Живописный труп

С организатором «сверхжеланного марафона» Сырниковой Платон Степанович сталкивался однажды. Он знал, что у нее был богатый папа, что она вышла замуж по любви, за бизнесмена со связями в IT-сфере. Но почему-то на своих выступлениях Елена не говорила «мой муж вложил в меня на старте десятки миллионов рублей. И он знал, кому их отнести, это был не пузатый продюсер, который украдет половину и вложит остальное в наружную рекламу, которая через месяц облетит, как листва. Они раскрутили меня в интернете». Нет, она говорила так, как будто стала популярной, потому что захотела правильно. В ответ на слухи, что ее супруг просто отмывает чьи-то деньги, Сырникова зажимала уши руками и пищала: «Бла-бла-бла! Я ребенок!» В последнем интервью, которое видел Смородина, подставная актриса вышла к ней ночью из леса с букетом цветов и благодарностью за исцеление от рака. Смородина точно знал, что в команде таргетологов, маркетологов, пиарщиков, smm-специалистов и аналитиков, то, что Сырникова не привлечет такой явной постановкой ни одного нового клиента. И это понимали примерно все.

В принципе ничего удивительного в этом не было, людям с древности обещали исцеления и помощь ангелов. Смородина отмечал другое. Сырникова была частью тренда на совершенно новых героинь. Ее можно было сравнить с шоуменшей Ольгой Тузовой, скрип связок которой не мог замаскировать ни один фильтр. Или с главной героиней бестселлера «Пятьдесят оттенков сероватого», который из любопытства прочитала его жена.

– Знаешь, Тоша, эта графомания такая серая, что в каком-то смысле эталонная. И все время подчеркивается, что героиня неумная, некрасивая, неловкая, вообще никакая. А миллиардер с телом греческого бога посвящает все свое время ей.

Раньше героини должны были быть особенными. Это были девушки из хороших семей, пусть и попавшие в трудные обстоятельства. Красивые, умные, талантливые. И вот в 2010-х выяснилось, что у людей не интеллектуальных, не считающих себя выдающимися и не рефлексирующих тоже есть деньги. Этот тренд на большее разнообразие был близок Платону Степановичу. Например, он в детстве любил бананы, а теперь вообще их не ест, потому что в магазинах продаются манго и груши «Конференция», которые вкуснее. Да здравствует разнообразие! Пусть цветут все цветы. Тридцать лет назад у людей был только телевизор. И там пела, скажем, Эдита Смеха, аристократичная и неспешная. Выбора не было. Грубиянкам приходилось выцеживать из образа Смехи что-то, что удовлетворило бы их потребность чувствовать единение со звездой и одновременно превосходство над ней. Они разглядывали ее гипотетические морщины, обесценивали внешность. Хамоватая хабалка Тузова все нужные импульсы посылала в пространство одной только мимикой, абсолютно все равно было, поет она при этом или проводит операцию на открытом сердце. Неизвестно еще, стала бы Смеха популярной в сети, не имея административной поддержки. Она была штучным товаром.

Сначала буржуа подражают аристократии, покупают такую же одежду, учат манеры, стремятся проникнуть в те же клубы. А потом, как будто очнувшись, спрашивают себя: собственно, с чего вдруг? Мы платим и мы же лебезим. Можно же как-то пойти нам навстречу за наши же деньги? В XIX веке американцы покупают у разорившихся английских аристократов коричневые изображения их предков, сложносочиненные картины с фруктами. Стараются запомнить имена исторических персонажей и названия цветов, выучить во взрослом возрасте новый язык разговоров об искусстве. А потом у них возникает вопрос: а нам точно нужно стараться понравиться людям, у которых средств меньше? И какой-нибудь Дюран-Рюэль подсовывает им картины импрессионистов, полные ярких красок и солнечного цвета, которые в двадцать раз дешевле и, главное, их совершенно не надо понимать, ничего запоминать не надо, никакой «истории» к ним не прикручено. Ну и все. Очень скоро возникают Ротко и Правдорубов.

Немолодая, не обладающая модельной внешностью и не умная Сырникова отличалась вдобавок ко всему еще и манкой для образованных и чувствительных людей уверенностью в себе, основанной на полном отсутствии рефлексии. Вот что пытались перенять ее ученицы со всей России. Однако заразиться легкой психопатией нельзя, с ней можно только родиться. И кстати, у нее есть недостатки. Например, полное отсутствие связи с реальностью.

Смородина обратил внимание на тазики в углу, под ними что-то серело. Это была местная газета за среду. Адвокат поднял ее с пола, расправил и просмотрел все четыре полосы. Жизнь текла в штатном режиме, только в разделе частных объявлений была опубликована фотография улыбающейся бабуси с каре и испуганно глядящей в объектив коротко стриженной девушки. Подпись гласила: «Если вы узнали себя или можете сообщить что-то об этих людях, позвоните…» Жаль, что газета была черно-белая и полиграфия плохая.

Дом с курятником

Смородина решил посетить Додона. Он шел по той же улице, на которой когда-то увидел его в первый раз. Калитка оказалась не заперта. Адвокат подошел к дому. Из дома доносились звуки. Сначала Смородина подумал, что пришел не вовремя, но потом он понял, что ошибся. Конечно, он слышал о разных практиках, но чтобы во время секса пели «В траве сидел кузнечик», о таком он не слышал. Это было похоже на чириканье, мяуканье и скрип одновременно. Смородина нажал на кнопку звонка у двери.

– Антоша?

– Антон Анатольевич.

– Антон Анатольевич, могли бы вы уделить мне несколько минут?

Знаменитый парикмахер пригласил его войти. Он совершенно не был похож на свой сценический образ. Это был зрелый, интересный, уставший мужчина, который знал себе цену. Его жестикуляция была такой же плавной, как и во время выступлений по телевизору, но без агрессивного макияжа она считывалась, скорее, как музыкальная. Додон был похож на пианиста. Дача, которую он снимал, была оформлена в стиле прованс. Они расположились на диване.

– Антон Анатольевич, у меня к вам неожиданный вопрос. Я работаю с Афанасием Аркадьевичем как адвокат и… мне был бы очень полезен взгляд со стороны. Как вы думаете, кто в доме с колонной мог бы стащить что-то ценное?

– Да кто угодно. А что именно пропало?

Ответ «газета» окончательно уничтожил бы Смородину в глазах смотрящего.

– Мне интересен ваш взгляд как психолога, поэтому я придумал гипотетическую ситуацию. Лето, дачи. Вот если бы мы с вами захотели написать детектив. И у генерала пропал бы, скажем, орден Победы.

– Этим орденом награждали высший генералитет после Второй мировой войны, их, если не ошибаюсь, в мире всего двадцать штук. Но откуда вам это знать? Вы же не служили? – Смородина картинно сник, и Додон моментально расправил плечи. – Допустим. Приму ваши условия игры. Насколько я понимаю, такие ценные вещи хранятся в сейфе. Явно взял бы кто-то из домашних. Во-первых, они подглядели бы шифр от сейфа, а во-вторых, взяли бы только орден. Пришлый грабитель вынес бы технику, статуэтки со стола.

– А кого бы вы подозревали?

– Куи продест. Кому выгодно. У Жанны деньги есть, у Эльвиры генеральная доверенность на деньги Жанны, голодающий в доме один. Точнее, двое. Оскар и домработница.

– А что вы думаете об Оскаре?

– Он такой цельный. – В устах Додона «цельный» звучало как «тупой». – Из него бы вышел хороший чиновник, но он не из этой среды. Вроде исполнительный. Генерал недоволен, но, я так понимаю, раньше было еще хуже.

Смородине было приятно, что Додон пошел на разговор. Он закатывал глаза и жеманничал, но в обычном режиме. Это был естественный для него стиль.

– Да, Оскару нужны деньги. Но он и рискует больше других. Если все откроется, он потеряет место и сядет в тюрьму. При такой стоимости это тянет на особо крупное. И для того чтобы продать такую вещь, нужны связи, а у него их нет.

Стилист закатил глаза.

– Как же я обожаю эту наивность хорошо образованных людей. Знаете, если бы вы родились, как я, в маленьком сибирском городке и не имели хороших друзей, вы никогда не носили бы такие часы.

Смородина посмотрел вопросительно, приглашая Додона высказать свою мысль до конца. Человек лучше проговаривается, когда говорит со страстью. Он подозревал, что Додон давно хотел это поведать. И не только ему.

– Вам кажется, что окружающие такие же умные, как и вы. И что они думают.

– А на самом деле?

– Такие, как Оскар, не думают вообще. Если орден у него, он его может разломать и камушки отнести в скупку. Ему очень трудно было бы понять, что главное отнюдь не в бриллиантах. Он может узнать его стоимость, но никогда не поймет его ценность. Точнее, если вы положите перед ним чемоданчик с долларами, он отдаст вам орден и решит, что вы лох. На этом все.

– Вы разбираетесь в людях.

– Я не живу в мире должного, а ориентируюсь в мире сущего. Реальность такова, что некоторые люди воруют просто потому, что могут. Вот вы, например, заметили, что приходящая домработница ест как не в себя? Вряд ли она голодает. Я даже думаю, что не всегда она так сильно хочет есть. Если ей сказать, что взять деликатес из холодильника – воровство, она только глазами похлопает и тазик с грязной водой вам под ноги поставит. Хотя, судя по тому, что она делает это тайком, потенция к пониманию есть.

– А Эльвира? На эти деньги она могла бы начать собственную безбедную жизнь. По своим правилам. Она еще очень молодая женщина.

– Да, она милая.

– А как она, по-вашему, относится к генералу?

– Баба.

– А что вы вкладываете в это слово? «Всем бабам только одно и нужно»?

– А что, нет?

– Конечно. А разве мужчинам нет? Я не замечал, чтобы они расплачивались за ЖКХ, просто приложив платежку к кадыку.

Додон недовольно скривился. Мол, много вас, умников.

– У нее большие амбиции, это правда. Она ведь делает все эти посиделки не для Жанны, хотя говорит, что для нее. На самом деле светское общение нужно ей. Но это бывает.

– Генерал доверяет Жанне?

– Генерал одинок. Созидатель среди паразитов.

Смородина только сейчас увидел на столе старые фотоальбомы. Парикмахер, заметив его взгляд, включил звезду.

– Проследуйте за мной, я покажу вам сад и курочек.

Он резво встал, жестами побуждая Смородину последовать его примеру. Адвокат почему-то подумал про галантный век. Додону не хватало только расшитого камзола.

– А почему вы согласились стричь генерала во второй раз? Не из-за денег же, вы обеспеченный человек.

– Никто не ходит в мишленовские рестораны, чтобы наедаться. Наедаются дома – котлетами, гречкой. А к великим поварам ходят, чтобы пробудить спящие вкусовые рецепторы. Потом я не понимаю этих разговоров про тяжелый характер. Они хотят, чтобы боевой генерал был удобным? Такое бывает только в романах, потому что писатели, будем честны, пороха не нюхали. Они все воображают. В жизни люди глупые, хитрые, ленивые. Вы в романах таких видели? Нет. Там у каждого секрет, тайна, характер! А в жизни большинство людей блеклые…

Смородина буквально почувствовал, как Додон договорил про себя «скучные и неказистые, как вы».

– А Жанну вы стригли?

– Платон Степанович, я вам по доброте душевной дам бесценный совет. Никогда не спрашивайте у чемпиона мира, не он ли пристроил корове седло.

– Я понимаю, что у нее не модельная внешность…

– Стиль – это ум! – Сказав это, Додон поднял вверх указательный палец. Точь-в-точь Сократ с известной картины Давида. – Дело не в том, что она некрасива. Люди некрасивы как вид. Вы когда-нибудь видели элегантную обезьяну? Надо же понимать пропорции своего лица, фигуры. Это труд! Надо видеть, что подчеркивать. Но там темный лес. Впрочем, для ее цели самое то.

– Для какой цели?

– А вот и курочки! Хотите свежее яйцо? Я пью по утрам, они хорошо влияют на голос. Нет? А зря. Как жаль, что вам уже пора.

Парикмахер моментально стал холодным, повернулся к Смородине боком и начал ворковать со своими пташками. Смородина дважды попытался вернуться к разговору о Жанне, но павлин уже не реагировал.

В Москву Платона Степановича подбросили вишенки, которые приехали на машине Жизели. Ничуть не стесняясь присутствия адвоката, они шутили на какую-то понятную только им тему, в перерывах фотографируясь.

– Платон Степанович, вам с нами не скучно?

– Жизелька, интеллигентному человеку не бывает скучно. У Платона Степановича видишь какого размера голова. Представляешь, какой там мозг?

Мы ему, может быть, только мешаем обдумывать важные вещи.

– Напротив, мне очень приятно быть в вашей компании. Я чувствую себя как в цветнике. Жаль только, что я не могу поддержать вашу беседу.

Вишенки рассмеялись. Жизель призналась:

– А мне даже понравилось обсуждать Агату Кристи. Вроде говоришь про роман…

– А на самом деле обсуждаешь каких-то конкретных людей! – подхватила Аня, и они переглянулись.

– Вот уж никогда не думал. Это может быть находкой для каких-нибудь заговорщиков. Сейчас везде прослушивающая аппаратура. Они могут встречаться и якобы обсуждать романы.

– Сейчас пишут «а-ля Агата Кристи», но все не то.

– Не тот вайб! Таланты повывелись.

– А кого можно было бы обсудить, обсуждая «Третью девушку»? Каких-то известных людей? Или тех, кого знают все участники клуба?

– Мы вам не скажем, потому что вы адвокат. У нас свои секреты!

– Потому что я бы на самом деле лучше обсудил бы знакомых. Люди презрительно называют это сплетнями, но, как мне кажется, они порой важнее книг.

Анна возразила.

– Не скажите. Книга дарит отдохновение. Я в нее погружаюсь и забываю обо всем. Никаких напоминаний, уведомлений, никакого мерцания. Запах бумаги. Машина времени. Знаете, как во время терапии поддерживает?

– Да, но это всего лишь хорошее настроение на один вечер. Не решает глобальных проблем жизни.

– Всего лишь? – Смородина сидел сзади, и Анна развернулась к нему с переднего пассажирского сиденья. – У вас, Платон Степанович, добромер сломался. Вечер хорошего настроения – это очень много.

Смородина заметил, что Жизель поглядывала на него в зеркальце заднего вида. Интересно, что сказала бы Ягужинская, узнав, что ее жрицам понравилось обсуждать литературу. Про себя он подумал, что все в понравившихся ему романах Агаты Кристи держится на образе Пуаро. Может быть, даже его образ в большей степени отражает представление XX века о боге, нежели пустые внутренности огромных готических соборов. Уже не надо создавать людей из глины, достаточно защитить их от грязи. Пуаро добрый и сильный, но главное – живой, очень умный, но не идеальный. В него веришь безо всякого принуждения со стороны государства или общества. Веришь, что бывают такие люди. Теперь, когда девушки не считали адвоката слишком опасным, было самое время идти в разведку.

– Генерал презирает фикшн[4].

– Ну да, у них все, что делают гражданские, все плохо. А художественная литература имеет право на существование только в том случае, если текст романа начинается со слов: «Хватай ружье, беги в атаку!»

– А потом «Бах! Бах! Бах!» «Фыщ!» «Бэнц!»

– Сладко вырвать на рассвете еще трепещущее сердце врага!

– Встретил Будду – размажь его гусеницами!

Смородина вмешался в разговор:

– Как вы хорошо его разглядели. А вам не кажется, что Оскар мог бы найти более денежную работу? Парень фактурный и, кажется, хваткий.

– Эля говорит, ленивый. Из таких, которые считают, что работать должна женщина, а мужчина – быть красивым, нежным и благодарным.

– Дело хорошее. Так он ищет женщину?

– Наверное.

– А пока ищет, мог бы заработать приданое.

– Видимо, считает, что излишняя самостоятельность сделает его менее привлекательным. Или боится устать. Вдруг жена, а он уставший!

– Странно. У него под боком ресурсная невеста. Было бы логично соблазнить хозяйку половины дома. Художник Правдорубов претендует.

– О, да. Мы думаем, что Правдорубов совершает подвиг.

– Или он извращенец.

Смородина отметил, что в оценке жителей дома с колонной вишенки на удивление едины.

– Деньги хорошо маскируют недостатки. Но, конечно, вам виднее. Жизель, остановите, пожалуйста, у газетного киоска! Я хочу купить кое-что. Я быстро.

Когда Смородина вернулся, они продолжили.

– А что Эльвира говорит про шашлычника, отца Жанны?

– Только то, что он выгнал ее из дома за измену.

– Прямо так?

– Ну да.

– Измена? – Смородина ухмыльнулся. – Вообще-то измена – это переход с оружием на сторону врага. Здесь, скорее, речь о желании получить маленький уголок свободы. У нее нет идеи выйти замуж еще раз?

– Я думаю, она бы с удовольствием. У нее, нам кажется, большие планы.

Чувствовалось, что вишенки давно обсудили ситуацию со всех сторон и пришли к консенсусу. Анна с любопытством поглядела на газету. Смородина развернул выпуск.

– А что пишет местная пресса? Раз уж вы, Платон Степанович, интересуетесь.

– Да, просматриваю по диагонали. Парк хотят застроить.

– Там живописно, все так запущено.

– Гараж продают. Дачу. Кровать для лежачих больных.

Смородина снова увидел объявление, набранное прописными буквами: «САМЫЕ ГЛАВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ЖИЗНИ У МЕНЯ БЫЛИ С ЖЕНЩИНАМИ. ОТ МУЖЧИН Я НИЧЕГО, КРОМЕ ПОДЛОСТИ, НЕ ВИДЕЛА. МЕНЯ НИКТО НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ, ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ. Я ДУМАЛА, ОНА МЕНЯ ЛЮБИТ И ВО МНЕ НУЖДАЕТСЯ, А ОНА…»

– А вот это необычно. – Он зачитал вишенкам текст. – Что думаете? Просят позвонить того, кто может что-то об этом рассказать.

– Может, здесь кино будут снимать? Или ищут психов для шоу экстрасенсов? Там, конечно, все фейк, но настоящие маги тоже приходят. Их видно, – сказала Анна.

Жизель же не была настроена иронизировать.

– Я думаю, это крик о помощи очень одинокой души. Только никто не придет. Люди избегают попрошаек. У меня была подруга. Я только в конце поняла, что она общается со мной, потому что считает себя лучше. Я вот ей так же открывалась, а она, пользуясь моими слепыми зонами, отыгрывалась на мне. Есть у них такие присказки, можно сказать, волшебные слова. «Сама понимать должна», «нужное подставь сама», «ты же знаешь». Здесь очень важны адресат и интонация. Здоровый человек такое мимо ушей пропустит, а травматик, к сожалению, сам подставит самое худшее.

– А зачем ей это было нужно? Какая бессмысленная трата времени.

– Мне твои слова, Анечка, сейчас напомнили недавнее исследование про эволюцию клитора. Там ученые выяснили, когда именно он появился. А в конце статьи написано, мол, «но неизвестно зачем». Как это зачем?! Что значит зачем? Ты не понимаешь, что сам акт причинения боли для садистической личности достаточная причина. Достаточная даже для того, чтобы ради нее терпеть дискомфорт. Садист, один раз ширнувшись, будет преследовать свою жертву как дилера. Особенно если это ничтожная личность, у которой никакой другой реализации нет.

Анна решила сменить тему:

– Эльвира просила Жаника познакомить с каким-нибудь солидным мужчиной. Она ее так любит, что в упор не видит, что человеку нужна помощь. Лет этак двадцать пять терапии для начала.

В чем Анна, по мнению Смородины, была права, так это в этом.

– Да. Даже я, когда общался с ней первый раз, почувствовал трепетное, теплое отношение к дочери. А вы не думаете, что Эльвира могла бы охмурить генерала?

Жизель чуть не потеряла управление.

– Генерала? Эльвира? Что хотите со мной делайте, а вы слепой. Такому, как генерал, нужна королева.

Афанасий

Афанасий Аркадьевич был одиночкой. Он в принципе тяготился людьми. Если существовала бы возможность жить на необитаемом острове с собакой, его бы никто никогда не увидел.

Вся мощь Ниагарского водопада была ничтожна по сравнению с количеством женщин, пытавшихся женить его на себе. Тех, которые пытались быть милыми, он считал чем-то вроде мебели. Как мужчина влиятельный, он привык к тому, что среда под него подстраивается. А привычное не замечаешь. Иногда он испытывал некоторый охотничий интерес к красивым и умным ярким женщинам. Точнее, он одновременно испытывал интерес и тяготился им. С гораздо большей страстью он ждал, когда это все наконец закончится и можно будет пожить нормально. Он не боялся, что женщина подчинит его жизнь своей и заберет его деньги. Это была бы слишком длинная мысль. Его не устраивало уже то, что женщина жужжала. «Не жужжи, перестань жужжать», – вот практически единственное, что могла услышать от него женщина после секса. Генерал всегда, когда мог, жил по своим правилам. На товарищей, которые пытались склонить его к матримониальным отношениям со своими сестрами, дочерями или любовницами, он смотрел с жалостью. Его удивляло, что люди не используют правила для своей пользы, а пытаются им соответствовать. На тех, кто говорил «если человек в сорок лет холостяк, то у него какие-то проблемы», он смотрел с изумлением антрополога. Вот он холост в шестьдесят. И? Генерал с самого детства знал, что со смертью все закончится, и не ждал спасения. Афанасий Абрамов сдержанно презирал людей, которые были слабее его. Он не понимал, почему другие не могут быть такими же, как он.

Дети сделали бы его уязвимым. В районе Арбата жили генеральские отпрыски – социальные инвалиды. Промотав наследство, они спивались под рассказы о своем вымышленном величии. И нередко их высокопоставленные отцы до последнего стелились перед ними, мечтая, что однажды безвольные, рыхлые детушки станут героями. Все это было так скучно. Вместо тысячи детей и капризной жены у Афанасия Аркадьевича был тупой и жирный младший брат. Один-единственный раз в жизни генерал подумал о нем с уважением – когда выяснилось, что шашлычник прикупал на его деньги участки. Сегодня это была самая дорогая земля в Подмосковье. Генерал с Жанной были очень богаты, гораздо богаче, чем она думала.

При жизни брата генерал относился к нему так же, как и к их родителям. Терпел. Своих он не давал в обиду. Можно даже сказать, что его личность была расположена не внутри его черепной коробки, а снаружи, в том, что он делал. В тех процессах, которые наладил. В тех солдатах и офицерах, которых сберег. В том уважении и даже страхе, которые испытывали продажные военные при одном его появлении. Они предпочитали с ним не связываться. Крепкий, высокий, плечистый, кучерявый с проседью, он не боялся терять. Страх был для его тела чем-то вроде пота. Организм реагировал и на взрывы, и на обстрелы, и на ранения, и на интриги, и на угрозы командования стереть его в порошок, если он не даст обворовать своих солдат. Организм естественным образом выделял страх, но это не мешало генералу делать то, что он считал должным. У него никогда в жизни не было нереалистичных планов, потому что, для того чтобы выжить в его семье, нужно было с раннего детства крепко стоять на ногах. Подчиненные называли его зверем. Зверем он и был. Сильным и здоровым социализированным животным. Но никто бы никогда не назвал его крысой. Если бы не проклятое зрение, он нашел бы себя и на гражданке. Судьба распорядилась иначе, так что теперь он претерпевал бездействие.

Когда появилась Жанна, Афанасий Аркадьевич был недоволен. Ребенок – это бегающая под ногами просьба о помощи. Дети требовательны, они не умеют терпеть. Он что-то слышал об окситоцине, который выделяется при общении с мелюзгой. Но кажется, правы были женщины, которые называли его «эмоциональным кастратом». Окситоцин-то, может, и выделялся, только Афанасий Аркадьевич этого не чувствовал. Нескладная, нелепая, ненужная собственному отцу девочка. Брат звонил ему и жаловался, как тяжело «с единственным продолжением нашей семьи». Генерал намек считывал, но довольствие не увеличивал. В конце концов, ребенок был единственным, что его бестолковый брат в жизни сделал сам.

Его отношение к племяннице начало меняться, когда он заболел. Однажды утром в реанимации, подключенный к трем аппаратам и по брови залитый обезболивающим, он остро почувствовал, как она одинока. Что эта пичужка такой же заложник жизни, как и он сейчас. Только он подключен к ИВЛ, а она к развратному избалованному садисту. И у него никого нет, а у нее есть он.

Небольшая раскопка

В воскресенье Платон Степанович пребывал в игривом настроении.

– Эльвира, а как сейчас зарабатывают массажисты в провинции?

– По-разному. Я же не совсем массажист, я энерготерапевт.

– Это бесконтактный массаж?

– В ваших словах слышится некоторая ирония.

– То, что вы говорите, непривычно. Но мне действительно интересно.

– У меня была подружка, Полина, и когда у нее было много клиентов, она звала меня помогать. Довольно быстро всему научила. Потом у меня появились свои постоянные клиенты. И все они говорили, что у меня очень хорошая энергетика и после моего массажа к ним приходят идеи, им хочется жить, становится легче глобально. Я могу лечить руками, силой мысли. Понимаете?

– Да.

– Я еще в детстве, бывало, смотрела по вечерам на звезды и думала о том, зачем меня послали на эту планету.

В словах Эльвиры не было и тени иронии. Но одновременно Смородина не чувствовал той особой увлеченности, которая отличает верующих. Человек, который верит в то, что мертвые воскресают, говорит об этом иначе, нежели человек, который притворяется, что он верит. Верующий как будто переключается на другую программу. С другой стороны, любой профессионализм включает в себя необходимость притворяться профессионалом. Ну, конечно, в том случае, если профессионал хочет кушать. Если Эльвира хотела казаться возвышенным человеком, пусть будет так. При этом Смородина видел, что она была не героиней, не фанатичкой, не поэтической душой, а самой обыкновенной женщиной. Наверное, именно таким и должен быть народный целитель, если хочет прокормиться.