Сверху или снизу?

– Я знаю одно хорошее банковское слово, – сказала Анна Изабелла, снова отвлекшаяся от чтения. – Ограбление.

Жегарин невольно улыбнулся.

– Кажется, мы подбираемся к решению моих финансовых проблем, – сказал он.

– На самом деле…

Толстяк в костюме прервал Гарова на полуслове.

– Саша, б@#$ь, ты слышишь?! Саша! – толстяк вскочил и, в надежде таким образом найти сигнал, поднял телефон на вытянутой руке, поднял, впрочем, невысоко – рука была короткой и толстой. – Алло! Ни хрена не слышу! Молчи! Я тебе не сказал самого главного – про налоговую, Саша, я вчера со всем разобрался! Что?! Б@#$ь, не перебивай меня, я тебя и так ни х@я не слышу, е@#$%й в рот! Я решил с налоговой, у меня там старый кент, оказывается, мы закрыли вопрос! Ну как, закрыли, он решается! Что?! Ну сколько-то ему надо будет дать… Да я захожу туда, а он стоит, я его, б@#$ь, даже не сразу узнал, е@#$@й, говорю, с@#а в рот, это ж Михал Михалыч, б@#$ь, какие на х@й люди, сто лет не виделись…

Жегарин резко встал со сжатыми кулаками, пошатнулся от качнувшегося вагона и с такой злобой посмотрел в затылок толстяку, что тот почувствовал это и обернулся пугливо. Выражение лица толстяка сделалось злым и надменным. Эти двое были похожи на Рикки-Тикки-Тави и объевшуюся кобру.

– Слушай, ты своим языком и унитаз вымажешь! – выпалил Жегарин. – Тебя дихлофосом поганым травить надо!

– У тебя ко мне дело какое-то, ты кто такой?! – толстяк отодвинул голову назад, а живот наоборот – вперед. – Саша, повиси!

– Да после тебя ребенка к психиатру вести надо!

– И что теперь делать?! – сейчас и глаза выпучил.

– Либо книжкой по этике забить насмерть, либо язык колючей мочалкой стесать. Выбирай.

– Ты кто такой? Саша, повиси… Ты мне угрожаешь, что ли, я понять не могу?!

– Ты сам себе угрожаешь, как ты такой живешь? Твоя несчастная Саша, наверное, уже не знает каким средством после твоих разговоров уши мыть!

– Моя Саша – бухгалтер.

– Вон до чего бедную женщину довел!

– Ты чего от меня хочешь, я не понимаю? Поговорить не с кем?

– Да с тобой говорить – как мусорное ведро на голову вывернуть!

В вагон вернулась кондукторша и, растерянная, остановилась в дверях. Анна Изабелла оторвалась от чтения и исподлобья поглядывала на спорщиков. Школьник в голове вагона перегнулся через спинку и с широкой улыбкой следил за перебранкой.

– Так что ты ко мне пристал? – толстяк быстро моргал. – Что тебе, б@#$ь, надо, я понять не могу? Саша, ты там? Повиси немного, чтоб я еще на ваших поездах ездил! У вас здесь всегда так интересно?

– У нас еще и по голове постучать могут.

– Вася, короче, – это Гаров попытался перехватить трясущийся кулак Жегарина, но не поймал. – Охладись, садись давай.

– П@#$ц… – многозначительно прокомментировал толстяк.

– Еще повтори, – Жегарин мотнул головой.

– А сколько дашь?

– Пару раз по бубну, пару раз по тыкве. Опыт имеется, – Жегарин поднял барабанную колотушку.

Толстяк отступил было, но уперся ногами в деревянную полку. Поезд качался и брюзгливо звенел старым железом.

– Я тебя по судам затаскаю, – пообещал толстяк.

– Да уж сейчас будет за что!

Гаров снова попробовал ухватить распалившегося сверх всяких приличий барабанщика. Анна Изабелла недовольно морщилась – не так она представляла себе дуэли! Школьник в углу строил рожи и снимал происходящее телефоном, а побледневшая кондукторша оправилась от замешательства и поспешила вдоль сидений.

– Господа пассажиры… – начала было она.

Жегарин вскинул кулак с колотушкой.

– Саша, повиси…

– Вася! – Гаров снова не сумел поймать запястье товарища, и в тот же миг безоблачное небо крымского лета покрылось трещинами внезапных молний!

Небо потемнело дочерна, потемнела сухая трава полей и хилые деревца, потемнел сам воздух в вагоне, так что не различить было ни лиц человеческих, ни рядов деревянных сидений. Тут же врезал гром такой чудовищной силы, что по всему поезду пробежала дрожь, потрескались толстенные стекла, вспучились стены, завибрировал весь вагон и стал почему-то наклоняться, подскочил и грохнулся с металлическим воплем на бугристую землю!..

Глава вторая

В мерцающем полумраке, среди шума дребезжащего металла и звона бьющегося стекла, вскрикнула кондукторша, и Гаров, ничего не видя перед собой, стукнулся об оконную раму сначала локтем, а потом спиной и затылком. И пока Гаров задыхался, мимо его лица промахнула выпущенная из пальцев упавшего между сидений Жегарина колотушка для барабана, застучало что-то неподалеку, а пыльный пол под ногами дрожал, как взбесившаяся стиральная машина.

Наклонившийся под весьма опасным углом вагон все же выровнялся, подпрыгнул со стоном, упал и резко застыл, как если бы во что-то врезался. Темная пелена рассосалась, но всюду летала пыль, в разбитые кое-где окна сыпалась земля, и Гаров, закашлявшийся, не сразу понял, что в вагон пытаются пробиться солнечные лучи. В ногах у него ворочался и рычал от боли Жегарин. Поезд остановился, вокруг что-то валило мелким градом, и Гаров услышал стон Анны Изабеллы. Она сидела между сидений, прижимала к лицу ладонь и смотрела потрясенно на окровавленные пальцы. Гаров перепрыгнул через Жегарина и упал на колени перед девушкой, схватил ее за плечи.

– Белла, где ты ранена? – Гаров произнес этот вопрос так возбужденно, что смутился и покраснел. Он был единственным на свете человеком, кто называл Анну Изабеллу сокращением Белла. – Покажи руку.

У Гарова мутилось в глазах. Его так шатало, что он чуть не врезался лбом в сиденье.

Белла опустила ладонь. Когда вагон подскочил, она ударилась лицом в скамью напротив; из рассеченной губы струилась кровь. Белла жалостливо скривилась и вынула изо рта выломанный зуб.

Жегарин возился между под полками. Он громко бахнулся головой и наконец сел.

От поднявшейся пыли все было как в тумане, пол еще продолжал вибрировать некоторое время. В глазах двоилось, и Жегарин догадался наконец, что поезд во что-то врезался.

– Кому-нибудь помощь нужна? – спросил он через силу и поискал на затылке дыру. – Все живые?

Жегарин встал не с первого раза. А когда встал, то сразу споткнулся о ногу Гарова, хлопотавшего над Беллой, равнодушно прошел мимо прилипшего к сиденью толстяка и присел возле школьника. Тот ползал по полу, тер кровоточащий нос и шептал какие-то злые заклинания.

– Что ты говоришь? – не понял Жегарин. – Сломал что-то?

– С@#а, б@#$ь, е@#$%й на х@й п@#$%ц! – сообщил пацан и стал сооружать такие матерные конструкции, какие не выдержит ни один фундамент и для изображения которых понадобилось бы много строк загадочных символов.

– Я в школе таких слов не знал, – приврал Жегарин и пошел в соседний вагон.

Где-то вдали грохнула дверь. Гаров встрепенулся и увидел проковылявшую рядом кондукторшу. Она шаталась, сильно хромала и кривилась от боли. Она остановилась возле толстяка. Тот не мог пошевелиться и тупо таращился в окно. Телефон его валялся на полу в разобранном виде, у толстяка дергались ноги и стучали друг о друга колени.

– У вас все хорошо? – спросила кондукторша и взялась за голову, потому что ей самой было вовсе не хорошо; юбка сзади была разорвана, оголенное бедро почти касалось уха Гарова, но она этого не замечала.

– Хорошо?! Вы что?.. – толстяк шептал, захлебывался и едва мог что выговорить, пальцы у него шевелились быстро и судорожно, как усики у таракана. – Вы что?! Я… Где мой?..

Кондукторша постояла в некотором недоумении, собираясь с мыслями, обвела вагон неясным взглядом и захромала к голове поезда, туда же, куда и Жегарин. Гаров протянул Белле платок.

– У вас аптечка есть? – бросил он вслед кондукторше.

– Сейчас поищу, – ответила она, замедлившись.

– Что случилось? Мы врезались во что-то?

– Не знаю, я иду к машинисту.

Она вышла из вагона. Белла потрогала глаза, но резко отдернула руку и посмотрела на пальцы – тонкие и белые, они были заляпаны кровью.

– Это откуда? – перепугалась Белла и провела ладонью по шее, потом быстро по груди, по животу, как будто там была какая-то кровоточащая рана.

– Дай, подожди, – Гаров перехватил ее руку. – Где болит?

– Не знаю. В голове как будто ничего не осталось.

– А что-то было?

Белла заморгала. Гаров улыбнулся неловко и опять покраснел.

– Сказала бы я тебе, но язык не поворачивается…

– Он и не должен поворачиваться. Кровь на пальцах – с губы, больше ничего нету.

– А ты уже все обыскал, – Белла вздохнула.

– Я зайду по… пойду за аптечкой. Посиди пока здесь.

– Мы врезались куда-то?

– Понятия не представляю… тьфу… Как там оно? Найдешь выпавшие мозги, поищи и мои, должны где-то рядом валяться. Мои должны быть совсем маленькими.

– Если не наступлю.

– Постарайся.

Гаров потихоньку двинулся следом за кондукторшей. Белла размазала кровь по лицу и выглянула в окно – что-то промелькнуло в небе. Белла приподнялась, села на лавку и увидела сквозь стекла дверей Жегарина в соседнем вагоне. Он нашел там пару пенсионеров. Мужчина лет под семьдесят сидел на полу, куда его, очевидно, сшибло тряской, и о чем-то переговаривался с удержавшейся на сиденье женщиной примерно того же возраста. Жегарин помог мужчине подняться. Старик выдохнул, покряхтел немного и добродушно улыбнулся.

– А бабка как гвоздями прибита, – сказал он. – Не шелохнулась даже, зараза!

– Поболтай еще, – обозлилась старушка.

Жегарин обернулся. Мимо прошла кондукторша, рассеяно посмотрела на стариков. Следом за ней увязался Гаров.

– Не жалеете вы стариков, – сказал кондукторше мужчина и влез обратно на сиденье.

– Вам плохо? – кондукторша остановилась, в смятении посмотрела на стариков, но тут же отвлеклась на окна вагона.

– В семьдесят три года хорошо не бывает!

– Ему всегда плохо, не слушайте глупостей, – старушка махнула рукой. – Всю жизнь брюзжит. Лишь бы языком чесать.

– Я к вам потом подойду.

– Что произошло? – спросил Жегарин. – У меня все в глазах плывет.

– Идем к машинисту, – ответил на ходу Гаров и вместе с кондукторшей перешел в следующий вагон.

Жегарин заковылял третьим.

Сперва Гарову показалось, что в вагоне никого, но к середине пути он заметил на последнем сиденье затылок. Кондукторша наткнулась на затаившегося в углу мужчину и опешила. Она тоже думала, что в этом вагоне пусто.

– Так, заяц, – сказала она. – Жалобы есть?

– Мне бы чего-нибудь…

Он не продолжил.

– Чего? – спросила кондукторша.

– Чего-нибудь.

– В полиции вам много чего будет. Билет у вас есть?

– Я никому не даю.

– Да никому и не надо.

Она строго посмотрела на безбилетника и пошла дальше. Гаров, проходя мимо, отметил, что у одинокого мужчины длинное лицо с гладкой, лоснящейся кожей и очень вытянутые к краям глаза. Китаец, что ли? – подумал Гаров, но вдруг услышал вскрик или, скорее, переходящий в вопль вздох кондукторши и поспешил в соседний вагон.

Старые деревянные сиденья в свете послеполуденного солнца отбрасывали мягкие тени на пыльный, с комьями земли пол. Стекла потрескались, а одно вывалилось из погнутой рамы наружу. Кондукторша стояла у самой двери и не могла пошевелиться от ужаса – вагон был разрезан пополам. Сиденья посередине его разрубило надвое словно бы одним метким ударом огромного топора, разрубило вместо с полом и стенами. Но, что самое страшное, второй части вагона не было видно ни в дыру, залитую солнечным светом, ни в окна. Половина вагона подевалась неизвестно куда вместе с оставшейся частью поезда!

Ошеломленный Гаров застыл в дверях и не придумал что сказать. Он прошел немного вперед, непроизвольно коснулся спинки сиденья – и тотчас отдернул руку! Хоть летнее солнце крымской степи пекло так, будто имело свои злые умыслы, сиденье было почти ледяным. Оно, очевидно, постепенно нагревалось, а значит, еще минуту назад было таким холодным, что и не прикоснуться! Холодный пол чувствовался сквозь туфли…

Жегарин заморгал часто и выругался, потом спохватился, что этим своим сквернословием обесценивает недавнюю стычку и поспешил извиниться. Его, впрочем, никто не слушал.

Гаров стоял у края вагона, а далеко впереди, у самых облаков, над сухими крымскими полями и лесополосами висел в воздухе черный-черный куб…

Гаров оторопел, открыл рот, но ничего не сказал. Утих и Жегарин, а кондукторшу трясло от страха.

Куб, судя по всему, был весьма далеко от поезда, хотя никто из пассажиров и не мог на глаз определить размеры этого странного объекта и настоящее расстояние до него. Он не падал, не шевелился и, очень похоже на то, не отражал солнечных лучей. Гаров и Жегарин медленно переглянулись. Кондукторша села на холодное сиденье, закрыла рот ладонью и смотрела на мужчин с ужасом и надеждой.

Гаров нервно почесал пальцем затылок и уставился под ноги. Под вагоном росла необычная трава бледного красного цвета. Она почти не колыхалась – не было ветра – и словно бы бликовала. Гаров подумал, что это от росы, но было пять часов вечера… Впрочем, сияние травы заинтересовало его куда меньше, чем то, что она простиралась метров на сто, а то и двести вперед, образовывала большое поле, которого он никогда не видел здесь прежде. Рельсы Гаров отыскал немного в стороне. Очевидно, электропоезд сошел с путей и вывалился в поле. Впрочем, это не объясняло куда подевалась половина вагона и, самое главное, это не объясняло зависший в облаках куб.

Руки дрожали, по всему телу бегали мурашки. Гаров не мог собраться с мыслями, смотрел тупо и бессмысленно на траву у разорванного вагона. Волосы трепал горячий степной ветер.

Жегарин тер глаза, у него никак не получалось сфокусировать зрение. Поезд все трещал временами и позвякивал.

– Скажите, – Гаров повернулся, и кондукторша встрепенулась, быстро и неловко стерла слезу, – как вас зовут?

– Лена, – она почему-то растерялась и добавила: – меня.

– Это был первый вагон?

– Нет. Головной шел следующим.

В окна скрипучих и не закрывающихся толком дверей Гаров увидел бредущего к ним толстяка. Он враждебно смотрел в окна, потом шарахнулся от улыбающегося «зайца» и долго возился с дверьми – они закрылись у него перед носом до того, как он просунул в тамбур весь живот. Следом за этим деловым человеком неспеша брела Анна Изабелла. Кровь с лица она стерла, но ладони были красными. Девушка робко заглядывала в окна строго по очереди, как будто в каждом ожидала увидеть что-то такое, чего нельзя было увидеть в другом – и боялась пропустить важное. Двигаясь боком, она периодически натыкалась на спинки сидений.

– Это п@#$ц какой-то, а не двери! – сообщил толстяк, втиснувшись наконец в последний вагон.

Он открыл рот для какой-то матерной тирады, но заметил наконец отсутствие половины вагона и застыл, поднял медленно руку, посмотрел туда-сюда, но так ничего и не обругал. «Заяц» просунулся следом, повертелся без интереса и пошел по поезду обратно, не переставая весьма неуместно улыбаться. Гаров впустил Беллу, они встретились взглядами, но не сказали ни слова.

Первым пришел в себя толстяк.

– Это как понимать?! – сказал он таким тоном, будто обвинял кондукторшу в аварии электрички. – Вы меня послушайте, женщина, как это понимать?

Он с опаской подошел к краю вагона и увидел висящий далеко в небе куб. Жегарину пришлось отойти к стенке, потому что живот делового человека занимал весь проход.

– Как это понимать?! – повторил толстяк и повернулся к кондукторше, та смотрела в пол и тяжело дышала. – Я вас по судам затаскаю! Вы меня что?..

Кондукторша подняла голову и в таком недоумении посмотрела на толстяка, что тот совсем осмелел.

– Вы понимаете, что я должен быть в Симферополе? – начал он. – Кто за это ответит? Вы? Почему мы стоим? Меня ждут люди, у меня деловые дела… у меня контракт, знаете ли, деньги! Смотрите, – он протянул телефон с потрескавшимся экраном. – Кто мне за это заплатит? Вы понимаете, я такой компенсации с вас потребую… Что вы сидите? Чего вы ждете?! Делайте что-нибудь!

Глаза кондукторши заблестели от слез.

– Иди ты вот дотуда… спекулянт несчастный! – сказала она негромко и задрожала, опустила голову и стала судорожно смахивать слезы.

– Ага, вот как! – толстяк покраснел, быстро посмотрел на Жегарина, потом на Гарова, на Беллу, отошедшую обратно в тамбур; перед каждым новым человеком он возмущенно вскидывал руки. – Вот как, б@#$ь, совсем уже?.. там… Я-то, женщина, пойду, но, если я опоздаю в город, вы мне ответите за все, я вас так загною, что…

Жегарин хлопнул толстяка ладонью по плечу, и тот захлебнулся, посмотрел на барабанщика свирепо и испуганно одновременно.

– Руки убрал! – взвился толстяк, вырвался из хватки и пошел прочь. – Вы мне еще за все пожалеете, – сказал он непонятное и, бешено захлопав дверьми, вылез в тамбур. – Посмотрим еще! Я вас по всем судам таскать буду!

Толстяк обернулся, громко посмотрел на Гарова и Беллу и принялся дергать наружную дверь. Дверь не поддалась. Толстяк закрутился, запыхтел, задергал сильнее, зарычал, вытер пот.

– И не смейте меня хватать! – заорал он. – Вы мне еще… Да как она у вас открывается, что это такое!?

После всех усилий дверь растворилась. Толстяк презрительно покосился на Гарова, который выглядел сейчас холодно и безразлично, потом высунулся наружу, осмотрелся, увидел неподалеку рельсы и, взявшись за ручку, стал спускаться.

– Вы мне еще за это… – начал бубнить он, однако, когда его ступня коснулась колосящейся под вагоном красной травы, толстяк вдруг вскрикнул, завизжал, как дамская собачка, заболтался, чтобы не упасть, но этим едва не вывалил наружу всю свою беспомощную тушу и только благодаря подоспевшему Гарову смог влезть обратно в тамбур.

Замшевая туфля дымилась и кисло воняла!

Толстяк заохал, заскулил и сбросил обувь на пол вагона. На крики сбежались Жегарин, кондукторша Лена и школьник. Последний, кстати сказать, был похож на побитого, который намерен поскорее дать сдачи – он никак не мог перезагрузить отключившийся телефон, и это расстраивало его сильнее сошедшего с рельсов электропоезда. Из-за плеча Гарова с интересом подглядывала Белла.

Подошва той туфли делового толстяка, которой он коснулся красной травы, превратилась в пахучую жижу. Ее словно разъедало изнутри, и минуту спустя на полу вагона лежала какая-то бесформенная масса, никак не напоминавшая дорогой обуви.

– Вот замечательно, пятьдесят шесть тысяч рублей, – сказал толстяк и обвел всех потрясенным взглядом, а все смотрели на останки туфли. – Большое спасибо!

– За одну? – спросил Жегарин.

– Что? – толстяк не понял. – За две, конечно.

– Тогда двадцать с чем-то там тысяч…

Толстяк фыркнул.

– Двадцать восемь, – уточнила Белла

– Полторы моих зарплаты на один уродливый ботинок, – шепотом сказал Жегарин.

– А со вторым мне что делать? – надулся толстяк. – Двадцать восемь, – передразнил он Беллу. – Где такие по одному продают? Второй теперь хоть в мусор выкидывай. Весь комплект заново покупать надо, а это – пятьдесят шесть тысяч. Хорошо еще – старые взял, недорогие.

– Да я за двадцать лет пятьдесят тысяч на обувь не потратил и хожу, как человек.

– Вот и поздравляю, ходите себе дальше как неудачник.

Школьник сел и понюхал гадкую массу.

– Говно какое-то, – прокомментировал он.

– Дорогое говно, за пятьдесят тысяч, – не унимался Жегарин.

– Что случилось? – тихо спросила Лена.

Никто не ответил. Гаров обернулся, прошел в туалет, взял там комок туалетной бумаги и вернулся в тамбур. Все с недоумением следили за его похождениями; пришел улыбчивый «заяц» и старики. Гаров скомкал бумагу и кинул в красную траву под поездом. Стоило бумаге коснуться первого же стебелька, она вспыхнула темным пламенем и рассыпалась мелким пеплом. Лена громко ахнула. Гаров и Жегарин переглянулись.

– Так, – произнес барабанщик. – Занимательная трава…

– Вы совсем уже, что это такое?! – пробормотал толстяк и выругался шепотом.

Гаров подошел к краю площадки и выглянул наружу. Красная трава росла на путях, и от рельсов поднимался легкий дымок. Неужели, поезд сошел с путей потому, что их разъела эта трава? Но поля не вырастают внезапно на раз-два… Еще и этот парящий куб, и пропавшая половина вагона…

Гаров высунул голову в разбитое окно, но поезд остановился в низине – кроме травы и части лесополосы ничего больше не увидишь. Не видно даже задних вагонов – электричка выгнулась скобкой.

– Лена, скажите, как подняться на крышу? – спросил Гаров.

Кондукторша отняла руку от лица.

– Я не знаю, – сказала она.

– Может, где-то есть техническое отверстие?

– Не знаю.

– Зачем тебе? – перепугалась Белла.

– Посмотреть.

– Дурной, что ли? Упадешь.

– Я чуть-чуть.

– Что чуть-чуть? Упадешь чуть-чуть? Будешь потом как этот тапок за двадцать восемь тысяч.

– Говно за двадцать восемь тысяч, – поправил Жегарин.

– Тем более.

– Ладно вам, только нос просуну, хочу глянуть – что там.

Гаров улыбнулся настолько уверенно, насколько мог – и прошел в вагон. Он надеялся найти в потолке какие-нибудь люки наподобие автобусных, но, ничего не обнаружив, вернулся в тамбур.

– Я помогу, – сказал Жегарин.

– Что? – Белла сделала сердитое лицо.

– Вылезу по стене, – произнес Гаров. – Тут должно что-то быть, какие-нибудь ручки.

Белла прорычала весьма недовольно.

– Я осторожно, – сказал Гаров.

Жегарин подсадил Гарова, и тот, ухватившись за стык вагонов, нащупал наверху небольшой выступ. Упираясь ногами в выпуклости на краях вагонов, покраснев от усилия, не самого привычного для оркестрового корнетиста, он, похрюкивая неэлегантно, все-таки влез на наклонную крышу, взялся за настил и тут же перепугался, потому что едва не коснулся пальцами токоприемника. Поезд давно потерял контакт с проводами, но Гаров не был электриком и понятия не имел, осталось ли напряжение в системе.

– Аккуратнее там, – не слишком вовремя забеспокоился Жегарин. – Оно не убьет?

– Я же контроллер, откуда мне знать? – послышался тихий голос Лены.

Гаров отполз от токоприемника и встал. С крыши видно было какой изогнутой гармошкой искривился поезд, съехав с путей. Красная трава под колесами росла с одной стороны до лесополосы, а с другой она упиралась в заросшее поле. Но не это привлекло внимание Гарова.

Среди редких перистых облаков парили кубы, похожие на тот, что виднелся из разрушенного вагона. Горизонт далеко на западе, где море, почернел, и там грозно плясали беззвучные молнии.

А позади, в стороне Сак и Евпатории, висела в небе какая-то колоссальных размеров конструкция! Она походила на толстую заводскую трубу, обвешанную бесчисленной россыпью мелких деталей, свисающих драными нитками. Детали эти, плохо различимые с расстояния, опутывали конструкцию, как дикий плющ. Труба издали была бледно-синего цвета с темными линиями, и несмотря на то, что и небо вокруг нее было темным, отбрасывала резкие блики. На глаз можно было предположить, что эта жуткая структура, которая просто нависала над землей и не двигалась, по размерам своим больше целого города, и если она рухнет с высоты, то катастрофические последствия удара можно будет ощутить во всем Крыму!

Глава третья

Потрясенный Гаров прошел по крышам вдоль всего поезда. Трава под колесами торчала штыками, а в небе на севере порой что-то вспыхивало, похожее на отсветы далеких пожаров. Теплая синева потихоньку серела.

Последний вагон поезда стоял у самых рельсов и колесами выступал за поле красной травы. Трава легко шелушилась и тихо скрипела. В мучительной тишине били молнии у горизонта. Гаров поспешил назад и с немалым трудом влез обратно в тамбур у предпоследнего вагона. Здесь собрались все пассажиры поезда. Толстяк вяло и нехотя выяснял отношения с Жегариным, отмахивался и все норовил отвернуться, но, отвернувшись, тотчас поворачивался обратно, чтоб бросить какую-нибудь зажигательную фразу, вроде: «Понаберут каких-то с улицы, б@#$ь, и потом поезда летят под откос!» В ответ Жегарин грозился пойти искать свою барабанную колотушку.

Гаров рассказал об увиденном. Кондукторша, совсем нервная, заламывала руки и смотрела то на Жегарина, то на Гарова, потому что от остальных уже не ждала ничего путного. Анна Изабелла таилась в углу, «заяц» хитро улыбался, довольный, очевидно, тем, что его безбилетная поездка закончилась для него без серьезных последствий. Школьник тоже не страдал – он шатался по вагонам и снимал побитый поезд на камеру телефона. Старик все хотел что-то сказать, но едва приоткрывал рот, как жена затыкала его змеиным шипением.

– Что делать? – негромко произнесла кондукторша и машинально взглянула на разорванный вагон. Исчезновение машиниста и его кабины не давало ей покоя. Впрочем, не только ей. – Куда теперь идти?

– Телефон не ловит, – сообщила Белла. – И интернета нет.