Край

– Спи, еще рано. Мне надо к докладу подготовиться.

Она промычала «Хорошо!» и снова заснула.

Платону нравилось ее сочное фигуристое тело, и в постели она скакала дай боже, демонстрируя такую страсть и фантазию, что ему порой становилось неловко. Но за пределами физической любви их интересы почти не пересекались. Даже совместные посещения общественных мест и культурных мероприятий служили лишь затянутой подготовкой к страстному вечеру.

Марину оправдывало то, что она ничего не требовала и вполне удовлетворялась еженедельной «ночью любви и секса» с пятницы на субботу, за исключением красных дней календаря. Более того, Платону казалось, что она нуждалась в разрядке больше него.

Он отчетливо понял, что ему позарез нужна Лизка, отобранная у него проклятым Тальбергом, будь он не ладен. В самом деле, не может же она всерьез любить этого неудачника в растянутом свитере, воспитывающего чужую дочь.

Пока на сковороде потрескивала остывающая яичница с сосиской, нарезанной кружочками, Платон разложил перед собой листочки с речью и просмотрел от начала и до конца, делая заметки по тексту простым карандашом. Он переставлял местами слова, зачеркивал, стирал красно-синим ластиком. «Надо бороться с перфекционизмом», подумал Платон. Чем тщательней он вчитывался, тем больше находил неудачных мест и спорных сентенций. Но чем больше вносилось исправлений, тем меньше нравился результат. Он сгреб документы в стопку и сложил в скоросшиватель, решив оставить как есть.

Платон вспомнил о яичнице и принялся завтракать, вилкой отделив половину для Маринки. Когда он поел и допивал кофе, на кухню, пятерней расчесывая взлохмаченные волосы, приковыляла Марина в белой Платоновой футболке, которую без спросу экспроприировала еще в первое утро. Она не совсем проснулась и сонно моргала.

– Я на запах пришла, – она села рядом с Платоном. – Так приятно.

– Это всего лишь яичница.

– Без разницы, – она разрезала сосиску вилкой, – тут важен факт того, что приготовила не я. Андрей тоже до свадьбы готовил, а потом – все, закрылась лавочка.

Платон вспомнил собственную безрадостную семейную жизнь, которую поклялся забыть как страшный сон. Выглянул в окно и заметил, что к подъезду подкатывает служебный автомобиль.

– Пора бежать, – сказал он Марине, мечтательно допивавшей чай. – Ключи у тебя есть.

Когда Платон появился в приемной, Валентина суетилась, как ужаленная, перебирала разноцветные бумажки и трясущимися руками перекладывала папки одна на другую, а потом в обратном порядке. Телефонная трубка раскалилась от звонков и подпрыгивала на «рожках», но ее не спешили поднимать.

– Демидович ждет, – сообщила она, едва увидев его на пороге и пребывая в состоянии, близком к предынфарктному. – Уже пять раз спрашивал, где ты.

– И вам здравствуйте, – Платон не разделял паники.

– Здравствуй, – запоздало поприветствовала Валентина. – Прости, поздороваться забыла. С утра на взводе, ты же знаешь, какой Демидович противный, когда на нервах. Кого хочешь достанет, каждые пять минут приходит и что-то требует. Не знаю, за что хвататься.

– Спокойно, без паники, – Платон, не снимая верхней одежды, прошел к Демидовичу.

Котов стоял перед зеркалом и щурился в отражение, зачесывая синей расческой на затылок копну седых волос. Он покачивался, подставляя по очереди щеки, словно после бритья. Проверил, все ли пуговицы застегнуты – он предпочитал большие с четырьмя дырочками – и, удовлетворенный внешним обликом, повернулся к Платону.

– Добрый день, Платоша, – он пошел навстречу с вытянутой для пожатия рукой. – Заждался тебя.

– Точно вовремя, как договаривались, – Платон ответил на приветствие и уселся за стол для гостей. – У вас, кстати, время неправильно показывает, – добавил он, поглядев на стрелки настенных часов. – Спешат на четверть часа.

– Да знаю я, – махнул рукой Демидович. – Это специально, чтобы не опаздывать.

Платон покопался во внутренностях портфеля, вынул из скоросшивателя пачку бумаг и протянул со словами:

– Ваша речь. Окончательный вариант.

Вручая папку, почувствовал характерный аромат.

– Иван Демидович, – сказал с упреком, пряча брезгливость.

– Молчи, – Котов изобразил суровость. – Я капельку для куражу принял. Маленькая рюмочка, запах один.

Платон неодобрительно покачал головой. Демидович полистал бумаги с текстом официального обращения к гражданам по поводу старта новой программы вывода региона из кризиса. Программа предусматривала ряд мероприятий, против половины из которых Платон категорически возражал, но Котову удалось настоять на их включении в список. Пресс-конференция планировалась совместная с Лужиным.

– Как у тебя с институтом дела обстоят? – спросил Демидович, пробегая по подчеркнутым строчкам бугристым стариковским пальцем.

– Отлично, во всех смыслах. Кольцов у нас в кулаке, можно веревки вить. В целом, я обзавелся определенными рычагами влияния в институте, – он улыбнулся чему-то своему, но Демидович улыбку не заметил и похвалил:

– Молодец. Всегда чувствовал, что из тебя толк будет!

Он открыл рот, чтобы спросить, где потерялся четвертый лист речи, но вместо этого посмотрел в окно напряженным взглядом.

– Что-то случилось? – встревожился Платон, не сразу сообразив, что с Котовым что-то произошло.

Демидович с выпученными глазами захрипел и начал судорожно хватать ртом воздух, обычный тремор усилился, а на лбу выступил пот. Платон вскочил и бросился к нему, опрокинув стул и не зная, чем помочь. Папка с документами вывалилась у Демидовича из ослабевших рук и с глухим стуком упала на пол, листки разлетелись по кабинету.

– Где болит? – кричал Платон, глядя в вытаращенные глаза Котова и усаживая его на кресло.

Демидович тяжело дышал, при каждом вдохе издавая хрип с присвистом. Наконец, он понял, что от него хотят, с большим трудом поднял правую руку и положил на грудь.

– Сердце? – уточнил Платон.

Демидович кивнул, не имея возможности сказать ни слова.

В кабинет вошла Валентина, встревоженная шумом и криками. Она увидела опрокинутые стулья и лежащие на полу листки бумаги и перепуганными глазами посмотрела на Платона, пытающегося привести в чувство Демидовича.

Платон обернулся и скомандовал растерявшейся Валентине:

– Вызывай «скорую»! Скажи, подозрение на инфаркт.

– Деньги! – Котов показал на сейф. – Михалыч!

«Что за человек, – подумал Платон, – тут жизнь заканчивается, а он о спирте думает!»

«Скорая» приехала оперативно. Бригада врачей приняла решение о немедленной госпитализации, и Демидовича уложили на носилки. Он покорно лежал, и на миг Платону заметил слезу на его лице.

Когда Котова проносили через приемную к машине, он протянул скрученную кисть, крепко вцепился в запястье Платона и прошептал:

– …первая… – потом захрипел, закашлялся, и ослабевшая рука безвольно упала на носилки.

– Что «первая»? – спросил Платон, но Котову не хватало сил закончить мысль. Он закрыл глаза и замолчал.

Валентину трясло. Она ходила туда-сюда и повторяла «Как же это наш Иван Демидович так!..»

Платон позвонил Лужину и сообщил, что мероприятие не состоится.

– Сдал Демидович, – гундосил мэр, бывший всего на год или два младше Котова. – Редеют наши ряды.

Одновременно с сожалением в голосе Лужина был слышен и вздох облегчения, оттого что на время откладываются нововведения и прочие современные веяния, на которые в годовом районном бюджете не предусматривалось ни копейки. Мэр рассматривал это как блажь, но команды шли от людей из центра, и сопротивления он не оказывал. Впрочем, особой поддержки тоже не наблюдалось.

Платон разозлился и сказал, желая досадить Лужину:

– Знаете, пожалуй, пресс-конференция состоится.

– Кто вместо Демидовича будет? – спросил расстроенный Лужин, уже успевший обрадовавшийся отмене мероприятия.

– Я.

– Хорошо. Сообщу, что задерживаемся по техническим причинам.

Платон прошел в кабинет Котова и собрал с пола листы, сортируя их в правильном порядке. Часть бумаг оказалась под столом, и пришлось его отодвинуть, чтобы до них добраться. Огромный старый стол под яростным натиском издал протяжный скрип, выражая недовольство неуважительным к нему отношением, а потом сдался, подскочил и рывком отпрыгнул в сторону.

Раздался звон. Платон увидел, как с противоположного края упали и покатились три пустые бутылки. Одна из них, заполненная на две трети настойкой Михалыча, осталась стоять в гордом одиночестве.

– Угробил себя, старый пьяница.

Он собрал тару в пакет и отнес в свой кабинет, чтобы случайно не нашли. Потом набрал «ноль-четыре-пять-один» на сейфе и достал пачку на текущие расходы.

25.

Кольцов стоял перед Платоном. На предложение присесть ответил отказом, мол, стоя думается лучше. А когда увлекся и стал думать еще интенсивнее, то и вовсе забегал по кабинету кругами, задевая кресло.

– Чрезвычайно любопытно, – бормотал он. – Многообещающе.

Платон с интересом наблюдал разворачивающуюся внутри Николая Константиновича масштабную борьбу между страхом за задницу и коммерческой жилкой. Совесть выбыла из соревнований досрочно задолго до финиша. Когда пенсии рукой подать, соблазняет любая возможность сделать ее достойной. Особенно, если на зятя надежды нет.

– Это идея Котова? Без подвоха? – в очередной раз переспросил Кольцов. – Вдруг, я из кабинета выйду, а вы меня под белы ручки и в следственный изолятор сухари сушить. В смысле есть.

– Не переживайте, свою долю получите, – успокоил Платон.

Кольцов перестал сыпать словами и изображать суету и снова превратился в директора института с коммерческой фантазией и далеко идущими планами. В нем проснулись тактик и стратег.

– Как, кстати, у Демидовича со здоровьем?

– Инфаркт, но жить будет. Правда, месяца три придется отдохнуть, сначала в больнице, потом дома.

– Переработал, наверное, – с сочувствием предположил директор.

– Угу, – хмуро подтвердил Платон. – Перетрудился.

Кольцов раздумывал, почесывая на ходу затылок и поглаживая щетину. Он походил не на директора института, а на поэта в творческом кризисе, когда не получается ухватить скользкую музу за хвост.

– Можно еще раз посмотреть?

Платон передал рецепт. Кольцов схватил двумя руками и перечитал каракули Михалыча, спотыкаясь на одной и той же строчке.

– Это безопасно? – встревоженно спросил он, усаживаясь в кресло.

Платон пожал плечами.

– У вас тут химики и биологи, пусть дадут заключение. Но насколько понимаю, масштабные испытания уже по факту прошли, народ доволен. Сам я такого не любитель, не пробовал.

– Я тоже, – поспешил заверить Кольцов, приходя в замешательство. Начатая бутылка стояла в минибаре, и он подумывал угостить Платона, но теперь радовался, что не успел. – Причем, кто бы мог предположить, что Михалыч из всего этого соорудит свое пойло…

Про себя же он подумал, что, зная рецепт, наверняка больше не сможет пить любые настойки.

– Зато полная гарантия, что никто, кроме нас, не повторит технологию.

– Это, конечно, да, – согласился Кольцов, скользя взглядом по позициям в списке ингредиентов. – Но тут и остальные компоненты не менее странные. Яблоки, красный перец, полынь, ананас, ржавый гвоздь?.. Интересно, а вот это обязательно?

– Обязательно. Уже спрашивал.

– И это только треть необходимого!

Кольцов прорабатывал план дальнейших действий:

– Институт не является производящим предприятием, особенно в части наливок и настоек…

– Подозреваю, вопрос решаемый, – сказал Платон.

– …поэтому нужно зарегистрировать мелкую фирму, имеющую разрешение на выпуск винно-водочной продукции, которое заключит контракт с НИИ, – закончил Кольцов.

– Допустим, я все организую, но возникает вопрос с размещением производства.

Директор просиял, озаренный гениальной идеей.

– Зачем далеко идти? Все необходимое у нас под носом!

– Где?

– На территории института и разместим! За мной!

Он выпрыгнул из кресла и устремился к выходу. Платон вздохнул и отправился следом за Кольцовым, с места набравшим такую крейсерскую скорость, что Платон боялся потерять его из виду и заблудиться в одном из коридоров, строившихся, по всей видимости, для дезориентации потенциального врага.

Они вышли через черный ход во двор института, где располагался гараж для служебного транспорта.

– Вот оно!

Кольцов направился к зданию в дальнем от главных ворот конце, по пути перебирая ключи в связке. Платон отметил отсутствие этого помещения в программе ознакомительной экскурсии.

Постройка из шлакоблока почти не имела окон, за исключением маленьких окошек под крышей, напоминавших бойницы. Сама крыша местами сильно проржавела, о чем свидетельствовали рыжие потеки в верхней части стен.

Кольцов гремел у ворот, подбирая верные ключи к навесному замку. Наконец, дверь открылась с душераздирающим скрипом, и стало ясно – тут никто не бывал с незапамятных времен.

– Что это? – спросил Платон, проходя внутрь вслед за Кольцовым. – Вы мне не показывали.

Каждое произнесенное слово отзывалась негромким эхом.

– Оно давно не используется по назначению. Я о нем и забыл уже.

Изнутри здание напоминало склад, не имеющий ни перегородок, ни этажей – одно сплошное помещение с протекающей крышей. Такие интерьеры у кинорежиссеров считаются излюбленным местом для съемки финальной битвы в низкопробных боевиках.

Помещение отнюдь не пустовало. Сразу за порогом кучами громоздились коробки с разношерстными надписями на семи языках, сообщающими, что это упаковки от оборудования. Чуть далее от входа стояли покореженные бочки из-под смазочных материалов, взваленные друг на друга и выстроенные в ряды, образуя коридор.

Платон пробирался вглубь, переступая через раскуроченные механизмы, огрызки металлических профилей и прочий технический мусор.

– Осторожно, лужа, – предупреждал Кольцов.

Дальше опять пошли ящики всех форм и размеров, доски с торчащими ржавыми гвоздями. «Вот тебе и ингредиент номер шесть!», подумал Платон. Один раз ему примерещилось, что он увидел кабину от самолета. Он спросил, показывая на стены и потолок:

– Что это?

– Полупромышленное помещение института, – объяснил Кольцов, переползая через громадную трубу, лежащую поперек прохода. – Подразумевалось, что тут будет располагаться исследовательский цех по созданию рабочих прототипов военной техники, иначе говоря, сборка действующих моделей. Но дальше дело не пошло и заглохло, а помещение осталось. Мы из него что-то вроде склада для всякого хлама сделали.

– Оно и заметно, – Платон перешагивал через лужи черного цвета, всерьез волнуясь за начищенные до блеска лакированные туфли.

– Если тут порядок навести, растащить по углам барахло, выйдет замечательная площадка для производства.

Платон осмотрелся и согласился, что на первое время это будет отличным вариантом, особенно за неимением альтернатив. Да и институт под боком, что тоже в плюс.

– Как оформить юридически?

– Элементарно, – Кольцов щелкнул пальцами, – подставная фирма по соглашению с НИИ возьмет помещение в аренду сроком на год с возможностью пролонгации договора. Проблем не будет.

Платон рассматривал свисающую цепь тельфера. Пока все складывалось удачно, за тем небольшим исключением, что сама идея заниматься производством настойки на территории института, работающего на оборонку, казалась ему порочной. Он посмотрел на Кольцова и понял, что тот проблем с угрызениями совести не испытывает.

– Думаю, насмотрелись достаточно, – Платона угнетала здешняя атмосфера.

– Пожалуй, – согласился директор, и они двинулись наружу, соблюдая осторожность.

До выхода оставались считанные метры, когда идущий впереди Кольцов споткнулся и зачертыхался.

– Опять ты! Засранец мелкий!

Платону под ноги бросилось что-то грязное и серое, проскакало по туфлям, и скрылось в щели между бочками. Бочки скрипнули, рухнувшее пустое ведро затарахтело, катясь по проходу.

– Чертов заяц! – Кольцов почувствовал, что скоро на этих зайцев у него начнется аллергия. – Разбегались, твари. Что-то их до одури развелось.

– Что по ту сторону здания?

– Лес. Там город заканчивается.

– Наверное, в стене дыра, – предположил Платон. – Иначе он сюда не пробрался бы.

– Интересней знать, зачем он сюда приперся, тут капусты нет. Пока.

Они вышли на свет. Платон прищурился от яркого солнца, чтобы не ослепнуть. Пока директор запирал амбарный замок на воротах, вспомнил Самойлова.

– Как идет расследование по несчастному случаю?

– Какое расследование? – не понял Кольцов. – Ах, это… Никак. Анализы провели, а ничего найти не могут. Выходит, взял человек и – р-раз…

– Это я слышал, – перебил Платон, не желая заново выслушивать историю про обезумевшего почтальона. – Он хоть в себя пришел?

– Вы знаете, – Кольцов наконец-то совладал с ржавым замком, – в сознание пришел, а в себя – нет.

– Как это?

– Тихий такой, на кровати лежит, книги художественные читает, недавно потребовал карандаш и бумагу, теперь под надзором персонала какие-то теоремы выводит…

– Это же хорошо? – предположил Платон.

– Наверное. Но, к сожалению, не узнает никого – ни меня, ни жену, ни сына…

26.

Через открытую форточку доносились крики доминошников и, при необходимости без труда разбирался их разговор.

Ухо Василисы из всего многообразия голосов выделяло самый зычный и уверенный – Костылева, на правах организатора руководившего дворовым турниром, тянувшимся третий час по седьмому кругу и плавно переходящим в матч-реванш.

Костыль кричал и возмущался. Верный знак, что ситуация под контролем.

– Василиса, – бубнил Пепел. – Страшно, а ну как он домой придет?

Она свирепо посмотрела на него. Он растерялся, не зная, кого опасаться больше – Костыля или ее.

– Что ему дома делать? – завелась она. – Он только спать приходит, да и то не всегда. Он же боится, чтобы я не напомнила про полку – эта скотина ее уже месяц вешает! То гвоздей у него нет, то молоток отдал соседу, то спину заклинило, то фурункул на шее выскочил, то уморился…

– Может, ему попить воды захочется, – предположил Пепел, не теряя надежду каким-то чудом избежать неизбежного.

– Какой воды, Василий? – сердито сказала Василиса. – Он одну воду пьет. С градусами.

Пепел признал ее правоту – другие жидкости Костылем не котировались.

– Нет настроения, – решился на отчаянный шаг, и уши его заалели сильнее обычного. – Вот с самого утра и нет. Я днем не привык, стесняюсь.

Василиса теряла остатки терпения, и ему почудились струйки пара, выбивающиеся из ее ноздрей. Дело плохо, по всему следовало, что пора сдаваться.

– Ты, Василий, не юли. Не привык, видите ли. Хочешь, Толику расскажу, где, сколько и в каких позах только за последний месяц?

Пепел не хотел.

– Он нас обоих убьет, хоть и инвалид. И вместо полки повесит – тебя за шею, меня за причинное место.

– Пусть, – громко и отчаянно сказала Василиса. – Пусть! Разве это жизнь? Сплошные мучения! Чтоб он сдох вместе со своим домино!

И она решительно содрала с Пепла рубашку.

Он на протяжении всего процесса боялся, что в ответственный момент в комнату ворвется Костыль и накостыляет по самые помидоры, поэтому не мог сосредоточиться и пугался от каждого звука, а особенно от голоса Толика, периодически долетающего через форточку.

– Что ты делаешь? Прибью, скотина! – неожиданно заорал Костыль. Пепел вздрогнул и обмяк, но спустя мгновение понял, что это рядовая перепалка за игральным столом. Однако тонус был утрачен и пропал настрой.

Василиса в отчаянии показала кулак и грозно подняла бровь, усугубляя ситуацию. Пепел нравился себе больше живым, чем задушенным ревнивым мужем-рогоносцем. Он мысленно перекрестился, собрался с силами и приступил к делу, намереваясь побыстрее покончить с сомнительной честью выполнять за Костыля супружеский долг.

Вскоре Пепел поспешно натягивал штаны, путаясь в штанинах, и судорожно застегивал рубашку. Пуговицы не хотели лезть в дырки.

Голоса за окном одновременно смолкли, и он разнервничался.

– Я пошел, – объявил он в надежде, что самое страшное позади и он проживет одним днем дольше.

– Куда? – спросила Василиса, поправляя бюст. – Поешь, а то тощий, смотреть страшно. Небось, дома бутербродами давишься.

– Я не голоден, – Пепел мечтал поскорее оказаться где угодно за пределами этой квартиры – хоть на подводной лодке, хоть в шахте, хоть в эпицентре ядерного взрыва – всяко безопаснее.

– Поешь! – Василиса снова подняла бровь, выражая степень крайнего раздражения.

Пепел покорно сел и энергично взялся за гречневую кашу, норовя прикончить ее как можно быстрее. Гречка, как назло, оказалась сухой и не лезла в горло.

– Воды, – прохрипел он с набитым ртом.

– Пей, – Василиса налила в кружку кипятка из чайника, – говорил, жрать не хочешь, а вон как в рот напихал. Да ты не части, а то подавишься, не ровен час.

Пепел жадно выхлебал невкусную воду из кружки. Пока боролся с остатками гречки, Василиса смотрела на него мечтательным взглядом, от которого каша становилась поперек горла.

– Был бы ты нормальным мужиком, – размечталась она, – пошел бы, взял за шкирку и шмякнул о стену, чтоб он сдох.

Пепел от таких слов поперхнулся.

– Да как-то не по-людски!

– Нашел человека! – завелась Василиса. – Который год мучаюсь, а этот старый хрыч никак не сдохнет. Ты на ряху-то его посмотри, любой кабан позавидует, – она вздохнула. – А ведь он от цирроза печени должен три года как преставиться. Был бы обычным человеком, давно бы копыта откинул. А он нас с тобой переживет.

– Жестоко, – Пепел дожевывал остатки каши. – Инвалид все-таки.

– На голову инвалид! – разгневалась Василиса, и Пепел решил промолчать и лишний раз не провоцировать.

Голоса в форточке смолкли. Он прислушался и с мерами предосторожности выглянул в окно, готовый тут же нырнуть под стул при виде опасности.

Там стоял этот лощеный франт в пиджаке из администрации. Кажется, звали его Платон, если Пеплу память не изменяла. Платон что-то рассказывал Костылю, тот отвечал, а остальные с любопытством слушали, прекратив игру. Потом мужики захохотали, а Костылев вылез из-за стола, едва не смахнув ногой Клеща со скамейки, и вместе с Платоном удалился к турнику.

Пепел догадался, что происходит какое-то важное событие, на котором необходимо присутствовать. Он напялил кепку и бросил Василисе на ходу:

– Я побежал.

Она осмотрела его критическим взглядом.

– Гречку с рожи вытри, – сказала она с любовью в голосе.

Пепел выскочил на лестничную клетку, на бегу вытирая лицо рукавом.

Платон въехал во двор на служебной машине и приказал водителю остановиться возле доминошников. Ему претило якшаться с этим сбродом – еще живы были яркие воспоминания о предыдущем опыте, но так требовалось в рамках реализации первой части плана.

Он не хотел общаться одновременно со всеми и решил поговорить отдельно с Костылевым, являвшимся в компании заводилой.

– Добрый день! – Платон пожал присутствующим руки.

– Здорово! Давненько тебя не наблюдали, прогулы ставим, – Костылев приподнял бровь и осмотрел Платона с головы до пят. – Это не тебя давеча по ящику передавали?

– Меня, меня… Но я по другому вопросу.

– Прям, как живой, – гнул Костыль. – И пиджачок тот самый. Какие люди в наших рядах! – обратился он к доминошникам, ладонью указывая на Платона. – С самого верху, а и те не гнушаются нашей компанией!

Мужики натужно посмеялись.

– Надо поговорить, – тихо прошептал Платон, – важное дело есть.

– Говори, – милостиво разрешил Костыль.

– Хотелось бы большей приватности.

– Интиму, что ли? – захохотал Костылев, а остальные поддержали.

Он, не переставая смеяться, перелез через лавку, задев ногой Клеща, вытащил из-под сиденья спрятанный костыль и, тяжело на него опираясь, пошел за Платоном, с удивлением обнаружившим, что у никогда не вылезающего из-за стола Костылева ниже колена отсутствует левая нога. Ее заменял деревянный протез.

«Попугая не хватает», – подумал Платон. Его озарило, что кличка Костыля обусловлена не только подходящей фамилией, а и более грустной причиной.

Они отошли к турнику с облезлой синей краской, где их никто не мог услышать.

– Ну, говори, что у тебя особо секретного.

– Меня проинформировали, что вы по специальности технолог пищевой промышленности…

– Ага, – сказал довольный Костылев. – Всю жизнь от звонка до звонка на мясокомбинате отработал, пока не закрыли в прошлом году.

– Замечательно, – Платон надеялся, что навыки технолога не пропиты подчистую за этот год.

– Вот тебе, кстати, результат травмы на производстве, – Костыль с довольным лицом показал на деревянную ногу, как на предмет особой гордости.