6748

Эля не поняла, о чем говорили гребцы, да и не хотела этого, ей было интересно, чем все это закончиться. Конечно, она рожденная в Испании имела представление о вере своих врагов, с которыми бились все её родственники на протяжении последних восьми поколений, но тут она смогла увидеть вблизи службу мусульман. Вот Али Хусейн встал, поднял ладони к своим ушам и……

И дальше, Эля забыла все. Она никогда раньше не предполагала, что одним только голосом можно молиться так, что все остальное теряет свой смысл и остается только голос и Бог. Она так увлеклась, что не услышала, как к ней подошел Арсений.

–Слушаешь?

Она лишь смогла кивнуть головой.

–Да, – продолжил он,– Красиво. Я тоже по пятницам любил слушать, как поют муэдзины. Может и грех это, но в нашем монастыре, что в Святой земле многие монахи слушали, как и я. А ты знаешь, как называется это молитва?

–Нет,– промолвила Эля.

–Покаяние. Девятая песнь, (сура) Корана,– ответил монах.

–О чем она?

–Так слушай, вот о чем,

– «Действуйте, и не упускайте случая творить добро и выполнять ваши обязанности.

Ведь Бог знает все ваши деяния! И увидят ваши дела Его ангелы и верующие, и взвесят всё на весах подлинной веры, и по этой оценке будут свидетельствовать о ваших деяниях.

После смерти вы будете возвращены к Тому, кто знает тайное и явное, и воздаст вам за ваши деяния и поведает вам о каждом деле, маленьком или большом, которое вы совершили».,

–Да! как в Библии!

–Ну не совсем,– поправил её монах.– Но все одно красиво. Я, тут, думаю, что истинную красоту, а не прельщение дает только Господь и пути его неисповедимы. Может он и дал им свое слово через Мухаммеда, как нам через Христа. Мы говорили на это тему с братией, но не пришли к единому мнению. Давно это было, – грустно сказал монах. И повернувшись в сторону Иерусалима, как все молящиеся на расшиве, принялся читать молитвы деве Марии……

Солнце село, после молитвы, в сумерках, люди стали расходиться. Али Хусейн подошел к Эле стоящей там же, где он её оставил, несколько часов назад, перед молитвой.

–Кто ты? Ангел с гласом? – спросила она.

–Нет, ну что ты!!! Я простой чтец Корана, перс из Мавераннахра, дехкан, странник, купец. Такой же, как и твои друзья. Хочешь я тебе спою песни о любви. Простой любви к земной женщине.

–А можно, твои люди, ведь только, что молились?

– Так мы и спросим у них,– сказал Али Хусейн. И сказав что-то, ближнему гребцу на незнакомом ей языке, он повел её к шатру.

Вскоре, возле шатра стояли все гребцы. Двое из них держали незнакомые инструменты, что означало лишь одно, гребцы согласны слушать песни. Её усадили на самое почетное и высокое место возле шатра, Али Хусейн хлопнул в ладоши, бубен ответил дробью. И над Волгой полетела песня, «О просьбе влюбленного Рудаки к своей любимой открыть ему свое лицо», потом были газели и касыды. Где-то, через час пения, когда певец остановился, что бы музыканты немного перевели дух.

Элеонорин служка, заглядывая ей в глаза, во время пения, пораженно прошептал,

–Тахмина.

Трое рядом стоящих гребца услышали шепот служки и, подойдя поближе, и заглянув в глаза Элеоноры, тоже – прошептали – «Тахмина»,– затем подошли к другим гребцам спеша сообщить эту новость.

Эле, стало интересно, что это слово значит. И она на правах главного лица, которому все дозволено, подошла к Али Хусейну, и спросила.

–Тахимна это что???.

–Не Тахимна, а Тахмина. Так звали любимую женщину великого Рустама. Вот послушай, что написал Фирдавси, – сказал Али Хусейн

И чеканные бейты поэта поведали ей о встречи Рустама и девы149 с глазами цвета хрустальной воды горного ручья…..

Али Хусейн пел до первой звезды. Потом он приказ всем разойтись, предварительно подарив музыкантам по две серебряных монете, в знак признательности за хорошую игру, от имени всей команды. Все молча, поклонились, и тихо разошлись, но надо отметить, что, ни красивые ноги, ни высокая грудь не поразили так команду расшивы как глаза Элеоноры. И до самого утра наиболее тонкие, и стойкие ценители красоты женщин, вполголоса спорили, чей взгляд краше Тахмины или их Пери. И, что бы написал великий греховодник Хайам о таком зовущем взоре.

Эля ушла спать в сопровождении слуги, как и подобает принцессе.

Арсений, перекрестившись, пошел в трюм глянуть, что сделали Вася и Лёха, пока тут все общались с прекрасным. В трюме как в погребе было прохладно, а два могучих витязя, устав от борьбы с зеленым змием, мирно спали.

–Да, не Победоносцы,– констатировал факт Арсений, намекая на победу Георгия над змием.

Но тут друзья открыли очи и с трудом, но сами побрели к своим постелям, показывая победу своего духа над телом.

Эля встретила утро следующего дня в полдень. Слегка раздосованная этим и злясь на жаркое, яркое солнце, которое разморило её уже сразу после восхода и заставило её предаться утренней неге, во вред делам, Эля вышла на палубу. Пустота, которой поразила её. Эля осторожно подошла к краю расшивы и, отодвинув материю, выглянула наружу. Вся команда теснилась на берегу возле трех самых высоких сосен. Изредка раздавались слова команды,

–Крепи, вежи сильнее, веревки намочи нехристь!

Василий раскомандовался опять подумала она и, решив узнать, чего они так долго делают на берегу, сошла с расшивы к ним. Гребцы почтительно расступились перед своей госпожой. Подойдя к соснам, она увидела, что их верхушки связанные служили основанием для квадратной платформы, на которой по углам под углом друг к другу были закреплены четыре лестницы, уже на самом верху которых были прилажены четыре жерди и один шест позволяющие стоять человеку.

–Зачем это,– спросила Эля.

– А для того чтобы ночью мы могли бы увидеть отблеск костра твоего мужа,– ответил ей Алексей, не поднимая головы от ящика с песком заменявшим в то время чертежную доску.

–Прекраснолицая, позволь нам лишить тебя твоего служки всего на две ночи,– обратился к ней Али Хусейн, одетый в белый халат и с белой чалмой на голове.

Эля не успела ответить ни да, ни нет, как Васькин глас, глубокий как иерихонская труба, после вчерашнего, прогудел ей над ухом,

– Кристя, тяжелы мы, насест не выдержит, а твой скопец легкий как соловушка дозволь, а??

Эля лишь кивнула в знак согласия. Обрадованный всеобщим доверием малец вскарабкался наверх, где споро закрепил поперечные шесты, Затем он осторожно полез вниз, было видно; как трясутся от напряжения или от страха его руки, и что слезать ему, поэтому, гораздо труднее. Уже на земле все сочли своим долгом подойти к нему и сказать несколько слов в одобрение за его смелость. После чего вся команда разом вернулась на расшиву, где стала ждать с нетерпением вечера и ночи, чтобы начать наблюдения за степью. Надо отметить, что ни один из гребцов ни прикоснулся к обеду, так они все были возбуждены предстоящим. Конечно, это не относилось к нашим героям, которые в благодарность за прием дали обед велик своему другу, на своей ладье. Прикончив третий бочонок смоленского пива, со знаком смоленских князей Ростиславичей, они вчетвером единогласно решили, что этого, «на пока», вполне достаточно, и стоически разошлись спать в преддверии бессонной ночи.

Алексей проснулся первый, мучимый жаждой, он поспешил на палубу что бы освежиться и, открыв полог шатра, остановился пораженный великолепием ночи. Залитая лунным светом, таким сильным, что можно было читать, палуба расшивы была полна гребцов смотрящих на луну с таким же чувством удивления.

– И почему Вася ты не сказал нам, что на Руси бывают полнолуния, а точнее, что тут тоже луна светит,– сказал он, будя Василия.

– Чего? Чего: Луна, ну всегда она, ведь тут и потом там у нас, на Волхове летом, мало её, – ответил спросонья Василий, не совсем понимая вопрос своего друга.

– А день сегодня, какой Сеня, скажешь или забыл, кого в службе поминать??– спросил уже у Арсения Алексей.

– Как не помню, помню день памяти: Мучеников Флора и Лавра Священомучеников Емилиана епископа и с ним Илариона Дионисия, и Ермилла, Святыхт Иоанна, и Георгия, патриархов константинопольских, Преподобного Макария, Мученников Ерма, Серапиона, и Полиена, игумена Пеликитского, Преподобного Иоанна Рыльского…..

–А по книгам, каким читать будешь? В какой день от полнолуния поминать их,– продолжал Алексей.

Арсений, сообразив быстрее Василия, (конечно, он же не пил вина с ними днем ранее), со словами,– «О Господи, смилуйся на мя»-. выскочил из шатра и тоже встал пораженный великолепием лунной ночи.

Вскоре со словами, – Ну вы уж извиняйте нас не грамотных,– на свет лунный выполз Василий. Оглядевшись, он спросил у Алексея.

–Вот ты сам-то Леша и академию императорскую окончил на Родосе и чё, сам не мог сообразить. И нас вот с этим монахом, который ничего кроме молитв и книг знать не должен просветить. Али чего? Нет?

Леха почувствовав правоту в словах друга, вздохнул и ответил.

–Да должен, учили меня этому, иначе на море не выпустили бы, так что виноват, как и вы, делать то, что нам????

Все призадумались, идти будить Элю они не хотели, им по-настоящему было стыдно. Их задумчивость прервал Али Хусейн, со словами,

– Может, помолимся? Делать то более ничего не сможем, не в нашей власти менять порядок жизни, установленный аллахом,– он подошел к друзьям.

Арсений как самый авторитетный из всех христиан ответил.

– Помолимся, а если от всего сердца, то Бог нам всем и не верующим тоже, явит чудо.

Более не говоря ни слова, правоверные освободили православным место на палубе, для молитвы. Молиться, начали как то все разом без команды, но тихо, что бы ни разбудить и не расстроить Элеонору. Лишь её служка на высоте говорил с Богом во весь голос. Бог, наверное, услышал молитвы православных, а Аллах внял молитвам правоверных. Вдруг через полчаса молитвенного бдения темнота стала закрывать лунный диск. Шли тучи с севера, равно как и с юга, ровными долями отсекая лунный свет от земли. Вскоре стало темно, все разом смолкли и устремили свои взоры на самый верх, где сидел смотрящий в степь. Служка был напуган невесть откуда взявшейся темнотой, ведь ветра не было. Но крепко вцепившись в шест, он всматривался вдаль. Вскоре его глаза смогли увидеть отблеск от ровного пламени костра, горящего в безветрие. Он не пытался сохранить сон Элеоноры и поэтому закричал во всю глотку

–Вижу, вон там на шесть пальцев левее кучерявой сосны.

Васька как самый опытный приложил пальцы к указанному дереву, и поправил служку,

–Не шесть, а три пальца, ну, в общем спускайся. Хватит там торчать Кристю будить надо и идти к костру пока не рассвело.

В ответ раздалось хныканье, слезливый голос ответил,

– Я без света не спущусь, страшно мне.

–Вот тогда сиди, а мы без тебя разбудим твою госпожу и уйдем без тебя все,– сказал Али Хусейн.

–Нет достопочтенный Хафиз, только не это, я иду. После этих слов раздалось легкое шуршание, и вскоре на палубе стоял невредимый служка, Он глубоко дышал, у него тряслись руки, было видно, как дорого ему далось возвращение вниз. Али Хусейн подошел к нему и протянул золотой со словами.

– Вот по древнему обычаю всех мореходов тебе причитается.

Служка взял золотой и в знак почтения приложил его к губам. Потом он, опасаясь, что его опередят другие и сами донесут до его прекрасной Пери радостную весть, резво побежал к шатру своей госпожи, крича во все горло, оповещая вселенную.

–Пери, о Пери, мы нашил его, иди он ждет тебя, во славу аллаха.

Эля проснулась от воплей своего слуги. Когда она вышла на палубу, к ней подошли все четверо и Али Хусейн сказал.

–Предначертанное сбылось. Мы нашли твоего мужа, вернее костер его. Иди к нему, я даю тебе десяток людей в помощь. И не теряй времени, пока луна полная мы думаем, ты встретишься с ним.

Эля хотела было ответить, но чьи-то руки подняли её и, посадив в паланкин, понесли в сторону берега. Эля молчала, ей казалось, что это сон, и, что если она скажет слово, то этот прекрасный сон исчезнет. Так в молчании она продолжила свой путь. Паланкин несли по двое гребцов – носильщиков, они бежали бегом и через каждые четыре версты сменялись. Ближе к рассвету она увидела огонь, а вскоре и запах дыма дал ей понять, что встреча близка и это не сон, ведь во сне запахов нет. Вдруг носильщики перешли на шаг и, сделав несколько шагов, опустили паланкин возле костра, подле которого с противоположной стороны от них был сооружен шалаш. При входе в шалаш стояло копьё с бунчуком, а под копьем сидел человек в боевом доспехе. Странно было то, что стражник не двигался. Васька осторожно, прежде всех, подошел к нему и заглянул в лицо. Он увидел закрытые глаза, но его руки ощутили тепло живого тела.

–Живой только спит. Осторожно там, вина ему дайте, – скомандовал он. Потом, не опасаясь ни тайной стрелы, ни кинжала, он вошел в шалаш, в темень и вышел, оттуда неся на руках человека в одежде улана.

–Теперь ты иди пешком, Кристя, а мы мужа твоего понесем,– сказал ей Василий.

Эля ничего не ответила, словно в полусне она освободила место на носилках, помогла уложить мужа. Её Илия был с ней, он был болен и молчал, но он был, и ей теперь было не страшно умирать и жить. В обратный путь отправились шагом, что бы ненароком не навредить больным. Улан-стражник вскоре пришел в себя, правда, от выпитого бокала его изредка покачивало, но он мог идти сам. Василий подставил ему свое дружеское плечо в качестве опоры и сразу приступил к расспросам,

– Кто они, куда идут, сколько идут, где войско, Где Батый?– спрашивал он всякий раз, когда улан норовил споткнуться и упасть. На все Васькины расспросы он ответил быстро и вразумительно,

–Монголы мы, идем к Итиль, идем два года, войско видели в Венгрии. Бату хан идет следом. А теперь, ну помолчи же ты, наконец, неуёмный богатур, я же устал, после обеда поговорим.

Ответ был дан на тюркском его понимало большинство, поэтому последнюю фразу улана все восприняли с улыбкой, а Ваську, за глаза, после этого стали называть «Неуёмный богатур».

После ответа улана все замолчали и в молчании прошли весь путь до расшивы. Эля бережно держала руку мужа весь путь. Али Хусейн приказал нести больного в его шатер, который был уже предварительно подготовлен к приему больного. Там был увлажнен пол, кровать поставлена на средину, чтобы врач мог осматривать больного со всех сторон. Возле кровати стоял табиб, знаменитый Хильчи из Абадана, который прославился тем, что по просьбам родни жен капитанов, давал им некие травы, для придания изысканности блюдам, после, которых капитаны умирали, но не дома, а в море. Что давало возможность взять весь груз корабля себе, а молодую вдову еще раз выдать замуж. Эту прекрасную комбинацию не погубил даже закон вероятности, «там, где случайно умер человек это – случайность, где два это тоже, но где умерло десять за один год, то это – закономерность. Но даже эту двухгодичную закономерность проглядели судьи, а он, и родственники погорели на Казии, который документально фиксировал двухгодичную передачу наследства родственникам. Достопочтимый служитель закона, увидя закономерность, запросил двукратное увеличение своей доли, а получив отказ, написал письмо эмиру, о том, что Его Высочество луноликого повелителя моря, лишают законной доли в наследстве. Эмир не стерпел обмана и посадил всех и табиба, и все десять семей выгодополучателей. В тюрьме женщины, от большого ума, перессорились и чтобы насолить, друг дружке, все рассказали судьям. Их всех, потом, за сотрудничество помиловали и отдали бедуинам в пустыню, а мужчин просто казнили, через утопление. Табиба помиловали с условием, что он помогать будет и вперед Эмиру получать наследства и пополнять казну. Табиб провел четыре года во дворце эмира по прошествии которых был подарен эмиром Халифу, от которого прямиком был отправлен на Волгу начальником охраны Халифа тюрком Ильдузом. На Волге ему бы отрубили голову, но Али Хусейн наслышан был об искусстве лекаря и взял его к себе на расшиву гребцом. К слову добавить вся команду расшивы состояла из подобных умельцев. Даже служка Элеоноры мальчишка – кастрат и тот мог стащить шесть кошельков в базарный день у раззяв на базаре. Али Хусейн оказался прав, в отношении умений врача, на расшиве ни кто более не болел.

Посла осторожно положили на постель. Лекарь приказал все снять с больного, потом он, вооружившись тряпочкой смоченной в уксусе, принялся за осмотр. Он никого не выгонял из шатра, справедливо полагая, что наблюдая за ним, многие потом с пользой смогут применить даже отрывки знаний уведенных тут. Во время осмотра он внимательно слушал пульс, как на левой, так и на правой руке, провел пальпацию груди, проверил, как реагируют ноги на раздражитель. Более всего времени он потратил на осмотр радужной оболочки глаз больного. Осмотр длился более двух часов. После чего Табиб омыл руки в воде с уксусом, вытер их о белое полотенце и сказал.

– Это яд, о Пери, причем яд, сделанный плохо, скорее всего, яд сделали где-то в Италии, в Тоскане точнее. Из-за плохого яда твой муж не умер и мучается. Я бы такого не допустил, врач не должен допускать мучений. Возможно, он и выживет, но потом всю жизнь ему можно будет, есть только вареную еду и инжир, то есть фиги.

Из сказанного Эля поняла только слова ЯД и Выживет. От радости она позволила себе упасть в обморок всего один раз за все свое путешествие. Пока Элю приводили в себя, табиб продолжил,

–Я бы настоятельно рекомендовал применить в качестве лекарства молодую женщину, которая своей жизненной силой и красотой поднимет жизненные силы больного. Есть ли у нас тут такая???– спросил он.

–Конечно, есть дайте мне его, быстрее, я отогрею его,– это сказала Эля уже пришедшая в себя.

Место для госпиталя решено было сделать на ладье, там все-таки были деревянные постройки снабженные печками и крепкие стены, не пропускавшие звуков. Больному нужен покой. Илию обтерли водой с уксусом, потом сделали массаж и натерли тело медом, и розовым маслом, после чего обернули в одеяло, и отнесли на ладью. Через пять часов под наблюдением врача, Эля вошла к своему любимому.

–Как только он придет в себя, дай знать я должен дать ему противоядие, – сказал напоследок табиб, закрывая дверь в покой влюбленных.

По случаю начала лечения и по случаю появления нового друга – улана – спящего стражника, все перепились.

На третий день, дверь на ладье открылась и Эля крикнула своему служке позвать лекаря. Табиб пришел довольно быстро, он бегло осмотрел больного, потом бережно приподняв его, заставил выпить пол чашки пития. После чего посоветовал уснуть еще на день и ушел.

На следующий день Эля и Илия сами вышли на палубу. Эля поддерживала мужа и плакала от радости.

–Ну, что православные сделали доброе дело, пошли домой, – сказал Арсений глядя на влюблённых.

–Чего?? А, хабар где???– переспросил, возмущаясь, Вася.

– Да и вина еще тут много, его князю, и епископу в подарок отвезти желательно, но для этого вино погрузить к нам надо, а если грузить, то отобрать самое достойное. А это на неделю или две, – поддержал друга Алексей, которому вдруг страсть, как захотелось в эту зиму пить вино, а не мёд.

–А, ну тогда конечно, да, остаемся! Как же мы без хабара и вина к причастию в Новгород вернемся, наверное, нас тогда бабы на Торгу засмеют,– согласился с доводами друзей монах.

– Так и я об этом с голыми руками ну никак нам нельзя, и этому кровопийцу ильменскому, что из Кучковичей за заклад надо, что-то привезти, ну и за письмо в городок Москву, что на Кучковом поле, и за душевное участие, – добавил Василий.

– И вот еще, ты Сеня про баб на Торгу, ты сказал. И ты ведь прав. Ведь засмеют бабы. И все нас засмеют в Новегороде. И как в этом случае мы с Васей невест себе искать будем с такой славой голодранцев. Тебе монаху это не надо, а нам надо,– высказал новое свое измышление Алексей.

–Так-то оно да, муж здравый-Богобоязливый об обустройстве своего дома, прежде всего, думать должен. Надо остаться,– со вздохом участия сказал Арсений. Он же и взаправду думал, что друзьям трудно будет с такой худой славой себе личную жизнь устроить.

Друзья вздохнули, посмотрели друг на друга, и спустившись вниз выпили там по ковшу вина.

В трудах и заботах о будущем благосостоянии будущего дома, мужи наши здравые и Богобоязливые, провели еще три дня.

На четвёртый день, когда солнце уже перешло границу утра, и приближалась к полудню, Арсений решил проверить прочность крепления мостков и сошел на берег. Потребность в этом была вызвана тем, что клинышки-упоры, в которые упирались мостки, связанные из двух досок, после ночи расшатывались и грозили вылететь со своих мест в самый неподходящий момент. Именно тогда, когда кто-нибудь шел по мосткам. В этом случае беззаботно шагающий, мог просто свалиться в воду. Но это было бы полбеды, страшнее было бы, если бы это приключилось ночью, именно, в тот самый важный момент, когда друзья шли по этим самым мосткам груженые мехами с отборным вином. Мало того, что шуму поднялось бы много, так еще и упустить мех с драгоценным вином в безлунную ночь, вернее в часть ночи, было пару пустяков. Что было недопустимо в принципе. Тут надо отметить, что вся операция с вином в случае её провала грозила нашим товарищам обыкновенным усекновением головы прямо на том месте, где бы их обнаружил патруль уланов.

Арсений довольно быстро и умело подбил клинья, в напряг упер доски в берег и прошел туда-сюда, раз шесть. Потом попрыгал в середине мостков, для полной уверенности, после чего снял сапоги и присел, спустив в воду уставшие за ночь ноги. Состояние неги, когда вода еще не слишком холодит, а солнце не слишком печет, ввергло его в сладостное забытье, из-за которого он, как и все на ладье и на расшиве, не заметили сотню улан под двух бунчужным знаменем выезжавших на берег. Лишь когда лошадь самого смелого всадника, из нежданного отряда, уверенно взошла на мостки, на которых почивал Арсений, и ткнула его в плечо своей мордой,

Арсений открыл глаза и спросил удивленно у лошади,

– Ты кто?

–Ман Бильге Кутулк хан, а Ту ки150? Ответила лошадь монаху. Арсений, перекрестившись, поднял глаза выше и в лучах полуденного солнца увидел Мудрого, Счастливого хана, так переводилась с тюрского Бильге Кутлук хан.

– Ман Арсений – дервиш151, – ответил на вопрос хана монах.

–Ие152?– удивлённо спросил хан не ожидавший увидеть дервиша – как правило, жителя безводных, диких пустынь, на благодатной реке.

– Әлей153,– ответил монах, вкладывая в утвердительный ответ, следующий более глубокий смысл,– мол, бывает и такое чудо, что не все дервиши живут в безводных пустынях вдали от людей.

Хан, получивший глубокомысленный, утвердительный ответ, осторожно свел свою лошадь с мостков и взмахом руки дал своим людям знак на роздых. Потом, он предал свою лошадь, своему десятнику, снял сапоги и сел рядом с Арсением, медленно опустив ноги в воду. Ему было хорошо, его лошади скоро получат воду и овес, его люди обед, а он долгожданный и заслуженный отдых, который он Бильге Кутлук хан заслужил. Он закрыл глаза и престал думать, о чем любо, потому, что в последние десять дней он только и делал, что думал, очень, очень много думал.

Арсений из тактичности молча смотрел за гостем потом, не усмотрев в действиях гостя ни скрытой, ни явной угрозы, прикрыл глаза и опять предался дреме.

Думал Бильге Кутлук хан, все предшествующие дни, только о том, почему его имя не совпадает с его судьбой? Ведь, если его назвали Мудрым и Счастливый, то Мудрость и особенно Счастье должны окружать его, и охранять его от всяких опасностей? И еще, ведь, если он Мудрый и Счастливый, то где эта самая мудрость и, где это самое счастье сейчас? Начав думать об этом недели две назад еще при полной луне, он принялся перебирать события своей жизни и известные сведения о своем роде, в поисках первопричины свалившихся на него в последний месяц несчастий. И как ему показалось, он нашел первопричину.

Первопричина была в том, что его прабабушка была сестрой Оэлун родившей, как известно Потрясателя Вселенной Темучина или Чингиз хана. Близость к Потрясателю наложила отпечаток на весь последующий быт его рода. Этот отпечаток выражался в постоянной службе великому Потрясателю; и до войны, и во время войны, и после войны. Когда все войны, после окончания очередной кампании, со своей добычей разъезжались по домам в родные кочевья, на отдых или на лечение, его род оставался в Орде на службе. В результате самоотверженной службы, а другой великий родственник от своих близких кровных родичей не принимал. Поэтому он, за малейший промах их просто казнил, с целью, чтобы все монголы и не монголы, видели, что великая Яса, данная лично им – Потрясателем вселенной, монголам; и всем остальным: народом, племенам, и родам Великой Степи, касается всех без разбора, и из шести его дядей, и восемнадцати двоюродных братьев в живых осталось только трое. Он, его отец и младший племянник четырнадцатилетний Кулун бек154, которому было еще рано идти на службу в ставку. Правда и Великий Потрясатель вот уже как 13 лет помер, но это ничего не изменило. Нет, конечно, разбрасываться ханской кровью монголы не хотели, поэтому и не послали его служить в первую десятку воинов – зачинателей битвы. Они доверили ему самое важное на войне, охрану тыловых коммуникаций. Дали тридцать улан из природных монгол, и сотню нукеров из покоренных или слишком поздно примкнувших к монголам племен. С этим отрядом он начал свою службу в Мавераннахре и Хорасане, где ему понравилось. Дороги были хорошие, каждая охранялась сетью опорных пунктов, караван-сараев, между которыми и разъезжали его нукеры. Сами же природные монголы сидели в крепостях и лечили недуги. Естественно все они получали дойной рацион мяса, так как считалось, что они находятся в степи вдали от баз снабжения. Сытая жизнь кончилась, когда монголы стали готовить новый поход на Запад и во главе поставили Бату хана. Этот Родственник относился к родне, так же как и его дед, поэтому Бильге Кутлук хан посчитал за счастье, что его не взяли в поход, а оставили в тылу, правда, в отличие от предыдущих мест службы этот тыл был хуже войны. Дикая степь, где бродят остатки разбитых монголами половцев, где нет дорог и нет городов, где за провиантом приходилось в прямом смысле слова охотиться. И к этому всему месяц назад добавились еще три напасти.