Адресат выбыл

– Спасибо.

– Не благодарите. – Он посмотрел на небо – синее, безоблачное, бесконечное. – Я не знаю, радоваться мне или бояться. Вся моя картина мира… – он не договорил.

– Я понимаю.

– Правда?

Анна думала об отце. О том, как он рассказывал ей о «Вояджере», когда ей было пять. О Золотой пластинке, о послании в бутылке, о надежде, что кто-то услышит.

Он не знал, подумала она. Не знал, что ответ уже ждал. Что пока он собирал пластинку в 1977-м – паттерн уже был в данных, которые ещё не начали записывать. Что вся его жизнь, вся моя жизнь, вся история человечества – уже была частью ответа, который существовал до нас.

– Нет, – сказала она вслух. – Не понимаю. Но принимаю.

Зелински кивнул. Пошёл к своей машине – арендованной, нелепой, слишком большой для одного человека.

– Доктор Сантьяго, – позвал он, не оборачиваясь.

– Да?

– Как вы спите по ночам? Зная всё это?

Анна подумала.

– Плохо, – ответила честно. – Но я спала плохо и раньше. Теперь, по крайней мере, знаю почему.

Он не ответил. Сел в машину. Уехал.

Анна осталась одна.

Солнце жгло кожу. Воздух был влажным, тяжёлым. Где-то пели птицы – тропические птицы, которых она так и не научилась различать за годы работы здесь.

Она думала о 2035-м.

Ей было двадцать. Она не знала, что будет заниматься SETI. Не знала, что потеряет отца, мать, годы жизни. Не знала, что найдёт сигнал, который изменит всё.

А паттерн уже был там.

Ждал её.

Сорок два года он мерцал в реликтовом излучении – невидимый, неуслышанный, терпеливый. Часть структуры Вселенной с самого начала. Послание, которое существовало до того, как появился адресат.

Ответ, предшествующий вопросу.

Причина, следующая за следствием.

Время, текущее в обе стороны – или не текущее вовсе.

Анна вернулась в здание. Спустилась в архив – сто сорок четыре ступени. Подошла к терминалу, где всё ещё светилась спектрограмма 2035 года.

Посмотрела на дату.

14 марта 2035 года.

День, когда данные были записаны. День, когда спутник «Планк-3» зафиксировал этот участок неба. День, ничем не примечательный – один из тысяч.

И паттерн был там.

Ответ уже ждал.

Глава 10. Предложение Маркуса

Всемирный экономический форум, виртуальная сессия. 15 сентября 2077 года. 10:00 CET.

Зал был голограммой – но аплодисменты звучали настоящими.

Маркус Вэнь стоял на сцене конгресс-центра в Давосе, окружённый призрачными фигурами делегатов со всего мира. Технология позволяла собрать три тысячи человек в одном месте, не сжигая топливо на перелёты. Экологичность, которой он гордился. Ирония, которую он осознавал.

– Дамы и господа, – начал он, и его голос разнёсся по залу – усиленный, отточенный, идеальный. – Три недели назад человечество получило ответ из космоса. Вы все знаете детали. Сигнал. Вопросы. Технология.

На экране за его спиной появилась схема – та самая, которую он изучал ночами. Резонансный каскад. Формулы, диаграммы, графики эффективности.

– Наблюдающие дали нам подарок, – продолжил он. – Термоядерный синтез. Чистая, безопасная, практически неограниченная энергия. Решение проблемы, над которой человечество билось больше века.

Пауза. Он научился делать паузы – в нужных местах, нужной длины. Публичные выступления были инструментом, как и всё остальное.

– Но подарок имеет цену.

Карта появилась на экране – Земля, вид сверху. Три зоны, подсвеченные красным.

– Резонансный каскад требует катализаторов, – объяснял Маркус. – Редкоземельные элементы определённой чистоты. Неодим, диспрозий, литий-6. В объёмах, которых сейчас не существует.

Он указал на первую зону.

– Амазония. Крупнейшие неразработанные залежи неодима в мире. По нашим оценкам – достаточно для обеспечения глобальной энергетической инфраструктуры на следующие двести лет.

Вторая зона.

– Бассейн Конго. Диспрозий и сопутствующие элементы. Месторождения глубокого залегания, требующие серьёзной инфраструктуры.

Третья.

– Арктика. Канада, Гренландия, российский сектор. Литий-6 в концентрациях, достаточных для промышленной добычи.

Он повернулся к залу – к голограммам министров, CEO, глав государств.

– Я не буду вам лгать. Добыча в этих масштабах нанесёт ущерб экосистемам. Значительный ущерб. Леса будут вырублены. Реки – загрязнены. Виды – потеряны.

Ропот прошёл по залу. Маркус поднял руку.

– Но позвольте мне показать вам другие цифры.

Новый слайд. График – красная линия, уходящая вверх.

– Энергетическая бедность, – сказал Маркус. – Четыре миллиона человек умирают каждый год из-за недостатка энергии. Не могут обогреть дома. Не могут охладить воду. Не могут сохранить еду или лекарства.

Он щёлкнул – появились фотографии. Дети в трущобах Дакки. Старики в неотапливаемых квартирах Восточной Европы. Больницы в Африке, работающие от дизельных генераторов.

– Четыре миллиона. Каждый год. Это больше, чем погибло в любой войне последних десятилетий. Это больше, чем от большинства эпидемий. Это – тихий геноцид бедных, о котором мы предпочитаем не говорить.

Он сделал паузу.

– А теперь – другая цифра. Если мы реализуем термоядерный синтез – полностью, глобально, без ограничений – мы можем спасти эти четыре миллиона. Каждый год. Навсегда.

Ещё слайд. Сравнительный график.

– За следующие пятьдесят лет энергетическая бедность убьёт – по минимальным оценкам – сто двадцать миллионов человек. По максимальным – двести. Люди, которые умрут, пока мы спорим о джунглях.

Он посмотрел в камеру – прямо, без уклончивости.

– Я предлагаю выбор. Не лёгкий. Не чистый. Но выбор. Экосистемы, которые восстановятся за сто лет – или люди, которые не восстановятся никогда.

Вопросы посыпались сразу.

– Господин Вэнь, вы предлагаете уничтожить лёгкие планеты ради…

– Я предлагаю спасти людей, – перебил Маркус. – Джунгли – не лёгкие. Это метафора, не биология. Океанский планктон производит больше кислорода, чем все леса вместе взятые.

– Но биоразнообразие…

– Да. Будут потери. Тысячи видов. Может быть, десятки тысяч. Я не отрицаю этого. Вопрос в том, что мы ценим больше – абстрактное биоразнообразие или конкретные человеческие жизни.

– Это ложная дихотомия! – Голос из зала, резкий, молодой. – Есть другие пути! Солнечная энергетика, ветер, существующий термояд…

– Существующий термояд нерентабелен, – ответил Маркус. – Я строю солнечные фермы двадцать лет. Это моя компания. И я говорю вам: мы не успеем. Не с текущими технологиями. Не с текущими темпами.

Он вывел на экран ещё один график.

– Прогноз энергопотребления на следующие пятьдесят лет. Рост населения, индустриализация развивающихся стран, климатическая адаптация. Нам нужно втрое больше энергии, чем сейчас. Втрое! Солнце и ветер не справятся. Не потому что плохие технологии – потому что физика.

– Но цена…

– Цена – джунгли. Я знаю. Я не прошу вас радоваться. Я прошу вас выбрать.

Протест начался через час.

Маркус видел их из окна конференц-зала – не голограммы, реальных людей. Сотни, может, тысячи. Транспаранты, скандирование, полицейские кордоны.

«HELIOS = СМЕРТЬ ПЛАНЕТЫ»

«ИНОПЛАНЕТЯНЕ НЕ ДАВАЛИ ВАМ ПРАВО»

«ОСТАНОВИТЕ ВЭНА»

И среди них – лицо, которое он узнал бы в любой толпе.

Лин.

Шестнадцать лет. Короткие чёрные волосы, как у матери. Глаза – яростные, горящие. Она стояла в первом ряду, держа мегафон, и её голос – даже сквозь стекло, сквозь шум – пробивался к нему.

– Мой отец готов сжечь планету! – кричала она. – Мой отец выбирает между видами и людьми, как будто это – математика! Как будто жизнь можно посчитать на калькуляторе!

Толпа подхватила:

– Вэнь – убийца природы!

– Helios – не наше будущее!

Маркус смотрел.

Его дочь. Его кровь. Его провал.

Он вспомнил её маленькой – четыре года, ещё до развода. Она сидела у него на коленях и спрашивала, почему звёзды не падают. Он объяснял про гравитацию, про орбиты, про то, как всё в космосе держится вместе. Она слушала – внимательно, серьёзно. Потом сказала: «А если одна упадёт – ты её поймаешь?»

Он обещал, что поймает.

Теперь она кричала о том, что он – убийца.

– Хочешь к ней выйти?

Софья появилась рядом – тихо, как всегда. Она умела двигаться так, что её замечали, только когда она хотела быть замеченной.

– Нет.

– Она твоя дочь.

– Она взрослый человек. С собственными убеждениями.

Софья помолчала.

– Ей шестнадцать.

– В шестнадцать я уже видел, как умирает отец. – Маркус отвернулся от окна. – Она знает, что делает.

– Знает? Или думает, что знает?

Он не ответил. Вместо этого подошёл к столу, где лежал планшет с презентацией. Начал собирать файлы – механически, привычно.

– Она права, – сказал он наконец.

Софья подняла брови.

– Что?

– Она права. Я выбираю между видами и людьми, как будто это математика. Потому что это – математика. Четыре миллиона умирающих каждый год. Двенадцать тысяч вымирающих видов. Цифры не лгут.

– Но жизнь – не цифры.

– Жизнь – именно цифры. Для тех, кто умирает от холода в Бангладеш. Для тех, чьи дети не просыпаются утром, потому что не было электричества для инкубатора. – Он положил планшет в сумку. – Для них это очень простая математика.

Софья села в кресло. Смотрела на него – долго, внимательно.

– И для Лин?

– Лин живёт в мире, где электричество – данность. Где вода течёт из крана, еда лежит в холодильнике, а зимой – тепло. Она не знает другого.

– Это её вина?

– Нет. – Маркус застегнул сумку. – Это моя заслуга. Я построил мир, в котором она может позволить себе ненавидеть меня за то, что я делаю для таких, как она.

– Это очень удобная позиция.

– Это правда.

Софья покачала головой.

– Она не ненавидит тебя за энергетику. Она ненавидит тебя за Ким.

Ким.

Имя, которое он старался не произносить.

2073 год. «Гелиос-3». Авария в жилом модуле – разгерметизация. Двенадцать погибших. Среди них – Ким Чжоу, четырнадцать лет. Лучшая подруга Лин.

Лин была там. На станции. В соседнем модуле. Она видела через стекло, как Ким умирала. Сорок три секунды – столько времени ушло на декомпрессию.

Маркус не прилетел. Был в Сингапуре, на переговорах. Очень важных переговорах. Контракт на три миллиарда. Он прилетел через три дня.

К тому времени Лин уже не хотела с ним разговаривать.

– Я не мог знать, – сказал он. Голос звучал глухо. – Авария была непредсказуема. Я не…

– Ты не был рядом, – сказала Софья. – Это всё, что она помнит.

– Я не мог быть рядом. У меня была…

– Работа. Да. Она знает.

Маркус замолчал.

За окном протест продолжался. Голос Лин – хриплый уже, срывающийся – доносился сквозь стекло. Она говорила что-то о будущем, о праве природы, о преступлениях против планеты.

Она не упоминала Ким. Не упоминала «Гелиос-3». Публично – никогда.

Но он знал. Каждое её слово о «смерти природы» было словом о Ким. Каждое обвинение в его адрес – обвинением за те сорок три секунды.

– Она права, – повторил он. – И я прав. В этом проблема.

Софья встала. Подошла к нему.

– Может, дело не в том, кто прав.

– А в чём?

– В том, что вы оба потеряли друг друга. И ни один не знает, как найти.

Маркус вернулся на «Гелиос-7» вечером того же дня.

Шаттл отстыковался от орбитального терминала, и Земля повернулась под ним – синяя, зелёная, коричневая. Красивая. Он смотрел на неё и думал о джунглях, которые собирался уничтожить.

Не уничтожить – изменить. Так звучало лучше. Корпоративный язык, смягчающий острые углы. «Изменение ландшафта». «Временное воздействие». «Управляемая трансформация».

Слова не меняли сути.

Он вошёл в свой кабинет – маленький, функциональный, без излишеств. Сел за стол. Открыл файлы, которые не показывал на форуме.

Расчёты.

Настоящие расчёты, не для публики. Модели экосистемного ущерба, разбитые по годам и регионам. Виды, которые вымрут – с названиями, с фотографиями, с оценкой вероятности. Леса, которые исчезнут – в гектарах, в тоннах биомассы, в годах восстановления.

Двенадцать тысяч видов. Минимальная оценка.

Сорок тысяч – максимальная.

Против них – люди. Сто двадцать миллионов за пятьдесят лет. Те, кто умрёт, если ничего не делать.

Цифры не лгали. Цифры были честными – в отличие от людей, которые их интерпретировали.

Он открыл другой файл. Фотография.

Лин. Пять лет. Сидит у него на коленях. Смеётся.

Он не помнил, когда видел её смеющейся в последний раз.

– Она не изменит мнения.

Маркус обернулся. Софья стояла в дверях – она прилетела тем же шаттлом, но он не заметил.

– Я знаю.

– И ты не изменишь своё.

– Нет.

Она вошла. Села в кресло напротив – то самое, где сидела, когда он показывал ей карту с залежами.

– Ты когда-нибудь думал, что, может быть, вы оба неправы?

– Часто, – признался он. – Но это ничего не меняет. Неправота не отменяет необходимости выбирать.

– А если выбор – ложный?

– Все выборы ложные. – Маркус закрыл файл с фотографией. – Мы никогда не видим все варианты. Никогда не знаем всех последствий. Мы выбираем из того, что знаем – и надеемся, что не ошиблись слишком сильно.

Софья помолчала.

– Ты любишь её, – сказала она. Не вопрос – утверждение.

– Да.

– Но не скажешь ей.

– Что это изменит? – Он повернулся к ней. – Она знает. Или не знает – тогда слова не помогут. Любовь – не заклинание. Не работает, если произнести вслух.

– Иногда работает.

– У меня – никогда.

Софья встала. Подошла к окну – к тому самому, из которого он смотрел на джунгли Конго несколько дней назад.

– Я выйду за тебя, – сказала она. – Ты знаешь.

– Знаю.

– Но не потому что согласна с тобой.

– Я не прошу согласия.

– Нет. Ты никогда не просишь. – Она обернулась. – В этом твоя проблема. Ты не просишь – ты решаешь. За всех.

Маркус не ответил.

– Лин – такая же, – продолжила Софья. – Она тоже не просит. Тоже решает. Тоже уверена, что права. Вы похожи больше, чем оба готовы признать.

– Это не комплимент.

– Это наблюдение.

Она ушла через час. Он остался один.

Станция гудела вокруг него – вентиляция, серверы, системы жизнеобеспечения. Звуки машины, которая держала его живым в пустоте космоса.

Маркус открыл расчёты снова.

Двенадцать тысяч видов. Сто двадцать миллионов людей.

Лин сказала бы: нельзя сравнивать. Жизнь – не математика.

Он сказал бы: всё – математика. Просто некоторые уравнения сложнее других.

Оба были бы правы. Оба были бы неправы.

В этом – проблема.

Он посмотрел на экран. На цифры, которые не лгали. На выбор, который не имел правильного ответа.

Потом начал работать.

Логистика добычи. Маршруты транспортировки. Переговоры с правительствами – Бразилия, ДРК, Канада. Юридические вопросы – права коренных народов, экологические нормы, международные соглашения.

Годы работы. Может быть, десятилетия. Битвы, которые он проиграет, и битвы, которые выиграет.

И в конце – или термоядерный синтез для всех, или ничего.

Он выбрал.

Оставалось – выполнить.

Маркус открыл следующий файл. Расчёты продолжались – ровные, бесконечные, безразличные к тому, что он чувствовал.

Он продолжал работать.

Глава 11. Письмо отца

Аресибо-2, Пуэрто-Рико. 20 сентября 2077 года. 18:45 по местному времени.

Элеанор Касс приехала без предупреждения.

Анна увидела её из окна кабинета – седые волосы, прямая спина, походка человека, который всю жизнь командовал и привык, что его слушают. Семьдесят семь лет, директор обсерватории с 2055-го, легенда SETI. Женщина, которая знала её отца.

Которая, возможно, знала его лучше всех.

Анна спустилась в холл. Элеанор стояла у стойки охраны, разговаривая с дежурным. Увидев Анну, замолчала.

– Доктор Сантьяго.

– Доктор Касс.

Они смотрели друг на друга – две женщины, разделённые поколением, объединённые мужчиной, которого обе любили по-своему.

– Нам нужно поговорить, – сказала Элеанор. – Наедине.

Кабинет Анны был маленьким – не кабинет директора, а рабочая комната учёного. Стол, заваленный бумагами. Компьютер с тремя мониторами. Фотографии на стене – отец, мать, она сама в разные годы. Чашка с остывшим кофе.

Элеанор села в гостевое кресло – то самое, где обычно сидел Джейме. Огляделась.

– Похоже на его кабинет, – сказала она тихо. – Мигеля. Тот же беспорядок. Те же стопки бумаг. – Она улыбнулась – едва заметно, грустно. – Ты похожа на него больше, чем думаешь.

– Я знаю.

– Нет. – Элеанор покачала головой. – Ты не знаешь. Не всё.

Анна села за стол. Руки дрожали – как всегда в последние недели. Она спрятала их под столешницу.

– Зачем вы приехали?

Элеанор помолчала. Смотрела в окно – на вечернее небо, на первые звёзды, проступающие сквозь сумерки.

– Я хранила тайну пятьдесят лет, – сказала она наконец. – Думала, что унесу её в могилу. Но теперь… после всего, что произошло… – Она повернулась к Анне. – Ты имеешь право знать.

– Знать что?

– Почему они ответили именно тебе.

История началась в 1975 году.

Элеанор было двадцать пять. Аспирантка Корнелла, специализация – планетарная астрономия. Блестящая, амбициозная, готовая перевернуть мир.

Мигель Сантьяго было тридцать. Инженер JPL, работавший над «Вояджером». Женатый – на кубинке по имени Росарио, которая ждала первого ребёнка.

Они встретились на конференции. Четыре дня в Итаке, дождь за окнами, разговоры до утра. Элеанор рассказывала об экзопланетах, которых ещё никто не открыл. Мигель – о золотом диске, который они готовили для «Вояджера».

– Я влюбилась, – сказала Элеанор просто. – Сразу. Полностью. Безнадёжно.

Анна слушала, не перебивая.

– Он тоже что-то чувствовал. Я знала. Видела в его глазах. Но он был женат. И Росарио была беременна тобой.

– Что произошло?

– Ничего. – Элеанор усмехнулась – горько. – В том смысле, которого ты боишься – ничего. Мы не были вместе. Ни разу. Он был из тех мужчин, для которых верность – не слово, а… структура. Часть того, кем он был.

– Тогда почему вы рассказываете мне это?

– Потому что это не конец истории.

1976 год. Работа над Золотой пластинкой шла полным ходом.

Элеанор присоединилась к проекту – неофициально, как консультант. Официально – чтобы помочь с астрономическими данными. Неофициально – чтобы быть рядом с Мигелем.

– Мы работали вместе шесть месяцев, – рассказывала она. – Бок о бок. Выбирали музыку, изображения, звуки. Спорили о том, что включить. Он хотел больше человеческого – семьи, дети, эмоции. Я хотела больше научного – формулы, схемы, данные.

– Кто победил?

– Оба. И никто. Как обычно в компромиссах.

Элеанор встала. Подошла к окну.

– Последний день записи. Пятнадцатое августа семьдесят шестого. Все ушли. Мы остались вдвоём – он и я. Последняя проверка мастер-копии.

Она замолчала.

– И тогда он сделал это.

– Что?

Элеанор обернулась.

– Он добавил ещё одну дорожку. Скрытую. На частоте, которой не было в протоколе. Частота, которую никто не должен был найти.

Анна почувствовала, как сердце пропустило удар.

– Что на ней?

– Я не знала. Тогда – не знала. Он записал что-то, пока я отвернулась. Несколько минут. Потом закрыл мастер-копию и сказал: «Готово».

– Вы не спросили?

– Спросила. – Элеанор снова села. – Он сказал: «Письмо. Для того, кто найдёт».

– Письмо кому?

Элеанор посмотрела ей в глаза.

– Тебе.

Анна не сразу поняла.

– Мне? Но я… мне было три года. Я ещё не родилась, когда он записывал пластинку.

– Ты родилась в феврале семьдесят пятого. Тебе был год, когда он записывал. – Элеанор помолчала. – Он говорил о тебе постоянно. Показывал фотографии. Рассказывал, как ты учишься ходить, как говоришь первые слова. Он… обожал тебя. Это было видно.

– Но почему письмо? Почему на пластинке?

– Потому что он верил.

– Верил во что?

– Что кто-то ответит. Что однажды – может, через сто лет, может, через тысячу – кто-то получит послание и пришлёт ответ. – Элеанор наклонилась вперёд. – И он хотел, чтобы этот ответ нашла ты.

Анна молчала. В голове гудело – от недосыпа, от шока, от чего-то большего.

– Он знал, – продолжила Элеанор. – Или верил, что знает. Что ты пойдёшь по его стопам. Что станешь искать. Что будешь слушать небо, как он слушал.

– Это… это безумие.

– Возможно. – Элеанор пожала плечами. – Но Наблюдающие ответили. И они ответили на его частоту. На скрытую. На ту, о которой никто не знал.

Анна встала. Прошлась по кабинету – три шага в одну сторону, три в другую. Тесно. Душно. Слишком много информации.

– Вы хотите сказать, что сигнал… весь этот сигнал… был ответом на личное послание моего отца?

– Не весь. Основная часть – ответ на Золотую пластинку в целом. На официальное послание человечества. Но есть… – Элеанор замялась. – Есть отдельный слой. На той же скрытой частоте. Адресованный… тебе.

– Мне?

– Тебе. По имени.

Анна остановилась.

– Это невозможно.

– Я думала так же. Пока не проверила.

Элеанор достала из сумки планшет. Положила на стол.

– Вчера вечером я провела декодирование скрытой частоты. Использовала протоколы, которые Мигель разработал ещё в семидесятых – я сохранила его записи. Нашла.

– Нашли что?

– Два послания. Одно – от него. То, что он записал в 1976-м. Другое – от них. Ответ.

Анна смотрела на планшет, как на бомбу.

– Почему вы не сказали раньше? Почему молчали пятьдесят лет?

– Потому что… – Элеанор отвела глаза. – Потому что я любила твоего отца. И ненавидела себя за это. И боялась, что если расскажу – ты решишь, что я… что между нами было что-то.

– Было?

– Нет. Я же сказала – ничего. – Элеанор покачала головой. – Но любовь была. С моей стороны. И он знал. И всё равно доверил мне эту тайну.

– Доверил?

– Он показал мне запись. Перед смертью. В две тысячи сорок третьем. Ты была в больнице с ним, но не всё время. Однажды ночью он позвонил мне. Сказал: «Элеанор, если Анна найдёт – помоги ей понять».

Анна опустилась в кресло.

– Он знал, что я найду?

– Он верил. – Элеанор улыбнулась – мягко, печально. – Он всегда верил в тебя больше, чем в себя.

Долгая пауза.

Анна смотрела на планшет. На свои руки – дрожащие, стареющие. На фотографию отца на стене – молодого, улыбающегося, полного надежд.

– Вы любили его, – сказала она. Не вопрос – утверждение.

– Да.

– До моей матери?

– Да. И после. – Элеанор вздохнула. – Я так и не вышла замуж. Не потому что ждала его – он был недоступен, я понимала. Просто… никто другой не был им.

– Я знала, – сказала Анна тихо.

Элеанор вздрогнула.

– Что?

– Я знала, что вы его любили. С двенадцати лет. – Анна посмотрела на неё. – Я видела, как вы смотрите на его фотографии. Как произносите его имя. Как напрягаетесь, когда мама входит в комнату.

– Почему не сказала?

– Что было говорить? – Анна пожала плечами. – Вы не сделали ничего плохого. Любовь – не преступление.

Элеанор молчала. Слёзы блестели в уголках её глаз – но не падали. Она была из тех женщин, которые не плачут на людях.

– Он тоже тебя любил, – сказала Анна. – По-своему. Как друга. Как… соратника.

– Я знаю.

– Но не так, как маму.

– Нет. Не так. – Элеанор улыбнулась. – Росарио была его миром. А я была… звездой на краю этого мира. Видна. Недосягаема.

– И всё равно вы остались.

– Куда я могла уйти? – Элеанор развела руками. – SETI – моя жизнь. «Вояджер» – мой проект тоже. И он был здесь. Пока был жив – здесь. После смерти – в памяти. В работе. В тебе.

Анна взяла планшет.

Экран светился – файлы, готовые к воспроизведению. Два аудио. «Mig_1976_hidden.wav» и «Response_2077_hidden.wav».

– Сначала его, – сказала Элеанор. – Так правильно.

Анна нажала play.

Треск. Шипение. Звуки старой записи – плёнка, обработанная, оцифрованная, но всё равно несущая следы времени.

И голос.

Голос отца.

«Моя девочка…»

Анна перестала дышать.