Край

– Привет, – сказал тот радостно, словно над ним не нависал разъяренный Тальберг с нелепым свертком. – Мы тут плюшками балуемся.

На подоконнике в их единственной вазе стоял букет точно таких же роз, которые Тальберг мучительно, превозмогая себя, выбирал в цветочном магазине.

– Твои? – заревел он.

– Мои, – Платон посерьезнел, догадавшись, что шутки могут вылезти боком.

Тальберг выхватил розы из вазы и швырнул в мусорное ведро, задним числом заметив засаженные в руку шипы. Опустевшая ваза пошатнулась и с громким звоном разбилась вдребезги о пол.

– Дима, что ты творишь? – откуда-то из-за спины взвизгнула Лизка. – Что с тобой?!

– Что он тут делает?! – спросил Тальберг и ткнул пальцем в Платона, говоря о нем в третьем лице.

– В гости зашел, чтобы поздравить, – сказала Лизка и сердито добавила: – Представь, я общаюсь с другими людьми, а не только с тобой!

Платон отложил ложку, поправил галстук и объявил:

– Вижу, у вас замечательная беседа намечается. Не буду мешать.

– Сиде-еть! – угрожающе протянул Тальберг и положил тяжелую руку Платону на плечо.

Тот сел, полный недобрых предчувствий. Взгляд невольно зацепился за некстати торчавшую из держателя ручку ножа с широким лезвием.

– Первый и единственный… – прохрипел Тальберг чужим низким хриплым голосом, словно кто-то другой вещал его ртом. – Первый и единственный раз предупреждаю. Я не должен видеть тебя в этой квартире НИКОГДА! Ни с цветами, ни с шампанским, ни просто так. Ясно?

Платон промолчал, глядя в вылезающие из орбит глаза Тальберга, ограниченные сверху гневно поднятыми широкими бровями, и раздумывая, успеет ли схватить нож в случае чего.

– Во-он! – заорал Тальберг, и Лизка едва не выронила злополучный букет.

Платон с чувством достоинства встал, прошел мимо и исчез в коридоре. Лизка бросилась помогать, но Тальберг процедил «Стоя-ать!», и она передумала.

Некоторое время они слушали, как Платон возится в прихожей. Наконец, дверь скрипнула и захлопнулась.

– Что это было? – спросила Лизка строгим тоном. У Тальберга случился невидимый прокол, через который со свистом вышла злость. Внутреннее давление резко упало, и дала о себе знать рука, исколотая шипами. – Что это было?!! – Лизка едва не перешла на крик.

– Не знаю, – Тальберг безумно устал, словно из него выкачали внутренности, и осталась одна оболочка, готовая сложиться в некрасивую кучу на полу. Он сполз на стул, теплый от Платоновых ягодиц, поставил на подоконник сверток с чучелом и, облокотившись о край стола, схватился за голову. – Не знаю.

Лизка посмотрела на него, на сверток и, ничего не сказав, ушла в комнату, по пути бросив букет в мусорное ведро рядом с цветами от Платона.

Тальберг остался сидеть, словно в дурмане опьянения. Злость растворилась, но на ее место пришли сомнения. Мысли свивались в клубки липкими переваренными макаронами.

С чего он решил, что Лизка уйдет к Платону? Это невозможно. Это обязано быть невозможным. Это считалось невозможным полчаса назад. Не может же его Лизка, танцуя с длинным зонтом-тростью, уйти к улыбающемуся Платону, поглаживающему шерсть зайца, жующего полосатый галстук, идеально подходящий по цвету к костюму.

Он сомневался во всем и приготовился поверить в самое неприятное, в самое невероятное, в любую абсурдную невозможность, в том числе и эту.

– …первая невозможность… – пробормотал он, уронил голову на сложенные накрест руки и заснул, чувствуя, как его покидают остатки злости.

29.

Увиденное накануне у Лизки дома вызывало отвращение.

Жалость к Тальбергу растянулась резинкой от трусов и со звоном лопнула. От него следовало избавиться, но не в лоб, а под убедительным предлогом, продиктованным производственной необходимостью.

Платон с вечера обдумал дальнейшие шаги и, явившись в институт на два часа раньше, составил несколько приказов и распоряжений, нуждающихся только в подписи Кольцова.

В ожидании директора сверлил глазами окно, выходящее на улицу перед входом. Ряды краепоклонников поредели, многим просто надоело. Доказать факт продолжающегося надругательства над Краем они не могли, а что еще потребовать, не знали. Но трое самых упертых держали вахту, обмениваясь замусоленными плакатами. Остатки сил сопротивления возглавлял неприятный мужик с бородой из косичек, выглядящий, словно полгода не мылся.

«Отлично, – подумал Платон, – такими темпами проблема скоро сама рассосется!»

Едва Кольцов попал в кабинет и приоткрыл форточку, прогоняя из помещения вонь сырых бумаг, позвонил Платон и пригласил на переговоры «по важному для них обоих делу». С нехорошими предчувствиями зашел к Платону. Тот с порога протянул документы, от чтения которых брала оторопь:

– Как-то радикально, все-таки работа научная, – с сомнением повторял Кольцов. – Человек творческий, под давлением работать не любит, а замена будет неэффективной… А вот это чересчур. Не заслужил он… А если он бучу поднимет и просочится наверх?

– Не поднимет, – заверил Платон. – Я его знаю.

Он в двух словах объяснил план и тонко намекнул на обширные познания о ненаучной деятельности института, о чем ему бы не хотелось никуда сообщать, ведь «они же партнеры».

Кольцов осознал, куда влез, и покорно подписал заготовленные документы, тяжело и шумно вздохнув, словно держал в руках не приказы, а смертный приговор невинному человеку.

– Дам им ход, только если понадобится, – утешил Платон, – Будем надеяться, обойдемся без этого.

– Хотелось бы, – сказал Кольцов и ушел в расстроенных чувствах.

Затем Платон уселся в кресле поудобнее и вызвал Тальберга, гадая, в каком настроении тот явится. «А не позвать ли охрану?» – подумал он запоздало, вспомнив вчерашний вечер.

Постучали. Вошел Тальберг с опухшим лицом. Настрой он демонстрировал пессимистичный, но без следов недавней ярости.

– Извини, опохмелится нечем, – поприветствовал Платон.

– Я не пил, – Тальберг уселся на самый скрипучий стул.

– Внешний вид говорит об обратном, – заметил Платон. – Али не выспался?

– Возможно. Зачем звал? Цветы подарить хочешь?

– Не заработал, обойдешься. Мы не личную жизнь обсуждаем, а производственные вопросы.

Предстояла самая сложная часть – убедительно врать, не вызывая подозрений.

– Как известно, с одним из наших сотрудников случилось неприятное происшествие…

– С каких это пор Самойлов стал «вашим» сотрудником? – влез Тальберг. Он ощутил вчерашнее раздражение, но подавил усилием воли.

– С тех пор, как здесь работаю. Ты слушай. Комментировать потом будешь, когда слово предоставят, – сказал Платон. – Продолжим. На время отсутствия Самойлова его исследования возглавляет Володин. Оказалось, он весьма компетентный сотрудник и неплохой руководитель. Группа под его руководством отнюдь не снизила темпы работы, а наоборот – показывает замечательные результаты, открывая новые перспективные возможности применения краенита.

Тальберг слушал, испытывая определенные сомнения в способностях Володина, который считался хорошим и надежным исполнителем, но выдающихся организаторских умений никогда не проявлял. Наоборот, он относился к типу людей, постоянно сомневающихся в себе и нуждающихся в ком-то, принимающем за них скользкие решения.

– Особенно удачными оказались разработки в сфере создания композитных материалов на основе краенитовой пыли, – продолжал Платон, читая формулировки с заготовленной бумажки. – Буквально на днях состоялась презентация, на которой я присутствовал и, надо признать, проникся достигнутыми результатами. Ситуация тяжелая, поэтому по предоставленным материалам было решено безотлагательно организовать производство на базе института.

Тальберг слушал молча в ожидании подвоха.

– По согласованию с Кольцовым ваша группа меняет статус из научного в опытно-производственный. Теперь на двух установках вы должны получать краенитовую пыль в следующих количествах… – Платон передал приказ с нормативами выработки, с удовольствием наблюдая лезущие на лоб глаза Тальберга. – Пять специалистов, временно переведенных в вашу группу, вернутся на прежние места в недельный срок. Вас с Адуевым для добычи пыли предостаточно, установок две – вас тоже двое.

Платон замер в ожидании реакции на свои слова.

– Ты совсем обнаглел? – разозлился Тальберг. – Ты нас с шахтерами не перепутал случайно? Мало тебе, что в мою личную жизнь влез?

– Не моя прихоть, а команда сверху. Мы люди маленькие – нам сказали, мы делаем.

– Не верю!

– Это не вопрос веры, а проблема исполнительности и соблюдения субординации. Тебе положено внизу копошиться, как муравью, и исполнять приказы. Если не хочешь остаться без работы, конечно.

Самое главное – провоцировать конфликт, не давая успокоиться. Впрочем, особого труда это не составляло. Тальберг, сидящий перед ним на скрипящем стуле, походил на человека, пьющего кофе ведрами. Платон с сожалением подумал о молодом Димке, который не возбуждался по пустякам, а наоборот, являлся памятником спокойствия и неторопливости.

– Ты слишком высокого мнения о себе, – Тальберг повысил голос. – Самовлюбленная скотина!

– Не надо обзываться, – Платон изобразил обиду. – Это недостойно человека науки.

– Ты меня от человека науки до рабочего опустил. Могу выражаться, как хочу!

– Не принимай близко к сердцу, – посоветовал Платон с поддельной участливостью. – Эта работа намного лучше – сиди себе, добывай пыль, ни метаний, ни творческих разногласий, не надо ворочаться перед сном. Норму сделал – и свободен! Мечта! Зарплата выше, молоко за вредность. Точнее, кефир.

Под конец у него не получалось скрывать издевательский тон.

– Иди в жопу, – у Тальберга кровь прилила к лицу. – Я не для того пятнадцать лет отдал науке, чтобы какой-то хрен, не отличающий конфузор от диффузора, рассказывал, чем мне заниматься!

– Это лишь доказывает, что я за месяц добился большего, чем ты за хваленые пятнадцать лет.

Тальберг решил прибегнуть к последнему козырю:

– Не собираюсь терпеть! К Кольцову пойду! Пусть выбирает, кто ему важнее.

– Бесполезно, с ним уже все обговорено. Он подумал и со мной согласился.

Тальберг испытующим взором посмотрел на Платона, силясь выявить блеф, потом взглянул на лежащий перед ним приказ и заметил подпись Кольцова. Значит, в самом деле, слили.

– В таком случае, я нарушаю трудовую дисциплину и отказываюсь от выполнения задания, – поставил ультиматум Тальберг. – Сами добывайте. Посмотрю, как справитесь.

– Отлично. Так даже лучше.

Платон вытянул из стопки еще один документ.

– Приказ о твоем отстранении с завтрашнего дня от всех работ по физике Края с выговором за недостойное поведение с угрозой физической расправы вышестоящему должностному лицу.

– Какому лицу? – не понял Тальберг. – Галиматья какая-то.

– Мне, естественно!

– Я тебя пальцем не тронул!

– К твоей жене я тоже вчера даже не прикоснулся, а мне от тебя досталось, – дразнил Платон. – Еще посмотрим, кого из нас она выберет.

Тальберг не выдержал, вскочил со стула и одним большим прыжком оказался возле Платона, вцепившись ему в шею.

– Задушу, гнида!

Платон захрипел, пытаясь оторвать крепкие руки от горла и чувствуя, как темнеет в глазах. Тальберг душил не на шутку. Платону не хватало сил для снятия «замка» из пальцев, и он старался вывернуться таким образом, чтобы Тальбергу пришлось его отпустить. Во время маневра задел стопки бумаг, и они рухнули на пол, утянув за собой телефон, который задорно звякнул и раскололся.

В кабинет вбежала Наталья.

– Дмитрий Борисович! Платон Иванович! – прозвучал ее осуждающий голос. Платон с облегчением почувствовал, что шея освободилась и он снова может дышать.

– Вот тебе и недостойное поведение, и угроза физической расправы, – прохрипел он. План едва не дал сбой.

Тальберг не ответил, посмотрел на Наталью, на беспорядок в кабинете и, не сказав ни слова, ушел.

– Вызови Адуева, – Платон потирал шею и поправлял галстук.

– Помощь не нужна?

– Все в порядке. Позови Адуева, срочно.

Саня явился с забинтованной рукой и застыл на пороге, не решаясь войти. Он глядел на Платона со страхом, словно тот мог его покусать.

– Вызывали? – спросил он и кашлянул, прочищая горло.

– Проходи, присаживайся, – Платон разглядывал Адуева, в дешевом спортивном костюме с новыми кедами походившего на травмированного на соревнованиях спортсмена.

Саня сел на тот же стул, где только что сидел Тальберг, и стул точно так же заскрипел. «Выкинуть к черту», подумал Платон.

– Александр. Вы последние годы работаете с Дмитрием Борисовичем и поэтому осведомлены в принципах работы установки. Это так?

– Не то, чтобы сильно… Он лучше разбирается, это же его… – промямлил Саня, не понимая направление беседы.

– Нюансы не интересны, – отрезал Платон, – и можете позабыть о Тальберге.

– Как забыть? – опешил Саня.

– Легко и непринужденно. Вы назначены на должность руководителя группы с завтрашнего дня. Приказ подписан, осталось только написать заявление о вашем согласии с предлагаемой должностью.

– А Дмитрий Борисович?

– Отстранен по причине неадекватности, – Платон продолжал ощущать на шее боль от пальцев Тальберга.

– Что? – у Сани от удивления поднялась левая бровь. – Не может быть! Не верю!

– Откуда вы такие неверующие беретесь?! Бери листок, пиши заявление.

– Не хочу!

– Придется.

Платон извлек из стоящего в углу мухинского холодильника что-то маленькое, завернутое в оберточную бумагу, и бросил на стол.

С тяжелым стуком сверток упал на столешницу. Бумажка раскрылась. Саня глянул на нее и побледнел, опознав содержимое. Удовлетворенный достигнутым эффектом, Платон спросил:

– Узнаешь?

У Сани расхворалась поврежденная рука, разнылся зуб, сердце провалилось в пятки, и промелькнула мысль «Ведь чувствовал! Не стоило ввязываться в эту авантюру». Крепость задним умом уже никак помочь не могла. Вне всяких сомнений, перед ним лежал тот самый кусок краенита. Саня узнал его по форме и полоскам на гранях от неровного реза. Он тогда спешил, и руки от волнения тряслись.

– Ты знаешь, что с тобой сделают за вынос с военного объекта секретного материала с последующей передачей третьим лицам за вознаграждение?

Саня кивнул. Не выдержал и спросил:

– Как он к вам попал?

– У меня есть старшая сестра Вера Конева, у которой, в свою очередь, есть сын – по совместительству мой племянник.

Саня, если бы не болела рука, хлопнул бы ею по лбу.

– Конь! – прокричал он и тут исправился: – Виталик Конев.

Он вспомнил женщину в кафе – мать Конева, виденную им лишь раз, да и то лет десять назад.

– И что теперь? – озадачился Саня, представляя возможные наказания – объявят выговор, лишат премии, уволят или, на худой конец, расстреляют прямо в институтском дворе.

– Ничего. Если напишешь заявление, – успокоил Платон. – Можешь приказы почитать для лучшего понимания своих обязанностей на ближайшее время.

Саня читал. Сердце колотилось, буквы прыгали перед глазами и не желали складываться в осмысленные слова. Ужасный выбор. Он не хотел подводить Тальберга, не представляя, как после предательства смотреть ему глаза, но и быть наказанным не хотелось. «Нужно сдаться и написать чистосердечное, – думал Саня, – но кто позаботиться о Лере с бабушкой?»

Эх, была-не была, придется соглашаться на предложение.

Он с тяжелым сердцем сказал:

– Диктуйте.

Злой Тальберг ворвался в лабораторию. В обеденный перерыв в помещении оставался только Плотников. Он приносил из дому еду в пакетике и поглощал ее возле одного из неработающих вытяжных шкафов. К сожалению, Семен любил рыбу и морепродукты, жить без них не мог, и после его обедов в воздухе витал устойчивый запах сельди, который хорош в комплекте с рыбой, но вызывает отвращение отдельно от нее.

Увидев красное лицо Тальберга, Плотников от неожиданности едва не подавился куском хлеба.

– Что случилось?

– Накрылась наша работа медным тазом. Исследования сворачиваются, и через недельку вас разберут по группам.

– Почему?

– Долгая история, – Тальберг не хотел объяснять механизм превращения научных изысканий в инструмент выяснения отношений. Вместо этого он пытался успокоить трясущиеся руки. – Где Адуев?

– Из приемной позвонили и вызвали. Я решил, он к вам туда пошел. Вы по пути не встретились?

– Быстро замену нашел, заранее продумал. Ублюдок.

Не дожидаясь следующего вопроса от Плотникова, сбежал из лаборатории, нащупывая в нагрудном кармане помятую Санину сигарету. Подумал о том, что нет спичек, и увидел курящего Володина в конце коридора у окна.

Тальберг поздоровался и попросил огоньку.

– Вы же, вроде, не курите, – Володин выпустил колечко дыма, уплывшее в форточку. Руку, держащую сигарету, украшал пластырь в месте ножевого ранения.

– Один раз в жизни пробовал, еще в школе. Кашлял, чуть легкие не выплюнул. А сейчас захотелось.

– Не надо. В таком возрасте поздно начинать.

Тальберг прикурил и по неопытности затянулся глубоко. Неприятный царапающий дым вгрызался в горло, и это оказалось хуже, чем представлялось. Он с трудом подавил начавшийся кашель.

– На вас лица нет, – заметил Володин.

– Мелкие неурядицы, – Тальберг не знал, докуривать начатую сигарету или похоронить ее в пепельнице.

– Ясно, – флегматично отозвался Володин, выпуская следующую серию колец в форточку.

– У вас, говорят, композитные материалы на основе краенита разрабатываются? – спросил Тальберг для поддержания разговора.

– Если бы, – обреченно махнул рукой Володин, – возимся впустую, без намека на результат, перепробовали все самойловские идеи, а воз и ныне там. Ни на миллиметр не сдвинулись, хоть рассчитывайся. Прямо тупик какой-то.

– А презентация?

– Какая презентация? – удивился Володин.

«Ложь, от начала и до конца», – подумал Тальберг и затянулся снова. Дым вошел аккуратно, и кашлять уже не хотелось.

30.

Когда Лизка вечером вернулась домой, Тальберг сидел на кухне, уставившись в стену. Перечень надетой на нем одежды ограничивался сиротливыми семейными трусами в горошек, наводящими на тревожные мысли.

Перед ним стояла бутылка с черной жидкостью. Такая же жидкость поблескивала в рюмке из набора на шесть персон, годами пылившегося в коробке на серванте.

– Я не поняла, – Лизка неприятно удивилась, но из-за вчерашней сцены удивление оказалось куда слабее, чем могло.

Он поднял на нее глаза. Это был не тот Тальберг, с которым она прожила полтора десятка лет. Тот спиртное не употреблял вовсе, а этот напился вдребезги и с трудом ворочал языком, не в состоянии сфокусировать взгляд. Вчерашний приступ ревности был неприятен, но объясним, а вот созерцание Тальберга «под мухой» вызывало лишь глубокую неприязнь своей безобразностью.

Рядом с бутылкой чернело блюдце из чайного сервиза, исполняющее обязанности пепельницы. В воздухе висел дым, и Лизка открыла нараспашку окно.

– Надеюсь, это разовая акция, бессмысленная и беспощадная, – она наблюдала, как Тальберг безуспешно силится ответить. – Где Ольга?

– Не знаю, – он икнул. – Гулять пошла с подругами.

– Она домой хоть приходила?

– Да! Я ключи потерял, а она мне открывала.

Лизка покачала головой.

– Ты для разнообразия на себя в зеркало полюбуйся… – начала она, но осознала бессмысленность взываний к совести – та надежно спала, споенная черной жидкостью неизвестного происхождения. – Что за гадость пьешь?

Тальберг неуклюже подхватил бутылку и показал на нее пальцем, едва не выронив.

– Хрен его знает, – сказал он пьяным голосом. – Но идет хорошо.

– Вижу, – она поняла, что вечер испорчен и спать придется в нездоровой атмосфере спиртовых испарений.

– Не сердись.

– Стараюсь, но не получается. Не могу понять, чем вызвана необходимость сидеть и пить в одиночку.

– Этот твой Платон, который вчера здесь цветочки тебе дарил, отст… остра… отсранил меня от работы.

– Вот так запросто? Без причины?

– Не-ет, – он допил остаток со дна рюмки. – Не просто, а с унижениями и провокациями. Как он умеет. А он умеет.

– Он жив? – уточнила Лизка, вспомнив, с какой ненавистью вчера Тальберг смотрел на Платона.

– Жив, – он сонно моргал. – А я ведь почти его задушил, чуть-чуть оставалось, и эта гадина сдохла бы прямо у себя в кабинете, – его голос на миг стал мечтательным. Он вздохнул и закончил: – Но, к сожалению, мне помешали.

– К счастью, – сказала она, – не хочу ждать тебя двадцать лет из тюрьмы.

– Могла бы подождать, заодно проверили бы чувства, – он улыбнулся с закрытыми глазами. – Любопытно, дождалась бы?

– Давай обойдемся без таких проверок, – попросила Лизка.

– Если не хочешь, тогда не будем, – согласился он, наполняя следующую рюмку.

– Тебе уже хватит. Утром голова разболится.

– Может быть. Но скорее всего, нет. Михалыч гарантировал, что не будет, а ему верю, он за Краем бывал. У него с тех пор волосы дыбом, – Тальберг показал рукой, как выглядят волосы стеклодува. – Человеку с такой прической нельзя не верить.

Он опрокинул следующую рюмку. «Седина в бороду – бес в ребро», – подумала Лизка.

– Как ты завтра на работу собираешься идти? – спросила она.

– Считай, я в отпуске. По графику.

– Кольцов тебя так легко отпустил? – усомнилась она.

– Хуже, – он снова икнул, – он меня сдал.

Лизке надоело наблюдать трехчастную пьесу превращения Тальберга в пьяное животное. Она ультимативным тоном потребовала:

– Прекращай сейчас же и иди спать!

Он посмотрел на нее, улыбаясь:

– Какая ты, Лизка, красивая! Честно! Зуб даю!

– Грубая лесть сегодня не действует и не отменяет моих слов.

– Дай хоть раз в жизни напиться, – попросил он, чувствуя, как трезвеет и проблемы начинают давить с новой силой. – Надо! Позарез!

– Так, – решила Лизка. – Ухожу в гости с ночевкой к Марине, а когда завтра возвращаюсь, то вижу трезвого выбритого улыбающегося мужа, а не свиноподобное существо! Ясно?

– Клянусь, – Тальберг ударил в грудь кулаком и ровно в ту же секунду забыл о клятве.

– Я дверь закрою, все равно у тебя ключей нет, – сказала Лизка. – С твоей рассеянностью замок придется менять.

Она вышла на улицу. Несмотря на солнце, беспощадно палящее днем, вечерами еще бывало прохладно.

Поежилась. Стоило одеться потеплее, но возвращаться в атмосферу спиртовых паров и никотинового дыма не хотелось. Потом она подумала «А не только тебе нужна разрядка, Дима!» и отправилась в круглосуточный магазин на углу – излюбленное заведение пьянчуг. При обычных обстоятельствах она бы никогда не появилась в этом месте, однако приоритеты поменялись, и она смело вошла в низкую дверь с тугой пружиной. Пребывая в расстроенных чувствах, совершенно не обратила внимания на любопытствующие взгляды местного выпивающего контингента.

Когда она предстала на пороге Маринкиной квартиры с сумочкой в одной руке и бутылкой вина в другой, та удивилась и забыла поздороваться.

– Какой-то праздник? Сегодня же не пятница.

– Просто так. А в пятницу и субботу тебя дома застать невозможно.

Марина смутилась.

– Сын где? – спросила Лизка, проходя в комнату.

– У бабушки на даче, – рассеянно ответила Марина, по всем признакам готовившаяся ко сну. На тумбочке рядом с разобранной постелью лежала раскрытая книга.

– Как удачно складывается! – обрадовалась Лизка. – Чем тебе не пятница?

Марина с подозрением посмотрела на нее и спросила:

– Говори, как есть! Не поверю, что ты просто так решила с вином в гости нагрянуть!

– Звезды сошлись удачно. Или неудачно, – сказала Лизка и добавила трагичным голосом: – Я из дома ушла.

А потом увидела высоко задравшиеся брови Марины и уточнила, пока ту не хватил инфаркт:

– Не переживай ты так. На одну ночь.

Марина ютилась в однокомнатной квартире, доставшейся от развода с бывшим мужем. Муж уехал заграницу искать лучшей жизни, а Марина осталась в Лоскутовке воспитывать сына.

Мебель пересчитывалась на пальцах одной руки, то есть ее было ровно столько, чтобы соответствовать Лизкиному идеалу. У них дома наблюдался избыток хлама из категории «даром не нужно, а выбросить жалко». Причем жалость в основном проявлял Тальберг, который при виде очередной относимой на свалку ерунды преграждал дорогу и уверял, что найдет ей применение. В лучшем случае он уносил это на работу, а в худшем – оно пылилось дальше где-нибудь на антресолях, попадаясь под руку раз в три года во время тотальной генеральной уборки.

Лизка без приглашения уселась в единственное кресло с неудобными деревянными подлокотниками.

– Смотрю, ты налегке, – Марина оценила Лизкин внешний вид. – Не замерзла?

– Не захотела возвращаться.

Лизка выдержала десятисекундную интригующую паузу и рассказала, как оставила дома пьяного Тальберга в гордом одиночестве.