действовать. Такой теория. Змеи примитивные, у них страх один – умереть, а люди отличаться.

Тальберг задумался над версией Шмидта, водя рукой по гладко выбритым щекам и пытаясь вспомнить что-то в подтверждение этих измышлений.

Вспомнился Самойлов, бегающий по институту с ножом и кричащий про темы, бывшие основой его финансового благополучия. Наверняка, он полагал это самым ценным и старался защитить, подозревая конкурента в молодом и способном Володине. И именно в этот день Самойлов получил краенитовую пыль для исследований. Все сходилось.

– Наверное, он вдохнул краенит, и тот на него подействовал, – пробормотал Тальберг.

– Кто вдохнул? – запутался Шмидт, в своей автономии оторванный от общественной жизни и про Самойлова не слыхавший.

– Неважно, – отмахнулся Тальберг и спросил, неумышленно переходя границы приличного: – Какой у тебя самый главный страх?

– Я не говорить, – смутился Шмидт, укладывая бритвенные принадлежности в ящик.

Тальберг понимающе кивнул.

– Я собираться прекратить исследования и через месяц вернуться домой. К жене и детям, – неожиданно сообщил Карл.

– Ясно, – Тальбергу стало грустно. Шмидт оказался самым близким человеком и фактически единственным настоящим другом. – Знаешь. Смотрю на тебя, и кажется, будто ты сказочный персонаж из другого мира. Есть в тебе нечто инфернальное, словно ты вселенной ошибся.

– Я у вас себя тоже так чувствовать, – признался Шмидт. – Поэтому я хотеть домой.

Тальберг осознал причину собственной ярости на день рождения Лизки, и все стало по местам. Его просто ввела в заблуждение краенитовая пыль.

Зато теперь он знал, что боится потерять сильнее всего на свете. Даже если угроз в действительности нет. Или они невероятны.

– Можно уверовать в любую немыслимую угрозу? – переспросил Тальберг, оценивая, насколько невозможную опасность для его семейной жизни представляет Платон. – Так сказать, поверить в три невозможности до обеда, – пошутил он.

К его удивлению Шмидт с каменным лицом ответил:

– Да. Именно. Главное, суметь остановиться после первой. Потом быть поздно.

– Честно говоря, у меня от всей этой зауми голова кругом идет.

– Это бывать, – согласился Карл.

– Не то слово, – добавил Олег.

– Что? – дернулся Тальберг. К счастью бритвенные процедуры закончились, а то ходить бы ему без ушей или носа.

– Что «что»? – не понял Шмидт.

– Спокойно, – сказал Тальберг то ли Карлу, то ли себе. – Мне срочно надо сходить по нужде.

Он отравился в туалет, разумно предположив, что общаться с воображаемым другом при Шмидте будет неуместно. Идти туда с чучелом зайца выглядело не менее странно, но Карл промолчал, сделав скидку на возможную невменяемость, вызванную продолжительным запоем.

– Говори, ушастый, – потребовал Тальберг, ставя Олега на подоконник и запирая дверь на щеколду.

– Лучше по имени, – заяц откинулся назад и принял вальяжную позу большого начальника. – Что говорить-то?

– Говори, когда от меня отвяжешься.

– Нет, ви посмотрите на этого поца, не успел, значит, познакомиться, как норовит избавиться.

– Не увиливай от ответа, а то могу и уши оборвать, – пригрозил Тальберг.

– Неприятно, но не смертельно. Твое подсознание найдет какой-нибудь другой объект для визуальной материализации, хоть и не такой симпатичный. Предпочтешь общаться со сливным бачком? И каждый раз, когда захочешь по маленькому или, еще хуже, по большому, он будет с тобой булькать за жизнь.

Подобные перспективы не радовали.

– Это навсегда? – обреченно спросил Тальберг.

– Наверное. Не знаю, – заяц пошевелил ушами. – Я лишь подсознание, знающее не больше тебя. Я просто наблюдательней, ты же никогда не в курсе событий. Боже, как можно так жить? – картинно возмутился Олег. – Собаки охранников получше тебя осведомлены в делах института.

– За какие грехи мне такое наказание? – взвыл Тальберг. – Я с тобой с ума сойду. Уже сошел.

– Есть некоторые соображения, – проговорил заяц, откуда из-за спины доставая сигару и прикуривая от материализовавшейся из воздуха зажигалки. – Ты с Краем полтора десятилетия работаешь, каждый день прикасался к краениту. Оно, конечно, не пыль, но действует через поры на руках. Медленно, но верно, по капельке.

– Возможно, – в свою очередь задумался Тальберг.

– Вспомни, когда впервые почувствовал, что Лизку теряешь? – продолжал заяц. – Хотя бы приблизительно.

– Года три назад. Тебе лучше знать.

– Вот-вот. Сначала в легкой форме, а потом становилось хуже и хуже, пока не сорвало.

– Логично, – согласился Тальберг с собственным подсознанием. – И какие из этого выводы?

– Из-за длительного контакта и эффект, вероятно, продолжительный, да и вообще, если пить, вдыхать и впитывать через кожу, он может и действовать по-разному, – предположил Олег. – Не расстраивайся. Кому еще выпадало счастье уметь общаться с подсознанием напрямую? Считай это своего рода сверхспособностью.

Снаружи настойчиво постучали и попросили освободить помещение. Тальберг пальцем приказал зайцу молчать, взял под мышку чучело и вышел с ним из туалета. Их встречали вытаращенные глаза Володина, пританцовывающего в коридоре.

ГЛАВА XI. Основы пожаротушения

46.

Едва Кольцов выпил рюмку и поставил бутылку в сейф, как в дверь что-то ударилось, и она с треском распахнулась.

На пороге появился Тальберг и заполнил собой проем. Одну его подмышку занимало потрепанное чучело, а через зазор во второй Наталья пыталась сообщить директору то, что он и так видел собственными глазами:

– Николай Константинович, к вам Дмитрий Борисович. Я говорила, что вы заняты, но он не стал слушать.

– Нормально. Иди, – снисходительно махнул ей Кольцов, пораженный появлением Тальберга, которого уже не чаяли найти. Он-то, грешным делом, просматривал новостные сводки в газетах, боясь прочитать о страшной находке у Края. Тогда у них, кроме Михалыча, появился бы еще и Борисович.

Но и без всякого Края видок у Тальберга был еще тот – выбритый до синевы, но помятый и отекший, словно распух от сырости после долгого лежания в затопленном подвале.

– Где пропадал? – полюбопытствовал Кольцов.

– Длинная история.

– Пил, небось.

– Неважно, – отмахнулся Тальберг, раздраженный излишним вниманием к несущественным деталям, в то время как десятки жизней находятся под угрозой. Возможно, он преувеличивал опасность, но это лучше, чем недооценить.

– По лицу видно, пил. И зайца своего зачем-то притащил. Нормальному здоровому человеку в голову не придет носиться повсюду с трупом животного.

– Мой внешний вид и самочувствие обсудим позже. Сейчас крайне важно найти Платона, – заявил Тальберг сурово, чтобы даже директор понял, насколько именно необходим Платон. Вынь да положь.

– Он отпросился. Здоровье у него хромает. То ли переработал, то ли простудился. Хотя на улице тепло, а перерабатывать не с чего. Тишина и спокойствие, а он нервный ходит…

– Его самочувствие меня тоже слабо волнует. Есть проблема поважнее! Надо немедленно сворачивать производство платоновки!

– Ты о чем?

– Лоскутовское золото, – с трудом вспомнил Тальберг.

– Чего? – Кольцов задрал брови, будто первый раз слышал название, но почувствовал, как под ним зашаталось кресло. – Не знаю ни про какое золото.

– Я взял и поверил, – сказал с сарказмом Тальберг. – В составе присутствует краенитовая пыль, а откуда она возьмется, если не институт ее поставляет? Сомневаюсь, что работают в обход руководства НИИ.

– Не кипятись, остынь, – принялся урезонивать Кольцов. – Не спеши со слонобоем на мельницы переть. Знаю тебя, сейчас о нравственности рассуждать начнешь. Ты у нас опытный идеалист со стажем.

– Не в этом суть, краенит опасен и может привести к непредсказуемым последствиям.

– Каким? – заинтересовался Кольцов. Кресло раскачивалось все сильнее.

– Трудно описать в двух словах, – Тальберг задумался. – Например, случай с Самойловым – результат воздействия краенитовой пыли! Вероятно, он ее вдохнул, поэтому получил передозировку. В жидком виде не так смертельно, но если употреблять регулярно…

– Что ты говоришь! Неужели, так плохо?

Кольцов догадался, в чем причина криминогенной обстановки в городе, но криминал в Лоскутовке волновал его слабо. Самойлов похоронил все надежды и чаяния, а участие в проекте Платона приносило живые деньги на безбедную пенсию. Сворачивать успешное предприятие в разгар прибыльности в их планы не входило.

Взъерошенный Тальберг представлял угрозу. А если он поднимет шум, который дойдет до самого верха?

– Ты кому-то о своих наблюдениях говорил? – спросил Кольцов.

– Нет. Я, как все понял, так сюда и прибежал. Нужно что-то делать.

– Нужно, – согласился директор, осматривая интерьер в поисках подходящего предмета и не отдавая себе отчета, что будет делать дальше. Как назло, ничего тяжелого не нашлось.

Тальберг продолжал говорить, не замечая действий Кольцова.

– Производство немедленно прекратить, а что попало в магазины, изъять, пока не поздно. Иначе до вакханалии дойдет. Нужно работы по краениту приостановить, пока это не привело к печальным последствиям. Даже если использовать как броню, длительного контакта с кожей хватит, чтобы оказывать негативное воздействие на организм. Представьте себе солдат, одномоментно теряющих вменяемость, имея в руках оружие.

– Это понятно, – сказал директор. – Честно говоря, мне самому не нравится. Я соответствующее распоряжение подписал. Возьми, почитай.

Кольцов передал документ, загодя заготовленный на случай, если дело не выгорит, и к нему придут для выяснения, как он допустил превращение института в завод по производству алкоголя.

Пока Тальберг читал подсунутую бумажку, Кольцов обогнул его по периметру, якобы просто прохаживаясь по кабинету, подошел к двери и снял с крючка двухлитровый углекислотный огнетушитель. Оценивающе взвесил в руках, отметил приятную тяжесть холодного стального корпуса, затем подкрался к Тальбергу сзади, мысленно отсчитал до трех и, собрав силы, ударил с размаху, целясь в затылок.

Так как он давно растерял мышечную массу, просиживая зад на заседаниях, справиться с огнетушителем оказалось сложнее, чем представлялось, и вместо прямого удара получился скользящий, подравший кожу, но не оглушивший Тальберга.

– Эй, ты чего? – Тальберг отбросил стул и вскочил, почесывая затылок.

– Аа-р-ргх, – зарычал Кольцов и попытался повторить попытку, используя средство пожаротушения в качестве тарана, но Тальберг, будучи наготове, увернулся, хотя от предыдущего нападения едва не потерял сознание.

Набравший скорость огнетушитель вырвался из слабых рук Кольцова и полетел в шкаф. Раздался грохот, и на дверце образовалась вмятина, а огнетушитель с громким звоном рухнул на пол и зашипел. Тальберг воспользовался потерей равновесия Кольцовым, сгреб его в охапку и налег своим немалым весом, пресекая попытки вырваться.

Вбежала Наталья и онемела от представшей картины. Она переводила взгляд то на шипящий на полу огнетушитель, то на Тальберга с окровавленным затылком, то на пытающегося бороться Кольцова и не понимала, кто виноват и что делать.

– Вызывай охрану! Скажешь, симптомы те же, что и у Самойлова, а я его подержу.

Для нее они оба выглядели в равной степени неадекватно. Что по-звериному рычащий Кольцов, что Тальберг, расхаживающий по коридорам с дохлым зайцем.

– Бегом, вырвется сейчас! – проорал Тальберг так, что крик услышали в соседнем здании.

Наталья увидела обезумевший взгляд Кольцова и решила вызывать охрану – пусть профессионалы разбираются, кто из этих двух психов прав.

Когда Кольцова увезли на «скорой», Тальберг сел в директорское кресло и откинулся на спинку. Место над ухом невыносимо саднило. От удара оно онемело, но теперь шок проходил, и, словно молочные чернила под теплом утюга, проявлялась отложенная боль. Тальберг потрогал повязку, наложенную работниками «скорой». От госпитализации он отказался, взамен ему дали таблетку обезболивающего, но оно пока не подействовало.

– Подробности будут? – спросил Безуглый.

Валентин Денисович, устраиваясь на работу в НИИ, рассчитывал, что будет тихо и спокойно наблюдать за бледными учеными, денно и нощно не вылезающими из кабинетов. А тут эксцесс за эксцессом.

– Сейчас все расскажу, – пообещал Тальберг.

Прибежал Мухин. Он успел доложить наверх о временной нетрудоспособности Кольцова и с сегодняшнего дня исполнял обязанности директора.

– Какая досада! – сиял он от радости, устав сидеть возле змеиной автономии и слушать, как Шмидт на вражеском языке общается со скользкими подопечными. – Такая трагедия, причем второй раз за год!

«Если судить по Самойлову, велик шанс, что Кольцова в стенах института мы можем не увидеть», подумал Тальберг, глядя на Мухина, плохо скрывавшего переполнявшую его радость.

– Что с подробностями? – настойчиво повторил Безуглый.

Тальберг почесался возле раны.

– На основании личных наблюдений и путем логических рассуждений… – он поглядел на чучело. Оно подмигнуло в ответ. – …я выявил, что причина несчастных случаев в институте кроется в краенитовой пыли, которая, проникнув в организм, вызывает интересные эффекты, плохо влияющие на психику.

Безуглый удивился и задумался.

– Допустим, Самойлов проводил опыты с краенитом, – рассуждал он, – но как пыль попала к Кольцову?

Тальберг вытащить из сейфа полупустую бутылку с наклейкой «Лоскутовского черного золота».

– Вот!

– Что «вот»? – переспросил Безуглый.

Его встревоженные глаза говорили, что подобного вида тару он уже встречал.

– Эта гадость производится из краенитовой пыли.

– Какая мерзость! – скривился Мухин, вчера дома употребивший перед сном рюмку настойки под селедочку. – Это обязательно заканчивается бешенством? – спросил он с тревогой. Ему внезапно стало плохо. Радость от смены кабинета померкла на фоне угрозы поехать в смирительной рубашке вслед за Кольцовым.

– Вопрос, полагаю, в дозах и индивидуальной переносимости. Побочные эффекты бывают не только в виде помешательства.

Олег довольно улыбнулся, но Тальберг притворился, что не заметил. Хотя кого он пытался обмануть? Собственное подсознание?

– Надо действовать, – пробормотал он.

– Конечно, – согласился Безуглый.

47.

Саня проснулся вечером.

Снилось ему что-то невнятное. Будто стоял он перед Краем, а с той стороны на него смотрел он сам. Сначала Сане показалось, что это его отражение, хотя обычно гладкий краенит вопреки законам физики отражал плохо, превращая изображение в нечеткие световые пятна. Он показал себе язык, но двойник не ответил тем же, а покрутил указательным пальцем у виска.

«Привет», сказал ему Саня, ничуть не испугавшись. Он якобы стоял на дне морском, и вместо слов стайка пузырей выскользнула изо рта и неторопливо поднялась, исчезнув на высоте. Утонуть он не боялся, хотя плавал слабо и с трудом держался на воде.

Двойник показал пальцем на уши – дескать, не слышно. Тогда Саня развел руками, мол, ничего поделать не может. Наконец, приметил установку направленную конусом к нему и осознал, что находится по Другую Сторону Края. Там, куда всегда мечтал добраться.

Включился луч и начал рез.

Саня обернулся, чтобы оглядеться, но увидел только каменистый грунт, уходящий в кромешную тьму.

– Э-эй! – крикнул он. – Есть кто дома?

На этот раз вместо пузырей раздался крик, тут же подхваченный громким эхом. Саня поежился, с испугом уставившись во мрак.

– Чаво раскричался-то? – ответил сварливый старушечий голос. – Орет, будто у себя дома.

– Кто вы, бабушка? – спросил он, вглядываясь в темноту и от всей души надеясь увидеть безобидную пожилую женщину.

– Кто-кто, – передразнили из сумрака. – Знамо, кто. Я есмь.

Саня разглядел неясный низкорослый силуэт, идущий к нему и мерно покачивающийся из стороны в сторону. Он замер и позабыл о двойнике, сверлящем дыру в Крае.

После напряженных секунд-минут-часов – во сне трудно определять время – тьма расступилась, и при слабом свете, проходящем через стену, он разглядел невысокого роста старушку с клюкой, приближающуюся хромающей походкой.

Саня сумел рассмотреть ее лицо и пришел к выводу, что она и в молодости вряд ли смогла бы претендовать на участие в конкурсе красоты. Если определять возраст по внешности, можно было смело дать ей пару-тройку сотен лет, а то и все пятьсот. Из трех десятков зубов у нее остался один – нижний передний, несоразмерно огромный и сильно выступающий вперед, даже когда она закрывала рот.

– Чавой-то ты тут заблудился? Застрял, милок? – поинтересовалась она участливо. – Нечеткий ты какой-то, ненастоящий. Должно быть, Дрема тебя затащила, проказница.

– Наверное, – ответил Саня. – Я не специально. Меня случайно сюда занесло.

В это мгновение старушка заметила двойника и переключила внимание на него.

– Ишь ты чего удумал! Кыш отсюдова! Брысь! Повадились сюда ломать! – зашипела она, подходя к Краю и яростно стуча клюкою по стене. – Не строил, а портишь! Я тебе руки живо повыдергаю, чтоб впредь неповадно было!

Двойник не слышал, не видел ее, и продолжал сосредоточенно резать. Старушка обернулась к Сане и пожаловалась:

– Пруть сюда кажный день и ломають! Ходють и ходють! Спасу от них нету! Хотела ему руки переломать, чтоб не творил свою безобразию, да сил не хватило – токмо треснуло. Жалко стало. Ну, ничего, в следующий раз ему и не такое устрою! – она повернулась к Краю, и снова ударила клюкой. С конца палки выскочила голубая искра, и уже выполненный разрез затянулся в мгновение ока.

– Ух ты, – поразился Саня, бессознательно потирая поврежденную руку. – Как у вас это получается?..

– Клюка-то не простая, заговоренная, – отвечала старушка. – Токмо идти далековато приходиться. А годы-то не те – когда в девках ходила, столько не бегала. По-первах, вообще с непривычки еле доходила. Сейчас кости размялись, все быстрей получается. А так, ни дня без продыху. Настырные, ужасть! Как представлю, что он свою дырку сделает, а я не успею в срок, прям оторопь берет.

– А что случится?

– Спятил, милый? – удивилась старушка, словно Саня не знал очевидного. – Тут столько нечисти, им подай дырочку в игольное ушко – хватит, чтобы проскользнуть, – она замолчала и уставилась на него, прищурившись. – Погодь, больно физиономия у тебя знакомая!

– Наверное, обознались, – ответил он, холодея от страха. – Мы с вами точно не встречались, я бы запомнил.

– Да ладно, – махнула она клюкой. – Но пообещай никогда не ломать Край, как этот окаянный, – она показала на двойника, растерянно ощупывающего стену в месте, где еще миг тому назад зияла щель.

– Обещаю, – он сглотнул слюну. – Честное пионерское!

– Молодец, – похвалила она. – Если увижу, с собой заберу, суп из тебя сварю. И сама поем, и котов накормлю.

– Я п-понял.

– Давай, тебе пора, – она взмахнула палкой и подняла над головой руки.

– Погодите, – спохватился Саня. У него скопилась уйма вопросов, и он не знал, какой задать первым.

– Чаво тебе ишо?

– Бабушка, кто вы и что тут делаете? – выпалил он.

– Сторожу границу меж Явью и Навью, – пояснила старушка. – Пора тебе.

И она быстро взмахнула руками. Саня кубарем покатился восвояси и, кувыркаясь, вывалился из сна прямо на жесткую больничную койку. Он моргнул, прогоняя остатки сновидения. Разглядывая палату, внезапно заметил, что не один, и от неожиданности вздрогнул.

– Митька! – опознал он, успокаиваясь.

– Ага, – подтвердил довольный Однорогов, сидевший в кресле с книгой. – В гости пришел, а ты спишь. Ты так ворочался, я даже разбудить тебя хотел.

– Откуда ты узнал, что я здесь?

– У меня в отделении мать работает.

Саня лег поудобнее, расправив помятую простыню. Он уже устал, и снова тянуло заснуть, но врожденная вежливость не позволяла сделать это при Митьке.

– Ты как? Совсем плохо дело?

– Голова кружится, в теле слабость, – описал ощущения Саня. – Если двигаться, мышцы болят. В общем, бывает и хуже.

– Выздоровеешь, – уверенно пообещал Однорогов. – Мать говорит, тебе теперь надо держаться подальше от Края. Желательно переехать поближе к Средине.

– Куда ж я поеду? – растерялся Саня, пытаясь представить, чем ему заниматься, если он не сможет находиться у Края. Еще и сон вспомнился некстати.

– Не знаю, просто передаю ее слова.