Соринки из избы: семейные истории

Новенькая, казалось, была благодарна Любе, слушала ее, казалось, всем телом, пока они ждали дизайнера. Плечи Новенькой от страха приклеились к ушам, глаза бегали, волосы всё время поправляла, от этих касаний они обмаслились и висели, как ивовые ветки.

– Ночь целую пилили «Твой Класс». И вот новый день, и снова здравствуйте, – Люба посмеялась. – Дизайнеры, редакторы, прогеры, да все. Подключались, работали, отключались, потом новые подключались, – Люба стянула волосы на затылке, завязала в резинку, удовлетворенно вздохнула, вспоминая продуктивную рабочую ночку.

– «Твой Класс» – это то, что мы сейчас обсуждать будем, так? – нервно, не попадая в радостные Любины ноты, спросила Новенькая.

– Да, – буркнула Люба. Ясно, что Новенькая не удосужилась даже повестку встречи изучить.

– И еще вопрос, можно?

– Можно.

– «Твой Класс» – это же стартап «Игрошколы»? Я просто полазила в доках перед встречей, и там не всё понятно.

– Что ж там непонятного? – ухмыльнулась Люба, это она писала доки к проекту. – Да, стартап по задумке нашего главного. И да, поэтому критично сделать все звездато. Но ты не ссы, быстро вкатишься. У тебя есть Андрей Питонов и я, проонбордим враз.

Пока Люба говорила, Новенькая размыла задний фон у себя в «Зуме». Ишь!

– Я в «Школалогии» уже делала нечто подобное: для групповых занятий сервис, с доской и прочими фичами, – пролепетала Новенькая сквозь черный экран, потом вдруг включила камеру.

Ее поведение показалось Любе некомандным и вообще оскорбительным. Что за ромашка: включила камеру, выключила? У нас встреча, а она с чем-то посторонним возится. Вот она, Люба, не посмела бы перед своей Таней без предупреждения выключить камеру.

Понятно, что для Новенькой Люба не совсем руководитель, точнее – совсем не руководитель. Новенькая де-факто в команде Тани Началовой, как и Люба, но Люба – старший редактор всё же. И это Люба Новенькую нанимала, это она дала ей жизнь в компании. Люба ей почти как мать родная, без всякого преувеличения.

Короткий звук, как отскочивший от дверного звонка: во встречу вошел Андрей Питонов со своим эгегей-настроением.

– Андрюша, милый мой, ненаглядный, – запела Люба. Андрей даже растерялся.

– Привет-привет, Люба, – сказал и стал шарить взглядом по экрану, видимо, искал «Фигму», прибавил по ходу. – Третий квартал распланировали уже?

– Ведомость еще не закрыли. Если задачи остались, несите, рассмотрим, – Люба сделала паузу и заправила русые волосы, мочалистые, как сухая люффа, за бугор покатого плеча. – А я уже соскучилась по тебе. Давно мы с тобой не занимались совместными… кхм… проектами.

Андрей быстро посмотрел в экран, угукнул, и взгляд его стал размытым; видимо, уже открыл «Фигму» с нужным макетом и убежал от греха подальше в работу.

– С тобой будет работать наша Новенькая. А я так, только проконтролирую, чтобы всё в рамках закона было, – Люба посмеялась басисто. Грудь от смеха тряслась, как батут от детских прыжков.

– Обучаешь? – серьезно спросил Андрей.

Люба смутилась, шутки он явно не понял. Заметила, что у нее из-под платья выскочили мощные, словно морские канаты, бретели лифа, и подтянула. Мамино, поэтому такой старческой расцветки. Другое на ее тушу не налезет. Захотелось выключить камеру и прыгнуть под одеяло, погладила взглядом стоящий в углу диван с белыми, как из манной каши, комками постельного; он всё еще там, ждет ее. Ладно, разобралась-собралась. Сорок минут встречи еще надо оттарабанить, потом сопли распустит. А пока – всосать сопли назад, солнце еще высоко!

– Смену себе готовлю, – с полуулыбкой ответила она Андрею.

Но Андрей глубоко нырнул в дизайн макета и уже как будто не слушал ее.

– Вас двоих на проект поставили? – спохватился он через минуту. Люба эту минуту обиженно молчала, а Новенькая снова выключила камеру.

– Нет, говорю же, я наставничаю. Я же теперь старший редактор, Андрюш.

– Люб, я справлюсь, ты можешь идти, – пискнула вдруг Новенькая из черного квадрата и обратилась к Андрею: – Могу же поспрашивать тебя про макет?

– Нет, погоди, – вмешалась Люба, голос ее стал громче. – Сначала посмотри, как надо правильно брифовать. Я тебе сегодня покажу, потом будешь сама. Не спеши, дорогая моя. Андрей, ты пошаришь экран или я?

– Давай я, у тебя доступа на редактирование нет, – ответил Андрей, и на экране у Любы появился интерфейс «Фигмы» с прямоугольными экранчиками «Твоего Класса». Люба закипела: некоторые заголовки, плоды ее ночного труда Андрей, судя по всему, взял и переписал.

– Ты, я вижу, уже похозяйничал, – сказала она с игривым недовольством.

– Ты про заги? Там же какая-то муть была. Я пока lorem ipsum поставил. Можешь менять все, что твоей душеньке будет угодно. Только я чекну в конце, чтобы норм встало.

Муть была… Какие же тупорылые эти мужики. Но сейчас лучше не начинать, подумала, а то Новенькая услышит, что тексты Любы можно называть мутью. Плохой прецедент.

– Люблю, когда мужчины берут инициативу в свои руки, – пролепетала.

Андрей принялся рассказывать про проект и пояснять, какая на этом этапе потребуется помощь от редактора.

– Ты нам не поясняй. Мы сами тебе скажем, – заметила Люба покровительственно, словно старше Андрея лет на тридцать. Сама себя в этой компании чувствовала бабкой. Вот три аргумента за: обвисшая грудь, жировой горб и почти неходячие, онемевшие ноги.

Новенькая притихла, и камеру не включает. Где она вообще? Надо не забыть сделать ей замечание после встречи. Важно растягивая слова, Люба принялась задавать вопросы Андрею по макету, то есть брифовать, и вдруг эта фиалка явилась, но теперь Люба услышала незнакомый напористый голос (если бы не видела, что это рот Новенькой открывался, не поверила бы):

– Извините, коллеги. Хочу внести ясность. Я опытный редактор и могу сама вести проект. Люба, извини, но я не в твоей команде, ты просто помогаешь мне влиться в работу, а это у нас только по запросу, если я правильно поняла процессы. Сейчас запроса такого нет, я вполне могу провести встречу с Андреем сама, не вижу смысла тратить часы двух редакторов для этой встречи. Если будут вопросы, я к тебе отдельно приду.

Автоматная очередь из слов. От стыда Люба не смогла возразить ей сразу, поэтому улыбнулась. Андрей всё понял и сразу выключил у себя звук, занялся дизайном.

– Бунт на корабле, капитана теснят, – пошутила Люба и добавила: – Ну что ж, если моя помощь не нужна тебе… – покосилась снова на диван. – Хорошо тогда. Мне так даже лучше. Андрей, пока! Напиши мне потом, после встречи, плиз. Будет пара вопросов.

Люба отключилась и выругалась матом перед опустевшим экраном.

Новенькая залезла на ее территорию. Андрей – старший дизайнер, и она, Люба, старший, а Новенькая кто? Обычный рядовой. Какое право она имела так встревать? Люба подумала, что она, будучи новенькой в свое время, ходила с раскрытыми, как крылья бабочки, глазами и только слушала-внимала Тане. И правильно: благодаря Тане она и человеком в «Игрошколе» стала, а это рвачиха хочет все и сразу. Нет, не приживется она.

Люба оперлась на стол и, скорчив лицо (вдруг стрельнуло в пояснице), медленно поднялась, встала на опухшие за встречу ноги. Сто пятьдесят килограммов у нее были на прошлой неделе, а теперь, может, и больше стало. Обрастает жиром, как деревянная палочка сахарной ватой. Она уже и не взвешивалась: стрелка на напольных весах всё равно зависла на максимуме.

С матерью в поликлинику пойду, там весы помощнее будут, тогда уже. Но как-то всё не до поликлиники было.

Придерживаясь за стену, переставными шагами Люба доковыляла до кухни. После часовых встреч ноги становились дубовыми стволами, и до вечера Люба их вовсе не чувствовала. Один коллега как-то пошутил: мы друг для друга просто говорящие головы, и Люба тогда усмехнулась про себя, что он и не подозревает, насколько близок к истине. Она, Люба, точно ждун из мемов, гомункул слоноподобный. Слава удаленке!

На кухне, со стоном согнувшись, Люба достала из шкафчика кастрюлю. Решила сварить на обед риса, к нему в холодильнике, кажется, была вареная курица. Вареное, пареное – вчера ей даже захотелось что-то исправить в своей жизни, и она приготовила здоровую еду. А сегодня хочется удавиться.

Поставила кастрюлю на плиту, но другой рукой, словно в нее вселился кто-то, ударила по кастрюле со всей силы. Кастрюля стукнулась об стену, потом об пол, мелко завибрировала там. Люба крикнула: «Тварюга!» и сползла вдоль шкафчика, зарыдала, завыла, застонала. Не девушка, а кремово-бисквитная масса «Графских развалин».

Отрыдав десять минут, Люба вытерла лицо надутыми, точно резиновыми пальцами, вскарабкалась, опираясь на все подряд, и, поднявшись, взяла со стола телефон, четко, методично заказала два бургера в любимом «Фрэнк Бургерс». Пока везут, успею подключиться на редакционную встречу, рассудила – и поковыляла на рабочее место.

***

«Не занимайся ты ерундой. Люби себя как есть», – поддержала Любу тем же вечером подруга. Вика шла с парнем в кино, а Люба в это время играла в стратегию «Тропико 6». Развила там не государство, а град небесный.

В Вике пятьдесят пять килограммов. Пятьдесят пять килограммов любить проще. Любино же сердце должно охватить в три раза больше, и от этого оно болит.

«Любят и полненьких. Любят всяких», – утверждала Вика, игнорируя тот факт, что в последний раз, когда Люба была в отношениях, она весила 88. Это было пять лет назад. С тех пор она насобирала на себя еще столько же. Плавать в собственном жире – это как вернуться туда, откуда тебя исторгли: в комфорную температуру матки. Туда ведь она, обрастая жиром, стремится? Глядя на свою маму, Люба уже засомневалась, что в ее матке Любе было бы так уж хорошо. Здорово, конечно, свернуться калачиком, завязаться узелком и безмятежно поплыть по околоплодным водам. Но приходится жить.

Всё, дошли уже, блямкнуло сообщение от Вики: отвечу, как выйду с фильма. Люба пожелала ей хорошего просмотра и тоже решилась на просмотр. Свернула игру и нашла в закладках любимый порносайт.

***

После короткого телесного облегчения вернулось вечно пребывающее с ней неизвестное чувство. То ли отвращения, то ли беспомощности, то ли суицидального отчаяния. Не разобрать, поэтому брала всё. Вспомнилась почему-то Новенькая. Темненькая, хрупкая, слишком хрупкая, даже ненормально уже такой быть; запястья как тросточки, косточка аж выпирает, как драгоценная пуговка на манжете. Андрей на встрече пялился на нее. Конечно, она ему понравилась.

Что мастурбировала, что ни мастурбировала, а отключиться от жизни всё равно не удалось. Только сильнее всё раззуделось; написала в телеграме Ване:

«Приеду, если анал будет, а то работы много», – ответил он.

Ваня – маркетолог из прошлой Любиной компании. Они даже встречались недолго в бородатом шестнадцатом, а потом он ее бросил, но спать с ней не переставал.

В прошлый раз признался, что всё у него к Любе сложно, сам не поймет, в чем дело, и ему надо подумать. Люба по соцсетям поняла, что у него появилась девушка. Но Ваню про нее не спрашивала, боялась как-то обидеть, спугнуть. Правда, он и без того приезжать почти перестал, приходилось почти умолять.

Люба уверила, что анал будет.

Пока сходила помыться, он уже прибыл. Люба всё исполнила, как обещала. Заказали пиццу, Ваня любил грибную. Сели на балконе, Ваня задымил вейпом, Люба за компанию достала из пыльного балконного ящичка припасенные сигареты. Курение – тот же «Турбослим», хорошо сушит.

– Что за папиросы? Еще бы «Беломор» достала, – засмеялся Ваня. – Вон, вейп лучше, невредно для легких.

Люба попросила у Вани вейп, затянулась. Во рту спелый манго с растопленным белым шоколадом. Кивнула: правда, круто. Ваня вытер место, к которому она прикоснулась губами, и тоже затянулся, красиво сощурив глаз.

– Это не потому, что ты мне противна, я просто не переношу слюни, – пояснил и, откашлявшись, добавил. – Ты мне сама не пиши больше. Я сам буду писать тебе, ок?

Сейчас докурим, и он уйдет, подумала с тоской Люба, а потом неизвестно, когда еще напишет.

Чем неожиданнее случались эти встречи, тем ценнее они были для Любы. Ловила редкие капли широко разинутым ртом. Верила, что у них любовь, просто такая сложная. Люба прижалась к ровненькой безволосой груди Вани и послушно кивнула.

***

Секс у них случился тогда аж два раза, с перерывом на пиццу и перекур, но, несмотря на это, Люба после его ухода не торопилась на боковую, а пошла по разным сайтам и опомнилась только в третьем часу ночи. Отвлеклась от пестрого экрана ноутбука на тусклые обои; разноцветными квадратиками расчертилась стена, как во время технической паузы на «Первом канале», а потом уже стали проступать полосы цвета испражнений, обвитые тусклой виноградной лозой. Обои с этим орнаментом выбирали еще дед с бабушкой, они здесь все и обклеили. Любе эта квартира ожидаемо перешла по наследству, когда бабушка умерла.

Бабушка умерла три года назад. С тех пор Люба жила здесь одна. К счастью, на соседней от родительского дома улице, поэтому по вечерам, когда у матери не было давления, она заходила за Любой, и они гуляли за ручку вдоль районных пятиэтажек, серые прямоугольники, оранжевые квадраты. Зимой, когда начинался гололед, эти прогулки становились для Любы жизненно важными, как и мама: без нее было бы вообще страшно выходить. Однажды она уже поплатилась за самонадеянность: решила сходить в одиночку до ближайшего «Магнита» и сломала ногу.

Перелом ее жирной ноги заживал плохо, и в тот год она несколько месяцев безвылазно сидела дома. Это было страшное время, еще и сразу после похорон бабушки. Тогда снова набрала: к ее тучному телу прибавился, тютелька в тютельку, бабушкин вес. Всегда толстая, бабушка перед смертью вдруг высохла, и Люба вобрала ее в себя: все шестьдесят килограммов. Вскоре прекратились месячные. Люба стала бабушкой. Детей у нее не будет, это было понятно. Мужа, очевидно, тоже. Кому такое надо?

В темноте она больно схватила себя за увесистую кожно-жировую лепешку над лобком. Осталось доживать. Но это ничего. Бабушка, вот, двадцать лет после смерти деда прожила. И нормально. Ездила на дачу, смотрела передачи про здоровье; кормила домашних и подъездных котов; не торопясь, готовила приданое в гроб.

Чернота улицы всасывала в себя черноту комнаты. И всё на глазах становилось чернотой. Затхлой, прогнившей, мертвой. «Это всё?» – словно кто-то спросил Любу, но в квартире больше никого не было. Показалось.

«У бабушки хотя бы была я. А у меня никого. Если умрут родители… Никто меня не найдет, никто даже не хватится. Одинокий труп в пустой квартире. Вонючее, задубевшее желто-серое тело. Только кот, конечно же, будет ныть под боком просить пожрать».

В темноте раздался густой, тяжелый рев. Тяжелая подушка, еще бабушкина, отлетела в старый сервант, и там что-то свалилось на пол со страшным звоном. «Ненавижу тебя! Сдохни уже поскорее, все равно никому не нужна», – прокричала Люба сквозь рыдания. Слезы заполняли ее складки на шее, на лице, забивались в нос, уши, смешивались с соплями и склеивали волосы.

***

На следующий день Люба проснулась в восемь. Не по будильнику, просто привыкла вставать рано еще с тех времен, когда водила бабушку в поликлинику. Голова болела от вчерашних слез, глаза закрывались, как у советской куклы, но, полежав недолго, поняла, что заснуть опять всё равно не сможет: в солнечном сплетении трепыхалось что-то, отчего Люба не могла найти себе места.

За ночь у нее созрел ответ на тот вопрос из черноты:

«Нет, это не всё! Не всё, блин!»

Она сразу написала матери, напомнила ей про врача (дали же ей знакомые какой-то телефон какого-то эндокринолога): «Номер остался? Давай всё-таки дойдем».

Сварила кашу, после правильного завтрака рассеялись остатки тяжелых мыслей, словно на верную рельсу встала и поехала. Умылась, причесалась, накрасилась. Теперь была похожа на человека. Вчерашний день, как гробовая тайна, останется при ней. Никто не узнает, что ей хотелось отправиться к бабушке. Она будет излучать только продуктивность и эффективность, оптимизм и благодушие, только это, всё остальное – в тень.

В десять у Любы еженедельный созвон с Таней Началовой. Люба надела на эту встречу свою самую ласковую улыбку. Грядет реорганизация отдела, Любу рассматривают на руководителя подразделения, надо показать себя с лучшей стороны.

Появившись на экране, Таня сразу же сдвинула брови. На переносице вырылся привычный Любе морщинный канал, она наблюдала его вот уже почти пять лет, и он ей совсем не надоел; даже, наоборот, дарил опору.

– Ну как ты, дорогая? – спросила Люба первая.

– Подожди, пожалуйста, довнесу кое-что, – все суетилась Таня.

Люба стала ждать, пока Таня допечатает, что ей надо. Ничего не делала, просто смотрела, как руководительница напряженно щурилась в экран, и как беззвучно, как у рыбки, дергался ее маленький рот.

– Готово, – сказала Таня через пару минут. – Прости, пожалуйста. Со встречи на встречу. Даже в туалет, извини за подробность, отойти некогда.

– Понимаю, Танюш. Я вот сегодня с дизайнерами целый час спорила.

– Спорила? А что там такое?

– Ой, ну ты Ника знаешь же, он упертый. Я ему говорю: без «ё» никак, а он по-своему делает. Пихает свое «е» во все щели. Явный недотрах у парня, – Люба засмеялась словно над шалостью родного ребенка.

– А, понятно, – сказала Таня. – У меня вообще вопрос к тебе сверхважный. Времени мало, давай к нему сразу.

– Давай, дорогая.

– Хотим тебе команду дать.

– Только если в редакции. От тебя – ни ногой, – сказала довольная Люба.

– В редакции, конечно. Будет деление на методический, маркетинговый и дизайн отделы. Это работа с соответствующими дизайн-командами, понимаешь принцип, да? Мне и Диме кажется, что узкая специализация сыграет продакшену на руку.

– Круто, а про узкую специализацию: я давно так хотела. Говорила тебе, помнишь?

– Я тоже давно говорила, – обрубила ее Таня и добавила: – Так вот, я выдвинула тебя на дизайн-отдел, хоть ты у нас в основном с маркетингом сейчас работаешь. Ты не против?

– Ты что, я уже давно хочу дизайнерам перья повыдирать, – усмехнулась Люба. – А почему не новенькую? Она ж опытный продуктовой редактор. В «Фигме» шарит, в отличие от меня. Плюс опыт управления вроде есть.

«Вроде» сказала нарочно. Собеседовала Новенькую, знала, что управленческого опыта у той больше, чем у нее самой. А если совсем уж честно: только у Новенькой он и есть.

– Думала над ней, – сказала Таня, потерла блеклыми, будто бы мужскими пальцами, обветренные губы. – Но она всего пару недель работает, а ты человек свой, понимаешь наши процессы.

Люба кивнула. Улыбка приклеилась к лицу, разодрала его до ушей.

– А Новенькая пусть сначала под твоим началом поработает, подрастет. Потом будем думать, куда ее поставить. Кадры управленческие всегда нужны.

Люба была счастлива, одно тревожило: дерзкая уж больно эта Новенькая, строптивая; надо бы ее осадить, иначе слаженной команды не выйдет. И принялась за укрощение сразу: назначила с Новенькой внеочередной созвон на после обеда.

– Не знаю, как ты отнесешься к тому, что я сейчас скажу. Но у нас грядут изменения. Редакция поделится на команды, и Таня доверила мне руководство группой, которая будет работать с дизайнерами. Тебя определили в мою команду, чему я очень рада. А ты?

Новенькая шевельнула губами, но ничего не сказала. Было видно, что растерялась.

– Давай честно. Я и сама понимаю абсурдность ситуации. Ты человек опытный, я знаю, что у тебя была своя команда на прошлой работе, и, я надеюсь, мы договоримся, и я смогу однажды дорастить тебя до руководящей роли в этой компании. Ты согласна?

– Согласна… Просто неожиданно это…

– Неожиданно, да. Я польщена доверием Тани, мне оказанным. Но, если по правде, я здесь давно, я знаю процессы от и до, так что это назначение вполне логично.

Новенькая кивнула, но как-то недостаточно уверенно. День Люба провела с поджатыми губами, отчего всем казалось, что Люба без конца улыбается, радуется новой должности. Но Люба злилась.

***

– 150 килограммов в тридцать три года! О чем вы только думаете, девушка? – сказал врач эндокринолог-нутрициолог, к которому Люба пришла по маминой наводке. – Надеюсь, вы рожать не планируете? В вашем состоянии только выкидыша и ждать. Или урода. Да что я говорю? И забеременеть-то не получится.

Мама зашла с Любой в кабинет и сидела теперь на лавке у входа, почтительно слушала. Лицо Любы заливалось краской, челюсти сжимались.

– Ой, да что вы говорите, она даже не замужем еще. И такая карьеристка, что, боюсь, внуков нам не видать, – мама говорила с врачом, как когда-то с Любиной классной: тот же заискивающий тон.

– Вам про внуков еще рано думать. Тут как бы не окочуриться, – зло усмехнулся врач и обратился к Любе: – Расскажите, что кушаете.

Вчера Люба снова сорвалась, заглотила два бургера. Но не говорить же об этом врачу. Ее инстинкт самосохранения, в отличие от ног, еще был полнокровен. Наврала, конечно, растиражировала пару-тройку своих здоровых приемов пищи на всю жизнь: да, она всегда так ест! а почему толстеет? так кто ж знает?

– Врете, Любовь. Так дело не пойдет, – сказал врач и, покопавшись в столе, достал несколько листков, протянул ей. – Вот ваша новая диета, прошу отнестись серьезно, всё соблюдать. И перестаньте врать, или я вести вас не стану. Это надо вам, а не мне.

Люба оставила на ресепшене шесть тысяч рублей, вышла из медицинского центра, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, чтобы не привлекать слезами внимание к себе. Достаточно и того внимания, что привлекает ее тело всякий раз, когда она появляется на людях.

По пути мама выпытывала Любу про срывы и отчитывала. Домой Люба вернулась уставшая. Прошла в кухню, к холодильнику и магнитом прижала измятые, влажноватые от потных ладоней листы с диетой. Сделала себе бутерброд из батона, масла и сыра. Сидела на кухне и жевала, глядя в одну точку. Потом догналась парой котлет. Полегчало.

***

Нравилось Новенькой или нет, но в команду к Любе ее всё же определили. Таня обещала поговорить с Новенькой, разрешить их с Любой недопонимание, но дел и встреч было так много, что до нее она так и не дошла.

Противостояние же Любы и Новенькой продолжалось. На встречах с дизайнерами, куда Люба ходила как тимлид для контроля ситуации, Новенькая постоянно выражала идеи, не согласованные с Любой, спорила; хотела доказать, что не Люба ей должна руководить, а она Любой.

– Ты зачем споришь при всех? – сказала Люба ей после очередного созвона по проекту, где Новенькая при всех предложила тексты, которые Люба в глаза не видела. Люба, конечно же, начала на созвоне их комментировать, а Новенькая начала с ней спорить, как умалишенная.

– Я не спорила, Люб. Я просто презентовала свою работу дизайнерам.

– Надо было мне сначала презентовать. Чтобы мы потом не выглядели с тобой, как две дуры. Мы должны единым фронтом… Это репутация редакции, которую мы с Таней строили годами…

– Я же тебе скинула до встречи на ревью.

– У меня не сто рук и глаз, у меня и свои проекты есть. Никто эту нагрузку с меня не снимал.

– Но на встрече надо было уже что-то показать…

– Подождали бы, не развалились. И ты подождать могла бы. Есть такое понятие, как командная работа.

Новенькая помолчала, а потом выпалила:

– Опыта у меня достаточно, чтобы написать мелкие подписи к мобильным экранам. Или ты считаешь, что я с этим не справлюсь?

– Надо соблюдать процессы, принятые в компании.

– Я не видела документа с описанием таких процессов. Это всё, кажется, только у тебя в голове.

Люба ошарашенно вгляделась в Новенькую, обрезанную рамкой «Зума».

– Успокойся, пожалуйста, – сказала Люба дрожащим голосом, и от волнения даже камеру выключила. – Ты профессионал, и я нисколько с этим не спорю. Просто я, как тимлид, отвечаю и за твое развитие, и за честь нашей редакции. Я здесь, чтобы помочь тебе расти. Однажды ты будешь такой, как я, и сможешь…

– Люб, я не просила о помощи, – парировала Новенькая. – Мне кажется, ты излишне давишь.

Люба пискнула «ладно», попрощалась и понеслась в чат к Тане Началовой, попросила о созвоне. У Тани все было расписано до вечера, гугл-календарь был похож на витражную мозаику, этакое корпоративное искусство; но она нашла время после восьми, предложила созвониться под вино.

К этому времени Люба успела впихнуть в себя бургер, картошку фри и три куска торта из «Самоката», а еще порядком накрутиться. И, когда серое от усталости лицо Тани появилось на экране, Люба разразилась рыданиями.

Десять минут Таниных усердных утешений, и плач утих, оставались лишь редкие судорожные всхлипы. Любин сосед снизу, подмосковный хихикомори, наверняка подумал, что одинокая толстуха наконец-то наложила на себя руки, но проверять не приходил. Сто процентов обрадовался.