Болгарская неожиданность. Книга 5

– Да для меня его мнение теперь звук пустой, – отмахнулся я от этих речей, – это я ему жизнь спас, кровь свою отдал, а не он мне. А теперь, когда на меня охота идет, и моя жизнь в большой опасности, Богуслав в Лесичарске со случайной бабенкой вовсю милуется, и в ус себе не дует.

Да мы с ним и не братались вовсе, это я так, для его успокоения побратимом боярина признал. А он меня в переделке бросил, как чужой.

– Ты же ему не велел с вами ехать!

– И что? А ты, если настоящий побратим, пренебреги! В село нельзя, на выселках поошивайся, полдня вытерпишь, не обломишься! А он с бабой остался! Вшивота он после этого, и звания побратима я его лишаю! Не поднимет свою разбалованную задницу завтра же в дорогу, ускачу на Русь в одиночку! Меня в Новгороде моя Забава ждет, а я тут торчу в этой малонужной Болгарии!

Я вслушался в звон благословенной тишины. Ни инопланетного ответа, ни привета. По-моему, Полярник сам не рад, что меня обозлил. Похоже, забился на какую-то дальнюю полку моего разума, и дышать боится. Хотя он и не дышит…

Может его приливом гормонов куда смыло? Или пришельца отпинал мой гормон льва? Неплохо бы, а то уж совсем оборзел!

Вот теперь можно спокойно подумать, не отвлекаясь на разные пустяки. Чую, не выстою я в одиночку с куском серебра в руке! Ох, не выстою…

Ваня человек безусловно преданный, спору нет, но ведь парень сама простота! Достойный аналог местному наивняку Доблестину. Они, можно сказать, два сапога пара. Сладкая парочка, баран да ярочка! Вампир всю ночь будет смеяться, увидев кого я ему в противники пытаюсь выставить. Не уснет, бедолага, отужинавши моей кровушкой. Ну для разминки, еще и Ванькиной.

Со мной еще самая верная в мире зверюга и умнейшая среди животных защитница – Марфа. Да ведь она только против волков и других обычных людей хороша, волкодав все-таки, а боюсь против вурдалака ее клыки слабоваты окажутся.

В общем, куда ни кинь, всюду клин! И Богуслав, как нарочно, загулял. Обзавелся бы я Аль-Таном, гуляй не хочу! Так не утерпел Вельяминов, выдай ему эту Ванчу именно сегодня. И именно днем! А ведь у него еще и ночь впереди.

А Большие волхвы о безопасности народа пекутся. Так они кровь от крови, плоть от плоти этого народа, вот им и флаг в руки! А я путешественник во времени, уверенно себя чувствовал и в 20, и в 21 веках, а теперь еще неплохо прижился и в 11.

У меня ведь тут кровной родни никого нету, любимый человек всего один, точнее одна – это моя Забавушка. Только ради нее и нашей еще не рожденной доченьки, я и подался в самоубийственный поход к Черному морю, вступив в схватку с черным волхвом, победить в которой у нас практически не было шансов.

А ведь одолели, и куда надо дошли, и с дельфинами столковались, и Омара Хайяма нашли, и в результате страшный метеорит от Земли отвели. И после этаких моих подвигов я же еще должен прыгать перед белыми волхвами? Да мне вся Земля, все люди, по гроб жизни в пояс кланяться должны!

Моя жизнь величайшая драгоценность, и я за нее несу ответственность только перед Забавой! Это ей я должен предоставить, желательно в полной целостности и сохранности, свои розовые телеса, а до других людей мне нет никакого дела.

И отдавать Аль-Тан в чужие руки я совсем не хочу. В истребители нечисти меня вовсе не тянет, не обучен, да и нечисти никакой сроду, кроме домового, и не видал. Полно других бойцов, сами Большие постоянно без дела сидят. Весь народ в православную церковь подался, а волхвы в лесу нищенствуют. Вот пусть и сходят сами на нечисть, не обломятся.

А то вон Добрыня до меня в покосившейся избушке с окнами без стекол и с недостатком харчей сидел. Кабы не мои деньги, так по сию бы пору в этой негодной домушке и торчал. Вот пусть и сходит, за народное счастье повоюет, как иностранный ведьмак какой-нибудь. Да еще слупит с того, кто это закажет, изрядную мзду. Мало что-то уметь, надо еще это умение и уметь продать. Хватит лежать, да в потолок плевать – извольте поработать!

И всю жизнь изводили нечисть и без Аль-Тана? Вот и сейчас как-нибудь обойдетесь!

Этак поразмыслив, я понял, что решение принято, встал, подошел к столу, взял кинжал в руки и начал его рассматривать. Пора вступать в права!

– Берешься? – спросил Доблестин.

– Берусь! – ответил я.

Рукоятка идеально подогнана к ладони, и немножко шероховатая, видимо, чтобы не вертелась в потных или неумелых руках, цвет темно-серый, неяркий и немаркий, в общем видно, что большой мастер делал, и за лишней деньгой отнюдь не гнался, а изготавливал славную вещь для людской пользы на долгие века.

А вот ножны совсем другое дело – редчайшая дешевка и дрянь! За одни погано склепанные швы надо бы этому умельцу руки к заднице пришить, чтобы он свое звание рукожопый полностью оправдывал. Наверное, магией залиты до отказа, иначе никто бы такую мерзость терпеть не стал.

Доблестин встал рядом.

– Эту гадость наш сельский кузнец делал, пьяный, как обычно. Выкинешь в первом же городе, а другие ножны, поприличнее, купишь. Везде куют лучше, чем у нас. Отец их специально заказал, потому как опасался воров. Говорил: захочет вор украсть Аль-Тан, приценится к ножнам, да и скажет – не стоит овчинка выделки, и отстанет.

Изначальные ножны, в которых кинжал был куплен, слишком выделялись арабской вязью, которой были покрыты со всех сторон, выдавая изделие арабского кудесника. Это было рискованно, и отец их куда-то прибрал.

А такие ножны для этого кинжала это всего лишь средство спрятать блеск серебра от чужих недобрых глаз. От магии-то Аль-Тан тебя защитит, а вот против обычного оружия изволь сражаться как обычные люди, тут он тебя не убережет.

– Да без ножен кинжал и сам меня уколоть острием может. Буду, положим, на коня прыгать, и на тебе – колотая рана, он поди очень острый.

– Сейчас, пока кинжал только серебряное оружие, уколет от души. Но не против хозяина Аль-Тан заточен. Отец показывал такой трюк: ложился на спину и просил меня отпустить магическое оружие над своей грудью острием вниз. Мы не раз пробовали, и всегда, слышишь, всегда! – острие отклоняется в сторону. О случайных совпадениях тут речь и не идет.

– А если им какой-нибудь вражина меня ударит?

– Не знаю. Отец об этом ничего не говорил, а я не хозяин Аль-Тану, никакого опыта у меня нету. Ладно, вынимай лезвие, заветные слова будешь произносить. Когда отец это делал, меня рядом не было, но папа уверял, что клинок тебя проверит, и свое согласие обязательно покажет. Как именно это будет, я толком и не знаю, уж не взыщи.

– Только «шаха» говорить?

– Нет. Сначала надо кинжал по имени позвать, а уж потом кричать «шаха».

Вот тебе и на! Еще какие-то новые трудности! Сейчас выяснится, что для узнавания имени надо в какой-нибудь Марракеш переться!

– А что ж за имя у него?

– Мы с тобой уж полдня его по имени зовем. Ваддах его назвал Аль-Таном, и это имя изменить невозможно.

– Я-то думал, что все три клинка это Аль-Таны.

– Нет. У тех двух кинжалов совсем другие имена, да и заветные слова наверняка разные. Их я не знаю, да и ты голову не ломай. Обнажай лезвие, хватит морочиться!

И запомни – пугаться и бросать Аль-Тан ни в коем случае нельзя! Что бы не творилось, держи! Отцу в свое время показалось, что ядовитые змеи из клинка с ужасным шипением прямо по его руке поползли, а он все равно стоял и держал. И ты держи! Иначе хозяином тебе не бывать!

Я обнажил клинок, а ножны положил на стол. Серебро лезвия засияло так, будто только что вышло из рук кузнеца, а не валялось десятками лет по пыльным сундукам. Сразу видно истинно благородный металл. По лезвию элегантно струилась темно-серая арабская вязь. Да, подделки такими не бывают.

Я отвел клинок от себя подальше – не ровен час молнией какой-нибудь шандарахнет во время проверки, кто его знает, чего тут наколдовано. Прибьет, скажем, электрическим разрядом, да еще и прокричит ехидно по-арабски:

Рожей не вышел! Следующий!

Пока клинок вел себя спокойно, но береженого бог бережет, подальше от головы оно верней будет.

Поднял острие лезвия вверх и гаркнул:

– Аль-Тан! Шаха!

Вначале ничего не происходило. Потом рукоятка стала нагреваться, на конце острия заплясали разноцветные вспышки, затрещали электрические разряды, затем они понеслись яркими вспышками к рукояти и стали с шипением жалить мне руку.

Было неприятно, но терпимо. Я улыбнулся – дитя 20 века этакими огнями святого Эльма не испугаешь, мы годами живем в окружении проводов, несущих в себе электрический ток.

Похоже, и кинжал быстро понял, что эта страшилка не срабатывает. Разряды еще пошипели, потихоньку пожалили, да и отстали. Вот свечение исчезало постепенно, и долго еще играли голубоватым светом арабские письмена.

И вдруг у меня под ногами разверзлась пропасть. Да даже и не пропасть, а целая бездна! А я стоял на тонюсенькой жердочке, которая уже трещала под моим весом. И было ясно – надо бросать кинжал и убегать! А высоты я боялся с детства…

Я зарычал, сжал зубы и стиснул Аль-Тан. Не побегу ни за что! Перетерпим! А бездна все нарастала и нарастала… Терпел долго, а может так показалось, не знаю.

Наконец все погасло, и рукоятка остыла. Видимо, знакомство было завершено. Вдруг что-то свистнуло прямо над ухом, и так накрыло! Аж в ушах звенит. Да еще и завоняло чем-то вроде душицы. Надеюсь не от меня?

Онемела правая рука, цепко держащая кинжал. Перекинул Аль-Тан в левую руку, а на правой пару раз сжал кисть, встряхнул пострадавшую конечность. Уф, вроде отошло. Вот я и опять готов к труду и обороне!

Обернулся к Доблестину. Паренек стоял белый, как полотно и закрывал рот ладонью.

– Что с тобой? Заболело, что ль чего? Приляжешь может?

Паренек мелко покивал.

– Во-во! – обрадовался я, – давай доведу!

Положил кинжал на подоконник, не до него сейчас, пусть пока тут полежит, и ухватил Доблестина двумя руками под локоток. Молодой что-то взялся сопротивляться и как-то ерепениться, вырывая свою руку из моих лап.

Что же его не устраивает-то? Вот черт! Совсем забыл! У болгар же кивание – это жест отрицания!

– Ну извини, – смущенно сказал я, – просто ты сильно взбледнул, вот я и погорячился.

М-да, выраженьице «взбледнул», тоже звучало как-то сомнительно…

– В смысле, побледнел! – тут же исправился я.

Впрочем, малому до моих семантических изысков и сомнительных фразеологизмов пока не было никакого дела.

Доблестин посмотрел на меня какими-то круглыми глазищами, у него ж вроде раньше, нормальные были! – и как-то сдавленно проговорил:

– Ну ты силен, болярин! Тебя молнии прямо в руку бьют, боль, поди, невыносимая, а ты стоишь и улыбаешься! Меня, на тебя глядючи, ужас до самых пяток прошиб, а ты улыбаешься!

– Да нет, не очень больно было, – честно сказал я, – да и не очень страшно, видал и не такие виды. Вот когда показалось, что на очень тоненькой жердочке над пропастью стою, вот тут-то я и испугался.

– И ты опять выстоял!

– Да чего там, – отмахнулся я, – обозлился да дальше стоял.

– Где же ты и с кем воевал, что такие страхи для тебя дело обычное? Адские врата, что ли приступом брал? Да ты, наверное, и высоты-то вовсе не боишься?

– Еще как боюсь! По сути, только ее одну по-настоящему и боюсь! Во! Вспомнил, и то сердчишко заколотилось!

– Папа также змей боялся…, – упавшим голосом сказал Доблестин. – Аль-Тан, видать, чует, кого и чем надо пугать. Но я бы и от твоих ужасов – стоять над пропастью на жердочке и с молниями играться, кинжал бы сразу бросил и кинулся бежать! Да прямо на ходу бы и обделался! Ох, хорошо, что я это дело не рискнул ввязываться! Аль-Тан из меня бы испуганного идиота на всю жизнь сделал!

Да, сынок, подумал я, ты еще цирковых канатоходцев не видал, вот те уж просто чудеса творят! Иные по проволоке аж под самым куполом цирка на велосипеде ездят, а другие там же сальто крутят.

– Не знаю, – озабоченно заметил я, – признал меня Аль-Тан, или не признал? Может одного такого испытания маловато будет, и надо еще какой-нибудь прогон пройти? Ну что-нибудь этакое, особо страшное?

– Аль-Тан, видимо, после двух таких испытаний понял, что пугать тебя больше нечем. А вот скажи: ты ничего особенного после испытания не услышал? Иль может учуял чего?

– Что-то громко свистнуло, да сильно чем-то душистым завоняло.

– Вот это и есть нужные знаки. У отца за змей только колокольчик прозвонил, а у тебя и засвистело и запахло. Значит ты два испытания успешно прошел.

– А что ж ты молчал?

– Да я выпивши был, а это для меня пока непривычно. Вот и забыл, – повинился паренек. – Ты теперь хозяин Аль-Тана! Владей! Пользуйся как хочешь! Дальше только тебе решать, кого из нечисти убить, а кого помиловать. Его дело исполнять.

– А куда бить-то надо? Обязательно в сердце нужно попасть?

– Да хоть куда. В руку, в ногу, в хищную пасть, в щупальце или в хвост, Аль-Тану это все едино – ты попал, он убил, и все дела! Это уже не твоя забота – тут высшая магия сработает.

Хм, универсально! – подумалось мне. Какое-то просто абсолютное оружие для ближнего боя, этакий кинжал-кладенец.

– А дед Банчо рассказывал, что лезвие широченное, чтобы в сердце попасть обязательно.

– Слышал звон, да не знает, где он, – отмахнулся Доблестин. – Отец ему Аль-Тан не то чтобы в руки давать, а даже и не показывал ни разу. Приврать старик всегда горазд был, вечно увлекается, как выпьет.

Пойдем и мы выпьем за твою смелость и удачу, отметим твое новое приобретение. Чудо как хорош твой кинжальчик, с зеленым камушком, что ты на поясе носишь, но Аль-Тану он все равно не ровня.

Кстати! А вот это я и не продумал. Денег-то Доблестин с меня ясное дело и не возьмет, а вот отдариться я в полном праве! И мой кинжал с самоцветами отнюдь не дешевка.

– На Кавказе есть обычай, – уверенно начал говорить я, отвязывая ножны от пояса, – коль понравилась хорошему человеку какая-то твоя безделица, подари без колебаний.

На навершии рукояти этого кинжала немаленький амарант зеленеет, по-вашему изумруд. Прими в дар от всего моего благодарного сердца! – и протянул оружие болгарскому молодцу.

– Да что ты, не надо, – потупился паренек, – я, вишь, трусоват…

– Это временно! – успокоил я юношу, – и я в пятнадцать лет храбростью не блистал. Многое с опытом приходит, и у тебя еще все впереди.

Доблестин вспыхнул радостью.

– Точно?

– Точно, точно. Принимай подарок. Хоть он и не ровня Аль-Тану, а все-таки булатная сталь, и ножны серебром с мелкими изумрудами изукрашены.

Мальчишка ахнул, схватил кинжал и начал его рассматривать.

– Я всю жизнь такой хочу! Говорят, что булат прочнее и острее даже дамасской стали!

Говорят-то говорят, подумал я, да многое еще и от мастера-литейщика зависит. Это дамасскую сталь надо умело выковать, сваривая листы стали между собой, а для булата главное это отливка. Иной литейщик такого в своем плохоньком тигле наварит из тех же компонентов, такую дрянь изготовит, что кухонный ножик для бедноты из сплошных отходов выкованный, прочнее окажется.

Впрочем, именно этот кинжал глядели и проверяли и кузнецы, братья моей Забавы, и большой любитель высококачественного металла ушкуйник Матвей, не расстающийся с клинком из дамасской стали. Их вывод был одинаков:

Этот булат, то что надо булат! Самое меньшее, не хуже дамасской стали.

Только болгарский юноша бледный со взором горящим, как называл стихотворцев этого возраста Валерий Брюсов, еще не понимает, что не в булате или дамаске сила. Главное – это сила духа и навыки, и любой хороший боец убьет неопытного паренька, вооруженного дорогостоящим кинжалом, заточенной щепкой из своего кармана. А хороший рукопашник просто голыми руками молодую буйную головушку свернет, не обратив внимания на твое оружие, это для него дело привычное.

Ну пусть пока порадуется молодой, ему еще все в диковинку.

– А камни точно настоящие? – вдруг усомнился Доблестин, – уж очень их много. А этот, на рукояти, вообще как-то неестественно велик.

Ах вот в чем дело! Селянин приличных драгоценных камней и не видал сроду.

– Камни проверены хорошими новгородскими ювелирами-златокузнецами, не имеющими никакого отношения к этой покупке, и болярина им обманывать опасно и незачем. Ты имей ввиду, что кинжал очень дорогой, и если подожмет, в цену грязи его не отдавай!

А у покупателя выдумки, чтобы сбить цену, могут быть самые разные: и закалка клинка не такая; да это не камни, а стекло; камни не чистой воды – все это брехня! Все великолепного качества, и стоит больших денег.

– Да я его нипочем не продам! У меня такой вещи никогда не было!

– Не зарекайся. Жизнь она длинная и многообразная, всякое впереди может случиться. И жизнь у вас в Болгарии беспокойная, твердой власти нету, сплошные разброд и шатание. Да еще и бесчестный брат тебе в обузу.

– Ох и невзлюбил ты Веселина!

– Боюсь, что ты его скоро вообще возненавидишь. А теперь пошли опрокинем по чарочке за твое великодушие и наши будущие удачи.

Вышли на крылечко уже с новыми кинжалами на поясах. От поминального стола большинство народа уже разбежалось по неотложным делам, Веселина и след простыл, но и оставшихся вполне хватало. Доблестин начал вертеть головой.

– А куда же это Веселин мог деться? – недоумевал он. – Никаких дел на сегодня вроде бы не оставалось…

– Это у тебя. А у старшого дел море. Из лавки надо все ценное поворовать, выручку выгрести, оставить для дележки лишь мелочь, глупой жене за неудачный побег и слишком быстрое признание в зубы навтыкать, да мало ли дел у нехорошего человека. Опять же новые козни и обманы пора обдумывать, старые-то все вразнос пошли, чего ж драгоценное время-то терять?

– Это… ты шутишь?

– Шучу. А может быть и нет, кто знает. Нам с тобой, с нашим мышлением честных людей, эти действия и планы предугадать не дано.

– Твой центр предсказаний, – вмешался Полярник, – прогнозирует относительно спокойный период в несколько месяцев. Потом Веселин ограбит брата, но не сильно – побоится народного контроля. Лавка и дом перейдут к Доблестину, и он очень скоро обретет неожиданное личное счастье. Подробностей не вижу, предсказание довольно-таки размытое.

У тебя скоро схватка с вампиром, с возвращением советую поторопиться, а алкоголем не увлекаться.

– Не учи ученого! У меня от алкоголя тревожная сигналка стоит, враз, если что колокольчиком забренчит, а душу Аль-Тан греет. Вампиру меня зовом не приманить, мороком не запутать. Отобьемся! Да и Ваня рядом.

– Все это, конечно, хорошо, – согласился Боб, – только мы не знаем в какой точно день и час произойдет схватка, кинжалом ты толком пользоваться не умеешь – даже не помнишь, что для защиты тебя от чужой магии Аль-Тан должен твою не душу, а руку греть, а Иван добыл где-то жбан пива и активно смешивает его в своем молодом организме с вином. Вон он как бойко с бочоночка в свою кружку наливает.

Извините, если помешал, но лучше бы вам все-таки поторопиться. От Вани в этот раз проку будет маловато, высшие силы, спешащие на помощь слабоваты, а Богуслав немножечко запоздает.

– Ну по любому это будет не сегодня. Сегодня Слава в Лесичарске прохлаждается, и до меня через тридцать верст ему никак не допрыгнуть.

– Да, опять какое-то размытое предсказание, – согласился Полярник. – Видно за счет того, что ты, хоть и несильно, но все-таки опьянился, твой центр прогнозирования дает сбой.

Я почувствовал, что меня теребят за рукав.

– Болярин, что с тобой? – встревоженно спрашивал меня Доблестин. – Только что шутил и был весел, как вдруг замер на крыльце, и стоишь, только губами молча шевелишь.

– Молюсь перед очередным приемом пищи! – бодро отрапортовал я.

– Да мы же, помолясь, ели только что, а ты вдруг опять взялся молиться.

– Маслом кашу не испортишь! – снова вывернулся я. – Ты лучше скажи: где это Ванька пиво взял?

Мы как раз подошли к столу. Доблестин торопливо ухватил деревянный жбан и поднес его к носу.

– Точно пиво! Да еще, похоже и крепкое! Оно ж в смеси с вином хлеще ракии плющит! Это Гергалина чего-то намесила, вот зараза! Приглянулся ей видно Иван, замуж девка сильно хочет.

И зловеще добавил:

– Да вон и она сама идет, еще пиво тащит. Счас мы ее уважим!

И страшным голосом заорал:

– Герга! Паскуда! Подь сюда!

Прыщавая девица в расшитом переднике, спешившая к столу, деловито развернулась и унеслась, перейдя на бег, в другую сторону, не бросая заветный дополнительный жбан для милого Ванечки.

Мы с Доблестином увлекаться ловлей не стали, хватит, наловились сегодня, и вольготно расположились за столом, благо свободного места теперь хватало.

– До позднего вечера ее нынче уж не поймать, – махнул рукой молодой хозяин. – А и поймаешь, будет отпираться до последнего: дескать, гости попросили водички принести!

– Ну и пес с ней. Переживем этакую потерю.

Тут, заслышав наши голоса, оживился Ваня. Глупая улыбка растянула его губы, мутные глаза кое-как сфокусировались на мне.

– М-м-мастер! – с трудом произнес он. – Прив-весую… Нет! Првввсую! – и, видимо чувствуя свою несостоятельность в трудном искусстве речевого жанра, прикрыл глаза, как-то поднатужился и тихонько выдавил из себя:

– Ташчи пыво! – и уронил голову на стол.

Печальное зрелище. Доблестин было взялся хихикать, но видя мое серьезное лицо, быстро примолк.

Я вздохнул.

– Видишь, Доблестин, как вино человека уродует? Ведь Ваня отличный парень, один из моих лучших друзей, проявил громадное мужество в своем первом, и слава Богу, последнем бою, спас нам всем жизни, малопьющий, женатый по сильной любви на умной женщине и вдруг так опозорился в чужих людях!

– Ну ты, болярин, к нему как-то чересчур строг. Все пьют, и у него на родине, и у нас. Да ты и сам так сноровисто ракию в горло заливаешь, что любо-дорого поглядеть. Так в чем между вами разница? Почему он плох, а ты хорош?

– В основном в возрасте.

– Как так?

– Большие кудесники далеких веков, которых там называли учеными, доказали, что мозг человека развивается до 22 лет, и спору это не подлежит. Вы с Иваном пока должны умнеть с каждым прожитым годом. А спиртные напитки, особенно пиво, этот процесс обрывают.

Ване всего двадцать, и он, к сожалению, большим умом пока не блещет, и уступает в этом деле даже своей жене.

Он умнел в этом походе с каждым днем все больше и больше, все чаще делая правильные выводы в трудных обстоятельствах и вдруг такой облом! Нашел тут гадостного пива, намешал его с винищем, может еще и ракии для полноты ощущений добавил, и вот тебе результат – упал мордой вниз прямо в какой-то салат.

– Это, вроде, бобовый…

– А вот это без особой разницы. Как бы он не перестал вовсе со всей этой дряни дальше умнеть, вот что будет обидно!

Я вас гораздо старше, и в основном уже только наращиваю жизненный опыт, да осваиваю новые умения, а не умнею. Грех жаловаться, на мою жизнь ума пока хватает, и жена считает меня неглупым человеком. Уж какой я есть, такой и есть, да только за дурость никто ни в глаза, ни за глаза не ругает.

– Может боятся сказать? Случаются же и у тебя ошибки?

– Еще как случаются. Да уж кто-нибудь бы такое известие – Владимир, тебя этот нехороший человек после твоей промашки дураком за глаза обзывает! – обязательно бы передал, не упустил бы свой шанс. Особенно, когда я в роли атамана, можно сказать десятника, ватагу из Новгорода в Константинополь по наиважнейшему делу вел.

– Исполнил дело-то?

– Изловчились толпой, кто как мог. Ладно, пусть Ванька в своих бобах часок отдохнет, может и проспится, а мы пока выпьем.

– Мне еще ум наращивать нужно!

– Вот ракии и крепленого вина и не употребляй до 22лет. Да и винцом позднего урожая, которое зовут полусухим, сильно не увлекайся, успеешь еще за долгую жизнь отличиться. А чуть-чуть слабенького сухого винишка тебе не повредит.

Под эти мои просветительские беседы (сомелье из меня так себе) и выпили.

– А куда это у нас дед Банчо делся? Не под стол пристроился? – поинтересовался я.

– Нет. Вон он сидит вместе с бывшими бойцами восстания 71 года. Их тогда в бой сам Георгий Войтех вел. Я-то сам 79 года рождения, и тех времен помнить не могу. Все, что мне о том времени известно, знаю по рассказам отца, он у них десятником был.

– А Банчо рассказывал, что их от того десятка всего двое осталось – он да Абен.

– Побольше верь этому брехлу! Были, конечно, погибшие и из нашего села, вечная им память! Но вон и оставшиеся сидят: староста Атанас и мельник Боджидар. Кузнеца Живко правда не видно, но он пьянчуга, может и верно под стол пристроился, с него станется. А остальные погибли, сражаясь с византийскими наемниками-норманнами.

Дед Банчо и провоевал-то всего ничего, недели две от силы. Был ранен стрелой в ногу в бою под Старыми Бродами, да и ухромал домой в свою Лесичарску. А наши мужики еще два года после этого бились не на жизнь, а на смерть.