Край

– Так нельзя, – авторитетно заявила Марина. – Нельзя его оставлять одного в таком состоянии. А вдруг он в неприятности вляпается?

– В какие неприятности? – неуверенно сказала Лизка, начиная сомневаться…

Она не удержалась и поведала, как Тальберг приревновал ее к Платону.

– Никогда не ожидала от Димы такого, – задумалась Маринка. – Он всегда культурный и спокойный, ни разу не слышала, чтобы голос повысил.

– Я тоже, – призналась Лизка. – Думала, он нас убьет за эти цветы, четвертует на месте, а потом вывезет и закопает в безымянных могилках на пустыре под Краем.

Маринка вдруг спросила тихо:

– Причин для ревности не было же?

И затаила дыхание в ожидании ответа.

– Ну, Марин, – возмутилась Лизка, – за кого ты меня принимаешь?

– Да я так, не обижайся, – сказала Марина с заметным облегчением. – Всякое бывает. Ты Платона хорошо знаешь?

– О-о, – обрадовалась Лизка, – я не рассказывала? Мы с ним в институте встречались. Кстати, можно винцо открыть, а я тебе все расскажу по секрету.

Бокалов у Маринки отродясь не водилось, и она принесла стаканы – старые, граненые. К счастью, нашелся штопор, а то бы ситуация и вовсе превратилась в безвыходную.

Маринка расстелила скатерть на потертом журнальном столике, но не для сохранности остатков лакированного покрытия, а для маскировки его неприглядного вида.

– У меня и к вину есть, – Лизка покопалась в сумочке и извлекла кусочек твердого сыра. – Я подготовилась.

Сон обещался нескоро, и Маринка заправила постель. Пока Лизка нарезала сыр тонкими ломтиками, она тянула штопором пробку из бутылки с таким сосредоточенным видом, что Лизка встревожилась за вино, и немного – за саму Маринку.

Наконец, подготовительные работы были закончены, а вино – разлито по стаканам в гомеопатических дозах.

– За нас!

Выпили и разговорились. С каждым последующим тостом эмоций становилось больше. Маринка слушала с подозрительной заинтересованностью и выпрашивала мелочи, словно истории интересней ей в жизни слышать не доводилось.

Лизка, вдохновленная вниманием, по инерции рассказала и то, о чем говорить не собиралась.

– Только тс-с-с, – приложив палец ко рту, шипела она, словно пробитый велосипедный скат. – Никому!

– Никому! – обещала Маринка и тоже прикладывала палец к губам. Она с трудом представляла, кому может рассказать. – Я же твоя лучшая подруга.

Так они и шипели друг другу, словно змеи, пока внезапно не отключили свет. Это происходило регулярно, все привыкли и не сильно жаловались. Точнее жаловались, но приблизительно так, как при плохой погоде – с досадой, но без ненависти, помня, что против природы не попрешь.

Маринка принесла с кухни свечи. По пути споткнулась в темноте о Лизкины туфли и едва не растянулась на полу.

– Ой, – испугалась Лизка и едва не выронила стакан с остатками вина.

– Все в порядке, полет нормальный, – Маринка пыталась зажечь спичкой свечу. С четвертой попытки она справилась со столь сложной задачей.

– Чувствую, не хватит одной бутылки, – пробормотала Лизка. – Димка в одиночку вторую допивал, а на очереди третья стояла.

– Так он вон, какой здоровый, – Марина расставила руки так, словно обнимала сразу трех тальбергов. – Ему и пять бутылок нипочем, перевод продукта.

Маринка вспомнила о вермуте, оставшемся с Нового Года. Вермут стоял невостребованным из-за редкой паршивости, но теперь ему прощалось все. Вечер среды незаметно превратился в вечер пятницы.

– Главное, завтра не проспать.

– Я поставила будильник.

– Громкий? – уточнила Лизка. – От тихого могу не проснуться.

– Будешь жаловаться, что чересчур громкий.

Сыр закончился и в ход пошел заветренный салат, который Маринка собиралась выбросить. Сейчас его недостатки не смущали и скорее воспринимались, как достоинства. Лизка с противным скрипом гребла вилкой по дну миски, пытаясь плохо скоординированными движениями подцепить тонкий кружок огурца.

– Да оставь его в покое, – посоветовала Маринка.

– Мы весь неликвид в холодильнике изничтожим, – заявила Лизка, отправляясь со свечой на кухню.

По пути она споткнулась о собственные туфли и растянулась в коридоре.

– Ой, – икнула Маринка. – Ты живая?

– Тесно у тебя тут. Надо расширять жилплощадь.

Когда закончился вермут, легли спать, но Лизка долго не могла заснуть. Ей мешал неприятный шум. Она закрывала глаза, и вроде бы ничего не менялось – что так темно, что этак, – но начинало укачивать.

– Лиз, ты спишь? – спросила Марина.

– Еще нет.

– А почему вы с Платоном расстались?

– Не знаю. Трудно сказать. Наверное, потому что его всегда интересовало только собственное мнение, а я не люблю, когда за меня решают. Зачем спрашиваешь?

– Мы с ним встречались еще в школе, – призналась Марина после долгой паузы, а потом добавила: – И сейчас встречаемся.

– Не может быть! – удивилась Лизка.

– Может. Только не знаю, что дальше будет.

– Хорошо все будет, – сказала Лизка, но как-то неуверенно.

31.

Тальберг смотрел на настойку. Она подмигивала в ответ, словно внутри прятались лампочки и включались поочередно. Потом лампочки-светлячки принялись водить хороводы, и вскоре внутри поднялась целая буря с воронкой, проходящей сквозь донышко. Тальберг взял бутылку, чтобы убедиться в целости дна и стола. Убедился, вернул на место, но не рассчитал, и часть серой жидкости разлилась лужицей.

Для избавления от наваждения интенсивно поморгал до появления световых пятен, но открыв глаза, вздрогнул. Перед ним стояло чучело, черными шарами уставившееся на него.

– Когда я размотать тебя успел? – подумал Тальберг, а вслух произнес назидательно: – Олег, надо прекращать пить.

– Не обязательно, – отозвался заяц, на котором внезапно оказался маленький жилет. – У тебя хорошо получается. Любо-дорого смотреть, как трезвенник наклюкивается по самые помидоры.

– Ты… Я… – Тальберг потерял дар речи.

– Что «ты, я, му»? – передразнил заяц. – Говорить разучился?

Тальберг зажмурился, а когда расплющил глаза в следующий раз, перед ним сидел Платон в костюме тройке, похожий на маленького недокормленного пингвина – волосы зализаны на одну сторону, и каждый волосок уложен по идеальной траектории. Платон ладонью смахнул крошки, расчищая место под локти.

– Ты откуда взялся? – спросил Тальберг, с трудом удерживая глаза открытыми. – Я никого не приглашал. У меня сегодня в гостях только зайцы.

– Ты на работу не явился.

– Да пошел ты со своей работой!

– Тебя из института не увольняли. Нарушение трудовой дисциплины налицо. За такой демарш второй выговор полагается, а там и до увольнения по статье недалеко.

Тальберг налил рюмку и залпом опрокинул в себя. Плеснул следующую и предложил:

– Угощайся. Извиняй, закуски нет, закончилась, – развел он руками.

Платон узнал содержимое и скривился:

– Спасибо, воздержусь.

– Тогда вали в институт, – без обиняков сказал Тальберг, – сочиняй выговор, а я продолжу, коли не возражаешь.

Он опорожнил следующую рюмку. Пошла особенно хорошо. Тепло неспешно скользило по пищеводу и приятно плюхалось в пещеру желудка, тотчас нанося удар в затылок вопреки законам химии и биологии.

Тальберг пошевелил затекшими коленями и зацепил посуду ногой – раздался звон и звук покатившейся тары.

– Сколько ты уже выпил? – удивился Платон.

– Семь бутылок.

– Почему семь?

– Число красивое.

– Аргумент.

Тальберг почувствовал подвох. Где-то в глубинах подсознания забрезжила мысль.

– А ты настоящий?

– Угадай, – предложил Платон.

– Не знаю, но как ты попал в квартиру? Логического объяснения не существует, значит, ты плод моего воображения. А раз уж ты моя фантазия, бери рюмку и пей за компанию. Будет весело. Под конец могу безнаказанно набить тебе морду.

Платон достал из кармана ключи и швырнул на стол. Тальберг навел резкость и узнал родимый самодельный брелок с тремя дырочками.

– Ты их в моем кабинете выронил, когда меня придушить пытался, – лениво пояснил Платон.

– Ну и? Если у тебя ключи, думаешь, можно в чужой дом вваливаться без приглашения?

– Я полчаса стучал, но никто не открыл.

– Правильно, нормальный человек сообразил бы, что никого нет дома.

– Конечно. Если бы только твой голос не орал, что дома никого нет.

– Орал? – удивился Тальберг. – Не помню.

– Я оценил красоту речи. Нецензурные слова лились красивой многоэтажной песней и замечательно характеризовали меня с различных сторон как человека сомнительных достоинств.

– Это точно был я, – согласился Тальберг. – Жаль, ты не плод моего воображения. Так хотелось морду набить, хотя бы понарошку.

Пока он наливал следующую стопку, Платон сидел, сложив перед собой руки. На его лице застыло такое выражение, будто он пришел в зоопарк и впервые увидел пьяного полосатого слона.

Тальберг поставил рюмку и взглянул на Платона с ухмылкой:

– Позлорадствовать явился?

Выдохнул и хотел опустошить следующую порцию, но его внимание привлек брелок, засветившийся слабым голубоватым светом.

– Стоять! – скомандовал себе. – Отставить!

Поднес рюмку к брелоку, и тот вспыхнул ярче. Тогда в состоянии озарения нацепил брелок на бутылочное горлышко. Свечение усилилось. Платон наблюдал за процессом с удивленным непониманием.

– Догадываешься? – спросил Тальберг, слегка протрезвев от внезапного открытия.

– Не имею не малейшего представления. Ты купил карманный детектор алкоголя?

– Э, не… Не алкоголя, – наставительно помахал указательным пальцем Тальберг. – Михалыч эту хрень гонит из краенита!

Платон встретил новую информацию со спокойным лицом. И мускул не дрогнул, и глаз не моргнул. Тальберг решил, что его не поняли, и повторил, показывая на бутылку:

– Эта настойка сделана из краенита!

– Из краенитовой пыли, – поправил Платон. – Количество небольшое, но эффект впечатляет.

– Ты знал?

– Работа у меня такая.

– Скучный ты человек, – вздохнул Тальберг и приговорил следующую рюмку.

– А ты неудачник, – парировал Платон. – Квиты.

Тальберг снова моргнул, и опять ему показалось, что он общается с зайцем. Заяц забавно шевелил ушами и, кроме жилета, напялил еще и странный красный галстук.

– Олег, скажи, что мне делать, – спросил Тальберг.

– Смотря, чего ты хочешь добиться.

– Честно говоря, мне все равно.

– Тогда все равно, что делать. Можешь ничего не делать и продолжать пить.

Тальберг обдумал эту прекрасную многообещающую мысль, но не смог согласиться с выводами, вступавшими в противоречие с его жизненными принципами.

– Хотелось бы чего-то хорошего добиться, а иначе и жить незачем. Можно хоть сейчас ложиться на скамейку и помирать.

– Тогда и делать надо хорошее. Тут сложностей нет.

– Кто б еще пояснил, что такое хорошо… – продолжал Тальберг.

– Ты это, – заяц встревоженно зашевелил ушами, – не загоняй, а то вместе с тобой свихнусь от сложных философских дилемм. «Плохо» от «хорошо» он, видите ли, перестал отличать. Маяковского перечитай, там подробно изложено для дошкольников.

Тальберг устало закрыл глаза, а когда снова открыл, перед ним опять сидел Платон и щелкал пальцами:

– Эй, на баркасе! – приводил он в чувство. – Возвращайся, а то куда-то поплыл совсем.

– Ты еще здесь? – расстроился Тальберг. – Говори, зачем пришел, и проваливай, пока я добрый. Не порть людям самоистязание.

Платон пригнулся, уронив галстук в лужицу пролитой настойки, прищурился и прошептал, словно заговорщик на последней ночной сходке перед свержением короля:

– Отдай Лизку.

Тальберг опешил:

– Ни хрена себе, выгодное предложение, прямо скидка по акции, – он разом протрезвел. – Ключи от квартиры тебе не… – он осекся, глядя на краенитовый брелок. – Ах, ну да, наш пострел и тут поспел.

Он уронил лицо на руки. Платон молча смотрел ему в темечко. «Наверное, опять заснул», подумал он. Тальберг вдруг поднял взгляд:

– К чему спрашивать? Ты же привык брать без спросу.

– Кто бы говорил. Но Лизку все равно заберу.

– Вот и я о том же, – сказал довольный Тальберг. – Зачем бросал?

– Дураком был, – признался Платон. – Знаешь про власть несбывшегося? Она и есть мое несбывшееся. Я ее во снах вижу. Мучился, терпел, тебя три раза на дню проклинал.

– Так не бывает. Когда столько лет живешь вместе, меняешься. Ты другой, она другая. Это только в твоих юношеских мечтах она потащится за тобой на Край света, а жизнь по-другому устроена. Уехал поезд. Ту-ту!

Платон нервно погладил рукой гладко выбритые щеки, осмысливая сказанное Тальбергом.

– Ты меня плохо знаешь. Я не отступаю от задуманного и не сдаюсь никогда. Мир принадлежит не гениям, а упрямым. Ты всегда позади меня плелся, даже в школьном табеле…

– Вроде бы не пил, а ерунду несешь, будто наклюкался, – перебил Тальберг. – Хлебни для запаху, а глупости и дурости у тебя с избытком.

Платон отмахнулся от предложенной рюмки.

– Пока ты лежишь в луже спирта, без пяти минут безработный, шажок за шажком теряешь Лизку, – сказал он, с презрением глядя на бывшего друга. – Вот кто из нас выиграет при сравнении? Неудачник, как ты? Если так в себе уверен, объясни, что за сцену ты устроил на этом месте два дня назад.

Тальберг задумался, глаза потяжелели и закрылись. Он улетел на море. То самое море, на которое копил к отпуску. Песчаный пляж, набегающие волны и круизный лайнер на горизонте. И так тепло, приятно и хорошо, и не хочется возвращаться в реальность, где есть Платон.

Вернулся заяц. В текущей реинкарнации он сидел на маленьком стульчике с неряшливыми ромашками на спинке, закинув ногу за ногу. В правой лапке он держал сигару и лениво затягивался, выпуская странный зеленоватый дым.

– Слушай, Дмитрий, – бросил он надменно. – С чего ты так уверен, что Платон не добьется своего? Пока у него замечательно получалось задвинуть тебя за шкаф. Он в руководстве НИИ, а ты сидишь дома и заливаешься слезами и настойкой.

– Ну… – промычал Тальберг. – Это же Лизка! Что она, бросит все и сбежит, как девчонка?

– А кто давеча жаловался Карлу на проблемы в личной жизни? – продолжал заяц и хитро подмигнул. – У кого наблюдается полное отсутствие эмоциональной и вербальной коммуникации с партнером?

– Чего? К-какой к-коммуникации?

– Банально нет тем для разговоров, – пояснил заяц, аристократически затягиваясь сигарой. – Кто приходит с работы, съедает ужин и молча ложиться спать?

– Ну почему же, – Тальберг пытался вспомнить, когда и о чем они с Лизкой в последний раз общались. – Мы недавно… Вот на… Или давно, – закончил он упавшим голосом.

– Ага, – обрадовался Олег, – вот-вот. Не можешь даже припомнить. Кстати, голубчик, у вас случайно комплексов нету?

– Н-нет, – заикаясь, ответил Тальберг.

– А если найду? – грозно спросил заяц, перекладывая одну ногу на другую, и перед взором Тальберга мелькнули невесть откуда взявшиеся кроссовки и спортивные штаны с полосками.

– Да нету вроде.

– Жаль, – Олег надел кепку. – Платон – пацан четкий, сказал – сделает.

«А вдруг?!» – подумал Тальберг и зажмурился. Лоб покрылся испариной, страх накатил сокрушающей волной и начисто смел логические построения и положительные эмоции, оставив только опасения за Лизку. Уйдет? Не может быть! Или может?

Он открыл глаза.

– К черту! – заявил он безапелляционно и окончательно «отключился».

ГЛАВА VIII. Обстоятельства преодолимой силы

32.

Костыля было не узнать. Он сбрил огромную бороду и, судя по бодрому виду, последние три дня употреблял только лучшие минеральные воды из чистейших горных источников.

– Красавец! Уважаю, – восхитился Платон, разглядывая обновленную версию Костылева, который по такому важному поводу причесался и надел парадный костюм, извлеченный из недр платяного шкафа и тщательно выглаженный Василисой, с трудом поверившей в его назначение директором.

– Кстати, как зваться будем? – поинтересовался Костыль на пути к нотариусу, хмуря брови для вхождения в роль руководителя.

– ООО «Вектор».

– Почему «Вектор»? – почесал затылок Костылев.

– Название хорошее, – сказал Платон, не желая пояснять, что в стране существует три тысячи контор с таким же бессмысленным наименованием, за которым может скрываться что угодно – от лесопилки до скатывания в рулоны туалетной бумаги.

– Да ну! – не согласился Костыль. – Дурацкое какое-то.

– Стерпится-слюбится, – Платон пресек на корню ненужную дискуссию.

Костылев в суть вопросов вникал быстро, договоры читал придирчиво, надевая уродливые очки с толстой оправой, и к возрастающему удивлению Платона всего через день дело семимильными шагами двинулось в нужном направлении, но независимыми от Платона путями.

В понедельник он возил Костылева по инстанциям, оформляя на него документы новоявленной фирмы, в которой тот по плану выступал в роли формального владельца, а во вторник Костыль уже самостоятельно «разрулил» ряд вопросов с нотариусом.

– Не надо ничего решать через мою голову! – взбесился Платон.

– Для пользы ж дела, – Костылев проигнорировал грозный тон. – По уму ж сделано. Фирма веников не вяжет. Но в лицензии есть и такой пункт.

Платон не нашелся с ответом. В документах значился полный порядок, не подкопаешься. Оставалась только проблема с главным бухгалтером. Платон планировал обратиться за помощью к Кольцову, но Костыль уверенно сказал:

– Не надо. У нас есть скрытые внутренние резервы.

В число резервов входил Пепел, оказавшийся по основному образованию бухгалтером. Он работал на том же мясокомбинате до закрытия.

– Какой тесный коллектив, однако, – Платон пребывал в сомнениях. – Оторопь берет, как бы чего не вышло.

– Да ладно, – панибратски похлопал его по плечу Костыль. – Не боись, дело в надежных руках. Не подведем, каждая мелочь на подхвате.

Платон панибратство не оценил, но промолчал, сообразив, что поздно переходить на «вы». Вместо этого он отдал рецепт настойки. Платон арендовал Михалыча у Кольцова на полставки, чтобы тот контролировал процесс производства.

– Главный технолог, – представил Платон.

Костылев растянулся в улыбке:

– Кто ж Михалыча не знает? Это как… Как встретиться с создателем!

Михалыч продолжал пугать Платона молчаливостью и непонятностью мотивации, словно прибыл с какой-то другой планеты и теперь с интересом наблюдал за человечеством. Общаясь с ним, Платон испытывал непреодолимое желание плотно покушать для компенсации потерянной энергии. Михалыч с полным равнодушием выслушал распоряжения и вместо согласия кивнул, не тратя попусту слов.

– Помещение под производство, – объявил Платон, показывая на протекающую крышу.

– Угу. Они специально обучаются так страшно делать? – пробормотал Костыль, не отрываясь от нового пропуска с неудачной фотографией. Потом спохватился, засунул «корочку» во внутренний карман и осмотрел помещение, имитируя сосредоточенность делового человека. – Ну что, сносно. Пусто и неуютно, но не беда. Уют обеспечим, пустоту заполним.

Платону было любопытно, каким образом Костылев собирается заполнять пустоту, но тот не стал распространяться, сказав, что суду все ясно и объем работы понятен.

Зашли к Кольцову, чтобы представить новоиспеченного директора свежезарегистрированной фирмы. Кольцов в ожидании обеда подремывал в кресле под кондиционером. С началом жаркого периода года производительность труда в лабораториях резко снизилась на фоне массовой волны отпусков.

При виде Костыля Кольцов встрепенулся и долго на него таращился, сомневаясь, стоит ли доверять человеку с деревянной ногой и наколкой «Толя» на тыльной стороне правой ладони – по букве на палец.

– Что за пиратская команда? – спросил он Платона шепотом, пока его не слышал Костыль, рассматривавший минибар с увлечением профессионала. – Он часом бунт на корабле не устроит?

Платон заверил, что держит ситуацию под контролем и, в случае чего, оперативно вмешается. Он умеет руководить.

Кольцов вздохнул. По его опыту, проблемы обычно возникают после заверений в полном контроле.

Костыль закончил осмотр содержимого минибара, состоящего из внутреннего продукта института, отдал честь и сообщил, что на правах директора намерен немедленно приступить к обязанностям. Забрал ключи от производственного помещения и ушел.

Уходя, спросил вскользь:

– На счету фирмы есть средства на приобретение сырья?

– Да, – подтвердил Платон, обескураженный незапланированной деловой хваткой Костылева, которому полагалось мычать и туго соображать.

На следующий день Платон явился в институт с опозданием. Он до четырех часов утра ворочался и не выспался, чего с ним отродясь не случалось.

В приемной Наталья спросила о Тальберге. Его несколько дней никто не видел, хотя на проходной зафиксировали, как он вошел в институт, но уже не вышел.

– Потом разберемся, – махнул рукой Платон. – Запиши его на военно-полевые сборы на следующей неделе. Не явится – получит выговор.

В производственном помещении кипела жизнь. Во дворе стояли два новеньких грузовика. Платон приблизился и увидел, как Алеша и Клещ под руководством Луки разгружают ящики с перцем и яблоками, укладывая их в штабели. Лука сидел на одном из таких штабелей и с переменным успехом грыз зеленый плод вставными челюстями, застревающими в сочной мякоти. Платон взял мелкое яблочко из ящиков, вытер платком и откусил. Кислое.

– Почему такая кислятина? – спросил он у раскрасневшегося от работы Клеща.

– Главный технолог одобрил. Ни шагу в сторону от утвержденной программы.

– Где Костылев с Пеплом?

– На переговорах с молокозаводом.

– Каких переговорах? – не понял Платон. Развитие событий происходило экспоненциально, но почему-то без него. Откуда взялся какой-то молокозавод? Они же не молоко собрались делать.

– Я почем знаю? – Клещ вытер рукавом пот и продолжил таскать ящики. – Мы люди маленькие, нам сказали, мы выполняем.

«Что-то знакомое», – подумал Платон и прошел внутрь помещения, где трудилась оставшаяся часть команды. Они разгребали завалы и выстраивали невостребованные баки и прочий хлам вдоль дальней стены, освобождая основную площадь под производственные нужды. Удивительно, но все были трезвы, выбриты и работали слаженно, словно занимались этим всю сознательную жизнь. Платон не мог никого вспомнить ни по имени-фамилии, ни по кличке. Некоторых он видал впервые.

– Добрый день! – хором поздоровались они.

– Что происходит? – в который раз удивился Платон.

Какой-то малый лет сорока пяти, даже в трезвом виде выглядевший непросыхающим пьяницей, катил бочку рядом с Платоном. Услышав вопрос, он остановился и пояснил:

– Расставляем имущество по плану.

Он показал сложенный вчетверо листок бумаги в клеточку, на котором каракулями трех разных почерков показывалось, что и где должно находиться в окончательном варианте.

– Тут про оборудование говорится… – Платон судорожно пытался вспомнить, не сообщал ли ему что-то Костыль по этому поводу.

– Как же без него? – пожал плечами работяга и покатил бочку дальше. Она скакала по неровностям бетонного пола и издавала жалобные поскрипывающие звуки, от которых у Платона кровь пульсировала в висках.

– Оборудование откуда? – спросил он, обращаясь неизвестно к кому. В свободном пространстве оказалась замечательная акустика, разнесшая эхо по всему помещению.

– Да будет вам оборудование! – заявил тридцатилетний детина с широкими плечами и атлетическим телосложением. Он без труда тащил на себе нечто, напоминавшее кабину самолета. Как Платон не силился, он не помнил этого товарища среди прочих доминошников.

– Откуда оно возьмется?

– Костыль найдет, договорится, – уверенно сообщил детина, продолжая шагать в выбранном направлении и не замечая тяжести на плечах. Геракл, не иначе.

«Что они задумали?» – разволновался Платон, надеясь, что эти манипуляции не станут ему в копеечку. Зря он Костылеву дал доступ к счету. Причем сам не понял, как это произошло. Он словно находился под гипнозом.

Работа кипела и явно двигалась в нужном направлении. При сохранении указанных темпов через неделю можно и готовую продукцию выпускать. С другой стороны, Платон привык самолично составлять план и контролировать выполнение пункт за пунктом. Сейчас он не чувствовал власти над происходящим. Это выводило из себя.

За воротами раздался шум подъезжающей машины. Платон ринулся на выход, прикрывая рот платком от пыли, стоявшей в помещении, и наткнулся на Костыля с Пеплом.

– Какое оборудование? – встретил он их вопросом.

– Хорошее, иностранное, – гордо сказал Костылев. – Новехонькое, почти не пользованное.

– Бюджет не предусматривает дорогостоящих покупок! – категорично заявил Платон, готовый перейти на начальственный крик, полный праведного гнева.