Поглотитель

– Для тебя, жертва обстоятельств, я отдельно всё посолил перцем чили. Умирать будешь со вкусом.

Ярослав, всё ещё стоя у окна, качнул головой, но на сей раз я точно поймала в его отражении смягчённые глаза и лёгкую ухмылку.

Тимур подскочил на стуле, с легкостью выхватив со стола полупустую бутылку виски. Со щедростью пирата, делящего добычу, он плеснул золотистой жидкости сначала в один стакан, потом – во второй. Один из них с лёгким стуком поставил передо мной.

– За выживших, – провозгласил он, поднимая свой бокал. И тут же, понизив голос до заговорщицкого шёпота, добавил, подмигивая: – Ибо лишь красота спасёт сей жалкий мир.

Одобрительный хмык Кирилла с кухни стали лучшим аккомпанементом этому тосту.

– Все, ужин готов! – раскатисто объявил Кирилл, снимая с огня дымящуюся сковороду. – Прошу за стол. Пока горячее!

Никто не посмел ослушаться. Даже Ярослав, до этого казавшийся незыблемой скалой, развернулся от окна и направился к столу. Арсений, нехотя отложив книгу, поднялся из кресла, будто философ, отрываемый от размышлений о вечном ради чего-то столь приземлённого, как еда.

Тимур тут же вскочил, сгребая в охапку стаканы и бутылку.

—Команду слышал! – бросил он, уже направляясь к столу. – Красота красотой, но мясо ждёт!

Меня встретило настоящее пиршество: сочный стейк с розмарином, золотистый картофель, хрустящий салат. И над всем этим – довольная улыбка Кирилла, наблюдавшего, как его старания оценивают по достоинству.

Давно я не ела домашнюю еду. Готовить я умела и даже любила, но никогда – для себя одной. А тут… Такое ощущение, будто меня обняли изнутри.

Доев последний кусочек сочного стейка, я с облегчением осознала, что на мне надеты эластичные легинсы, а не джинсы с пуговицей. Та пуговица точно бы не выдержала этого гастрономического подвига и сдалась бы с позорным щелчком где-то на третьей картофелине.

– Кирилл, это было божественно, – выдохнула я, отодвигая тарелку. – Я теперь неделю могу не есть.

Тимур, уже допивавший свой виски, одобрительно фыркнул:

—Слабо! Час – и ты снова на кухне будешь искать, чем бы поживиться. Проверено на себе.

– Не все такие обжоры, как ты, – парировал Кирилл, но глаза его смеялись. Он уже расставлял по столу чашки с дымящимся ароматным кофе. – Некоторым хватает изящества и чувства меры.

Атмосфера за столом была тёплой, уютной, и на какое-то время все проблемы отошли на второй план. Остались только сытые улыбки и лёгкая истома.

Мое время неумолимо подходило к концу. Казалось, лишь мгновение назад я сидела за этим столом, смеялась над шутками Тимура, ловила одобрительный взгляд Кирилла и чувствовала, как тает лёд в глазах Ярослава. Я уже успела привыкнуть к их хаосу, их странной, но прочной связи, к этому дому, который на время стал убежищем. Но пора было возвращаться. Возвращаться туда, где меня ждали осколки моей жизни. Предстояло снова собирать их по крупинкам, пытаясь сложить хоть что-то, напоминающее прежнюю цельность.

Я отпила последний глоток кофе, поставила чашку на блюдце с тихим звоном – словно поставила точку в этом коротком, но таком важном отрезке покоя.

– Мне пора, – сказала я тихо, но твёрдо, и все взгляды обратились ко мне.

– Что? Нет! – Тимур шлёпнул ладонью по столу, но без злости, скорее с театральным отчаянием. – Ты не можешь уйти сейчас! Он надул щёки, как обиженный ребёнок, и сделал умоляющие глаза.

– Я ещё не показал тебе свою комнату! А если тебе негде спать, то вэлком – у меня огромная кровать, тебе точно понравится, – он подмигнул с преувеличенным намёком.

– Ты невыносим, – я с притворной суровостью шлёпнула его по плечу. Не сильно, конечно.

Но он тут же закатил целую трагикомедию: схватился за место «ранения», согнулся пополам и издал стон, достойный шекспировской сцены.

– Я бы остался, – вдруг произнёс Арсений, не отрываясь от книги. Он перелистнул страницу с мягким шорохом. – Иначе этот спектакль в трёх актах без антракта никогда не закончится. Тимур уже репетирует роль умирающего лебедя. Без зрителей он заскучает.

Тимур мгновенно «ожил», приподнявшись на локте:

—Лебедь?! Я видел себя скорее в роли трагически раненого гладиатора! Но лебедь… это многогранно. Это можно обыграть.

– Обыграешь на рояле, – сухо парировал Арсений. – Два часа ночи – идеальное время для репетиции. Особенно если твоя жертва, – он кивнул в мою сторону, – согласится остаться и аплодировать.

Но я лишь покачала головой.

– Мне нужно домой, хотя бы переодеться.

– А это что, не дом? – не сдавался Тимур, широко разведя руки, словно пытаясь объять весь этот хаос. – А одежду я тебе сам подберу! По своему безупречному вкусу. Будешь у нас самой модной. Правда, обещать, что она будет по размеру, не могу, – он критически оглядел меня с ног до головы. В общем, сюрприз будет!

Я лишь рассмеялась. Его настойчивость была заразительной, но решение было твёрдым.

– В следующий раз, – пообещала я, поднимаясь из-за стола. – Обязательно оценю твой дизайнерский вкус.

Ярослав молча поднялся вместе со мной.

– Я отвезу.

Тимур печально вздохнул, делая трагическое лицо.

—Можешь мне хотя бы минутку уделить? Без свидетелей, – он кивнул в сторону Ярослава, который нахмурился, скрестив руки на груди. Его взгляд стал тяжёлым, предостерегающим.

– Жду в машине, – бросил Ярослав, его взгляд стал тяжёлым, как свинец. Он развернулся и ушёл.

Мы вышли на прохладный ночной воздух, и Тимур отвёл меня немного в сторону, под развесистый клён у самого края дороги. Его шутливая манера внезапно уступила место редкой, почти неестественной для него серьёзности. Листья шептались над головой, и в этом шорохе было что-то щемящее.

– Прости меня, Аврора, я виноват… – его голос дрогнул, став тихим и уязвимым, каким я его никогда не слышала. В его глазах, обычно таких насмешливых, плескалась самая настоящая мука.

Я прижала палец к его губам, останавливая поток самобичевания.

—Всё хорошо, – выдохнула я, и эти два слова прозвучали как заклинание, как попытка унять не только его, но и собственную тревогу.

Тимур смотрел на меня своими бездонными голубыми глазами, словно пытаясь заглянуть прямо в душу. И неожиданно для меня, с порывистостью, сметающей все преграды, он сгрёб меня в объятия, прижав так сильно, что на мгновение у меня перехватило дыхание. В его объятиях не было намёка на флирт или игру – только братская надежда на прощение. Его губы коснулись моей макушки в нежном, стремительном поцелуе, полном непроизнесённых сожалений и тихих обещаний.

И в этот миг мой взгляд упал на машину. На силуэт за рулём. Ярослав сидел, не двигаясь, но даже сквозь затемнённое стекло я увидела, как резко очертились его скулы, как напряглась линия сжатого рта. Он не смотрел в нашу сторону – он впился взглядом в лобовое стекло, в пустую дорогу перед собой, но вся его поза, каждый мускул кричали о сдерживаемой, яростной буре внутри. Казалось, сама тёмная масса автомобиля слегка вибрировала от этого напряжения.

Тимур отпустил меня, его лицо снова осветила привычная, чуть кривая улыбка, но теперь в её уголках читалась лёгкая, неизгладимая грусть.

—Береги себя, – сказал он просто, и это прозвучало куда искреннее всех его предыдущих пафосных тирад.

Он сделал паузу, и взгляд его стал тяжёлым, почти чужим. Он махнул рукой в сторону тёмной стены леса, и жест этот был резким, отсекающим.

– И ничего не бойся. Они не вернутся. – Голос его понизился, стал плоским и металлическим. – Их больше нет. Они не причинят тебе вреда.

В этих словах не было облегчения. Они были пропитаны чем-то тёмным и едким. Болью и ненавистью, смешанными в равной мере. Но я не стала ничего уточнять. Не стала спрашивать. Достаточно было того, что я уже знала. Знала, кто они. И видела, на что способны.

С этим предстояло как-то ужиться внутри. Сложить в дальний угол сознания этот новый, жуткий пазл и попытаться жить дальше, с оглядкой на тени и с памятью о тепле его рук, которые могли быть и нежными, и смертоносными.

Я кивнула, не находя слов.

—Ладно, иди. А то твой личный охранник сейчас машину разберёт на запчасти от ревности.

– Что? – Я замерла, уставившись на Тимура, чувствуя, как кровь отливает от лица. Его слова повисли в воздухе, острые и неожиданные, как удар в солнечное сплетение.

Он лишь подмигнул, мягко подталкивая меня к машине, к темному силуэту, застывшему за рулем.

Я сделала несколько неуверенных шагов по гравийной дорожке, обернувшись, чтобы кивнуть ему на прощание. Тимур стоял под кленом, руки в карманах, и улыбался своей обычной бесшабашной улыбкой, но в его глазах, подернутых ночной тенью, светилось что-то тёплое, понимающее и чуть печальное.

Дверь автомобиля открылась как раз в тот момент, когда я к ней подошла. Ярослав не вышел, но наклонился через пассажирское сиденье. В салоне было темно, и лишь слабый свет приборной панели выхватывал из мрака суровые линии его профиля и белые костяшки пальцев, сжимающих руль. Он не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен прямо вперед, в темноту за лобовым стеклом.

– Всё в порядке? – его голос был низким, почти беззвучным, но в нём слышалось лёгкое напряжение.

– Всё в порядке, – прошептала я, опускаясь на сиденье и торопливо пристёгивая ремень, словно он мог защитить не только мое тело, но и растрепанные чувства.

Ярослав лишь молча кивнул, резко повернув ключ зажигания. Двигатель ожил с низким рычанием. Его молчание было плотной, почти осязаемой стеной, отгораживающей его от меня, от всего мира. Он не бросал в мою сторону ни единого взгляда – всё его внимание поглощала дорога, и это выглядело почти неестественно, слишком интенсивно.

Машина плавно тронулась с места, и я прижалась горящим виском к прохладному стеклу, наблюдая, как мимо проплывают размытые огни ночного города. Каждый жёлтый отсвет фонаря, словно луч прожектора, скользил по его лицу, выхватывая из темноты жёсткий контур скулы, напряженную линию челюсти, плотно сжатые губы. Свет обрисовывал его профиль, подчеркивая каждую черту, делая его одновременно прекрасным и пугающим.

Мы ехали в гулкой, звенящей тишине, нарушаемой лишь монотонным шёпотом шин по асфальту. Воздух в салоне был густым и тяжёлым от всего невысказанного, что висело между нами – от воспоминаний, от боли, от того внезапного взаимопонимания, что возникло вопреки всему. И в этом молчании, под мерный гул мотора, мы понимали друг друга лучше, чем любые слова могли бы выразить. Мы оба боялись, что любое сказанное слово станет либо капитуляцией, либо объявлением войны. А мы ещё не были готовы ни к тому, ни к другому.

Когда он остановил машину у моего подъезда, я с дрожащими руками потянулась к ручке двери. Пальцы плохо слушались, будто онемели от напряжения.

– Спасибо, – выдохнула я, и слово повисло в натянутой тишине, натыкаясь на его каменное молчание.

Он не издал ни звука. Лишь коротко, почти небрежно кивнул, не отрывая взгляда от темноты улицы. Его профиль в тусклом свете уличного фонаря казался высеченным изо льда – холодным, отстранённым и неприступным.

Я вышла из машины, тихо притворив дверцу, будто боялась разбудить спящего зверя. Главное – не обернуться, – твердила я себе. Не дать ему увидеть, как предательски подрагивает подбородок, как глаза наполняются предательской влагой.

Ключи, на удивление, всё так же лежали на дне кармана. Как я умудрилась не потерять их в этой круговерти – оставалось загадкой. Пальцы нащупали холодный, знакомый металл, и я чуть не выронила заветную связку – так сильно дрожали руки.

За спиной раздался резкий, почти яростный рев мотора. Машина рванула с места с визгом шин, так стремительно, будто пыталась сбежать от этого места, от этой ночи, от меня. Только тогда я позволила себе обернуться. Улица была пуста. Словно его и не было. Словно всё – и его молчание, и его боль, и тот поцелуй – было лишь порождением моей уставшей фантазии.

Но нет. На моей ладони всё ещё горел отпечаток его пальцев, а на губах – привкус чего-то горького и запретного. Я зажмурилась, прикладывая ключ к домофону, и только тогда позволила себе выдохнуть.

ГЛАВА 10

Квартира встретила меня гулкой, пыльной тишиной. Всё лежало так, как я и оставляла – разбросанные вещи, немытая чашка на столе, подушка, скомканная у изголовья. На кровати, лежал телефон.

Я потянулась за ним, и холодный экран ожил под пальцами, ослепляя в полумраке. Двадцать пропущенных вызовов. Все – от Жени. И столько же сообщений, выстроившихся в безнадёжную, паническую ленту полную восклицательных знаков и нарастающей тревоги.

«Ты где?»

«С тобой всё в порядке?»

«Позвони мне, я начинаю паниковать!» «Аврора, это уже не смешно!»

Кажется, она меня действительно потеряла.

Я отбросила телефон на одеяло, словно он обжёг мне пальцы. Придумаю что-нибудь завтра. Скажу, что заболела. Сильно. С температурой и полным отключением сознания. Или что телефон сломался. Упал в лужу. Его украли. Да что угодно. Ложь – она ведь как паутина. Чем больше пытаешься из неё выбраться, тем сильнее она опутывает. Но сейчас мне было так удобно в этом коконе. Удобно и одиноко.

В квартире было темно и пусто. Я подошла к окну. Я прижалась лбом к холодному стеклу. Ночь за стеклом была безмятежна и равнодушна. Легкая вибрация телефона сообщала об одном новом сообщении. Сердце ёкнуло. Я открыла его.

Тимур: Добралась? Он не сильно хмурый? Выжила?

Я улыбнулась. Жизнь, пусть и сломанная, пусть и странная, продолжалась.

Я: Добралась. Всё в порядке.

Я не стала добавлять, что «всё в порядке» было самой большой ложью за весь вечер.

Утром я заставила себя подняться с кровати. Каждое движение давалось с трудом, будто на мне был невидимый панцирь из свинца. Умыться ледяной водой, одеться во что-то нейтральное, сделать безразличное лицо. Главное – делать вид, что ничего не изменилось. Что ночь в том доме, его руки, его молчание, его боль – всего лишь сон. Дурной и яркий.

Сев в свою машину, я установила себе единственную цель на день: просто пережить его. Минут за минутой. Час за часом. Сегодня просто выжить, а завтра… будет легче.

Но легче не стало. Ни завтра, ни через день, ни через неделю. Внутри всё застыло, будто покрылось тонким слоем инея. Я двигалась по привычным маршрутам, говорила нужные слова, улыбалась в нужных местах, но всё это было словно через толстое, звуконепроницаемое стекло. Я слышала себя со стороны – ровный, спокойный голос, и сама же себе не верила.

Единственным лучом в этом беспросветном тумане была Женя. Она не задавала лишних вопросов, не копалась в моих отговорках. Она с лёгкостью и какой-то детской непосредственностью поверила в мою ложь про внезапную болезнь, про температуру и полный упадок сил. Я цеплялась за её заботу, как утопающий за соломинку, испытывая жгучую вину за ту паутину обмана, в которую всё глубже запутывалась. Но признаться, ей в правде… рассказать про них, про него… это значило разбить её идеальный, понятный мир.

Каждый прожитый день отдавался во мне глухой, ноющей болью, словно в костях поселился постоянный, неумолимый холод. Я научилась чувствовать его появление ещё до того, как увидеть глазами – по внезапному сжатию воздуха за спиной, по мурашкам на коже, по безотчётному желанию обернуться.

Он был словно призрак, тенью скользивший по краям моего мира. Он не пытался подойти, заговорить, окликнуть. Он просто наблюдал. Его молчаливое присутствие было постоянным, давящим напоминанием о той ночи, о той пропасти, что легла между нами. Это был незримый надзор, полный невысказанных вопросов и того самого, невыносимого напряжения, что висело в салоне его машины.

И только Тимур оставался собой – громким, неугомонным, жизнеутверждающим островком нормальности в этом безумии. Он появлялся внезапно, как сквозняк, сшибая с ног потоком бессмысленных шуток, дурацких историй и настойчивых предложений «куда-нибудь сходить развеяться». Он крутился рядом на перемене, пытался угостить меня кофе из своего термоса с надписью «Я тебя люблю… и кофе тоже», болтал о чём-то безумном и неважном, а потом так же внезапно исчезал, оставляя после себя лёгкий хаос и странное ощущение, что всё ещё может быть хорошо. Его нарочитая, почти вызывающая нормальность была его щитом – и, возможно, его способом защитить меня, дать передышку от тяжёлого, неотступного молчания его альфы.

Но даже его усилия не могли растопить лёд внутри. Я была меж двух огней: от холодного, безмолвного наблюдения одного и навязчивой, шумной заботы другого. И с каждым днём стена между мной и моей старой жизнью становилась всё толще и неприступнее.

Один день изменил всё. Вернее, он не изменил, а лишь обнажил ту пропасть, в которой я уже находилась. На паре по физ-ре – ирония судьбы или чей-то злой умысел – нашу группу случайно объединили с той, где учились Ярослав и Тимур. Правда, я не совсем понимала, зачем им, собственно, вся эта учеба. Вечные студенты, скрывающиеся под маской обычности?

В физических упражнениях я никогда не была сильна, а преподаватель, явно не горевший желанием вести урок, сходу поставил нас играть в волейбол. Разделил на команды случайным образом. Судьба, будто насмехаясь, бросила меня в одну команду с Тимуром и – о ужас – с Ярославом.

Мяч летал над сеткой, ударялся о ладони с глухим хлопком. Я старалась быть незаметной, прозрачной, растворяться на задней линии. Сердце колотилось не от игры, а от осознания его близости. Каждый его стремительный бросок, каждое собранное движение было наполнено хищной, сокрушительной грацией. Он играл молча, сосредоточенно, будто решал сложную задачу, а не перебрасывал мяч. Его взгляд скользил по мне, не задерживаясь, но я чувствовала его на себе – как физическое прикосновение.

А потом всё произошло слишком быстро. Кто-то на той стороне сетки сделал сильный, неудачный удар. Мяч, словно пушечное ядро, понесся прямо в меня. Я замерла, парализованная внезапным страхом, не успев даже поднять руки для защиты.

И в следующий миг передо мной возник он.

Ярослав двинулся с места с нечеловеческой скоростью, оказавшись между мной и летящим мячом. Он не просто поймал его – он принял удар на себя всей грудью с глухим, тяжелым звуком, будто в него бросили камень. Мяч отскочил далеко в сторону. На секунду воцарилась тишина. Все замерли, впечатлённые этой резкой, почти яростной реакцией.

Ярослав стоял ко мне спиной, его плечи были напряжены, кулаки сжаты. Казалось, от него исходил пар. Он медленно обернулся, и его взгляд, тёмный и дикий, впился в меня.

– Смотри за мячом, – прошипел он сквозь зубы, и его голос был низким, гортанным, почти звериным рыком. Это прозвучало не как предупреждение, а как угроза всему миру вокруг.

Он резко развернулся и, не сказав больше ни слова, направился к выходу с площадки, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла в раздевалках. Все растерянно переглянулись. Преподаватель что-то пробормотал про «нервы» и «неадекватное поведение».

Только Тимур подошёл ко мне. Его лицо было непривычно серьёзным, вся привычная легкость куда-то испарилась.

– Не обращай внимания, – тихо сказал он, но в его глазах читалось понимание всей глубины произошедшего. – Он просто… не всегда умеет иначе. Этим всё сказано.

Но я понимала. Это было не «иначе». Это означало одно – для него я не стала просто знакомой. Я стала его проблемой. Которая, знает слишком много. Чувствовала слишком остро. И которую, он, судя по всему, был намерен охранять с такой яростью, что это пугало до дрожи в коленях.

Переодевшись в пустой, пропахшей потом и хлоркой раздевалке, я вышла в коридор – и почти сразу наткнулась на Женю. Она прислонилась к стене, скрестив руки на груди, и её взгляд был пристальным, изучающим.

– Ты как? – сразу же начала она, отталкиваясь от стены. – Я думала, он сейчас разнесёт весь зал просто своим присутствием. Это было… интенсивно. – Она сделала паузу, ловя мой избегающее взгляд. – Между вами что-то есть? – прямо спросила она, останавливая меня посреди шумного коридора, где мимо нас толпами проходили студенты.

И в этот раз у меня язык не повернулся вновь соврать ей. Слишком много лжи уже копилось внутри, и эта – про него – была самой тяжёлой. Я посмотрела на её искреннее, полное беспокойства лицо и сдалась.

– Что-то есть, – тихо, почти шёпотом выдохнула я, чтобы не услышали посторонние. Слова повисли между нами, такие простые и такие всеобъемлющие.

Я не стала ждать её реакции, не стала что-то объяснять или оправдываться. Развернулась и пошла вперёд, растворяясь в толпе, оставляя её стоять одной с этим признанием, которое, я знала, породит ещё тысячу вопросов. Но сейчас это было всё, на что я была способна.

После пар я вышла из здания, попрощавшись с Женей – наш прощальный взгляд был полным немых вопросов с её стороны и смутной вины с моей – и направилась к своей машине. Краем глаза я заметила их. Вся четверка стояла у знакомой чёрной тонированной машины, которая казалась угрожающим пятном на фоне обычного университетского паркинга. Арсений прислонился к багажнику, Кирилл что-то оживлённо доказывал, жестикулируя. Ярослав стоял чуть в стороне, спиной ко мне, но по напряжённой линии его плеч я поняла – он знает, что я здесь.

Их тихий, сплочённый мирок казался таким чужим и недоступным. Тимур поймал мой взгляд через стоянку. Он что-то быстро сказал остальным – и отделился от группы, быстрыми, лёгкими шагами направляясь ко мне.

– Эй, постой! – его голос прозвучал слишком бодро для той напряжённости, что витала в воздухе.

Я замедлила шаг, но не остановилась, роясь в сумке в поисках ключей, чтобы было чем занять руки.

– Что? – спросила я, когда он поравнялся со мной, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Пришёл передать ещё одно предупреждение? Или он хочет, чтобы я вообще из университета отчислилась? Для всеобщего спокойствия.

Тимур вздохнул, и его привычная улыбка на мгновение сползла с лица, выдав усталость.

– Да ладно тебе. Просто… – он провёл рукой по затылку, оглядываясь на своих друзей, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое – усталость, ответственность, желание всё исправить.

Мне вдруг стало до боли стыдно за свой срыв на Тимура. Он-то здесь при чём? Он всегда был лишь светлым пятном в этой всей истории.

– Прости, – выдохнула я, чувствуя, как тепло стыда разливается по щекам. – Просто день выдался паршивым.

Он вдруг засиял своей самой солнечной, бесшабашной улыбкой, которая, казалось, могла разогнать любые тучи. И прежде чем я успела что-то сообразить, он легко подхватил меня на руки, поднял в воздух и закружил вокруг своей оси.

– Ты спятил! – взвизгнула я, не сдержав смеха от неожиданности, роняя ключи с глухим лязгом об асфальт. Я отчаянно ткнула его в плечо, но это не имело никакого эффекта – он только звонче рассмеялся.

– Зато день определённо стал веселее! – подмигнул он, наконец, опуская меня на землю, но, не отпуская сразу. И прежде чем я успела опомниться, он звонко чмокнул меня в щёку. Это было стремительно, немножко нагло и до глупости мило.

Я застыла на мгновение, чувствуя, как учащённо бьётся сердце – уже не от страха или тревоги, а от этого внезапного вихря безумия, который он принёс с собой. Воздух вокруг, словно снова заискрился.

– Ну что, ожила? – спросил он, отпуская меня и поднимая мои ключи. Его глаза смеялись, но в их глубине читалась та самая, знакомая теперь серьёзность.

И в этот момент я остро почувствовала его. Его взгляд. Он прожигал меня насквозь, тяжёлый, густой, наполненный таким напряжением, что воздух вокруг словно сгустился и стал колючим. Я не видела Ярослава – я ощущала его, всем своим существом, каждой частичкой кожи, которая вдруг покрылась мурашками.

Тимур тоже почувствовал это. Его улыбка не исчезла, но стала натянутой, искусственной. Он коротко, почти незаметно бросил взгляд через плечо в сторону чёрной машины и на мгновение нахмурился, в его глазах мелькнула тень настоящей тревоги.

– Кажется, мы разбудили зверя, – пробормотал он себе под нос так тихо, что я скорее угадала по движению губ, чем услышала.

Он сунул ключи мне в руку, его пальцы на мгновение коснулись моей ладони – быстрые, тёплые, чуть влажные от нервного напряжения. Он ещё раз подмигнул, но на сей раз это было скорее жестом ободрения, чем веселья, и побежал назад к своим друзьям, к тому источнику давящей тишины и невысказанной грозы.

Я осталась стоять с горящими щеками и смешанным чувством лёгкости и тревоги. Лёгкости, которую подарил его безумный, сумасшедший порыв. И тревоги – тяжёлой, липкой, исходящей от того, кто наблюдал за нами. Я не решалась поднять взгляд, чувствуя, как тот, невидимый взгляд, всё ещё пригвождает меня к месту, заставляя, сердце бешено колотиться, уже совсем по другой причине.

ГЛАВА 11

– И долго ты ещё будешь ходить за ней словно тень? – Арсений сидел в кресле у камина с книгой в руках. Он не смотрел на меня, его внимание было будто полностью поглощено страницами.