Край

Опять закрывались глаза. Вязкая слабость заполнила тело, словно теплая вода. Хорошо лежать в приятном забытье без забот и хлопот, не заботясь о будущем. Завтра настанет новый день, а проблемы надо решать по мере поступления. Еще бы Однорогов не мешал отдыхать.

– Как остальные? – спросил он для поддержания беседы. – Конь, Лева…

– Они помогать тебе пошли, – сказал Митька, легкомысленно покачивая ногой.

Сон мгновенно вылетел из головы, заботы и хлопоты разом навалились и прижали к кровати.

– Что делать? – напрягся Саня. У Конева понимание слова «помощь» отличалось своеобразием.

– Потрясти хмыря, который твою телку кадрит, – беззаботно пояснил Митька, перелистывая страницы в книге. – Ерунду читаешь, какие-то аборигены, луна-рыбы…

– Где? Как? Какого хмыря? – Саня приподнялся на кровати, едва не задев стойку с капельницей.

– Расслабься, нормально все будет. Они его возле ее дома подкараулят и проведут небольшую разъяснительную беседу по поводу того, как нехорошо чужих девушек уводить.

– Идиоты! Придурки!

– Зачем обзываться? – обиделся Однорогов. – Мы для тебя стараемся по дружбе.

– Я не просил! – закричал Саня и резко понизил голос, испугавшись, что на крик прибежит какая-нибудь медсестра. – Она не моя девушка, мы расстались по обоюдному согласию!

– Мы ж не знали, – оправдывался Митька. – Не переживай, ничего страшного не случится. Припугнут слегка, подумаешь, невелика беда.

Саня выдрал иглу капельницы.

– Ты что делаешь? – испугался Однорогов, откладывая книгу на тумбу. – Тебе нельзя вставать. Тебе совсем напрягаться запрещено. От перенапряжения можно умереть.

Саня попробовал встать, но почувствовал, как потемнело в глазах и подкосились ноги. В таком состоянии он далеко не дойдет, свалится еще на пороге больничной палаты.

– Сюда! – позвал он Однорогова. – Помогать будешь.

– Ни в коем случае! Если мать узнает, она меня…

– Бегом, – скомандовал Саня, не желая выслушивать взывающие к жалости всхлипы. – Переживешь.

Он ухватился за перепуганного Митьку, положив ему на плечи руку.

– Веди!

– Куда?

– Спасать людей от вашей помощи.

– Меня Конь пришибет, если узнает, что я проговорился, – засуетился Однорогов. – Ты не должен был знать.

– Пошли, потом поплачешься.

Вышли из палаты. Предстояло самое сложное – выбраться из больницы, не встретив любопытной медсестры. Им почти удалось, но у входа их заметила врач из приемного отделения.

– Куда вы намылились так поздно? – спросила она грозно.

– Воздухом свежим подышать, – сказал Саня.

– А не поздновато ли для прогулок?

Митька прибегнул к железобетонному аргументу:

– Мама разрешила. Елена Владимировна Однорогова, которая заведующая отделением.

– Да? – врач посмотрела на них с недоверием. – Ты ее сын?

– Мы чуть-чуть посидим на улице и назад вернемся, – пообещал Митька, надеясь, что никому не захочется выяснить, действительно ли им позволили покинуть здание.

Саня, в свою очередь, из последних сил изображал твердо стоящего на ногах человека, которому безумно хорошо и для счастья не хватает только свежего воздуха.

– Ладно, идите, – разрешила женщина. – Учтите, вернуться нужно до двадцати одного ноль-ноль.

– Обязательно, – пообещал Саня и, собрав остатки сил, поковылял к выходу. Митька поспешил следом, мысленно проклиная друга за то, что теперь достанется и от Коня, и от матери.

48.

Тоцкий мысленно разыгрывал будущую беседу с всевозможными вариациями. В его воображении Барашкова представала то слишком умной и рассудительной девушкой, со зрелостью взрослого воспринимающей логические доводы, то ветреной и взбалмошной девчушкой, напрашивающейся на хорошую порку отцовским ремнем.

Как подобрать правильные слова, щадящие хрупкую психику человека в возрасте ранней юности? Вопрос представлялся чрезвычайно щекотливым.

От важности задачи взопрел, выдернул из общей тетради листок в клеточку и выписал примерное содержание беседы. В воображении получалось довольно складно, но, ложась на бумагу, мысли почему-то портились. Он перечитывал их по десять раз, ровно до момента, когда слова начинали казаться ему глупыми, грубыми и неуместными.

Недолгий опыт общения с Барашковой не позволял предугадать ее реакцию на высокопарные сентенции, которые он безрезультатно выписывал на листок и зачеркивал. Соглашаясь работать учителем, он не рассчитывал вести задушевные беседы на скользкие темы.

Он со злостью швырнул карандаш, от подобного обращения потерявший кончик грифеля. Хотелось забросить все, оставить вещи, одеться, уйти в ночь и не вернуться. Что за жизнь? Одна девчонка, а столько неприятностей. Он вот-вот был готов ее возненавидеть.

Постучали. По скребущемуся звуку легко угадал Барашкову.

– Заходи!

Она с довольным видом впорхнула в класс, скользнула к парте и уселась, словно прилежная школьница с обложки букваря. Тоцкий закрыл дверь на защелку. Ольга посмотрела на него, заинтригованная многообещающим началом.

– Барашкова, – он говорил нейтрально-официальным тоном, но она, кажется, воспринимала это как очередную игру. – Сегодня я должен сдать список с оценками за экзамен. Я придержал протокол на день.

Ольга с первой же фразы догадалась, в каком русле пойдет разговор.

– Я проверил твою работу, – продолжал Тоцкий. – Хватает максимум на тройку.

– Блин, – расстроилась она. – Что я сделала не так?

– Забыла про минус. Раза четыре. И вот тут не возвела в квадрат.

Она, нахмурившись, крутила в руках листок, разукрашенный красными пометками.

– Где оценка? – удрученно спросила она.

– В этом-то и проблема. Ты куда-то собиралась поступать?

– Хотелось бы.

– Ума не приложу, зачем тебе это, но выше тройки поставить не могу. Извини, но математика тебе не дается.

Ольга поникла. Не то чтобы она мечтала поступить в институт, но лишний гвоздь в крышку гроба ее небольших мечтаний не радовал.

– Поэтому предлагаю переписать работу без ошибок. Но тихо и в обстановке строжайшей секретности.

– Большое спасибо, – воспрянула духом Ольга и схватила протянутый ей листок, каждую страницу которого украшала подпись Тоцкого – чтобы хитрые школяры не подменили на заблаговременно принесенные из дому. – Можно начинать?

– Конечно, приступай. Хоть одну ошибку оставь, выше четверки не поставлю.

Ольга старательно переписывала правильные ответы, сильно нажимая на ручку, и парта тряслась мелкой дрожью. Вскоре она закончила.

– Готово!

Тоцкий взял листок, тщательно проверил, исправил нарочную ошибку и с чистой совестью поставил четверку.

– Молодец. Теперь тихо иди и постарайся никому не попадаться на глаза. Подожди за калиткой, нужно поговорить.

Ольга кивнула и выскользнула из классной комнаты. Тоцкий отнес протокол завучу.

– Что-то вы задержались, могли еще вчера сдать, – заметила она.

– Так получилось, – развел он руками.

Выйдя за калитку, едва нашел Ольгу, пристроившуюся на случайно уцелевшей скамейке чуть дальше по улице. Разговор предстоял серьезный, поэтому двадцать метров пути к ней он потратил на попытку придумать удачное начало.

– Пройдемся, – предложил он.

Пошли дворами. Судя по всему, они снова направлялись к парку.

– Оль, – Тоцкий прервал томительное молчание. – Нужно серьезно поговорить.

Ольга шла с мрачным выражением лица. Она предчувствовала, что продолжение ей определенно не понравится.

– Знаю, вы сейчас скажете что-то нехорошее, – догадалась она. – После таких слов никогда ничего хорошего не бывает.

– Почему же, – он растерялся. – Не обязательно.

– Тогда говорите, – милостиво разрешила Ольга. – Но только приятное.

– В общем… Я…

Он запнулся. Дальше фразы «надо серьезно поговорить» он продолжения не придумал.

– Я долго рассуждал… одним словом… если взглянуть на ситуацию под разными углами, так сказать…

Ольга терпеливо слушала, но практически не выказывала эмоций. Он терялся и запинался.

– Я копался в чувствах… анализировал… вот… Думаю, мы делаем неправильные вещи.

Они шли через парк, как и вчера.

– Хочешь в кафе? – спросил Тоцкий, на секунду отвлекаясь от предстоящего непростого разговора. – Удобней говорить, да и я проголодался.

– У меня аппетита нет, – ответила она.

Тем не менее, он заказал для Ольги какой-то безалкогольный летний коктейль.

– Не стану ходить вокруг да около, – начал он. – Нам надо завязывать с этими вечерними прогулками.

– Почему? – не понимала она. – Нам же так хорошо вместе.

– Не уверен. Я про тебя не знаю и – самое для тебя неприятное – мне не очень-то и интересно. Мы из параллельных вселенных, не пересекающихся ни в одной точке.

Ольга сидела насупившись.

– Оль, думаю, все будет в порядке, – утешал он. – Ты очень красивая девушка.

– Я в собственной жизни ничего устроить не могу, даже с математикой не срослось, – сказала она плаксивым голосом.

– Жизнь на алгебре с геометрией не сходится клином, – возразил Тоцкий. – Выбирай то, что получается. Если есть желание, готов с тобой бесплатно позаниматься началами анализа. Только без слез и истерик.

– Вы совсем ничего ко мне не чувствуете? – спросила она жалобно.

– Нет, – признался он, вцепившись в последний шанс сказать правду, пока не стало слишком поздно и ситуация не зашла в дебри, откуда без боя не выбраться. – Ты не обижайся, но не более чем отеческие чувства. Ты мне нравишься, но исключительно платонически.

– И обо мне не думаете?

– Когда мы вместе, у меня одна мысль: только бы кто-то нас не увидел и ничего не подумал неприличного, – разоткровенничался он.

Она вздохнула, нырнув в пучины уныния.

Потом гуляли по забытым и неухоженным парковым тропинкам. Ольга сначала бродила молча, а Тоцкий безвольно плелся за ней следом и постоянно спотыкался о корни деревьев в затянувшемся ожидании. Он физически чувствовал, как она проходит через положенные стадии признания неизбежного – отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие. Наступление гнева сопровождалось яростным хлестаньем листьев хворостиной. А во время депрессии она прислонилась к одинокой березке и пустила слезу.

Он держался в пяти шагах в стороне и терпеливо молчал, утешаясь тенью деревьев, по которой ходить намного приятней, чем по жаркому солнцу.

– Грустно, – произнесла Ольга, не оборачиваясь, и добавила с упреком: – Могли бы сразу сказать.

– Я пытался, – оправдывался он.

– Значит, плохо пытались, – заявила она уверенно.

– Возможно, – согласился он. – У меня опыт маленький.

Он со всем соглашался и брал на себя вину в полном объеме, лишь бы обошлось без истерик и нервных припадков.

– Спасибо за честность, – поблагодарила Ольга.

«Принятие», удовлетворенно отметил Тоцкий.

– Я решила поступать на филологический, – добавила она. – Надеюсь, там математика не потребуется.

– Правильное решение, – одобрил он. – Это твое.

Она повеселела и остаток пути прошла бодрым шагом.

Тоцкий устал продираться сквозь кусты. Вдобавок выключилось солнце, и он осознал, что час уже поздний.

– Нужно идти домой, пока родители не хватились. Устроят тебе нагоняй!

– Они даже не заметят. Я гуляю, сколько захочется.

– Все равно, поздно.

Направились к Ольгиному дому. Несмотря на улучшившееся настроение Ольги, Тоцкий испытывал внезапный приступ грусти. Невзрачная Барашкова уже не казалась серой посредственностью, а о проведенном с ней времени он будет еще долго вспоминать со смешанными чувствами стыда и гордости.

У подъезда Ольга остановилась и посмотрела снизу вверх. Даже при свете уличного фонаря было заметно ее волнение.

– Сергей Сергеевич, можно вас просто обнять? На прощание.

Он вздохнул и разрешил:

– Давай.

Она поднялась на цыпочки, обвила его руками на уровне пояса и крепко прижалась щекой к груди. Тоцкому покровительственно положил ладони ей на спину.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Не за что.

Рядом раздался громкий неприятный голос:

– Опля, какие люди и в такой компании!

Ольга разорвала объятия и отступила на шаг.

Из темноты вышли три фигуры – двое юношей и девушка. Хотя один из них показался смутно знакомым, Тоцкий никого не узнал – память на лица часто его подводила.

– Слушай ты, – обронил самый высокий, подошел вплотную к Тоцкому и посмотрел на него сверху вниз. – Отойди от нее.

– Я вас не знаю.

– Я тебя тоже впервые вижу. И хочу, чтобы это был последний раз, когда тебя здесь наблюдаю.

– Кто дал вам право общаться со мной таким хамским тоном? – возмутился Тоцкий.

– Ребята, что вам надо? – робко попросила Ольга. – Отпустите, у нас ничего нет. Честно.

– Помолчи. Я бы на твоем месте быстро бежал домой и никогда не общался с этим козлом, – прикрикнули на нее.

– Прошу не оскорблять! – потребовал Тоцкий.

– И что ты сделаешь? – пошел на него грудью парень. – Морда лица у тебя больно интеллигентская.

– Внешнее впечатление может быть обманчиво, – Тоцкий обиделся на пассаж про интеллигента.

Парень толкнул кулаком в плечо.

– Руки убери!

– Сам убери!

Вечерняя прогулка путем глупых пререканий плавно перетекала в мордобой.

– Мальчики, – взмолилась Ольга. – Мы никого не трогаем. Оставьте нас в покое. Пожалуйста!

– Обязательно, – сказал парень. – Только проведем воспитательную беседу среди твоего ухажера о том, что не нужно встречаться с чужими девушками.

– Это мое личное дело, – Тоцкий разозлился. Каждый встречный норовит его учить жизни – от Зои Павловны до сопляков-переростков.

– Если не получается по хорошему, будем по плохому, – парень со всей силы неуловимым движением зарядил Тоцкому в глаз.

Тот не ожидал такого маневра и едва не потерял равновесие, схватившись за лицо. Перед глазами в буквальном смысле закружились звездочки. Ольга взвизгнула, но второй парень прикрыл ей ладонью рот. Это тот самый волосатый товарищ, следивший вчера за ними в парке, вспомнил Тоцкий.

– Ах, ты сволочь, – он покачивался, удерживая равновесие.

Он понял, что рискует потерять остатки достоинства и решил защищаться. Собрал силы и пошел в бой, но противник легко увернулся от слабого удара. Кулак пролетел мимо в пустоту.

Зато пришел ответ – Тоцкий почувствовал тычок под дых и свернулся калачиком на асфальте.

Ольга продолжала мычать. Она силилась укусить ладонь, прикрывающую ей рот, чтобы вырваться и позвать на помощь. Тем временем Тоцкий успел дважды получить в больное плечо и один раз в живот. Он упал, прикрыл руками голову и приготовился быть забитым до смерти. Мысль о гибели пришла неожиданно, но зацепилась крепко. Тоцкий подумал, что и впрямь, вечер может стать последним в его недолгой жизни.

– Ой, мамочки, – запричитала девушка. – Виталик, не надо. Ты же его убьешь! – она вцепилась в парня, продолжающего методично бить по почкам лежащего Тоцкого.

– ВСЕМ СТОЯТЬ! – потребовал кто-то грозным голосом, заглушившим шум и гам. – ПОКА РУКИ НЕ ПООТРЫВАЛ!

Драка приостановилась. Бойцы разошлись по разным углам ринга. Оба тяжело дышали и обменивались угрожающими взглядами.

С трудом поднявшийся с земли Тоцкий понимал, что ему долго не выстоять. Тело саднило и горело.

Саня волочил ноги. Если бы ни Митька, пыхтевший в районе подмышки, он бы и вовсе свалился у ближайшего куста. Однорогов втащил их в троллейбус, а потом с немалым трудом извлек на нужной остановке, едва не рухнув под тяжестью Саниного тела.

– Никогда не буду тебя слушать. Пока тебя дотащу, похудею еще на три кило, а мама и так жалуется, что у меня дистрофия на начальной стадии.

– Я бы никуда и не пошел, если бы вам не захотелось «помочь». Вперед, мой верный Санчо Панса, без жалоб и предложений.

Митька вздохнул сквозь непрекращающееся пыхтенье.

– В следующий раз поедем на такси, – пробормотал он.

Оставались последние сотни метров до финишной прямой, когда Саня ощутил, что силы стремятся покинуть тело. Фактически, он не шел, а падал. Просто успевал вовремя подставлять поочередно ноги, и со стороны его движения еще походили на ходьбу.

– Быстрее, – попросил Саня. – Опоздаем.

Митька подналег. На лбу у Сани проступил пот, быстро дошедший до глаз. Защипало. Хотелось вытереть рукавом, но даже на это не оставалось сил.

Сквозь слезы он разглядел нездоровую возню возле Ольгиного подъезда.

– Еще быстрее, – потребовал он, хотя и не представлял, что делать, когда они дойдут.

– Не могу, – оправдывался Митька. – Я скоро слягу с тобой в одной палате.

Последние шаги оказались самыми сложными. Скалолазы тоже чаще всего срываются на заключительных метрах.

Подойдя ближе, Саня увидел, как Конь – лица было не видать, но фигура сомнений не оставляла – отчаянно мутузит лежащего на земле мужика. Еще он заметил Ольгу, рот которой ладонью прикрывал Лева. Она дергалась и рвалась на свободу.

На мгновение растерялся, затем собрался и крикнул грозно:

– Всем стоять, пока руки не поотрывал!

Драка прекратилась. Конь повернулся к ним и узнал.

– Санек, ты чего здесь забыл? Тебе на койке лежать нужно.

– Хочу, чтобы ты оставил их в покое, – Саня кивнул на Тоцкого и Ольгу. Митька прятался от взгляда Конева под мышкой у Адуева.

– Мы ж для тебя стараемся.

– Я ни о чем никого не просил! – вышел из себя Саня. – Ты уже подставил меня с краенитом, а и сейчас пытаешься вообще все испортить!

– С каким краенитом? – на лице у Коня читалась озадаченность.

– С обычным! От вас одни неприятности. Кучка идиотов!

– Слушай, не дерзи, – угрожающе сказал Конев. – Не посмотрю на твою инвалидность и накостыляю, мама родная не узнает.

Саня вспомнил родителей и от нахлынувшей тоски решил врезать Коню из последних сил. Он замахнулся, зажмурился и ударил. Он не видел, куда попал, но онемевший кулак подсказывал, что не промахнулся.

Открыл глаза. Конев продолжал стоять, не шелохнувшись, словно его укусил комар.

– Ну, держись, – пообещал он.

Но Саня уже израсходовал оставшиеся силы на удар и теперь был не в состоянии контролировать мышцы и мысли. Он обмяк и аккуратно сложился на землю. Слабосильный Митька не смог удержать безвольное тело, и только смягчил падение.

«Приплыли», подумал Саня.

49.

– Что это?

Директор сидел в оцепенении, словно его приложили веслом по затылку. Он держал лист формата А4 и щурился сквозь очки, которые то приближал к глазам, то отодвигал, будто эти манипуляции могли изменить содержание рукописного текста.

– Заявление на увольнение по собственному желанию.

– Вы же всего год проработали!

– Не справляюсь, не мое, – Тоцкий отводил в сторону подбитый глаз.

Директор взял графин с чистой водой и попытался налить в стакан, но промахнулся и хлюпнул на стол. Тогда он бросил это гиблое дело и сделал большой глоток прямо из горлышка. Часть жидкости пролилась на рубашку, но директор не заметил.

– Голубчик, подумайте хорошенько, – принялся увещевать он. – Вы просто не втянулись в работу, как следует. Посмотрите результаты экзаменов по математике по разным классам. Средний бал существенно улучшился в сравнении с прошлым учебным годом. У вас определенно есть способности к преподавательской деятельности.

– До меня из-за недоштата математику вел учитель биологии, – заметил Тоцкий. – Поэтому ничего выдающегося в результатах нет.

– Что вы говорите?! – не сдавался директор. – Не наговаривайте на себя! Смотрите, в конце учебного года проводится анонимный опрос среди старшеклассников. Не наша идея, ГорОНО требует. И знаете, многие назвали вас лучшим учителем. Вот, к примеру, Барашкова Оля от вас в полном восторге.

– Откуда вам известно, что это она? – спросил Тоцкий, краснея. – Опрос же анонимный.

– Кто ж ее почерк не знает? Останьтесь хотя бы на годик. Втянетесь, передумаете. Я присутствовал на открытом уроке, мне понравилось – у вас однозначно есть задатки хорошего преподавателя.

Тоцкий не сомневался, что директор изрядно привирал. Вопрос с учителем математики за последние годы превратился в болезненную мозоль, по которой любили топтаться и родители, и ГорОНО. Директор ежегодно выпрашивал нового преподавателя, и в ГорОНО начали возмущаться – вы их съедаете там, что ли? Советовали задабривать, создавать условия, принимать меры, чтобы штат не расползался, словно тараканы.

– Я решил окончательно и бесповоротно. Надо что-то менять в жизни.

– Жаль, безмерно жаль, – грустно отозвался директор. – Нам будет вас не хватать.

Он привстал в кресле, чтобы пожать руку Тоцкому.

– Спасибо за ударный труд! В этом году нас покидают целых два преподавателя.

– Два?

– Да, вы и Зоя Павловна. Она уходит на пенсию. Мы, кстати, собираем небольшую сумму на торжественное мероприятие. Надо же человеку, столько лет отдавшему школе, сделать какой-то приятный подарок от всего нашего коллектива.

Тоцкий рассеянно кивал, продолжая пожимать шершавую директорскую руку.

– Вы, конечно, уходите, и вас уже не касается, но если есть желание, можете тоже сдать. Я не настаиваю, дело исключительно добровольное.

– Да-да, не вопрос, – Тоцкий ощупывал карманы в поисках кошелька. – Возьмите.

– Огромное спасибо, – поблагодарил директор, возвращаясь в кресло. – Замечательный человек, Зоя Павловна, – он ударился в воспоминания. – Мы с ней вместе из института прямо сюда пришли, и всю жизнь здесь проработали. Мы друг друга держались, как новички, – с товарищем по несчастью не страшно. Помню, она ко мне в первый год прибегала и плакалась, что ей десятиклассник Вова Бурлаков нравится, а она ничего с собой поделать не может. Володя уже тогда выделялся богатырским ростом, дважды в восьмом классе оставался, пока за ум не взялся. Но внешность – чисто богатырь, сажень косая в плечах, ручищи – во! Причем золотые. Он нам полшколы отремонтировал.

– Зоя Павловна? – Тоцкий почувствовал, как у него округляются глаза. – Вы, должно быть, шутите.

– Ничуть. Она за него замуж вышла. Он года три назад умер – с виду богатырь, а сердце подвело. По пути с работы случился инфаркт. Она тогда так голосила, так кричала, она же за ним, как девочка, бегала. Я подозреваю, у нее из-за этого немного… – он неопределенно покрутил пальцами у виска, – …начались легкие отклонения. Но я вам не говорил ничего.

– Да-да, – торопливо согласился Тоцкий. – Никому не скажу.

Пока он менял представления о Зое Павловне, директор вернулся из воспоминаний и попрощался:

– До свидания. Надеюсь, когда-нибудь встретимся. Кстати, а откуда у вас это? – он показал на свой глаз, и Тоцкий догадался, что имеется в виду синяк.

– Уличные хулиганы.

– Какой ужас! Вы заявление в милицию написали?

– Нет, не хочу портить им жизнь. Я тоже не совсем корректно себя повел.

Директор оглядел его с сомнением. Тоцкий вышел из кабинета. В задумчивости он прошел по пустым коридорам школы. Каждый шаг отдавался эхом. Навстречу шаркал Иван Иванович. В силу почтенного возраста передвигался он крайне медленно, экономя движения. Он всегда шел неспешно, а толпа школьников его обегала на почтительном расстоянии, поэтому обычно он походил на валун посреди бурного потока горной реки.

– Здравствуйте, Сергей Сергеич, – Иван Иванович снял воображаемую шляпу и спросил по обыкновению: – Привыкаете?

– Привык.

Как сообщить старику, что он уже написал заявление на расчет?

– Учить – это самое благородное и ответственное занятие из всех существующих. Неблагодарное, но важное.

Тоцкий кивнул.

– Я тоже в молодости куда-то стремился. Мне казалось, я мог бы чего-то добиться, достичь, сделать что-то эдакое, – продолжал Иван Иванович. – Спустя время понял, что эти годы и занимался тем самым важным. Мечтал-то я выделиться сам, а оказалось, моя задача – воспитывать выдающихся детей. Если хотите, пройдемте ко мне, покажу альбом выпускников, там много замечательных людей. Некоторых вы, наверное, узнаете.

– Большое спасибо. Обязательно посмотрю фотографии, но не сейчас. Надо срочно завершить одно дело.

Тоцкий развернулся и решительным шагом направился к кабинету директора, оставив мечтательно улыбающегося Ивана Ивановича наедине с мыслями. Перед дверью долго собирался с силами, задрав руку, и все не решался постучать. Наконец, сделал над собой усилие и решительно ударил пару раз костяшками пальцев по деревянному полотну.

– Открыто!

Он вошел и увидел удивленные глаза директора.

– Это снова я.

– Вижу, – директор улыбался. – Что-то забыли?

– Я хочу остаться.

Очнулся в знакомой палате. Попробовал повернуться и оглядеть помещение на предмет того, не сидит ли рядом какой-нибудь Митька Однорогов. В теле чувствовалась такая ломота, будто Саню скомкали и положили в маленький пакет, а теперь он не может распрямиться и почувствовать себя нормально.