Золотой Ипподром

– Знаешь что, Мари, – проговорил он, – а не пора ли тебе попробовать настоящую работу? Завтра с тобой свяжется мой секретарь. Как ты насчет «Синопсиса»?

Мари вовсе не чувствовала пламенного желания немедленно начать сотрудничать с серьезным изданием, но ее воодушевили слова августейшего гостя:

– Не бойся, у тебя ведь неплохие связи при дворе. – Император подмигнул. – Будешь ходить на брифинги с Главным Дармоедом. Может быть, даже добьешься личного интервью…

Эта фраза все и решила, ибо ради возможности почаще видеть августейшего Мари готова была пойти куда угодно.

Мириам Нику шел всего шестой год, когда ее отец впервые встретился с императором. Родителя она всегда боготворила. Но величественный мужчина, появившийся однажды в их скромной квартире – семья Никосов жила тогда в Скутари – и принесший с собой незнакомые запахи, слова, движения, восхитил ее безмерно. Девочке объяснили тогда, что это самый важный человек на свете и он очень любит ее папу. Поначалу Мириам это казалось естественным – как же можно не любить папу? Но с годами, видя в доме желанного, хотя и нечастого гостя, она начала понимать, что ее саму, ее семью и «его величество» разделяет пропасть. Отец много работал, часто приходил домой затемно. И даже позже, когда они переехали в собственный дом у Золотого Рога, он чаще всего выглядел озабоченным, уставшим. У него не было времени не только поиграть с детьми, но часто и на вечерний намаз.

– Ах, ничего, – говаривал Омер слегка сокрушенно, – всё равно я всегда думаю об Аллахе, Он всюду со мной…

«Дядя Константин», как мысленно называла его Мириам, был совсем другой. Такой же взрослый, как папа – девочка еще не научилась применять слово «молодой» к тридцатилетним мужчинам, – но спокойный и величественный. Порой, очевидно, очень уставший, с тенями под глазами; порой в окружении напряженной и утомленной свиты – но все же совсем другой. В Константине была заметна вековая властная вышколенность. Он походил на бессонного капитана корабля, который плывет по морю уже сто лет и не остановится еще столько же, какие бы штормы не бились вокруг.

Когда девочке исполнилось двенадцать лет, Константин подарил ей удивительно красивую модель Каабы, привезенную из самой Мекки. Черный куб стоял на чудесной перламутровой подставке, золотые арабески на стенках были украшены бриллиантами. Внизу располагались специальные кнопки, позволявшие ввести время, дату и координаты места. После этого Кааба поворачивалась точно в направлении Мекки и могла пять раз в день голосом далекого муэдзина возвещать час молитвы.

Омер оглядел подарок с большим интересом, уважительно поцокал языком.

– Ну вот, дочка, – сказал он, – теперь всегда будешь слушать азаны! А то, чтобы нашего муэдзина расслышать, надо целый день стоять под минаретом.

Мириам сначала обрадовалась подарку, а потом ей вдруг стало досадно: «Почему дядя Константин может подарить мне такую вещь, а папа – нет? Неужели очень дорого?»

Впрочем, Кааба в самом деле была куплена в лучшей лавке, у лучшего ювелира.

«А может быть, папа считает, что молиться пять раз каждый день – не так уж и важно? Зачем же августейший считает иначе? Получается, решил за меня? Почему? По какому праву?!»

Досадуя на все на свете, Мириам отключила муэдзина, и подарок стал просто дорогими часами с будильником.

В тот день она впервые зашла в православный храм. Народу было немало, на девочку слегка покосились, пропустили вперед. Священники в сверкающих белых облачениях что-то возглашали на не совсем понятном языке. Слова – как будто греческие, в основном знакомые – не всегда складывались в осмысленные фразы. И вдруг слух поразило знакомое: император Константин. Мириам стояла, как громом пораженная. Оказывается, за «дядю Константина» положено вот так вот молиться по всей Империи? Это было новостью – и, пожалуй, неприятной новостью. Получалось, что отцовский друг не только правит страной, не только может решать, когда ей следует молиться, но и в церкви поставлен на вторую ступень после Бога? Девочке стало неуютно от этой мысли, и следующий визит императора она решила проигнорировать. Просто убежать в сад и не показываться, пока этот «повелитель вселенной» не уйдет. Вернее, не уплывет на своем катере.

Вышло же все по-другому. Несколько дней весь квартал шептался о каких-то ужасах. Там и сям на углах слышались слова «убийцы», «тела», «экстренный синклит», но в присутствии детей взрослые быстро замолкали. Мириам никогда особо не интересовалась новостями, но тут решила залезть в интернет – и каково же было ее удивление, когда сеть оказалась отключена. К телевизору отец тоже строго-настрого запретил ей подходить в ближайшую неделю. Он выглядел особенно беспокойным в эти дни, все время ворчал себе под нос.

Девочка не привыкла к такому обращению. Слоняясь по дому, она размышляла, как бы выяснить, что такое происходит в Городе, и, ничего не придумав, решила утром потихоньку спросить у поварихи. Случайно проходя мимо кальянной, Мириам вдруг услышала знакомые голоса и остановилась. Говорил император, говорил непривычно глухим, срывающимся баритоном.

– Они хотели всех помиловать, ты знаешь… Гуманисты… Народные избранники… Им жалко отнимать жизнь, ведь они не могут ее дать! Очень остроумно. Но я вынужден был вмешаться, вынужден! Не так уж часто я это делаю… И сегодня все эти мерзавцы умрут… Вернее, уже, наверное, умерли, пока мы с тобой тут сидим… И пусть меня считают душегубом… Да, почти все «цивилизованные» будут недовольны. А также и те, кто хотел бы видеть казнь по телевизору… Но я точно знаю, что должен был сделать так! Должен… И все же это очень нелегко, поверь мне! Понимаешь?

– Да дорогой, я понимаю тебя, – тихо отозвался Омер. – Ешь оливки.

Мириам тихо вошла в комнату. Дымом там не пахло, зато стоял резкий анисовый запах беловатого напитка, разлитого в большие рюмки. За низким столиком сидели отец, сразу поднявшийся с места при виде дочери, и император, чье лицо было трудно различить в вечерних сумерках. Предупреждая друга, который уже повелительно поднимал правую руку, Константин быстро воскликнул:

– Здравствуй, девочка, заходи! – и включил большой торшер.

Мириам неотрывно смотрела на его лицо – только что перекошенное страданием, оно мгновенно изменилось и выражало теперь спокойствие и благожелательность. Лишь глаза остались скорбными глазами повелителя, в чьей руке – жизнь и смерть.

– Ну, когда же мы будем учиться играть в шахматы? – спросил император, весело улыбнувшись.

– Я не знаю, – смутилась девочка, – я хочу, но… тебе сейчас некогда, дядя Кости…

– Ну, отчего же? – запротестовал император, однако, посмотрев, на Омера, слегка вздохнул и согласился: – Знаешь, пожалуй, действительно в другой раз. Но уж обязательно, ладно?

С этого дня Мириам всё чаще задумывалась о том, что же за человек ходит к ним в дом и какую цену он платит за то, чтобы в храмах пели ему «многая лета». Она даже сходила – в первый раз в жизни – на праздничную службу в Святую Софию. Там было людно, и она едва смогла увидеть императора. Но больше всего поражало то, что люди достаточно равнодушно, казалось, относятся к этому потрясающему храму, к императорскому выходу и пению хоров. Многие переговаривались вполголоса – особенно в нартексе и дальних углах.

«Они привыкли, их это не трогает, – думала Мириам. – Похоже, василевс все-таки обычный человек. Только совсем другой, непонятный».

Но все же что-то необычное она тогда почувствовала и даже пришла потом в этот храм рано-рано, перед утреней, когда там было тихо и пустынно. Ее захватило это неведомое прежде ощущение – ощущение присутствия Бога, который не жил на небе, не разгуливал по цветущему раю где-то на востоке. Он был здесь, с ней, хотя в эти минуты никто не читал Ему молитв и не пел гимнов… Спустя месяц она попросила императора подарить ей Евангелие. Тот немного удивился, но просьбу исполнил. Правда сказал ей, что папа знает и не против этой книги, не надо от него скрывать такие вещи.

Да, Омер не возражал: хоть и нахмурился поначалу, однако промолчал. Возможно, был слишком занят или просто не чувствовал себя в состоянии вести религиозные беседы. Даже когда Мириам сказала ему некоторое время спустя, что хотела бы креститься, он не взорвался гневом, только посмотрел вдаль, вздохнул и проговорил тихо:

– Наверное, у тебя такой путь… Но мы с тобой потом поговорим об этом, когда тебе исполнится шестнадцать, ладно?

Омер не хотел, чтобы дочь, уж если она решила сменить веру, делала это в столь раннем возрасте. Правда, Мириам в свои тринадцать выглядела довольно взрослой, но что сказали бы знакомые, родственники и компаньоны, как христиане, так и мусульмане? Никос отправил дочку в церковь, чтобы сделать приятное императору? Нет, невозможно!

Набравшись духа, Омер так все и объяснил девочке, и она поняла его, кивнула печально. Константин, узнав о разговоре, успокоил ее: ничего страшного, такая отсрочка даже вполне традиционна, – чем несказанно обрадовал Мириам.

– Походи пока на службы, присмотрись, почитай книги, – уверенно проговорил император и, немного подумав, посоветовал обратиться к Сергие-Вакхову игумену: – Подружись с ним, он тебя тайно огласит и понемногу научит вере. А всяким глупостям не научит.

Самым значительным последствием решения Мириам стало то, что ее отдали в обычную христианскую гимназию. Учиться дома, конечно, было спокойнее, но ведь этому тихому и замкнутому ребенку рано или поздно предстояло выйти в большой мир – а в том, что мир для Мириам теперь не ограничится семейным кругом, никто не сомневался. К гимназии она привыкла быстро – стала веселее, подвижнее. Время до назначенного отцом срока пролетело почти незаметно.

Восприемником Марии от купели стал синкелл Иоанн. По совершении таинства он усадил ее – прямо в белоснежной длинной рубашке, с еще влажными волосами, – на скамью и долго беседовал о дальнейшей жизни.

– Главное, пойми, – объяснял игумен, – нужно думать о царствии Божием внутри нас, а не о том, кто и что о тебе скажет или подумает. Вообще говоря, людей, которые на самом деле хотят жить по-христиански, а не играть в благочестие, не так-то просто отличить по внешнему виду и поведению.

– Да? А вот девочки в школе? – живо заинтересовалась Мария. – Они такие? Они ведь и смеются все время, и красятся, и… в храм, кажется, никогда не ходят?

– Не знаю, может быть, среди них и есть те, у кого Бог внутри, спрятан от любопытных, – ответил Иоанн. – Но, строго говоря, ведь нам с тобой это знать совсем не обязательно.

Они договорились, что, если не случится ничего особенного, Мария обязательно будет приходить для бесед два раза в год – Великим Постом и Успенским.

– Для начала этого хватит, – промолвил Иоанн, внимательно глядя в глаза крестнице, – а дальше будет видно.

Но… когда Мари исполнилось восемнадцать, отец в августе увез ее в морской круиз, потом был Ипподром… Словом, летнюю встречу она пропустила. А затем в суете пропустила и весеннюю. Изредка встречая Мари во Дворце, синкелл издали ласково ей улыбался или даже, подходя, говорил ободряющие слова. Девушке бывало стыдно в эти минуты за ее «беспутную жизнь», но она уже ничего не могла с собой поделать. Жизненная круговерть подхватила ее и понесла… Правда, в круговерти этой не случалось особых падений, но почти совсем не осталось и того христианства, о котором мечтала маленькая Мириам. И все же она совершенно точно знала: настанет время – и она обязательно придет опять к игумену Иоанну, сядет с ним во дворе на теплую скамейку, расскажет все-все про свою жизнь и попросит совета…

Мари, правда, иногда казалось, что на первой исповеди нужно было рассказать Иоанну и про чувство к императору. Только как же в этом признаться?!.. Да и разве любовь это грех, чтобы в ней исповедоваться?

Между тем Мари ощущала, как впадает все в большую зависимость от этого человека. Видеть его хоть издали, говорить с ним, хотя бы и по заданию редакции – впрочем, второе случалось почти так же редко, как визиты августейшего в дом Никосов, – составляло теперь ее самую большую радость и главную тайну. И сколько ни старалась Мари отвлечься мыслями о работе, учебе, о своих стихах и рассказах, наконец, о платьях и флирте, – было ясно, что все это не очень важно, потому что… Потому что таких людей, как Константин, на ее пути не встречалось. Он казался девушке самым сильным, самым красивым, самым могущественным, самым умным и самым утонченным. И так ли далеко это было от истины? Кто еще мог так верно судить о поэзии, о музыке, о папиных картинах? Император, впрочем, и окружал себя людьми под стать: чего стоил один только отец Иоанн!.. А Мари – девушка из еще недавно бедной турецкой семьи, невысокая жгучая брюнетка с наивным детским овалом чуть полноватого подбородка, – разве могла претендовать даже на его близкую дружбу? Отец, правда, тоже совсем не похож на своего друга – а вот дружат же! Хотя эта дружба была особой: Омер и Константин получали друг от друга именно то, чего обоим недоставало в жизни. Державный мог позволить себе быть с другом если не слабым, то небезупречным, причем именно тогда, когда это больше всего требовалось. А вот Мари хотела бы видеть императора каждый день, каждый день говорить с ним и слушать его – но она-то, она что могла дать ему?! Смешно и совершенно безнадежно! Зато как она бывала счастлива, когда являлась в длинной строгой юбке во Дворец на интервью или сидела дома за праздничным столом, во главе которого сидел он, и могла бросать на него быстрые взгляды! Отец однажды пошутил во время очередного застолья, что если бы Мари не крестилась, а он сам не был таким вольнодумцем, то сидела бы она сейчас за столом в чадре – и это еще в лучшем случае! А девушке подумалось, что в этом была бы определенная прелесть: ты здесь, но тебя никто не видит, и даже можно смотреть на кого хочется…

Когда Мари задумывалась о своей непростой судьбе, ей хотелось быть вздорной и невоспитанной, строить глазки, писать эпиграммы, блистать нарядами и громко хохотать – только бы забыть про эту щемящую тоску, которая так не шла к ее веселому нраву. Поэтому она предпочитала не размышлять долго о неприятных и грустных вещах. «Я обсужу всё это когда-нибудь с отцом Иоанном, – думала она. – Когда-нибудь потом… не сейчас».

* * *

От кого: «Лаура Враччи»

Кому: «Луиджи Враччи»

Отправлено: Воскресенье, 15 августа 2010 23:56

Тема: Re: мы на месте

–

Привет!

Мне гораздо лучше! Думаю, за пару дней я совсем приду в норму.

Рада, что у вас все в порядке! Мама сейчас мне позвонила и завтра передаст тебе привет :) Зовет меня, когда я приду в себя, сразу же лететь туда к вам, но мне что-то лень, тяжела я на подъем. Лучше буду смотреть на вас по ТВ, по крайней мере Ипподром точно будут показывать все заезды! Дядя Марко собирается смотреть вместе со мной :)

Пиши-пиши, я ужасно люблю письменное общение! Оно какое-то чистое, без отвлечение на все постороннее, и сосредоточиться помогает. Сначала письмо напишешь, а там, глядишь и еще что-нибудь напишешь… хоть абзац в диссер :)) А по телефону как поболтаешь, так потом хочется то ли кофе выпить, то ли кино посмотреть… :)

Насчет женитьбы не знаю, что и сказать. Я сама огорошена! Подозреваю, «культурный слой» тут и правда совсем не главное соображение. Но в конце концов не потащат же тебя под венец силой! Ну, а вдруг ты все-таки сумеешь спасти порт? Обязательно пойди туда, посмотри, что там делается!

В любом случае вряд ли свадьба, если даже она кем-то планируется, будет прямо сейчас, раз принцессе только 15. Может, и в Амирию успеешь съездить :) Но вообще-то, может, это мамик просто сделала свои далеко идущие выводы – ты же ее знаешь! А на самом деле еще неизвестно, что там за «дружбу» папа имел в виду. И всяко без тебя тебя не женят!! Так что не психуй раньше времени :)

А может, тебе еще понравится принцесса;) Я полазила по сети, но нашла о ней очень мало. И ни одного фото последних лет, представь! Только с родителями в детстве, на одной ей лет пять, а на других двух чуть побольше, и еще одно – общеклассное, четвертый класс, какой-то парень вывесил у себя в блоге, хвалится, что три года проучился с принцессой, и пишет – она «девочка с характером огого». Вот, считай, ты предупрежден :) И блондинка! :) В детстве была хорошенькой, а теперь пишут, что она не только очень красива, но и умна, знает несколько языков, в т.ч. наш, представь! А еще, оказывается, у них там императорские дочки только с 15 лет начинают появляться на официальных мероприятиях – больших балах, приемах и т. п. Так что тебе выпала честь узреть ее высочество в первый ее выход в большой свет! (Ей исполнилось 15 в июне.) В общем, изучи ее хорошенько, расскажешь мне, какие они – византийские принцессы! А то я про них пока только в книжках читала :)

Короче, жду вестей и фото!

Целую!

Лаура

* * *

Катерина медленно закрыла книгу, сунув в нее вместо закладки один из осыпавшихся с букета розовых лепестков, и положила на край стола. На бледно-голубом фоне обложки темнели знакомые силуэты холмистых берегов и парусный корабль, скользящий между ними; сверху стояло имя автора: Феодор Киннам, – а ближе к нижнему краю на фоне морской ряби название: «В сторону Босфора». Принцесса задумчиво устремила взгляд в пространство. Третья книга «Записок великого ритора» была, пожалуй, лучшей из всех, самой поэтичной по языку, тонко-ироничной и в то же время светло-пронзительной, с явственным налетом грусти, от которой щемило сердце… Умеют же люди так писать!

Принцесса улыбнулась: ее радовало, что она сумела сделать Киннаму приятное, пусть он и не подозревал о том. Ведь это она расхвалила матери две его первые книги, и та прочла их в начале лета, после чего ждала очередного Ипподрома с еще большим нетерпением, чем всегда, чтобы выразить великому ритору восторг по поводу его романов и непременно попросить третий, изданный совсем недавно, в июне. Киннам, кажется, немного растерялся, когда сегодня, прилетев из Афин и представившись ко двору, получил от августы множество похвал и, по ее просьбе, подарил ей свою новую книгу с автографом. После чего Катерина не преминула выпросить экземпляр и себе и посетовала, что новый роман «опять такой тоненький». Великий ритор улыбнулся – ох, как он улыбается! когда он улыбается, то становится таким красивым, даже дух захватывает! – и ответил:

– Лучше оставить читателя немного голодным, чем пресыщенным.

И вот, не утерпев, она засела читать, несмотря на поздний час, завтрашний ранний подъем и ожидавшийся весьма суматошный день, который окончится балом – первым большим балом в ее жизни!

Вдруг улыбка исчезла с ее губ. Прилетает этот Враччи… точнее, конечно, уже прилетел. Значит, завтра ей придется знакомиться с ним… И зачем, спрашивается?! Наверное, отцу что-то нужно от итальянского президента, и он хочет установить «теплые отношения», в том числе с ее помощью… Нужны ей эти навязанные «друзья»! Как можно искренне подружиться почти по приказу?! Ну, ладно, не по приказу, а по совету, но до Враччи ли ей сейчас, когда она будет болеть за Василия?!

– На этих бегах рядом с тобой в ложе будет сидеть Луиджи Враччи, – сказала мать нынешним утром. – Очень надеюсь, что вы с ним подружитесь.

Катерина нахмурилась. А может, ее таким образом хотят как раз отвлечь от Василия? Матери явно не очень нравится то, как Катерина восхищалась им в последнее время… Вот дура же она была, что восторгалась им в открытую!

Конечно, это же странно – так пылко симпатизировать безвестному вознице! Странно… и подозрительно? С точки зрения матери, наверное, не очень подобает для византийской принцессы… И с точки зрения отца тоже? Ведь это он решает, кто и рядом с кем будет сидеть в Кафизме.

Когда после сообщения матери растерявшаяся Катерина взглянула на него, он лишь улыбнулся и заметил:

– Это прекрасный молодой человек. Я успел хорошо узнать его в позапрошлом году, когда был на Майорке.

Катерина соображала быстро. «Прекрасный молодой человек». И красивый – принцесса видела его на папиных фото. Да еще окончил археологический институт. А отец как-то обмолвился, что был бы рад, если бы в семье появились археологи. Но дочери подавай химию, а сын… Пока не очень понятно, какое образование захочет получить Кесарий после гимназии, но сейчас он увлечен морем и книгами про пиратов. Отец Луиджи – папин давний друг. А сестра этого «прекрасного молодого человека», судя по рассказам папы, прямо-таки ангел во плоти. И вообще всё семейство Враччи – милейшие люди, просто созданные для дружбы…

Неужели родители надеются, что эта дружба, которую она должна завязать с Луиджи, может перейти в гораздо большее?!

Впрочем, ведь ничего такого не сказано. Даже намеком. Всего лишь выражено пожелание. Надежда на то, что они подружатся. В самом деле, почему бы ей не познакомиться с юным Враччи? Ведь речь идет как бы только о знакомстве, не так ли? Какие могут тут быть возражения с ее стороны? Разумеется, совершенно никаких!

Принцесса закусила губу. О да, она с ним познакомится! Она с ним так познакомится… что еще увидим, захочет ли он продолжать такое знакомство!

День первый

Утреня в монастыре Живоносного Источника начиналась в шесть, но Дари вставала легко – не то, что на родине, где после послушаний на огороде или в поле она с трудом выстаивала службы, а утром еле продирала глаза; но хочешь, не хочешь, приходилось обретать бодрость на трудовой день, притом без всякого греческого кофе… Служили тут неспешно, читали чуть нараспев, четко и понятно, а пели так, что Дари возносилась душой – древние византийские распевы сразу пришлись ей по сердцу, и только здесь она поняла, насколько негармонично отечественное партесное пение, к которому она привыкла. На службах она присматривалась ко всему, наблюдала, анализировала: ведь владыка Пимен, отправляя ее сюда, благословил «смотреть внимательно, всё запоминать и набираться опыта»!

Но легко сказать: набирайся опыта. А как его наберешься, и что с ним потом делать, если здесь всё совершенно другое? Правда, ротонда главного храма немного напоминала церковь Всех Святых, которую Дари видела в Тюмени. Но то был маленький кладбищенский храм, притом единственный такой на всю Сибирь, а здесь – нечто грандиозное, величественное, непривычное и редкое даже для Византии. Храм, посвященный иконе Божией Матери «Живоносный Источник», был построен в первой трети шестнадцатого века, в правление Льва Ужасного. К тому времени древняя базилика, созданная Юстинианом Великим, уже окончательно обветшала и грозила похоронить под обломками чудотворный источник, к которому много сотен лет стремились больные и страждущие. Дари очень любила службу знаменитой иконе, чей праздник отмечался в пятницу на Пасхальной неделе, но никогда не думала, что увидит и храм, и икону, и сам источник своими глазами и даже сможет каждый день пить целебную воду из серебряного ковшика.

– Надо же, она и правда сладкая, а я-то думала – это метафора, – пробормотала девушка, впервые отведав голубоватую влагу.

Впрочем, в ковшике она не имела цвета, а вот в плоской чаше небольшого бассейна, под яркими лампами, светилась удивительной нежной бирюзой. Вальяжные рыбы смотрелись в ней как рыжие листья рябины в ведре колодезной воды, которое бабушка приносила по утрам в избу… Только та вода была обжигающе холодна, а вода Живоносного источника приятно освежала жарким царьградским августом.

Бассейн для источника был устроен в подземной крипте, считавшейся самой древней частью храма. Потертые камни помнили, может быть, самого Юстиниана. Почти полторы тысячи лет! У Дари порой начинала кружиться голова от ощущения древности. В крипте было сыровато и днем толпился народ. Гораздо приятнее было зайти туда перед утреней, когда внизу слышится только журчание воды и потрескивание свечей перед чудотворной иконой, и можно прижаться лбом к влажному сероватому мрамору…

А наверху потом всегда ждала сказка. Восходящее солнце озаряло круглый храм целым веером ярких полос, которые медленно двигались по полу, то разгорались ярче, то исчезали, бледнея. Войдя на рассвете внутрь через множество длинных окон в стенах и барабане купола, светило до вечера играло цветными бликами на кружеве капителей, хороводах колонн и причудливых мраморных разводах стенной облицовки.

Храм этот придумал придворный архитектор, игумен Феоктист. Это была эпоха, когда зодчие не столько искали новых форм, сколько хотели наполнить старые множеством смыслов и символов. Взяв за основу древний мартирий, Феоктист придал новому храму форму, напоминающую каменную чашу Живоносного Источника – такую, как на знаменитой иконе. Обеспеченный почти неограниченными ресурсами Ужасного тирана, зодчий позволил себе уйти от строгой геометричности древних ротонд, украсив фасад бесчисленными поясками, колонками, медальонами, прорезав множеством окон с богатым убранством. Сравнительно небольшая алтарная абсида была пристроена к восточной части цилиндра. Дари ожидала увидеть в таком прекрасном храме иконостас невероятных размеров и красоты и очень удивилась, обнаружив, что алтарь отделен только невысокой стенкой, состоящей из колонок и одного ряда икон. Она очень скоро осознала преимущества такого решения: утром здесь не приходилось стоять в полутьме, созерцая уходящие под купол ряды суровых святых, и слышать, как священники, отгородившись иконостасом, обсуждают свое житье-бытье. Здесь повсюду струился свет, а святые были рядом, и Бог ощутимо присутствовал в каждой клеточке пространства.