Адресат выбыл

– Первый вид они условно обозначают как… – она сверилась с записями, – …«источник-пластинка». Мы назвали их «Вояджер-люди». Рациональные, музыкальные, ориентированные на знание. Те, кто создал послание.

Левый столбец подсветился зелёным.

– Второй вид – «источник-шум». «Шумовые люди». Хаотичные, агрессивные, противоречивые. Те, кто создаёт… всё остальное.

Правый столбец – красным.

– И теперь они спрашивают.

Финальный слайд. Текст – переведённый с математического языка Наблюдающих, насколько это было возможно.

«Это два вида или один? Если один – почему противоречие? Если два – от имени какого вы отвечаете?»

Первые несколько секунд никто не говорил.

Потом – все сразу.

Голоса слились в гул: вопросы, возражения, требования уточнений. Анна стояла у экрана и ждала, пока Эленор наведёт порядок.

– По одному! – Голос директора перекрыл шум. – Доктор Сантьяго ответит на вопросы по очереди.

Первым поднял руку агент Миллер – тот самый, из Управления национальной безопасности.

– Вы уверены в переводе? Это не может быть… неточностью интерпретации?

– Уверена настолько, насколько это возможно, – ответила Анна. – Математическая структура однозначна. Они используют бинарную логику: «один или два», «да или нет». Никакой двусмысленности.

– Но сам вопрос… – Миллер покачал головой. – Они что, не понимают, что мы – один вид? Биологически?

– Они не биологи. – Анна позволила себе тень усмешки. – Они получили данные и проанализировали их. С их точки зрения, поведенческие паттерны настолько различны, что гипотеза о двух видах – логична.

Голос раздался с одного из экранов видеосвязи – резкий, с лёгким акцентом.

– Логична для кого?

Анна повернулась к источнику звука. Лицо в окошке справа вверху: мужчина лет шестидесяти, седые волосы, острые черты. Виктор Зелински, Ягеллонский университет. Она знала его – заочно, по публикациям. Один из самых известных скептиков в области SETI.

– Профессор Зелински, – сказала Эленор примирительно. – Рады, что вы присоединились.

– Не уверен, что рады, – ответил Зелински. – Потому что я собираюсь испортить вам праздник.

Он подался к камере, и его лицо заполнило окошко.

– Доктор Сантьяго. Вы утверждаете, что некие существа – которых вы называете «Наблюдающие» – закодировали послание в реликтовом излучении Вселенной. Верно?

– Верно.

– И что это послание содержит ответы на Золотую пластинку «Вояджера», отправленную в 1977 году.

– Верно.

– И что послание всегда было там – в CMB. Задолго до запуска «Вояджера». Задолго до появления человечества.

– Данные это подтверждают, – сказала Анна осторожно. – Паттерн присутствует в архивных записях начиная с 2030-х годов.

– Замечательно. – Зелински откинулся назад. – То есть вы предлагаете нам поверить, что некие сверхсущества – бессмертные, вневременные – ответили на наше послание до того, как мы его отправили. Потому что для них времени не существует.

– Я не предлагаю верить. Я предлагаю рассмотреть данные.

– Данные! – Он рассмеялся – коротко, невесело. – Данные можно подделать. Архивы можно модифицировать. Алгоритмы можно настроить так, чтобы они находили паттерны в шуме – любые паттерны.

– Вы предполагаете фальсификацию?

– Я предполагаю, что существуют более простые объяснения. Артефакт обработки. Систематическая ошибка. Или – если хотите конспирологии – провокация. Чья-то очень дорогая шутка.

Анна почувствовала, как напрягаются плечи. Сорок часов без сна, и этот человек требует от неё защищать очевидное.

– Сигнал подтверждён всеми станциями глобальной сети, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие. – Атакама, Южный полюс, лунная обсерватория. Независимые системы, независимые алгоритмы, идентичные результаты.

– Все используют одну и ту же базовую архитектуру, – парировал Зелински. – Одни и те же протоколы. Одна систематическая ошибка может распространиться на всю сеть.

– Профессор. – Эленор шагнула вперёд. – Ваш скептицизм ценен, но давайте сосредоточимся на…

– На чём? – перебил он. – На том, как отвечать «инопланетянам», которых мы даже не можем доказать? На том, какой из двух «видов» мы представляем?

Он снова посмотрел в камеру – прямо на Анну.

– Доктор Сантьяго. Вы потратили жизнь на поиск этого сигнала. Ваш отец был одним из создателей послания. Не кажется ли вам, что вы… предрасположены видеть то, что хотите увидеть?

Тишина.

Анна чувствовала взгляды – всех присутствующих, всех на экранах. Ждали, что она скажет. Ждали, что она защитится.

– Да, – сказала она наконец. – Кажется.

Зелински моргнул – явно не ожидал такого ответа.

– Поэтому я не прошу вас верить мне, – продолжила Анна. – Я прошу вас проверить данные. Независимо. Со своими алгоритмами, своими протоколами, своей командой. Я открою полный доступ к исходникам. Если вы найдёте ошибку – я первая признаю её.

– И если не найду?

– Тогда вам придётся признать, что мы не одиноки.

Зелински помолчал. Его лицо на экране застыло – то ли связь тормозила, то ли он обдумывал ответ.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Пришлите данные. Я найду ошибку.

– Найдёте – буду благодарна.

Окошко видеосвязи мигнуло и погасло. Зелински отключился.

Брифинг продолжался ещё два часа.

Анна отвечала на вопросы – одни и те же, разными словами. Объясняла методологию декодирования. Показывала схемы. Повторяла: да, данные открыты, да, проверки приветствуются, нет, она не утверждает ничего окончательного.

К концу она едва стояла на ногах.

Джейме ждал у выхода – молчаливый, надёжный. Он подхватил её под локоть, когда она пошатнулась, и повёл по коридору к её кабинету.

– Зелински, – сказала она устало. – Он прав, знаешь. Я предрасположена.

– Все предрасположены к чему-то.

– Не все потратили сорок лет на один вопрос.

Джейме не ответил. Открыл дверь кабинета, усадил её в кресло. Принёс воду – не кофе, впервые за двое суток.

– Тебе нужно поспать.

– Не могу. – Она посмотрела на экран компьютера. Данные ждали – терабайты данных, которые ещё предстояло проанализировать. – Там ещё столько… мы только начали.

– Анна.

Она подняла глаза. Джейме смотрел на неё – не с жалостью, не с беспокойством. С чем-то другим. С чем-то, что она не хотела распознавать.

– Мир не развалится, если ты поспишь четыре часа.

– А если развалится?

Он почти улыбнулся.

– Тогда мы узнаем, что он был не таким уж прочным.

Она хотела возразить, но слова не шли. Усталость накатила волной – тяжёлой, душной. Веки слипались.

– Четыре часа, – сказала она. – Не больше.

– Четыре часа.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Анна откинулась в кресле, закрыла глаза.

Сон не шёл.

В темноте под веками – два столбца. Два списка. Два образа.

Вояджер-люди. Шумовые люди.

Рациональные, музыкальные, ориентированные на знание. Хаотичные, агрессивные, противоречивые.

Какие из них – настоящие?

Ответ был очевиден, конечно. Оба. Человечество – и то, и другое. Бах и бомба. Любовь и геноцид. Наука и суеверие. Всё вместе, в одном виде, в одном мозге, иногда – в одном человеке.

Но Наблюдающие этого не понимали. Для них – бинарная логика. Один или два. Да или нет.

От имени какого вы отвечаете?

Анна открыла глаза.

На стене кабинета – фотография. Она и отец, 1980-й год. Ей пять лет. Он держит её на плечах, они смотрят в телескоп – маленький, любительский, стоящий на заднем дворе их дома в Пасадене.

Отец улыбается. Она тоже.

Вояджер-человек? Шумовой человек?

Он был учёным. Рациональным, методичным, преданным истине. И он же – нарушил протокол, включил что-то личное в передачу «Вояджера». Она до сих пор не знала, что именно. Элеанор намекала, но не говорила прямо.

Рациональность и нарушение. Порядок и хаос. В одном человеке.

А я – какая?

Анна посмотрела на свои руки. Тремор. Первый симптом чего-то, о чём она пока не хотела думать. Тело начинало предавать – но разум ещё держался. Она была учёным. Была дочерью. Была женщиной, которая любила и оттолкнула.

Вояджер? Шум?

Она встала и подошла к окну. За стеклом – вечернее небо Пуэрто-Рико, звёзды проступали сквозь остатки облаков. Где-то там, среди этих звёзд, «Вояджер» летел дальше – крошечный аппарат, давно потерявший связь с Землёй, несущий золотой диск с посланием человечества.

А здесь, внизу, – человечество пыталось понять, что отвечать.

Кто будет говорить? От чьего имени?

Анна вернулась к столу. Включила экран. Два столбца всё ещё были там – зелёный и красный, «пластинка» и «шум».

Она добавила третий столбец. Пустой. Без названия.

А я – какая?

Курсор мигал на пустом поле.

Ответа не было.

Интерлюдия 2. Дивергенция

НАБЛЮДЕНИЕ: АНАЛИЗ РЕАКЦИЙ

Регистрация: источники получили ответ наблюдающего.

Реакции источников: дивергентные.

Источник Анна-Сантьяго: вокализация, выделение жидкости из оптических органов, повторяющиеся обращения к прекратившему источнику «отец».

Источник Маркус-Вэнь: отсутствие внешней реакции. Внутренние показатели: повышенный сердечный ритм, выброс кортизола.

Глобальная популяция: разделение на кластеры. – Кластер 1: принятие. 34%. – Кластер 2: отрицание. 28%. – Кластер 3: неопределённость. 38%.

Анализ: единый сигнал производит множественные интерпретации.

Регистрация конфликта: источники не согласны о значении ответа.

Вопрос: если источники не согласны между собой – какой ответ считать валидным?

Дополнительная регистрация: источник Виктор-Зелински инициирует паттерн «сомнение». Публичная трансляция. Аудитория: растущая.

Паттерн «сомнение» – адаптивный механизм? Или помеха коммуникации?

Данные недостаточны.

Рекомендация: продолжить наблюдение за дивергенцией.

Гипотеза: дивергенция – характеристика вида, не аномалия.

Требуется подтверждение.

Глава 5. Семейный альбом Вселенной

Штаб-квартира ООН, Нью-Йорк. 25 августа 2077 года. 10:00 по восточному времени.

Зал Генеральной Ассамблеи выглядел иначе, чем Анна представляла.

Меньше. Обшарпаннее. Зелёные кресла – потёртые, с царапинами на подлокотниках. Знаменитая трибуна, с которой выступали президенты и диктаторы, – просто деревянная конструкция, без величия, без ауры. История оставляет следы, но не всегда те, что ожидаешь.

Она сидела в гостевой ложе, сжимая в руках планшет с презентацией. Четыре часа сна за последние трое суток. Тремор усилился – теперь дрожали не только пальцы, но и запястья. Она научилась прятать это: руки под столом, планшет на коленях, минимум жестов.

Зал заполнялся. Делегаты – сто девяносто три государства, плюс наблюдатели, плюс эксперты, плюс переводчики. Гул голосов сливался в белый шум, похожий на тот, что она слушала всю жизнь – космический шум, из которого однажды выловила сигнал.

Теперь этот сигнал стал причиной экстренного заседания.

– Доктор Сантьяго? – Молодой человек в костюме ООН склонился к ней. – Вас вызовут через двадцать минут. После вступительных речей.

Она кивнула. Двадцать минут. Достаточно, чтобы посмотреть, как мир отреагирует.

Генеральный секретарь – женщина из Сингапура, чьё имя Анна не могла запомнить – открыла заседание. Стандартные формулировки: «историческое событие», «вызов всему человечеству», «необходимость единства».

Единство. Анна едва не усмехнулась.

Первым взял слово представитель США. Высокий мужчина с серебряными висками, осанка военного.

– Соединённые Штаты приветствуют открытие доктора Сантьяго и команды Аресибо-2. Мы должны подойти к ситуации с осторожностью и ответственностью. Любой ответ внеземной цивилизации должен представлять всё человечество, а не отдельные группы или нации.

Или не отдельные нации? – подумала Анна. – Интересная формулировка.

Китай. Маленькая женщина с острым взглядом.

– Народная Республика напоминает, что сигнал был обнаружен с использованием глобальной инфраструктуры, к созданию которой Китай внёс значительный вклад. Любые решения о контакте должны приниматься консенсусом, с учётом интересов всех участников.

Перевод: мы хотим право вето.

Россия. Пожилой мужчина с усталым лицом.

– Российская Федерация предлагает создать специальный комитет под эгидой Совета Безопасности. Вопросы такого масштаба не могут решаться в Генеральной Ассамблее, где у каждой страны – один голос, независимо от её возможностей.

Перевод: мы хотим, чтобы решали великие державы.

Анна слушала и считала. Пять выступлений, десять, пятнадцать. Каждая страна хотела чего-то своего: влияния, защиты, признания. Никто не говорил о главном – о вопросе, который задали Наблюдающие.

Один вид или два? От имени какого вы отвечаете?

Потом встал делегат от Африканского Союза.

Абиодун Оконкво был высоким – выше большинства в зале. Седые волосы коротко острижены, кожа тёмная, как эбеновое дерево. Шестьдесят семь лет, но двигался с лёгкостью человека, привыкшего к долгим переходам.

Анна знала его биографию – читала перед отлётом. Нигерия. Сын фермера. Образование в Лагосе и Оксфорде. Дипломат, философ, автор книги «Голоса без эха» – о том, как Глобальный Юг был исключён из дискурса о будущем человечества.

Он подошёл к трибуне и помолчал – долго, почти неприлично долго. Зал затих.

– Семьдесят семь лет назад, – начал он, и его голос заполнил пространство без усилия, – группа людей собралась, чтобы создать послание инопланетянам. Они решали, что включить. Какую музыку. Какие изображения. Какие языки.

Он сделал паузу.

– Они выбрали Баха. Бетховена. Чака Хана – джаз, да. Несколько народных мелодий из Перу и Сенегала. Щедрость, не правда ли? Весь мир – в девяносто минут.

Лёгкий смешок прокатился по залу. Оконкво не улыбался.

– Они выбрали пятьдесят пять языков для приветствий. Английский первый, разумеется. Потом – остальные. Йоруба? Суахили? Хауса? – Он покачал головой. – Нет. Не нашлось места.

Анна почувствовала, как сжимается что-то в груди. Она знала эту критику – слышала её всю жизнь. Но здесь, в этом зале, из этих уст, она звучала иначе.

– Они выбрали изображения. Сто шестнадцать картинок, представляющих человечество. Знаете, что я вижу, когда смотрю на них? – Оконкво повернулся к экрану, где всё ещё висела презентация предыдущего оратора. – Белые лица. Белые семьи. Белые города. О, есть несколько исключений – африканские хижины, азиатские поля. Экзотика. Фон.

Он посмотрел прямо на Анну – через весь зал, через головы сотен людей.

– Доктор Сантьяго. Ваш отец работал над этой пластинкой. Он был хорошим человеком, я уверен. С благими намерениями. Но он и его коллеги создали не портрет человечества. Они создали портрет своего человечества. Западного. Белого. Образованного.

Зал молчал.

– И теперь, – продолжил Оконкво, – эти существа – Наблюдающие – смотрят на нас и спрашивают: «Это два вида или один?» Знаете, что я думаю? Они правы. Это два вида. Те, кто создавал послание. И те, кого в послание не включили.

Он отошёл от трибуны – на шаг, потом вернулся.

– Для них – для Наблюдающих – человечество выглядит как белая семья из Калифорнии. Мужчина, женщина, ребёнок. Улыбаются. Держатся за руки. Это – люди. А мы? – Он обвёл рукой зал. – Мы – шум. Помехи. То, что просочилось в эфир случайно.

– Делегат Оконкво… – начала Генеральный секретарь.

– Я заканчиваю. – Он поднял руку. – Вопрос не в том, как отвечать Наблюдающим. Вопрос в том – кто будет отвечать. Снова те же люди? Снова Запад? Снова – голоса, которые объявили себя голосом всех?

Он посмотрел на Анну ещё раз.

– Доктор Сантьяго. Где мои предки в этом ответе? Где миллиарды, чьи голоса не записали на золотой диск? Вы создали зеркало для инопланетян. Но это зеркало – кривое.

Он сел.

Зал взорвался.

Следующий час был хаосом.

Делегаты требовали слова – все сразу. Одни защищали Золотую пластинку: «исторический артефакт», «продукт своего времени», «нельзя судить прошлое мерками настоящего». Другие поддерживали Оконкво: «системное исключение», «колониальный взгляд», «повторение ошибок».

Анну вызвали к трибуне – позже, чем планировалось, когда страсти немного улеглись. Она встала, чувствуя, как дрожат ноги, и пошла вниз, к подиуму.

Сто девяносто три государства смотрели на неё.

– Делегат Оконкво прав, – сказала она, и зал снова затих. – Золотая пластинка – продукт своего времени и своей культуры. Она не представляет всё человечество. Она представляет тех, кто её создал.

Шёпот прокатился по рядам.

– Но, – продолжила Анна, – это не меняет факта, что Наблюдающие получили именно эту пластинку. Не другую. Не лучшую. Эту. И теперь они задают вопросы, основываясь на этих данных.

Она вывела на экран схему – два столбца, которые показывала уже десятки раз.

– Вояджер-люди и Шумовые люди. Для них это – две категории. Не расы, не нации, не культуры. Поведенческие паттерны. Один – упорядоченный, гармоничный, рациональный. Другой – хаотичный, противоречивый, непредсказуемый.

– И что же они хотят знать? – спросил кто-то из зала.

– Они хотят знать, кто мы на самом деле. Послание или шум. Идеал или реальность. И они ждут ответа.

– От кого? – Это был Оконкво, снова на ногах.

Анна посмотрела на него.

– От нас. От всех нас. Вот почему мы здесь.

Заседание закончилось без резолюции.

Слишком много разногласий. Слишком много вопросов. Создали рабочую группу – сто двадцать три страны хотели войти в её состав. Назначили следующую встречу – через неделю. Разошлись, унося с собой обиды и надежды.

Анна осталась.

Зал опустел постепенно. Сначала ушли журналисты, потом делегаты, потом технический персонал. К шести вечера она сидела одна – в том же кресле, в гостевой ложе, глядя на пустую трибуну.

Шаги за спиной. Она не обернулась.

– Доктор Сантьяго.

Оконкво. Его голос был другим – мягче, без ораторского напора.

– Делегат.

Он сел рядом – не спрашивая разрешения. Молчал минуту, глядя туда же, куда смотрела она.

– Я не хотел вас обидеть, – сказал он наконец. – Вашего отца. Я уверен, он делал то, что считал правильным.

– Он делал. – Анна кивнула. – И он был бы первым, кто признал ограничения. Он знал, что пластинка – несовершенна.

– Но всё равно создал её.

– Да. Потому что несовершенное послание лучше, чем никакого.

Оконкво хмыкнул – то ли согласился, то ли нет.

– Вы знаете, что самое ироничное? – спросил он. – Я вырос на историях о «Вояджере». В школе в Лагосе нам рассказывали: люди отправили письмо звёздам. Мы все – часть этого. Всё человечество. – Он покачал головой. – Я поверил. Только потом, в университете, я узнал, что «всё человечество» – это не совсем все.

– Мне жаль.

– Не надо. – Он повернулся к ней. – Это не ваша вина. И не вашего отца. Это… система. Структура, в которой одни голоса слышны, а другие – нет.

Анна молчала. Что она могла сказать? Что понимает? Она не понимала – не до конца. Она была дочерью человека, чей голос услышали. Чьё лицо теперь смотрело с экрана, присланного из-за пределов времени.

– Вы сказали – «зеркало», – произнесла она. – Что мы создали зеркало.

– Да.

– Вы правы. Но зеркало показывает того, кто смотрит. – Она помолчала. – Наблюдающие смотрят на нас. И видят… что-то. Не нас целиком. Искажённый образ. Но всё же – нас.

– И что вы предлагаете?

– Я? – Анна усмехнулась – горько, устало. – Я учёный. Я нашла сигнал. Что с ним делать – не мне решать.

– Но вы будете решать. – Оконкво смотрел на неё пристально. – Хотите вы того или нет. Вы – лицо этого открытия. Люди будут слушать вас.

– Тогда я скажу им слушать вас. И других. Всех, чьи голоса не попали на пластинку.

Он помолчал.

– Красивые слова.

– Я знаю. – Она опустила глаза. – Слова – это всё, что у меня есть.

Оконкво встал. Постоял секунду, глядя на пустой зал.

– Знаете, что я вижу здесь? – спросил он. – Сто девяносто три государства, каждое со своими интересами. Тысячи языков, которые они должны представлять. Миллиарды людей, которые никогда не войдут в этот зал.

Он повернулся к выходу.

– Наблюдающие спрашивают: один вид или два? Я бы ответил: тысячи. Миллионы. Каждый человек – отдельный вид. И мы пытаемся говорить одним голосом.

Шаги. Двери. Тишина.

Анна осталась одна.

Она просидела ещё час.

Зал был огромным и пустым. Кресла – ряд за рядом – уходили вверх амфитеатром. Трибуна внизу казалась маленькой, незначительной. Отсюда, из ложи, всё выглядело как декорация – театр, где разыгрывают пьесу о судьбах мира.

Но пьеса была настоящей. И ставки – настоящими.

Анна думала о Золотой пластинке. О том, как её создавали – в спешке, с ограниченным бюджетом, с благими намерениями и слепыми пятнами. Сто шестнадцать изображений. Девяносто минут музыки. Попытка сказать: «Вот кто мы. Вот что мы ценим. Вот наша история».

Но история была неполной. Конечно, неполной. Как любая история, рассказанная одним голосом.

И теперь – этот голос был единственным, который услышали.

Один вид или два?

Оконкво сказал бы – тысячи. Миллионы. Каждый человек – отдельный вид.

Наблюдающие не поняли бы. Их логика – бинарная. Один или два. Да или нет.

Но, может быть, в этом и был урок. Может быть, вопрос был не о том, что ответить, а о том, как отвечать. Не одним голосом. Не от имени «всего человечества», которое никто не представляет. А… как?

Анна не знала.

Она встала, чувствуя, как затекли ноги. Пошла к выходу – медленно, по ступенькам, мимо пустых кресел.

У двери остановилась. Обернулась.

Зал молчал. Ждал.

Кто будет говорить от нашего имени?

Вопрос повис в воздухе – без ответа.

Анна вышла.

Глава 6. Дар

Орбитальная станция «Гелиос-7», низкая околоземная орбита. 28 августа 2077 года. 03:17 UTC.

Данные текли по экрану – река цифр, уравнений, диаграмм. Маркус Вэнь смотрел на них уже третий час, и впервые за долгое время не понимал, что видит.

Это было непривычно. Он строил карьеру на понимании. На способности увидеть паттерн там, где другие видели хаос. На умении превращать сложное в простое, абстрактное – в конкретное, невозможное – в план действий.

Но это…

– Кофе? – Софья появилась в дверях его кабинета, держа две чашки. Она всегда знала, когда он не спит. Шестой год брака – достаточно, чтобы выучить его ритмы.

– Спасибо.

Она подошла, поставила чашку на край стола. Села в кресло напротив – не рядом, но и не далеко. Правильная дистанция. Софья всегда находила правильную дистанцию.

– Что там?

Маркус помолчал. Он получил файлы двенадцать часов назад – по закрытому каналу, от контакта в SETI. Официально они ещё не были рассекречены. Неофициально… неофициально половина правительств мира уже имела копии.

– Второй слой, – сказал он. – В послании Наблюдающих. Помимо изображений и вопросов – технические данные.

Софья подняла брови. Сорок восемь лет, каштановые волосы с первыми нитями седины, лицо, которое было бы красивым, если бы не постоянная настороженность в глазах. Она выросла в семье дипломата – научилась читать подтексты раньше, чем текст.

– Какого рода технические данные?

Маркус повернул экран к ней.

– Термоядерный синтез.

Человечество гналось за термоядом больше века.

Маркус знал историю – знал её лучше, чем большинство. ITER в двадцатых годах. «Спарк» в тридцатых. Десятки проектов, триллионы долларов, бесконечные обещания: «Ещё двадцать лет. Ещё десять. Ещё пять». К 2077 году термоядерные реакторы существовали – но оставались дорогими, капризными, требующими постоянного обслуживания.

Энергия Солнца – в руках человека. Теоретически.

На практике – угольные электростанции всё ещё дымили в Азии. Атомные реакторы – те самые, что убили его отца – продолжали работать, потому что альтернативы не хватало. Четыре миллиона человек умирали каждый год от энергетической бедности: не могли обогреть дома, не могли вскипятить воду, не могли сохранить еду.

Маркус строил «Гелиос», чтобы это изменить. Орбитальные солнечные фермы, микроволновая передача энергии, глобальная сеть распределения. Шаг вперёд. Но не прорыв.