Край

Остаток пути прошли в полном молчании. Ольга шла рядом, в полуметре, задевая его рукавом, и в то же время была бесконечно далека и недостижима. И этого становилось тоскливо.

35.

Утром пришел распираемый от гордости Костылев. С плеча свисала кожаная сумка с длинным ремнем, в которую он складывал пожитки, чтобы не мешали орудовать костылем.

– Первая партия, – объявил он с порога и достал из сумки бутылку.

Платон взял пробный образец. Бутылка с широким горлышком выглядела диковинно и несуразно.

– От кефира. Временное решение, – пояснил Костылев. – Новые уже формы заказали, приедут на следующей неделе. Нам повезло, готовые нашлись.

Платон внимательно изучил этикетку.

– Лоскутовское черное золото, – прочитал он нараспев, пробуя название на вкус. – Длинное и провинциальное.

– Неважно. Называй, как хошь, но мужики все одно будут звать по-своему.

– И как же? – полюбопытствовал Платон.

– Знамо как. Платоновка.

У Платона опасно выкатились глаза. Костылев стушевался и суетливо пояснил:

– Ничего не попишешь, прижилось. А над официальным названием поколдуем. Если не понравится, поменяем. Мы с мужиками устроили голосование, победило золото.

– Сколько вариантов участвовало в конкурсе? – поинтересовался Платон, догадываясь, каков будет ответ.

– Семь.

– Красивое число.

– Угу. Что с названием делать?

– Хорошо. «Черное золото» так «Черное золото».

– Кстати, этикетку Клещ нарисовал, – похвалился Костылев. – Он художником-оформителем работал, но решил попробовать деньги рисовать, а когда отсидел, передумал. Но талант не пропьешь, ишь какая красота! – Костыль с любовью посмотрел на бутылку. – Неудобно только вручную клеить наклейки, нужно автоматизировать процесс.

– Пока и так сойдет, – остановил полет мысли Платон, опасаясь, как бы при НИИ еще и типографию открывать не пришлось. «В самом деле, – подумал он, – где это отпечатали?»

Костылев по-молодому резво ускакал на костыле принимать новую технику, а Платон позвонил Валентине и узнал последние новости, сводившиеся к тихому саботажу Лужиным мероприятий по программе развития региона.

– Как Котов? – спросил Платон и добавил оправдательно: – Работы вагон и маленькая тележка, хочу заглянуть, да некогда.

Работы действительно хватало, но при желании выкроить время для Демидовича получилось бы. Однако не хотелось. Он оправдывал себя успешным выполнением поручения Котова.

По словам Валентины, Котов по-прежнему лежал на стационаре, но шел на поправку, для своего возраста хорошо держался и собирался в ближайшее время вернуться в строй. Совсем скоро.

«Скоро – довольно растянутое понятие», – подумал Платон, прикидывая сроки, необходимые на полное развертывание и наладку производства платоновки. Он положил трубку и подошел к окну. На противоположной стороне в одиночестве стоял краепоклонник – тот самый, с грязной бородой из косичек. «Чего тебе дома не сидится?», подумал с досадой.

Отворачиваясь от окна, заметил три грузовика, завернувших во двор института. Видать, приехала обещанная техника. Он вышел из приемной и пробежался в другой конец коридора к окнам, выходящим на противоположную сторону. Грузовики маневрировали возле ворот производственного помещения, пока Костылев показывал охране пропускные документы, подписанные Кольцовым.

Наконец, Костылев пересек двор и, размахивая костылем, принялся руководить разгрузкой. Бригада доминошников извлекала из недр грузовика различной формы конструкции. На свет появились печь-котел, бочки, трубки, огромные котлы и стеллажи. Платон в них не разбирался, но решил выловить Костылева – пусть покажет всю технологию и объяснит предназначение каждой из этих штук.

«Немыслимый прогресс за считанные дни», подумал Платон в противоречивых чувствах. Излишняя самостоятельность Костылева вела либо к неудаче, либо к потере контроля над процессом. Неизвестно, что хуже.

Платон вернулся в кабинет и просмотрел по журналу статистику добычи краенита. Ситуация требовала вмешательства, за три дня производительность вплотную приблизилась к нулю. Он надеялся на разовое отклонение, но прослеживалась очевидная отрицательная тенденция. Так дальше продолжаться не может.

Вызывал Саню. В вопросах, касающихся краенитовой пыли, он предпочитал личное общение, не доверяя телефону.

Через двадцать минут, когда хотел звонить повторно, пришел Саня, безжизненно волоча ноги и придерживая руку со снятым гипсом.

– Плохо выглядишь, – сказал Платон.

Саня пожаловался на сильную усталость. Он был готов на все, только бы покончить с добычей проклятого краенита, сидящего в печенках.

– Погоди, погоди, – принялся увещевать Платон, чувствуя, как угрожает обрушиться вся стройная система. – Не спеши с поспешными заявлениями, о которых впоследствии пожалеешь.

Кроме Сани, никто не знает установку комплексно и не способен отремонтировать в случае поломки, а Тальберг исчез и не явился на военные сборы. «Как вы мне оба дороги! – подумал Платон – Поувольнять бы всех к чертовой бабушке!»

– Не хочу, – отказался Саня. – Хоть режьте.

Он пригорюнился и повесил нос.

– Резать не будем.

Платон понял, что лаборант измучен до предела и кнут не подействует. Оставался пряник. Платон прикинул, что Сане грех жаловаться на отсутствие денег, следовательно, вся загвоздка крылась в личной жизни.

– Проблемы на любовном фронте?

– Это тоже, – признался Саня.

Платон достал из сейфа опытный экземпляр «Лоскутовского черного золота» и налил в стакан, оставшийся от чая.

– Пей.

Саня отказался. Он не хотел пить эту гадость, но Платон повторил еще суровей:

– Пей!

Властный голос сработал, и Саня, превентивно скривившись, выпил.

– А вы?

– Мне нельзя, я на работе. Теперь рассказывай.

Саня невнятно покачал головой.

– Девушка? – допытывался Платон.

Саня кивнул, но подробностями делиться не желал. Платон не отчаивался и надеялся на платоновку.

– Повздорили?

– Что-то вроде, – подтвердил Саня, но менее унылым голосом. – Она сказала «нет».

– Найди ту, которая скажет «да», – беззаботно посоветовал Платон. – При достижении соответствующего социального статуса это решается непринужденно.

Он вступил в ту область, в которой хорошо разбирался и не смог удержаться от лекции о взаимоотношениях полов. Он поведал, что женщины – это существа ненадежные, да и вообще люди сами не знают своих желаний. Именно поэтому их надо подталкивать в нужном направлении и заставлять делать правильные вещи вопреки их собственным представлениям.

Вот и женщина, говорящая «нет», на деле имеет в виду «да», но Саня в силу младого возраста не усвоил сей азбучной истины. И вообще, мужчина обязан подходить к противоположному полу с позиции силы. Так задумано природой, и ничего поделать нельзя.

– «Нет» почти всегда означает «да», – повторял Платон главный тезис. – Если бы наши предки отступали каждый раз, когда женщина говорит «нет», человечество бы вымерло.

Разглагольствуя, он не забывал подливать настойку в стакан присмиревшему Сане и визуально оценивал эффект, достигнутый платоновкой, с удовлетворением отмечая, как пациент веселеет и заражается спортивной злостью.

– Именно так и обстоит дело, – закончил Платон проникновенную речь.

– Так что делать-то? – спросил Саня. Допустим, «нет» – это «да», но оставалось неясным, что с этим знанием делать.

– Как что? – переспросил Платон. – Действовать. Брать силой чужое, иначе останешься без своего.

– Брать чужое – нехорошо, – сказал Саня неуверенно. Трудно быть уверенным в чем-либо, когда «нет», оказывается, не означает «нет». – Кстати, а «да» тоже означает «да»?

– Конечно.

– Тогда выходит, ответа «нет» в принципе быть не может, – Сане огромных усилий стоила попытка мыслить логически.

– В этом и состоит идея. При достаточных стараниях нет ничего недостижимого.

Саня не ответил, переваривая новые для него социокультурные законы, противоречившие его жизненному опыту.

– Так, – Платон увидел, что лаборант находится в том состоянии, когда о работе нет и речи. – Сегодня у тебя выходной, но с условием, что завтра выйдешь на работу и будешь, как огурчик, в смысле свеж, а не зелен. И план будет выполняться. Хорошо?

Саня неопределенно кивнул.

Он со второй попытки открыл дверь лаборатории. Плотников опять жрал рыбу. Он работал хорошо, установка слушалась его, как родная, и Саня подумывал оставить в группе именно его, пока все остальные вынужденно бездельничали – научными исследованиями уже и не пахло.

Зато воняло рыбой, и этот запах убивал Саню. Он ненавидел сельдь, креветок и прочих кальмаров, а от сильной вони и вовсе могло стошнить. Сейчас ситуацию спасало то, что он не чувствовал никаких ароматов вообще.

– Приятного аппетита, – угрюмо пожелал он.

– Спасибо, – сглотнул Плотников, заметив, что Саня не похож на себя. – Я уже поел.

– Меня до конца дня не будет.

– А чем мне заниматься? Я вчерашний краенит весь на пыль переработал, а нового нет.

Плотников схватил пластиковую банку и протянул Сане для иллюстрации результатов проделанной за утро работы.

Саня отмахнулся, но из-за ухудшившейся координации не рассчитал и едва не выбил банку из рук Плотникова. Пыль подпрыгнула, и краенитовое облачко взмыло ввысь.

Плотников прикрыл рот ладонью, соблюдая технику безопасности. Он даже при нарезании краенита надевал «лепесток». Саня, напротив, не пользовался фильтрами. Он в них потел и задыхался.

– Крышку не закрыл, – посетовал Семен. – Несколько грамм просыпалось, теперь баланс не сойдется.

Тяжелая пыль быстро осела на пол, но Саня закашлялся.

– Исправишь в журнале, переживут, – прохрипел он сквозь кашель. – Ауфвидерзеен.

Он ушел, оставив в недоумении Плотникова, так и не понявшего, чем заниматься до конца дня.

Спускаясь по лестнице, почувствовал знакомую головную боль. На виски словно давили пальцами, а в глубинах черепа пульсировали слова «нет – это да».

Улица встретила горячим ветром, обжигающе бьющим в лицо. Отходя от здания, задрал голову, взглянул на окна и увидел в одном из них Платона, который ободряюще кивнул и пропал в темноте кабинета.

36.

Конец мая выдался по-летнему жарким. Учиться не хотелось, но впереди маячили выпускные экзамены, к которым следовало тщательно готовиться, превозмогая лень.

Катя шла рядом с Ольгой и трещала без умолку в привычной манере. В ответных репликах она не нуждалась, и любой ее собеседник автоматически превращался в простого слушателя.

– Ты видела Андрея? – говорила она. – Тот, у которого «крылья» и грудь, и задница такая, у-ух… От одного вида покусать хочется. Встретила вчера в супермаркете, охранником работает. Ходит, важный, между рядами, высматривает воришек…

Ольга знала Андрея. Он учился на год старше и имел сногсшибательную спортивную фигуру, от которой девчонки млели и теряли волю. Но по неписаному закону вселенского равновесия физическая притягательность компенсировалась тугоумием – окончив школу, он никуда не поступил. Его квалификации хватило только на должность охранника в магазине. Вследствие сего прискорбного факта его привлекательность упала в цене для всех, кроме Кати.

Про существование Сани она ни разу не заикнулась. Скорее всего, в силу ветреного характера она напрочь о нем забыла, переключившись на других потенциальных воздыхателей, в число которых записывала каждого встречного подходящего возраста и пола.

Рассеянно попрощавшись с Катей, Ольга отправилась домой, раздумывая, куда подать документы на поступление. С математикой дела обстояли неважно. Сергей Сергеевич на уроках смотрел поверх ее головы, изображая страшную заинтересованность происходящим на задних партах. Хотя тройки в промежуточных контрольных сменились четверками с минусами, на вступительных экзаменах они спасут. Эх, зря она открылась Тоцкому и все испортила. Черные кошки впивались в душу остро заточенными когтями.

У подъезда ждал Саня. С взъерошенным видом он прятался под деревом. Резкая тень от веток скрывала половину лица, и это выглядело пугающим. Во всяком случае, Ольга вздрогнула.

– Ой! – воскликнула она, приближаясь к нему с опаской и разглядывая его преображенное тенью лицо. – Привет.

Саня вместо приветствия изрек загробным голосом, исходящим из резонирующих утробных глубин:

– Хочу поговорить начистоту. По душам.

Он не совсем трезв, поняла Ольга. Она не видела его таким и не знала, чего от него ожидать в подобном состоянии.

– Саша. Поговорим позже, когда ты не будешь… таким…

– Потом мне духу не хватит выговориться, а сейчас я могу сказать все!

Подвыпивший Саня проявлял несвойственную ему грубость и отчаянную решимость.

– Говорить не о чем. Особенно, когда у мужчины не хватает храбрости для простого разговора. Ничего хорошего не получится, если тебе необходимо «принимать» для смелости.

– У нас и так не получается.

– Вот видишь, – Ольга попыталась прошмыгнуть мимо.

К ее досаде, отвязаться от Сани не удалось. С пугающей настойчивостью он последовал за ней, не обронив ни слова и ни на шаг не отставая. Поднимаясь на третий этаж, она чувствовала шеей его горячее прерывистое дыхание.

Долго доставала из ранца ключ, зацепившийся кольцом за нитку на дне и не желавший извлекаться. Саня стоял рядом и сопел.

Вошли. Ольга отметила непривычную тишину в квартире. Даже сквозь старые окна с улицы не проникало ни звука. Мать, к сожалению, еще не вернулась из садика. Ольга испытывала болезненную тревожность, готовую трансформироваться в панику. Не очень трезвый Саня не сдавался и настырно ломился в прихожую. «Он на взводе и вот-вот сорвется», внезапно поняла она, с ужасом представляя последствия срыва.

Она разулась, умышленно отводя взгляд, и осторожно спросила:

– Будем молчать?

Он отозвался:

– Не могу так.

– Как «так»? – переспросила она. – Не можешь, не продолжай. Я же не заставляю есть кактус и колоться. Я открытым текстом сказала – у нас ничего не выйдет.

– Не получается, – его голос утратил интонации, будто в него вселился робот и захватил управление над телом и разумом. – Я пробовал.

– Ну-у-у… – протянула Ольга, подыскивая слова, способные раз и навсегда объяснить ее чувства. – Мне нравится другой… – она запнулась, – …мальчик.

– Кто? – спросил он безучастно. – Как зовут?

– Неважно.

Саня не поверил и безучастным механическим голосом монотонно твердил:

– Не верю. Не могу без тебя. Думаю о тебе. Я пробовал. Не выходит, – бормотал он, как сумасшедший. Затем внезапно заунывный стон сменился угрожающим хрипом: – Ты виновата, что я не могу ни жить, ни работать.

Ольга от подобной наглости сперва опешила, а потом в мозгу перегорел предохранитель, и она неожиданно сильным для маленькой комплекции голосом зло закричала, испугавшись собственного крика:

– Вон! Убирайся! Не хочу видеть! Оставь в покое!

Она добавила, что его не держит и он может катиться на все четыре стороны. Саня от крика поник, надломился и походил на побитого щенка.

На секунду его стало безумно жалко. Он мальчик хороший, хотя и наивный. Подумалось, что визг услышат соседи, решат неизвестно что и милицию вызовут, и она замолкла.

Но Саня резко выпрямился, ожил, и она увидела неестественно бледное лицо и страшные глаза с огромными зрачками. Он двинулся к ней. Она попятилась, переступая деревенеющими ногами, и приготовилась кричать, не веря в способность Сани на подлый и жестокий поступок.

Холодная стена уперлась в спину, нога коснулась тумбочки. Пути к отступлению закончились.

– «Нет» означает «да», – пробормотал Саня, – иначе и жить не стоит.

Ольга тихонько вскрикнула.

Он сделал широкий последний шаг и неуклюже обхватил ее, как семиклассник на репетиции в школьном драмтеатре – неумело, негнущимися граблями вместо рук. Объятия получились сильные, но осторожные. Он попытался поцеловать, но она отворачивалась, и губы попадали ей в щеки. Жесткая щетина на Санином подбородке больно царапалась, и у Ольги горело лицо, будто по нему водили наждачной бумагой.

Уворачиваясь от навязчивого поцелуя, она настойчиво пробовала оторвать Санины руки, повторяя:

– Саша, не надо.

Ему надоела эта игра. Он обхватил сильнее и начал сдирать одежду.

Ольга боролась, но против Сани была беспомощна. В отчаянии она наугад била руками, но он не замечал ее усилий и сжимал все сильнее. Отчаявшись, она ударила его по предплечью, и Санино лицо перекосила гримаса боли.

– Трещина, – взвыл он зверем, но легче не стало. Он не отпустил ее и снова полез поцеловаться, словно смысл жизни заключался в этом поцелуе.

– Саша…

Ольга опять увернулась. Мысль о поцелуе с существом, в которое превратился Саня, вызывала отвращение. Она хотела закричать, позвать на помощь, но как ни старалась, не могла даже простонать. Нерожденный крик застрял в горле и в астматическом приступе сдавил грудь.

Она слышала, как трещит ее любимое голубое платье, и этот звук показался самым страшным в ее жизни, словно рвалась не ткань, а она сама.

По щеке скатилась слеза.

Слабых ударов маленьких кулачков не хватало, чтобы изменить судьбу. В бессилии Ольга прекратила бороться и обмякла. Саня ослабил хватку, сосредоточившись на расстегивании молнии на платье. Он сам не знал, на кой черт ему сдалась эта молния, и тоже боялся грядущего.

– …не надо, не надо… – зашлась Ольга в тихом плаче, утратив последние крупицы надежды. Еще миг и случится страшное, и вся ее жизнь поделится на до и после этого мгновения.

«Нет, не так. Это не должно произойти, особенно так. Некрасиво, мерзко, отвратительно», вдруг подумалось ей. Угол тумбочки уперся острием в правую ногу, напоминая о своем существовании. Ольга судорожно водила рукой по столешнице в поисках подходящего предмета.

Есть!

Она схватила удачно подвернувшегося пузатого сувенирного божка, привезенного с моря. Продавец повторял, что это отличный подарок, а если к статуэтке относиться с уважением, она обязательно принесет в дом счастье и защитит от любых невзгод.

Ольга собрала оставшиеся силы и ударила Саню по голове.

«Пригодился», горестно подумала она, зажмурившись в момент удара.

Он охнул и тут же ее отпустил. Она сделала глубокий судорожный вдох ловца жемчуга, вынырнувшего на поверхность после затяжного погружения. Ошарашенный Саня ощупал затылок рукой, потом посмотрел на ладонь, с которой на паркет капала яркая алая кровь.

Ольга опустила глаза и увидела красные следы на макушке позолоченного божка.

– Саша, зачем? – спросила она растерянно, пока слезы облегчения катились по щекам. Статуэтка выскользнула из разжавшихся пальцев и упала на пол.

Саня смотрел испуганными глазами. Он пришел в себя, осознал содеянное и теперь испытывал стыд. Они стояли, тяжело дыша и боясь взглянуть друг на друга.

– Я, наверное, пойду, – он пошатывался.

– Куда ты собрался в таком виде? – она очнулась и почувствовала, как страх уходит, а слезы больше не душат. Саня стал собой и перестал пугать, наоборот, она пожалела его, как мгновение назад жалела себя. – Обязательно нужно рану промыть!

Она отвела его в ванную, где он отмывал руки от крови. Черные капли падали на белую керамику и уносились в слив ярко-красными размазанными кляксами.

Ольга поливала затылок склонившегося над умывальником Сани из душевого шланга, но кровь продолжала идти. Рана оказалась неглубокой, но обильно кровоточила.

– Стой, не шевелись, а то все здесь запачкаешь, – Ольга искала перекись, но в аптечке нашлась лишь зеленка.

– Некрасиво будет, – он открывал пузырек, стараясь не запачкаться. Будто нарочно, зеленку закрывают так, чтобы невозможно было распечатать, не облившись.

– Потерпи уж, не до красоты, – она щедро накапала в рану.

Саня зашипел и застонал.

– Поделом тебе, – она почувствовала определенное удовлетворение. – У меня синяков завтра будет, ты не представляешь, сколько.

– Прости, – он вцепился в умывальник так, что побелели костяшки пальцев. – Не знаю, что на меня нашло. Я бы никогда…

– Рубашку кровью запачкал, – перебила Ольга. – Снимай, застираю.

Он дрожащими руками расстегнул пуговицы и отдал рубашку Ольге, которая простирала под краном воротник в холодной воде. Свежая кровь легко ушла с водой.

– Надевай, прямо на тебе высохнет.

Молчаливый Саня покорно оделся, раскачиваясь телевизионной мачтой в штормовую погоду.

– В «скорую» бы позвонить, – забеспокоилась Ольга, глядя на его пугающие раскачивания.

Он махнул рукой, мол, все в порядке, не смертельно.

– Вдруг у тебя сотрясение, – встревожилась она, – и ты потеряешь сознание по дороге? Тебя не тошнит? Если тошнит, надо обращаться в больницу.

Он опять отмахнулся и, пошатываясь на каждом шагу, побрел вниз по лестнице, не оглядываясь. Некрасивое зеленое пятно на волосах издалека походило на грязь, а сам Саня выглядел бездомным.

Ольга закрыла входную дверь. Теперь следовало позаботиться, чтобы вернувшаяся с работы мать не заподозрила неладное. Она оглядела комнату, ища улики, способные выдать произошедшее. Упавшие книги, перекосившаяся тумбочка, коричневые пятна на паркете. «Хорошо, что не на ковер», подумала Ольга, тряпкой вытирая успевшую подсохнуть кровь.

Сложив книги в стопку, подняла с пола статуэтку. От падения откололся маленький кусочек в основании.

– Спасибо, – поблагодарила она и оттерла кровь с божка, имени которого не запомнила, хотя продавец называл несколько раз. Впрочем, она подозревала, что он выдумал его специально для туристов.

Вернув на место статуэтку, она снова прошлась по квартире, проверяя, не пропустила ли чего.

Теперь предстояло самое сложное – залатать разошедшиеся швы на платье. Зашивая, Ольга сильно укололась иголкой и заплакала то ли от боли, то ли от воспоминаний.

Когда Лизка вернулась домой уставшая и в отвратительном настроении, Ольга сообщила, что ночует у Кати, им, дескать, необходимо готовиться к экзаменам.

– Знаю я вашу подготовку, – усомнилась Лизка. – Будете друг другу всю ночь сказки рассказывать и мальчиков обсуждать.

Ольга пожала плечами и ушла.

ГЛАВА IX. Временные трудности

37.

Едва Тоцкий задремал над очередной писаниной нерадивого ученика, дверной звонок противным визгом вырвал из приятной полудремы и швырнул в невыносимую реальность.

Кто бы это мог быть? Хозяйка заходила вчера и отобрала плату за два месяца вперед, поэтому он надеялся не видеть ее несколько недель. Особого удовольствия от общения с ней он не испытывал и подумывал сменить место жительства.

К его удивлению, на пороге стояла Барашкова. «Я вроде бы занятие не назначал», подумал он, воскрешая в памяти события последней недели. Первый и единственный урок на дому закончился фиаско, с которого Ольга сбежала в слезах.

– Можно зайти? – спросила она.

– Валяй, – разрешил Тоцкий рассеянно.

Она пребывала не в лучшем расположении духа. По влажным глазам читалось, что приключилась беда.

– Барашкова… – начал он и немедля исправился: – Оля, что-то нехорошее случилось?

– Да, – отозвалась она и замолчала.

Он понял, что она не в настроении и ее нельзя терзать вопросами.

– Умер кто? – уточнил он и, получив отрицательный ответ, успокоился. Ничего хуже в голову не приходило, а прочее представлялось поправимым.

Она неспешно разулась. Тоцкий помог снять легкий тканевый плащ с рисунками каких-то цветов приглушенного красного цвета – кажется, маков – и повесил на вешалку. Случайно коснулся маленькой Ольгиной ладони и удивился холоду ледяной кожи.

– Замерзла?

– Немного.

Она без приглашения прошла в зал и уселась на стул с таким видом, словно проглотила лом и теперь не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни говорить.

– Чай, кофе, настойка валерианы, анальгин, – предложил списком Тоцкий. – Спиртное по возрасту не положено.

Попросила чай. Он нашел в шкафчике над умывальником запас ромашкового чая, оставшегося от предыдущих квартиросъемщиков, и заварил с медом.

Ольга держала толстостенную зеленую кружку и грела об нее руки. Тоцкий занял выжидательную позицию. Не будет же она вечность молчать?

Тем не менее, она продолжала сидеть, уставившись в одну точку перед собой. Стрелки на часах медленно, но уверенно переходили от цифры к цифре.

– Оль, все в порядке?

Она кивнула.

– Не поделишься подробностями?

Она сделала глоток холодного чая и произнесла срывающимся голосом:

– Меня пытались изнасиловать. Наверное.

Тоцкого едва не подбросило на кресле.

– Надо в милицию сообщить, – встревожился он, готовый броситься к телефону.

– Не нужно, – сказала Ольга. – Обошлось. Он не хотел… Он хороший, но… Как-то получилось… А мне стало грустно, и некуда идти…

– Какой же хороший? Хорошие так не поступают.