Братья Карамазовы. Том 3. Книга 2

Подозревал, и сам себе смешон.

Б а к а л а в р

Признать ошибку никогда не поздно.

Вы – первый старец, мыслящий серьезно.

М е ф и с т о ф е л ь

Неутомимо клада я искал

И находил лишь уголь да отвал.

Б а к а л а в р

Теперь ваш лысый череп, на поверку,

Не лучше тех пустых под этажеркой.

М е ф и с т о ф е л ь

Знай только вы, какой вы грубиян!

Б а к а л а в р

Ведь по-немецки вежлив лишь обман.

Но у нас с вами общее дело!!! Потому, прошу вас быть на конференции! – воскликнул Алексей Федорович.

А что это вы со мной официально загово’гили? Нет у нас с вами, никаких общих дел. У нас с вами никаких д’гугих отношений не было и нет, да нав’гяд ли будут. Вы чего, собственно, хотите от меня? – спросил Ленин и в приемную вошел Бонч-Бруевич.

Да как же? Нам с вами, о многом столковаться необходимо, – сказал Алексей Федорович.

Если что-то вам нужно, то вот ‘гекомендую вам: Владими’га Дмит’гиевича, к нему и об’гащайтесь со всеми вашими воп’госами. Он уполномочен и все мне пе’гедаст. И, если будет необходимо я п’гиму участие. А сейчас, я занят. Всего вам, наилучшего, – сказал Ленин и вышел из приемной.

М е ф и с т о ф е л ь

(постепенно подкативший свое

передвижное кресло на авансцену, к публике)

Предо мной тут затворяют двери.

Прошу мне дать убежище в партере.

Б а к а л а в р

Большая дерзость – притязать на то,

Чтоб что-то значить, превратясь в ничто.

Ключ жизни – кровь, она родник здоровья|

А что свежее юношеской крови?

Кровь юноши – в цвету, она горит

И жизнь из жизни заново творит.

Кипит работа, дело создается,

И слабость перед силою сдается.

Пока полмира мы завоевали,

Что делали вы? Планы сочиняли,

Проекты, кучи замыслов и смет!

Нет, старость – это лихорадка, бред

С припадками жестокого озноба.

Чуть человеку стукнет тридцать лет,

Он, как мертвец, уже созрел для гроба,

Тогда и надо всех вас убивать.

М е ф и с т о ф е л ь

Тут черту больше нечего сказать.

Б а к а л а в р

Я захочу, и черт пойдет насмарку.

М е ф и с т о ф е л ь

(в сторону)

Тебе подставит ножку он, не каркай.

Б а к а л а в р

Вот назначенье жизни молодой:

Мир не был до меня и создан мной.

Я вывел солнце из морского лона,

Пустил луну кружить по небосклону,

День разгорелся на моем пути,

Земля пошла вся в зелени цвести,

И в первую же ночь все звезды сразу

Зажглись вверху по моему приказу.

Кто, как не я, в приливе свежих сил

Вас от филистерства освободил?

Куда хочу, протаптываю след,

В пути мой светоч – внутренний мой свет.

Им все озарено передо мною,

А то, что позади, объято тьмою.

(Уходит.)

М е ф и с т о ф е л ь

Ступай, чудак, про гений свой трубя!

Что б сталось с важностью твоей бахвальской,

Когда б ты знал: нет мысли маломальской,

Которой бы не знали до тебя!

Разлившиеся реки входят в русло.

Тебе перебеситься суждено.

В конце концов, как ни бродило б сусло,

В итоге получается вино.

(Молодежи в партере, которая не аплодирует.)

На ваших лицах холода печать,

Я равнодушье вам прощаю, дети:

Черт старше вас, и чтоб его понять,

Должны пожить вы столько же на свете.

СУРОВЫЙ РАЗГОВОР

После визита Алексея Федоровича, к Ленину прошло три дня. За это время он успел снять квартиру на окраине Женевы и переехать в нее со всеми своими вещами. Прошлые события негативно повлияли на него. Ему хотелось пригласить в новое жилище Еву Александровну, но нахлынувшая тоска парализовала все его действия. Он купил детский пистолет, стреляющий резиновыми пульками и теперь, лежа на кровати палил в мишень прикрепленной к стене и тихо радовался попаданиям в нее.

И вдруг зазвонил колокольчик над входной дверью. Алексей Федорович, лениво встал и пошел открывать. На пороге стояли: председатель партии эсеров Чернов Виктор Михайлович, лидер партии социалистов-революционеров Савинков Борис Викторович и Азеф Евно Фишелевич – руководитель Боевой организации партии эсеров.

Входите…, – растерянно произнес Алексей Федорович, удивившись прибывшей депутации.

Мы к вам официально, – сходу начал Чернов.

Заходите в комнату. Случилось чего? – Спросил Алексей Федорович.

Случилось. Вы зачем к Владимиру Ильичу ходили? – Спросил Чернов.

И вели себя там не подобающе, всю партию осрамили, – сказал Савинков.

Я письмо ему представил и о конференции сказал, – попробовал оправдаться, Алексей Федорович.

А о Боге, все еще размышляете? – спросил Азеф.

Иногда, надо признаться думаю, – ответил Алексей Федорович.

Вы вступили в нашу партию, это значит, что вы взяли обязанности на себя, что ни о каких самостоятельных планах, деловых переговорах без предварительного совета и разрешения Центрального Комитета не может быть. Исходя из этого я обвиняю вас в самоуправстве. Вы есть, нарушитель внутрипартийной дисциплины! – сказал Чернов.

Ни о каких двусмысленностях, недоговоренностях – тем более, – добавил Савинков.

Вам предоставляется грандиозная возможность: читать, учиться, а когда выяснится ситуация в России, мы определим вам роль в нашей партии, – сказал Чернов.

А пока пишите статьи. И знаете, мой вам совет: не думайте о Боге. Я вам давеча, еще в Париже доказал божьего небытия. Вот, и придерживайтесь этого, очень вас прошу, – сказал Азеф.

Преданность и откровенность перед партией! Вот, чего мы требуем от вас, – сказал Савинков.

А в остальном, вы свободны, – сказал Чернов.

Но товарищи, так жить нельзя, – вырвалось невольно у Алексея Федоровича.

Так жить нельзя.

Так жить нельзя! В разумности притворной,

С тоской в душе и холодом в крови,

Без юности, без веры животворной,

Без жгучих мук и счастия любви,

Без тихих слез и громкого веселья,

В томлении немого забытья,

В унынии разврата и безделья…

Нет, други, нет – так дальше жить нельзя!

Сомнений ночь отрады не приносит,

Клевет и лжи наскучили слова,

Померкший взор лучей и солнца просит,

Усталый дух алкает божества.

Но не прозреть нам к солнцу сквозь туман,

Но не найти нам бога в дальней тьме:

Нас держит власть победного обмана,

Как узников в оковах и тюрьме.

Не веет в мир мечты живой дыханье,

Творящих сил иссякнула струя,

И лишь одно не умерло сознанье-

Не то призыв, не то воспоминанье, —

Оно твердит: так дальше жить нельзя!

 Семен Надсон,

(написано в 1882 году).

Можно, еще как можно. Если хотите, мы все так живем, – сказал Савинков.

Вы через Международное социалистическое бюро разослали приглашение на конференцию, без нашего ведома и только от своего имени, а не от имени партии, хотя в ней состоите, – сказал Чернов.

Я…, я…

Вы оппортунист. Вот вы кто, – заключил Азеф.

Нет, мне просто нужен секретарь, чтобы он координировал мою работу, – сказал Алексей Федорович.

И кого вы хотите в секретари? У вас есть кто-то на примете? – Спросил Чернов.

А что Петр Моисеевич, вам не подходит? – спросил Савинков.

Он скорей помощник, нежели секретарь, – ответил Алексей Федорович.

Так кого вам надо? – Спросил Чернов.

"Председателя Невского отдела", "рабочего" Петрова. Вот, кто мне нужен, – сказал Алексей Федорович.

Хорошо, выпишем вам Петрова, а пока никакой самостоятельности, – сказал Чернов.

Сидите тихо, и не заставляйте нас больше являться к вам, иначе следующее свидание может для вас стать последним. Зачем нам, отщепенцы и раскольники, – сказал Савинков.

Нам, позора не надо, – язвительно сказал Азеф.

Прощайте, Алексей Федорович, – сказал Чернов.

Не расслабляйтесь, – сказал Савинков.

Всех вам благ, – сказал Азеф и все трое как по команде развернулись и вышли за дверь оставив Алексея Федоровича, в недоумении.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Над Женевой лил дождь, снег на тротуаре под его воздействием стремительно таял. На ее улицы явился март месяц принеся с собой оттепель. Часы пробили восемь вечера после полудней. В домах по rue Carouge, уже зажегся свет. В этой пространственной обстановке, в шляпе с широкими полями, в кожаном плаще и лакированных ботинках ходил в зад и вперед Петр Моисеевич Рутенберг. Он периодически посматривал на окна второго этажа дома № 27, которые были тепло освещены.

Он был сильно разгневан из-за того, что его телеграммой вернули прямо с границы назад в Женеву. И теперь его страстная натура жаждала удовлетворения своих горячих эмоций и чувств, переполнявших его. Но что-то мешало ему подняться наверх и войти в желанную им обитель.

ДЕМОН

Часть II

VII

Вечерней мглы покров воздушный

Уж холмы Грузии одел.

Привычке сладостной послушный,

В обитель Демон прилетел.

Но долго, долго он не смел

Святыню мирного приюта

Нарушить. И была минута,

Когда казался он готов

Оставить умысел жестокой,

Задумчив у стены высокой

Он бродит: от его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: ее окно,

Озарено лампадой, блещет;

Кого-то ждет она давно!

И вот средь общего молчанья

Чингура стройное бряцанье

И звуки песни раздались;

И звуки те лились, лились,

Как слезы, мерно друг за другом;

И эта песнь была нежна,

Как будто для земли она

Была на небе сложена!

Не ангел ли с забытым другом

Вновь повидаться захотел,

Сюда украдкой слетел

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье?..

Тоску любви, ее волненье

Постигнул Демон в первый раз;

Он хочет в страхе удалиться…

Его крыло не шевелится!

И, чудо! из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…

Поныне возле кельи той

Насквозь прожженный виден камень

Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой!..

Время шло, а Петр Моисеевич все медлил. Наконец поняв, что бесконечно стоять на улице бессмысленно, он собрался с моральными силами и вошел в подъезд.

VIII

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра,

И мыслит он, что жизни новой

Пришла желанная пора.

Неясный трепет ожиданья,

Страх неизвестности немой,

Как будто в первое свиданье

Спознались с гордою душой.

То было злое предвещанье!

Он входит, смотрит – перед ним

Посланник рая, херувим,

Хранитель грешницы прекрасной,

Стоит с блистающим челом

И от врага с улыбкой ясной

Приосенил ее крылом;

И луч божественного света

Вдруг ослепил нечистый взор,

И вместо сладкого привета

Раздался тягостный укор:

Петр Моисеевич? А вы какими судьбами здесь? – Спросил, удивленно улыбаясь Алексей Федорович, открыв входную дверь.

Я по вашу душу приехал, – ответил он и вошел в прихожую.

Но это не мой номер, а здесь у меня с Евой Александровной тет-а-тет, – сказал Алексей Федорович.

IX

«Дух беспокойный, дух порочный,

Кто звал тебя во тьме полночной?

Твоих поклонников здесь нет,

Зло не дышало здесь поныне;

К моей любви, к моей святыне

Не пролагай преступный след.

Кто звал тебя?»

Ему в ответ

Злой дух коварно усмехнулся;

Зарделся ревностию взгляд;

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд.

«Она моя! – сказал он грозно, —

Оставь ее, она моя!

Явился ты, защитник, поздно,

И ей, как мне, ты не судья.

На сердце, полное гордыни,

Я наложил печать мою;

Здесь больше нет твоей святыни,

Здесь я владею и люблю!»

И Ангел грустными очами

На жертву бедную взглянул

И медленно, взмахнув крылами,

В эфире неба потонул.

Возвращайтесь к себе. Настоятельно, вас прошу Алексей Федорович, – с твердым отзвуком сказал Петр Моисеевич.

Но…, у меня…, у нас…, – запинаясь попробовал что-то сказать Алексей Федорович.

Пошел вон!!! – громогласно провозгласил Петр Моисеевич, и достал из кармана револьвер. – Ну?!

Да…, конечно…, я сейчас…, да как же это я…, – также запинаясь ответил Алексей Федорович, и ретировался в глубь прихожей пропустив Петра Моисеевича.

X

Тамара

О! кто ты? речь твоя опасна!

Тебя послал мне ад иль рай?

Чего ты хочешь?..

Демон

Ты прекрасна!

Тамара

Но молви, кто ты? отвечай…

Демон

Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне.

Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь, – я у ног твоих!

Тебе принес я в умиленье

Молитву тихую любви,

Земное первое мученье

И слезы первые мои.

О! выслушай – из сожаленья!

Меня добру и небесам

Ты возвратить могла бы словом.

Твоей любви святым покровом

Одетый, я предстал бы там,

Как новый ангел в блеске новом;

О! только выслушай, молю, —

Я раб твой, – я тебя люблю!

Лишь только я тебя увидел —

И тайно вдруг возненавидел

Бессмертие и власть мою.

Я позавидовал невольно

Неполной радости земной;

Не жить, как ты, мне стало больно,

И страшно – розно жить с тобой.

В бескровном сердце луч нежданный

Опять затеплился живей,

И грусть на дне старинной раны

Зашевелился, как змей.

Что без тебя мне эта вечность?

Моих владений бесконечность?

Пустые звучные слова,

Обширный храм – без божества!

Вы?! – испуганно произнесла Ева Александровна. Она сидела в гостиной и пила чай, когда Петр Моисеевич, зашел к ней.

Я, – ответил он.

Но как?! И зачем вы здесь?

Я к вам сударыня пришел. Ток сказать, на вашу милость явился.

С добром иль со злом?

Для вас, я здесь. Одно лишь ваше слово, и я у ваших ног.

Тамара

Оставь меня, о дух лукавый!

Молчи, не верю я врагу…

Творец… Увы! я не могу

Молиться… гибельной отравой

Мой ум слабеющий объят!

Послушай, ты меня погубишь;

Твои слова – огонь и яд…

Скажи, зачем меня ты любишь!

Демон

Зачем, красавица? Увы,

Не знаю!.. Полон жизни новой,

С моей преступной головы

Я гордо снял венец терновый,

Я все былое бросил в прах:

Мой рай, мой ад в твоих очах.

Люблю тебя нездешней страстью,

Как полюбить не можешь ты:

Всем упоением, всей властью

Бессмертной мысли и мечты.

В душе моей, с начала мира,

Твой образ был напечатлен,

Передо мной носился он

В пустынях вечного эфира.

Давно тревожа мысль мою,

Мне имя сладкое звучало;

Во дни блаженства мне в раю

Одной тебя недоставало.

О! если б ты могла понять,

Какое горькое томленье

Всю жизнь, века без разделенья

И наслаждаться, и страдать,

За зло похвал не ожидать,

Ни за добро вознагражденья;

Жить для себя, скучать собой

И этой вечною борьбой

Без торжества, без примиренья!

Всегда жалеть и не желать,

Все знать, все чувствовать, все видеть,

Стараться все возненавидеть

И все на свете презирать!..

Лишь только божие проклятье

Исполнилось, с того же дня

Природы жаркие объятья

Навек остыли для меня;

Синело предо мной пространство;

Я видел брачное убранство

Светил, знакомых мне давно…

Они текли в венцах из злата;

Но что же? прежнего собрата

Не узнавало ни одно.

Изгнанников, себе подобных,

Я звать в отчаянии стал,

Но слов и лиц, и взоров злобных,

Увы! я сам не узнавал.

И в страхе я, взмахнув крылами,

Помчался – но куда? зачем?

Не знаю… прежними друзьями,

Я был отвергнут; как эдем,

Мир для меня стал глух и нем.

По вольной прихоти теченья

Так поврежденная ладья

Без парусов и без руля

Плывет, не зная назначенья;

Так ранней утренней порой

Отрывок тучи громовой,

В лазурной тишине чернея,

Один, нигде пристать не смея,

Летит без цели и следа,

Бог весть откуда и куда!

И я людьми недолго правил,

Греху недолго их учил,

Все благородное бесславил

И все прекрасное хулил;

Недолго… пламень чистой веры

Легко навек я залил в них…

А стоили ль трудов моих

Одни глупцы да лицемеры?

И скрылся я в ущельях гор;

И стал бродить, как метеор,

Во мраке полночи глубокой…

И мчался путник одинокой,

Обманут близким огоньком;

И в бездну падая с конем,

Напрасно звал – и след кровавый

За ним вился по крутизне…

Но злобы мрачные забавы

Недолго нравилися мне!

В борьбе с могучим ураганом,

Как часто, подымая прах,

Одетый молнией и туманом,

Я шумно мчался в облаках,

Чтобы в толпе стихий мятежной

Сердечный ропот заглушить,

Спастись от думы неизбежной

И незабвенное забыть!

Что повесть тягостных лишений,

Трудов и бед толпы людской

Грядущих, прошлых поколений,

Перед минутою одной

Моих непризнанных мучений?

Что люди? что их жизнь и труд?

Они прошли, они пройдут…

Надежда есть – ждет правый суд:

Простить он может, хоть осудит!

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень,

То давит мысль мою, как камень —

Надежд погибших и страстей

Несокрушимый мавзолей!..

Покиньте меня, уйдите и забудем наши связи. Все оборвем одним махом.

Но я за эту квартиру плачу, и покидать ее мне как-то не к лицу.

Ваша любовь ко мне – яд. Я не ваша содержанка. И доказательство того, я уйду тогда, – сказала Ева Александровна и встала из-за стола.

Замрите, о прекрасное создание. Обидеть вас я не хотел. Конечно же живите. Я уплачу и лишь о вашей милости молю, – и Петр Моисеевич сделал шаг к Еве Александровне шаг, протянув по-детски к ней руки.

Тамара

Зачем мне знать твои печали,

Зачем ты жалуешься мне?

Ты согрешил…

Демон

Против тебя ли?

Тамара

Нас могут слышать!..

Демон

Мы одни.

Тамара

А Бог!

Демон

На нас не кинет взгляда:

Он занят небом, не землей!

Тамара

А наказанье, муки ада?

Демон

Так что ж? Ты будешь там со мной!

Что вы делаете, мы же не одни, – испуганно сказала она и так же сделала шаг, но только назад.

Его я отослал, хозяйки нет, одни мы с вами и страха больше нет.

Я не блудница и есть Господь.

Полно, Бога нет.

Есть муки за грехи.

Разделим их. Так что ж решили вы?

Тамара

Кто б ни был ты, мой друг случайный, —

Покой навеки погубил,

Невольно я с отрадой тайной,

Страдалец, слушаю тебя.

Но если речь твоя лукава,

Но, если ты, обман тая…

О! пощади! Какая слава?

На что душа тебе моя?

Ужели небу я дороже

Всех, не замеченных тобой?

Они, увы! прекрасны тоже;

Как здесь, их девственное ложе

Не смято смертною рукой…

Нет! дай мне клятву роковую…

Скажи, – ты видишь: я тоскую;

Ты видишь женские мечты!

Невольно страх в душе ласкаешь…

Но ты все понял, ты все знаешь —

И сжалишься, конечно, ты!

Клянись мне… от злых стяжаний

Отречься ныне дай обет.

Ужель ни клятв, ни обещаний

Ненарушимых больше нет?..

Демон

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

Клянусь паденья горькой мукой,

Победы краткою мечтой;

Клянусь свиданием с тобой

И вновь грозящею разлукой.

Клянусь сонмищем духов,

Судьбой братии мне подвластных,

Мечами ангелов бесстрастных,

Моих недремлющих врагов;

клянусь небом я и адом,

Земной святыней и тобой,

Клянусь твоим последним взглядом,

Твоею первою слезой,

Незлобных уст твоих дыханьем,

Волною шелковых кудрей,

Клянусь блаженством и страданьем,

Клянусь любовью моей:

Я отрекся от старой мести,

Я отрекся от гордых дум;

Отныне яд коварной лести

Ничей уж не встревожит ум;

Хочу я с небом примириться,

Хочу любить, хочу молиться,

Хочу я веровать добру.

Слезой раскаянья сотру

Я на челе, тебя достойном,

Следы небесного огня —

И мир в неведенье спокойном

Пусть доцветает без меня!

О! верь мне: я один поныне

Тебя постиг и оценил:

Избрав тебя моей святыней,

Я власть у ног твоих сложил.

Твоей любви я жду, как дара,

И вечность дам тебе за миг;

В любви, как в злобе, верь, Тамара,

Я неизменен и велик.

Тебя я, вольный сын эфира,

Возьму в надзвездные края;

И будешь ты царицей мира,

Подруга первая моя;

Без сожаленья, без участья

Смотреть на землю станешь ты,

Где нет ни истинного счастья,

Ни долговечной красоты,

Где преступленья лишь да казни,

Где страсти мелкой только жить;

Где не умеют без боязни

Ни ненавидеть, ни любить.

Иль ты не знаешь, что такое

Людей минутная любовь?

Волненье крови молодое, —

Но дни бегут и стынет кровь!

Кто устоит против разлуки,

Соблазна новой красоты,

Против усталости и скуки

И своенравия мечты?

Нет! не тебе, моей подруге,

Узнай, назначено судьбой

Увянуть молча в тесном круге,

Ревнивой грубости рабой,

Средь малодушных и холодных,

Друзей притворных и врагов,

Боязней и надежд бесплодных,

Пустых и тягостных трудов!

Печально за стеной высокой

Ты не угаснешь без страстей,

Среди молитв, равно далеко

От божества и от людей.

О нет, прекрасное созиданье,

К иному ты присуждена;

Тебя иное ждет страданье,

Иных восторгов глубина;

Оставь же прежние желанья

И жалкий свет его судьбе:

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим стопам;

Прислужниц легких и волшебных

Тебе, красавица, я дам;

И для тебя с звезды восточной

Сорву венец я золотой;

Возьму с цветов росы полночной;

Его усыплю той росой;

Лучом румяного заката

Твой стан, как лентой, обовью,

Дыханьем чистым аромата

Окрестный воздух напою;

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я;

Чертоги пышные построю

Из бирюзы и янтаря;

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

Я дам тебе все, все земное —

Люби меня!..

Однажды вы познали мою жажду, однажды вы познали мое томление души. Во зло, мое доверие к вам однажды, вы готовы употребить?! Обещаете ли, что я, для вас сделав исключенье, не пожалею более никогда. Его не тронете и не погубите, а окружите опекой и за мое к вам благоволенье, направите его, и к политическим вершинам его вы поведете? И в том поможете ему? В сем сударь, вы клянетесь?

Я в исполнение мечты, готов любые дать обеты. Что хотите? Чем доверие ваше заслужить? Я власть вам над собою дам. Буду вам покорен словно пес, любое ваше желание будет для меня закон. За миг любви, я жизнь свою вам предлагаю. Властвуйте!!! Клянусь добуду все для вас, чего хотите, но только дайте у ручья вашей любви напиться вдоволь, иначе ночь пройдет и унесет меня, иссохну я, прошу не дайте умереть, – говорил это Петр Моисеевич, а сам с каждой своей фразой все ближе к ней подходил.

XI

Демон

И он слегка

Коснулся жаркими устами

Ее трепещущим губам;

Соблазна полными речами

Он отвечал ее мольбам.

Могучий взор смотрел ей в очи!

Он жег ее. Во мраке ночи

Над нею прямо он сверкал,

Неотразимый, как кинжал.

Увы! злой дух торжествовал!

Смертельный яд его лобзанья