Поглотитель

С ним надо было что-то делать. Но что – я не знала. Пока что я могла только идти, чувствуя, как этот немой вопрос пульсирует в крови в такт шагам, сливаясь с шепотом леса и тяжёлым дыханием тех, кто шёл рядом.

И вдруг – Поляна.

Перед нами открылось небольшое пространство, будто вырезанное из самой чащи. В центре, как мираж, стоял дом. Не хижина, не бункер – настоящий дом, двухэтажный, с покатой крышей и тёплым светом в окнах.

– Вы здесь живете? Это первое что непроизвольно вырвалось у меня.

– Да, – коротко ответил Ярослав, всё ещё шагая рядом. – Это наше место.

Я остановилась, оглядываясь по сторонам. Поляна казалась неестественно тихой, будто сам воздух здесь был плотнее, а звуки приглушённые. Дом выглядел… слишком нормальным для этой глуши. Ухоженный, с резными ставнями и дымком из трубы.

Кир, поддерживая Тимура, уже направлялся к крыльцу.

Тимур пошатнулся, и я невольно сделала шаг вперёд, чтобы помочь, но Арсений оказался быстрее. Он молча взял на себя часть веса Тимура, и они вместе исчезли в доме. Я осталась стоять, всё ещё не в силах поверить, что этот дом – реальность. Свет в окнах казался таким тёплым и приглашающим, но я боялась сделать шаг вперёд.

Ярослав приоткрыл дверь и обернулся ко мне.

—Идёшь? – в его голосе не было нетерпения, только усталая готовность ждать столько, сколько потребуется.

И этот простой вопрос вдруг показался самым важным за весь вечер.

Мой взгляд упорно цеплялся за его лицо, стараясь не опускаться ниже, но периферией зрения я всё равно видела – сильные плечи, рельеф мощной груди, следы крови и грязи на коже…

Он стоял, совершенно не смущаясь своей наготы, будто это было самой естественной вещью на свете. В его позе не было вызова, – только спокойная уверенность. И в этом была какая-то пугающая, животная правда.

– Я… – голос сорвался, предательски дрогнув. – Я не могу.

Осознание накрыло внезапно и тотально. Если я переступлю этот порог – всё изменится безвозвратно. Не будет пути назад к обычной жизни, к незнанию, к иллюзии безопасности. Инстинкт самосохранения сжался в комок в животе. Я сделала резкий шаг назад, в прохладную темноту ночи, отстраняясь от теплого света и его… их мира.

– Аврора, не глупи. – Его голос прозвучал тихо, но твёрдо. Он знал. Знал, что я собираюсь сбежать. Будто бегство могло чем-то помочь.

– Я не могу войти туда, – прошептала я, уже обращаясь не столько к нему, сколько к самой себе.– Я… мне нужно… – но что мне нужно, я и сама не знала.

Воздух вокруг словно сгустился, и тишина стала звенящей, тяжёлой.

Ярослав спустился по ступенькам, двигаясь медленно и плавно, словно давая мне каждый миг на то, чтобы отступить, остановить его, сказать «нет». Но я не произнесла ни звука, лишь смотрела на него сквозь пелену слёз, чувствуя, как они горячими струйками стекают по щекам.

Он подошёл вплотную – и без единого слова просто притянул меня к себе. Я уткнулась лицом в его предплечье, вдыхая запах его кожи, и тут всё обрушилось: ужас, шок, беспомощность. Всё, что сдерживалось до этого мига, вырвалось наружу с новой, сокрушительной силой.

Он не пытался утешать словами. Просто крепко держал, пока меня разрывали от рыданий – глубоких, надрывных, выворачивающих душу наизнанку. Когда рыдания, наконец, стихли, оставив после себя лишь лёгкую дрожь и пустоту, он не отпустил меня сразу. Его ладонь медленно скользнула по моей спине, успокаивающе.

– Всё, – тихо сказал он, и это слово звучало как обет. – Всё позади. Ты в безопасности.

И странно – в этот момент я ему поверила.

– Идем.

Он взял меня за руку – его ладонь была тёплой и твёрдой, и в её прикосновении не было ничего, кроме уверенности и спокойной силы. И я пошла за ним. Не потому, что не было выбора, а потому, что впервые за этот бесконечный вечер где-то в глубине души поняла, что страх ушел и здесь я буду в безопасности.

Он ввёл меня в дом, и дверь с тихим щелчком закрылась за спиной, отсекая прошлое. Я замялась у двери и чувствовала, как дрожь понемногу отступает, сменяясь оглушительной усталостью.

Ярослав не отпускал мою руку, словно понимая, что этот контакт – единственное, что не даёт мне развалиться на части.

Внутри было… не так, как я ожидала. Большая комната встречала уютным теплом, исходившим от настоящего камина. Сложенного из дикого камня, в котором плясали живые языки пламени. Его тепло было почти осязаемым, оно мягко обволакивало, заставляя расслабиться плечи. Стены, обшитые натуральным деревом, диван у камина, низкий журнальный столик. Чуть поодаль – кухня в современном стиле.

Арсений, уже полностью одетый, спускался по ступенькам, держа в руках аккуратный свёрток одежды. Его движения были чёткими и экономными, будто каждое действие было просчитано заранее. Он бросил свёрток Ярославу. Тот поймал его одной рукой, не выпуская меня из поля зрения.

—Оденься. И её не простуди, – голос Арсения звучал сухо, но в его словах читалась неподдельная забота.

Ярослав молча кивнул. Затем он протянул мне большой шерстяной плед.

– Держи, – сказал он тихо.

Освободившись от мокрой куртки, я тут же укуталась в него с благодарностью, стараясь спрятать дрожь в пальцах. Тёплая ткань пахла хвоей и дымом, как и всё в этом месте. Я отвела взгляд, пока Ярослав одевался, чувствуя, как щёки начинают гореть.

Звук застёгивающейся молнии вернул меня к реальности. Когда я рискнула посмотреть на него снова, он уже был полностью одет – в тёмные джинсы и просторный свитер, который скрывал его мощную фигуру, делая её менее устрашающей, но не менее внушительной.

Ярослав прошёл к массивному камину, где уже потрескивали поленья, и бросил в огонь ещё одно. Искры взметнулись вверх, осветив его профиль на мгновение – сосредоточенный, отстранённый.

– Садись, – сказал он, не оборачиваясь. – Согрейся.

Я опустилась на край широкого дивана, втянув голову в плечи, как птенец. Тепло от огня медленно разливалось по телу, оттаивая закоченевшие пальцы. Я украдкой наблюдала за ним – за тем, как он двигается по комнате, наливает в две кружки что-то тёмное из графина на полке, его движения точные, лишённые суеты. Он подошёл и протянул одну из кружек.

– Выпей. Согреешься изнутри.

Я взяла её, почувствовав терпкий, пряный аромат. Сделала небольшой глоток. Напиток обжёг горло, но следом за жжением разлилось приятное тепло.

– Спасибо, – прошептала я, находя голос.

Он сел, напротив, в глубокое кресло, откинув голову на спинку. Его взгляд был прикован к огню, но я чувствовала – всё его внимание на мне. Мы молчали. И в этой тишине не было неловкости – только усталое, общее понимание того, что слова сейчас бессмысленны. Потом его взгляд медленно переметнулся на меня.

—Вопросы есть? – спросил он прямо. И в его тоне не было вызова – только готовность дать ответ. Любой.

Я замерла, сжимая кружку в ладонях. Вопросов действительно было миллион. Что вы такое? Почему я? Что теперь будет? Они толпились в голове, сталкивались и рассыпались, ни один не казался достаточно важным или, наоборот, достаточно безопасным, чтобы произнести его вслух.

Я просто покачала головой, опустив взгляд на тёмную жидкость в кружке. Слова казались сейчас слишком хрупкими, слишком человечными для этой тишины, наполненной треском огня и невысказанной правдой.

Он не настаивал. Просто кивнул, и его взгляд снова ушёл в пламя, давая мне пространство и время, которых так не хватало в этом безумном мире, внезапно ставшем моим.

Я прикрыла глаза всего на мгновение. Так, по крайней мере, мне показалось. Но усталость навалилась на меня всей своей тяжестью – густой, невесомой и безжалостной. И в какой-то момент сознание просто отключилось, без снов, без мыслей, будто я провалилась в глубокую, беззвёздную темноту. Голос Ярослава прозвучал где-то совсем рядом, обволакивая сознание, как тёплый дым.

– Аврора.

Но у меня не осталось сил даже на то, чтобы дрогнуть ресницами. Веки были свинцовыми, тело – чужим и невесомым. Но мне нравилось, как он произносил моё имя – словно перекатывая на языке редкий, ценный камень, с непривычным акцентом, растягивая гласные.

Сквозь толщу нахлынувшего забытья я едва ощутила, как его руки – твёрдые, уверенные – скользнули под мои спину и колени. Он приподнял меня легко, будто я была пушинкой, а не взрослым человеком. Голова бессильно упала ему на плечо. Я уткнулась лицом в шершавую ткань его свитера, уловив запах, ночного леса и чего-то неуловимого, глубоко личного.

Он понёс меня, и мир закружился в смутном калейдоскопе смазанных образов: потолок с грубыми балками, мерцающая тень от лампы, дверной проём… Его шаги были бесшумными, а дыхание – ровным и спокойным, словно он нёс не груз, а нечто хрупкое и бесконечно ценное. Потом – мягкое погружение во что-то пушистое и прохладное, шепот одеяла, набрасываемого на меня. И всё. Дальше – лишь бездонный провал, куда не долетали ни звуки, ни страхи, ни мысли.

ГЛАВА 9

Открыв глаза, я несколько секунд лежала неподвижно, пока обстановка в комнате неспешно собиралась из размытых пятен в чёткую картину. Потолок с массивными тёмными балками, стены из грубого дерева. Тёмно-жёлтые, почти янтарные лучи заходящего солнца пробивались сквозь плотные льняные занавески, ложась на пол длинными полосами, в которых плясала пыль.

Сколько же я проспала? Мысль пронеслась обжигающей искрой тревоги, заставив сердце сделать непривычно громкий, тяжелый удар где-то в основании горла. Вечер. Значит, прошёл почти целый день. Целый день, вычеркнутый из жизни глубоким, беспробудным сном, на который меня обрекла адреналиновая яма и запредельная усталость.

Я моргнула ещё несколько раз, и комната перестала плыть передо мной, обретя твёрдые очертания. И тогда медленными, настойчивыми волнами память начала возвращаться, подталкивая к осознанию: я не дома. И это не сон. То, что произошло прошлой ночью, – дикое, немыслимое, выходящее за границы понимания, – было вполне себе реальностью. Страх вновь подкатил к самому горлу, сбивая дыхание.

Видимо, я всё-таки уснула, сама не поняв как. Последнее, что помнилось, – это тепло пледа, треск дров в камине и чувство полнейшего истощения, сломившего, наконец, даже страх. И… прикосновения Ярослава. Твёрдые руки, подхватившие меня, и глухой стук его сердца под грубой тканью свитера, в который я уткнулась лицом.

Я медленно приподнялась на локтях. Тело отзывалось глухой болью – отдавалось в мышцах памятью о беге, о падении, о страхе. Но это была уже приглушённая боль, будто присыпанная пеплом времени, прошедшего в забытьи.

Тишина в доме была особенной – густой, звенящей, нарушаемой лишь потрескиванием остывающих где-то за стеной брёвен и мерным тиканьем часов. Ни машин, ни голосов. Только ветер, завывающий, где то за окном.

Нужно было встать. Осмотреться. Попытаться понять правила этого нового, абсурдного мира, в который я попала. Я отбросила одеяло и опустила босые ноги на прохладный пол. Я сделала шаг, потом другой, подошла к окну и раздвинула тяжёлую льняную ткань занавески. Сердце замерло на мгновение.

За окном простирался бескрайний, по-осеннему оголённый лес, уходящий под гору. Кроны деревьев пламенели в последних лучах солнца, будто охваченные тихим пожаром. Ни огней, ни дорог, ни признаков человека. Только дикая, первозданная глушь. И высокое, стремительно бледнеющее небо.

Воспоминания о вчерашней ночи всплывали обрывками, словно вспышки молнии. Бешеная скорость мотоцикла, завораживающая панорама ночного города, крепкие объятия Тимура… А потом мир в одно мгновение перевернулся, потеряв все привычные очертания.

Из моего горла вырвался тихий, безнадежный стон, застрявший где-то между ужасом и полным опустошением. Сознание, наконец, сложило разрозненные куски в единую, чудовищную картину. Весь этот кошмар, вся боль, весь леденящий душу страх – всё это обрушилось на меня, навсегда разделив жизнь на «до» и «после».

Шум за спиной заставил вздрогнуть и обернуться. В дверном проёме, почти полностью заполняя его собой, стоял Ярослав. Он не сказал ни слова, просто смотрел на меня своим спокойным, тяжёлым взглядом, держа в руках кружку, из которых поднимался лёгкий пар.

– Я думал, ты проспишь до утра, – его голос прозвучал низко, совсем не нарушая тишину, а органично вплетаясь в неё.

Он протянул мне кружку, и я с благодарностью приняла ее. Запах травяного чая с дымчатым ароматом обжёг губы, но согрел изнутри, разливаясь по телу бодрящим теплом.

Я присела на край кровати, чувствуя, как пружины тихо скрипнули подо мной. Сделала первый, осторожный глоток. Горьковатый, насыщенный, с нотками древесной смолы и чего-то незнакомого, пряного. Искреннее «спасибо» застряло где-то в горле, выразившись лишь во взгляде, который я бросила на него.

Ярослав присел рядом, не вплотную, оставив между нами расстояние в пару ладоней, но его вес заставил кровать прогнуться сильнее, и я непроизвольно качнулась в его сторону. Он положил свои широкие ладони на колени и сидел, глядя куда-то в пространство перед нами. Тишина повисла не неловкая, а насыщенная, полная невысказанного.

– Как Тимур? – спросила я, не в силах больше терпеть неизвестность.

– Уже отпускает шутки, – ответил он, и в углу его рта дрогнула почти невидимая усмешка.

Я не сдержала своей собственной улыбки, чувствуя, как камень тревоги срывается с души. Если он шутит, значит, рана и боль отступили. Значит, всё действительно будет хорошо.

– Значит, точно идёт на поправку, – выдохнула я с облегчением, делая ещё один глоток чая. Но моя улыбка постепенно угасла. – Расскажи мне о вас, – вырвалось у меня, будто прорвало плотину.

Ярослав замер на краю кровати. Его спина, обычно такая непробиваемая, вдруг сгорбилась под невидимым грузом.

– Что именно ты хочешь знать? – его голос звучал глухо, будто доносился из глубины колодца. – Как мы превращаемся? Как убиваем? Или как умираем?

– Как вы стали… такими?– мой шёпот разбился о каменную тишину комнаты. Этот вопрос жёг меня изнутри, как раскалённый уголёк.

Ярослав медленно повернулся.

– Оборотнем можно родиться…– его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, сухожилия выступили, как струны. – …Или стать. От укуса альфы. Но чаще умирают. Кровь кипит, лёгкие схлопываются…

– А ты? – мой голос звучал чужим.

Он наклонился ближе, и внезапно я ощутила жар, исходящий от его кожи – неестественный, как лихорадка.

– Рождённый. – В этом слове звучала тысячелетняя тяжесть.

– Значит… твои родители… – я замялась, внезапно осознав всю интимность этого вопроса.

– Отец.– Мать была человеком. До конца.

В последних словах прозвучала та боль, которую не скроешь даже за века. Где-то за окном завыл ветер – слишком протяжно, слишком похоже на призыв.

– Она… – я не решилась договорить, но ответ висел в воздухе, как запах перед грозой.

Ярослав провёл рукой по лицу, и в этот момент он выглядел не всемогущим оборотнем, а просто уставшим мужчиной, несущим слишком тяжёлый груз.

– Не дожила до сорока.

Я поняла – что прикоснулась к ране, которая никогда не затянется. Тишина после его слов сгустилась, как кровь на ране. Я не находила, что сказать – какие слова могут быть уместны.

Он поднялся с кровати – резко, словно отталкиваясь от мысли, а не от матраса. Я сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Скажи что-нибудь. Хоть слово. Но рот не слушался.

Я понимала его боль так остро, до физического спазма в груди, потому что сама носила в себе такую же – вечную, непреходящую, вросшую в душу корнями. Эта боль неподвластна времени. Она остаётся – тихой, вечной спутницей, живущей в самом сердце.

Всё внутри меня вопило, требовало, умоляло: сделай хоть что-нибудь. Не отдавая себе отчёта, не думая о последствиях, повинуясь лишь глубинному, животному порыву, я поднялась и сделала шаг. Потом ещё один. Подошла к нему вплотную, не отрывая взгляда. Комната расплылась, потеряла очертания, исчезла. Остались только мы двое и это щемящее, невысказанное понимание, натянутое между нами, как струна, готовая лопнуть.

Моя ладонь сама поднялась и легла ему на грудь. Под тонкой тканью свитера я чувствовала бешеный, мощный, нечеловечески быстрый стук его сердца. Оно билось – тяжело, громко, яростно. И странно… в такт моему собственному, выскакивающему из груди.

Этот ритм, этот жар, это внезапное, ослепляющее осознание полного понимания – сожгли все остатки страха и сомнений. Это не было порывом жалости. Это было признанием. Признанием в том, что мы из одного теста, слеплены из одной боли. Что его рана – это и моя рана. Его одиночество – моё одиночество.

Я поднялась на цыпочки, потянувшись к нему. Мир сузился до его глаз, в которых плескалась та же буря, что бушевала во мне. До его губ, сжатых в тонкую, напряжённую полоску. Я закрыла глаза и прикоснулась к ним своими. Это был не нежный поцелуй, а скорее молчаливый вопрос, жест отчаяния, попытка заговорить боль, которую нельзя было выразить словами. Это была точка соединения двух одиноких вселенных, столкнувшихся в кромешной тьме.

Он замер на мгновение, и я уже готова была отпрянуть, испугавшись своей дерзости, ощущая, как ледяная волна ужаса подкатывает к горлу. Но вместо отторжения – в его глазах, таких близких, что я различала крошечные алые искорки, пляшущие в бездне зрачков, я прочитала ту же безумную, отчаянную жажду.

Искра между нами не просто вспыхнула – она воспламенила всё вокруг. Воздух загудел, наэлектризовался, стал плотным и тягучим, как мёд. Каждая клеточка кожи покрылась мурашками, трепеща в унисон. Вся накопленная боль, всё одиночество и страх внезапно переплавились во что-то жгучее, первобытное, не оставляющее места ни для чего, кроме этого мгновения.

И тогда его губы нашли мои. Жёстко, почти жестоко, как будто он хотел стереть нашу общую боль, и всё на свете. Это не был поцелуй. Это было падение. Его руки скользнули по моей спине, пальцы впились в ткань влажной футболки, будто хотят прожечь её насквозь. С губ срывается стон – не знаю, чей именно, может, общий. Воздух горит.

Страх, боль, одиночество – осталось где-то там, за пределами этого наэлектризованного пространства, где остались только он и я.

Я ответила ему с той же яростью, вцепившись пальцами в его свитер, притягивая его ближе, стирая последние миллиметры между нами. Не было прошлого, не было будущего. Был только этот миг, этот поцелуй, в котором две одинокие боли сливались в одно целое, пытаясь согреться, в пламени друг друга. Воздух перестал существовать – мы дышали друг другом, короткими, прерывистыми вздохами, тонули в этом губительном, сладком угаре.

За дверью раздаётся оглушительный грохот, от которого я вздрагиваю.

Огонь, что полыхал между нами минуту назад, яростный и всепоглощающий, гаснет в одно мгновение, задутый ледяным порывом реальности. Ярослав отстраняется, и в образовавшейся пустоте, в сантиметрах, что теперь кажутся километрами, пробегает незримый холодок. Он врезается в кожу острыми, колючими иглами. Воздух, секунду назад густой и сладкий, становится резким и тонким, им не надышаться. А его глаза, ещё недавно тёмные от желания, теперь смотрят на меня с трезвой, неумолимой ясностью, и в этой ясности – куда более страшная, обжигающая тишина.

– Твоё сочувствие жжет больнее, чем самое острое лезвие. Оставь его при себе.

Его слова повисли между нами, холодные и тяжелые, как булыжники. Я не нашлась что ответить. Горло сжал спазм, а язык будто онемел. Внутри всё застыло – та яростная буря, что бушевала секунду назад, превратилась в ледяную, неподвижную пустыню. Я лишь смотрела на него, на резкую линию его скулы, на губы, что только что жгли мои, а теперь были плотно сжаты в тонкую, безжалостную нить.

Он резко развернулся и отошел к окну, отрезав себя от меня спиной – широкой, напряженной, абсолютно непроницаемой. Он стоял у окна, не двигаясь, и тишина в комнате стала такой плотной, что я слышала, как в висках стучит собственная кровь. Казалось, даже пылинки в луче света замерли в почтительном ужасе. Я не знала, куда деть руки. Жар его прикосновений еще жил на моей коже, но теперь он обжигал по-другому – стыдом и унижением.

– Я… – начала я, голос сорвался, звучал надломлено и неуверенно.

Но он не дал мне договорить.

– Ты играешь с огнём, – он произнес это почти беззвучно, шепотом, который был страшнее любого крика. – Ты не представляешь, каково это – гореть.

Его спина перед окном была непроницаемой стеной. Но вот он резко, почти молниеносно развернулся обратно. Он не просто посмотрел – он впился в меня взглядом. Это был уже не взгляд человека, а что-то древнее, животное, тяжёлое и пронизывающее насквозь. В нём читалась не ярость, а нечто более пугающее – холодная, безжалостная предосторожность хищника, видящего, как неопытный детёныш лезет к самой пропасти. И этот взгляд, полный мрачной силы, на мгновение парализовал меня, выбил из головы все слова.

Но где-то в глубине, под слоем страха и стыда, тлела искра того самого безумия, что толкнуло меня к нему. И из этой искры, сдавленно, с хрипотой, вырвалось:

– А ты не представляешь, каково это – годами мерзнуть! Мой голос прозвучал тише, но в нём была своя, отчаянная сила. Сила того, кому нечего терять.

Он сделал шаг. Медленный, тяжелый. Пол скрипнул под его весом. Казалось, воздух затрещал от напряжения. И вдруг… всё ушло. Напряжение спало, словно его и не было. Его взгляд, ещё секунду назад прожигающий меня насквозь, смягчился. Не стал тёплым – нет. Он просто… опустел. В нём не осталось ни гнева, ни боли, ни того дикого притяжения, что сводило нас с ума минуту назад. Только плоская, безжизненная гладь.

– Забудь.

Фраза прозвучала не как просьба, а как приказ. Окончательный и бесповоротный. В ней не было места обсуждению. Он сделал паузу, и тишина повисла тяжёлым, неудобным покрывалом. Его глаза скользнули по мне, но словно видели не меня, а пустое место за моей спиной.

– Тебе нужно поесть. Его голос был ровным, монотонным. В нём не было ни тепла, ни раздражения – ничего. Только плоская, усталая констатация факта, как будто он сообщал о погоде.– Потом я отвезу тебя домой. И ты всё забудешь. Как страшный сон.

Он развернулся, чтобы уйти, но на мгновение остановился. Его плечо едва коснулось моего – мимолётное, случайное прикосновение, от которого по коже побежали мурашки. Оно длилось меньше секунды, но в нём было больше сказанного, чем во всех предыдущих словах. И тут же, уже отходя, бросил через плечо фразу, тихую, но чёткую, как удар кинжалом по льду:

– И ещё… Не болтай о том, что тебе стало известно. Это для твоего же блага.

Он не смотрел на меня, произнося это. Он просто уходил, оставляя за собой в комнате ледяную пустоту и ощущение того, что только что захлопнулась дверь в другой, невероятный мир. И задвинулся на самый тяжёлый засов.

Я даю себе ровно три минуты, чтобы собрать осколки по полу, вдохнуть ровно, выдохнуть. Потом спускаюсь за ним, стараясь, чтобы мои шаги были такими же твёрдыми, такими же пустыми. Как будто ничего не случилось. Атмосфера внизу была на удивление тёплой и уютной, словно кто-то щедрой рукой рассыпал по комнате солнечные зайчики в разгар ночи.

Кирилл, напевая что-то бодрое под нос, ловко управлялся у плиты, будто дирижируя симфонией из шипящего масла и ароматных трав. Запахи были настолько аппетитными – сливочно-чесночными, с нотками тимьяна и запечённой корочки, – что у меня предательски заурчало в животе. Впервые за долгое время я почувствовала не тревогу, а самый обыкновенный, насущный голод.

Арсений, сидя у камина, заложил палец между страниц книги и бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд.

Тимур, бледный, но оживший, не сводил с меня глаз с преувеличенно-трагическим выражением, будто ожидал, что я вот-вот произнесу смертный приговор.

– Ну что? – прошептал он, делая большие глаза. – Приговор огласите? Или хотя бы скажете, что на десерт? А то мне уже мерещатся потусторонние суфле и призрачные эклеры…

И только Ярослав у окна сохранял ледяное спокойствие. Он будто и вправду не заметил моего появления, продолжая изучать ночь за стеклом. Но я успела заметить, как его плечи слегка расслабились, а в отражении стекла мелькнуло что-то похожее на облегчение.

– Приговора не будет, – голос прозвучал твёрже, чем я ожидала. – Ты полностью оправдан. Я подошла к Тимуру и опустилась на соседний стул.

– Что, серьёзно? – На его лице расцвела та самая знакомая, чуть озорная улыбка, которая всегда предвещала либо гениальную идею, либо полный хаос. Он тут же сбросил с себя плед с драматическим вздохом облегчения.

– Ну, слава богу! А то я уже готовился к пожизненному заключению на диване с просмотром всех сезонов «Доктора Кто» подряд. Кирилл, – крикнул он на кухню, – ты слышишь? Мне можно острое и вредное! Не смей подавать мне ту пресную брокколи!

Кирилл только фыркнул в ответ, громче зашуршав сковородой.