Россия и Запад. Борьба миров. Actio popularis

Объединяться надо не в направлении культурной мифологизации, а в направлении цивилизационной демифологизации с критикой царизма, крепостничества, бюрократизма, полицеизма, достижением гражданских свобод, расширением вовлечения, участия.

Магистрали человечества намечаются здоровой прагматикой, а не отрешенными исканиями. Скажем: внутренняя свобода дается демократией, чем инициируется историческая миссия народов. На этом фоне странно тщиться занять передовые позиции в мире философской проповедью народного платьепоклонства. Вспомним Герцена (письмо Александру II): «На своей больничной койке Европа … указывает как на единый путь спасения именно на те элементы, которые сильно и глубоко лежат в нашем народном характере…»

Кстати, о последнем. Достоевский видел спасение страны в одворянивании мужика – вознесении его до дворянской осложненности. Толстой ратовал за прямо противоположный процесс – омужичивание высшего класса, опрощение. Леонтьев и вовсе разочаровался в народе, представлявшемся ему неграмотным, забитым, пьяным[24].

Что в итоге? Недоумение – какой мерой мерить справедливость утверждений «в народе разум», «крестьянская община судьбоносна». Культурный пафос славянофильства ясен. Не ясен макросоциологический, цивилизационный его смысл. Идея богоизбранности России трансформирует культурологический христианский комплекс в политический «зоологический патриотизм», «делающий из нации предмет идолослужения»[25] и инспирирующий авантюры типа

– войны за оттоманское наследство;

– отрицания за Западом всяких прав быть христианским миром[26].

Богоносец народ-агрессор … Не лучше ли расстаться со «сфабрикованной народностью» и озаботиться «присоединением к человечеству» (Чаадаев). На каких условиях?

1.2. Российский цивилизационный строй

Нельзя не признать: на оформление российской цивилизации оказал влияние блок вполне объективных причин.

1. Геоклиматический фактор. Россия – страна, отправляющая хозяйственные процессы в неблагоприятных природных условиях. Во-первых, сельскохозяйственный сезон в России – 4–6, тогда как в иных странах 8-10 месяцев. Во-вторых, по справедливой мысли П. Н. Першина, в России необычайно сильна амплитуда колебаний параметров естественной среды, вызывающая удручающее обстоятельство: вкладываемый труд не дает ожидаемого результата[27].

Анализируя статистические данные об урожаях по 500 уездам Европейской России (с 1891 по 1915 г.), автор выводит: уровень колебаний чисел максимума и минимума урожайности с единицы пашни за этот период составляет 2,014. По отдельным губерниям разброс более велик: в Самарской – 7,303; в Воронежской – 7,053; в Казанской – 5,667; в Симбирской – 6,246; в Пензенской – 4,503; в Херсонской – 3,47. Колеблемость урожайности, утверждает Г. А. Гольц, – «нельзя оторвать от ее абсолютного уровня, ибо при высоком уровне урожайности колеблемость ее уже не так страшна для пропитания, увеличивается товарная функция. В этом отношении в близких природных условиях находится Канада и колеблемость урожайности в ней такая же, как и в России, но абсолютный уровень урожайности больше там в 1,6 раза при значительно меньшем населении. В других странах абсолютная урожайность также больше, чем в России: Франция – в 1,5; США – в 2; Германия – в 3,9; Великобритания – в 4 раза. Уровень колеблемости урожайности в этих странах достаточно близок и находится в диапазоне 1,36-1,44»[28]. Высокая негарантированность хозяйствования исторически осложнялась: а) 30-летней периодичностью выгорания деревянных построек по стране; б) систематическим голоданием населения в европейской части. Если за критическую точку принять суточную норму в 500 г пищевых веществ на душу населения, то меньше нормы получало в 1891 г. – 25,7 %; в 1898 г. – 9,7; в 1901 г. – 6,6; в 1906 г. – 17,3; в 1911 г. – 14,9; в 1915 г. – 8,3 %. Иначе говоря, за эти 25 лет в среднем голодало 5 % населения.

2. Геополитический фактор. Социально-политическое пространство векторизовано. Колонизация идет на Восток, варвары идут на Запад. Поскольку вопросы мировой истории в недавнем прошлом решались на европейском театре действий, Россия оказывалась средостением перемещения политического вещества. Необходимость вести борьбу на два фронта обусловливала форсмажорность, милитаризованность, усугубляющих и без того сложную ситуацию затратного, экстенсивного производства.

3. Географический фактор. Россия – континентальная держава в массе своей с неосвоенной территорией, суровым климатом, имеет ограниченный доступ к благоприятным океаническим зонам с их дешевыми транспортными артериями. Оттого единица производимого и перевозимого продукта в стране всегда дороже, чем в иных частях света. Для сравнения: в России на душу населения в среднем 15 м2, в США – 49 м2 жилой площади. Однако, приняв в расчет качество материалов, степень капитальности, получим, что средств для обеспечения даже такого метража у нас требуется больше.

4. Державный фактор. Жесткая централизация, редистрибуция (для обеспечения страновых нужд) получаемого на форсаже дефицитного прибавочного продукта, логика отправления экстенсивного роста (при проводимой колонизации), государственного дела имплицировали стратегию выживания: авторитаризм, абсолютизм, этакратизм вверху и общинность, коллективизм внизу. Подобное сочетание обостряло внутреннюю конфликтность, раскольность социального целого. Как далеко должна идти рефлексия данного прецедента – проблема, вызывающая массу споров в россиеведении. В качестве нужного нам подчеркнем лишь крайнюю неблагоприятность взаимодействия верхов и низов на такой почве. Всякая инициатива сверху воспринималась низами как очередная антинародная кампания. Только один пример. Реформа П. Столыпина вызвала отчаянное сопротивление крестьян, лелеявших мечту «черного передела» (не выделение «крепких» хозяев на хутора и отруба, а передел земли по количеству ртов). В соответствии с этим коммунистическим принципом в 1907 г. развернута настоящая гражданская война. За 1907–1909 гг. сожжено 71 % помещичьих усадьб и 29 % хозяйств кулаков. В период с 1910 по 1913 г. сожжено 32 % помещичьих усадьб и 67 % кулацких хуторов. Вопрос, почему крестьяне всячески закрепляли экстенсивный путь развития в России, пока безответен (ср. ситуацию с борьбой с фермерскими хозяйствами в постперестроечные дни).

В качестве аналитического резюме из сказанного примем: стержень российского цивилизационного космоса составляли нестабильность, патернализм, коллективизм, автократизм, вотчинность, усеченность правовой ответственности, персональной инициативы, деспотизм, волюнтаризм, централизм. Кристаллизовался социальный оксюморон: «антиобщественное государство – антигосударственное общество» (Струве). Российское дореволюционное общество, отмечает Вернадский, «не понимало и не ценило великого блага – большого государства»[29]. Общество становилось государственным исключительно во времена смуты.

Всякая цивилизация – социальный порядок – складывается, поддерживается в истории программами воспроизводства. Вычленение существа программ позволяет дифференцировать природу цивилизаций. В традиционной цивилизации превалирует охранительная доминанта, сфокусированная на сакральном (власть, бог), преодоление традиционности связывается с гуманитарным поворотом в культуре, позволяющим человеку принять на себя безусловное. В последнем, кстати, – непреходящее от явления в мир Христа – бога, ставшего плотником, взявшегося за обустройство, устроение. Аналогично Петр – тронодержатель, помазанник божий, подобно первосвященнику, взявши пилу и топор, произвел переворот: плотницкое воплощение повлекло обмирщение власти, ускорило синтез земного и небесного, а с ним – выход из традиции. Петровский «Регламент», подмечает Флоровский, содержал программу отечественной реформации на праве личного участия, действия, в коих – ревизия традиционной ориентации на охранительство, квиетизм (ср. с выработкой идейных оснований модернизации в мусульманских странах. В той же Малайзии перед широкой социальной трансформацией проведена санация духовности, согласно которой не Аллах, а путь к Аллаху задает экзистенциальный канон. Аналогично ранее реформировавший Турцию Ататюрк в ликвидации султаната сделал ставку не на «правоверного», а на «гражданина»). Все средства «слабы против страсти «пытать и толковать от себя», со дня на день неуловимо распространявшейся»[30], – указывает Самарин. Личностное самоутверждение на базе индивидуального, человеческого как метафизический устой, неканоническая нравственность, свобода выбора означает десакрализацию социальной жизни, создает предпосылки выхода из традиции. Так культура побуждает к развитию цивилизацию.

Разруха от мозгов. Как человек думает, так и живет. Как живет, так и производит. Выше утверждалось, что опыт ценностного оправдания глубины, самодостаточности человеческого, личностного, эмансипируя его от сакрального, абсолютного, породил инновацию. Рычаг инновационности – модернизационность, воплощаемая в череде стадий наращивания индустриальности (материальное воспроизводство), светской гражданственности (социальное воспроизводство), экзистенциальной реализуемости (персональное воспроизводство) в совокупном жизневоспроизводстве, до недавних пор выступала индикатором цивилизационного прогресса. Между тем выяснилось: модернизационная программа пролонгации цивилизации несостоятельна, тупикова.

Доказательства ничтожности жизни – примеры, подтверждающие ее величие. Показатели вырожденности индустриальной цивилизации – ее достижения в лице антропогенного Молоха, разрушающего среду обитания человека. Своекорыстный индустриализм и консьюмеризм рубят корень, питающий цивилизацию – биосферу, технологическое воздействие на которую превысило допустимую норму. Сказанное обостряет проблематику локальных цивилизаций, уклоняющихся от магистралей общечеловеческого движения. Применительно к пониманию цивилизационного статуса России намечаются линии.

1. Россия вышла из традиционной цивилизации, но не вошла в инновационную. Причина – отсутствие метафизического, нравственного оправдания модернизации. Чем более развита цивилизация, тем менее она привязана к территориальному (российская цивилизация располагалась на двух континентах, а что вышло?) и тем более привязана к человеческому фактору. Человеческое же начало в российском опыте редуцировано, подмято державным началом. В России в целом, действительно, условия хозяйствования скверные. Но чем лучше они в Израиле, культивирующем пустыни, солончаки? Дело не в географии, а в человеке. В Пскове и Латгалии география одна, – производители разные. Основания различия в этосе, навеваемом культурой. Российская культура безличностна, неперсоналистична. Это первое. Александр Невский, закрывая окно в Европу, повернулся к монголам. Отечественная церковь с московского княжества стала рабой государя. В нереформированном православии нет четких норм, канализирующих ток жизни. Посему церковь у нас не пасет паству, не сеет разумное, доброе, вечное. Это второе. Как итог – ущемленный, не раскрепощенный человек с притупленной производительностью. Ввиду сказанного Россия квалифицируется как несамостоятельная цивилизация, пребывающая на перепутье инновационного Запада и традиционного Востока (какого – Ближнего, Дальнего, Христианского, Мусульманского, Иудейского?) и дрейфующая в зависимости от обстоятельств (вмешательства государства) то в одну, то в другую сторону.

2. Россия не Европа. Если это так, в чем причина неудовлетворенности, ностальгии? Много ведь в мире неевропейских стран. Размышлявший над ситуацией Данилевский проблематизировал наличие разлома между Россией и Европой. Но, будучи естественником, он обсуждал предмет как географ. Суть дела заключается в том, что, включаясь в Европу географически, цивилизационно Россия не-Европа. Последнее представляет объект озабоченности, учитывая высокую цивилизационную консолидированность Европы в границах продвинутого комфортного образа жизни. Поскольку он расценивается стандартом существования, ставится задача соответственного устройства России в согласии, сопряжении с законами, устоями Запада. Это – типичный проект вестерна, обанкротившийся в нынешней реформационной эпопее России.

3. Россия не цивилизация, а становящееся образование, желанная модель мира в будущем. Европа акцентуирует «цивилизацию», Россия «культуру». Европа бездуховна, формалистична, расчетлива, переживает кризис ценностной подкладки своего бытия. Россия духовна, однако увязла в отрешенных спорах. Запад имеет конкретные заслуги в технологиях налаживания жизни, смазываемых финалом – всеобщим нравственным оскудением, мещанством. Россия – не пересадочное растение, произрастающее на обочине Европы. Ей надлежит вымостить свой высокотехнологичный, но вместе с тем светлый, морально нетоксичный путь утверждения. Тело Запада, душа России, прагматизм и духовность – магистраль будущего.

Ни одна из охарактеризованных линий не выглядит адекватной.

Первая – ввиду соображений фактуальных: ни Запад, ни Восток как ареалы цивилизации однородностью, единством не отличаются. Россия же в истории выработала оригинальный цивилизационный типаж, удаляющий и приближающий ее одновременно и к Западу и к Востоку (страновая отсталость, преодолеваемая мощными модернизационными рывками: внедрение западных индустриальных технологий посредством восточной социальной организации). Сопоставимая с Западом по индустриальности, Россия отстает от него институционально; сопоставимая с Востоком институционально, она обгоняет его индустриально.

Можно ли иначе в Евразии в масштабах 1/6 или 1/8 планетарной суши, односложно сказать невозможно.

Вторая – ввиду соображений практических: откровенная, безоглядная вестернизация для российских реалий исконно означает насилие, депопуляцию, кризис. Так было при Петре, большевиках, несостоявшихся либерал-демократах. Входить (во имя чего?) в Европу такой ценой у нас нет ни средств, ни сил, ни возможностей.

Третья – ввиду нереалистичности. Россия – культурная ветвь Запада, – мотив заманчивый, сколь и известный. В его идейных истоках – «третий завет», «Евангелие Святого духа» (Мережковский), «Философия общего дела» (Федоров), «всемирная отзывчивость» (Достоевский). Сближение западного с российским с фронтальной его духовной редактурой носит волевой и метафизический характер. Говоря кратко, православная этика (инспирируемая ею человеческая солидарность, коллективизм, общее спасение и т. д.) не универсальна ни для поликонфессионального, полиэтнического мира России, ни тем более европейского мира.

Между тем от особой цивилизационной (не мессианской) роли России отказаться нельзя. Непреходящее значение России для мирового опыта в имперостроительстве, созидании сильной государственности, обеспечивающей гражданский мир, гарантии выхода в историю народам, сосредоточенным на просторах Евразии[31]. Дезагрегация России как Евразии, ее дивергенция на Европу и Азию, выводя продукты деления на задворки одного и другого, дестабилизирует обстановку, делает жизнь неприемлемой, нетерпимой. Евразия – модус бытия России, осуществляющей цивилизационную миссию поддержанием единства, цельности субконтинента. Позиция скорее всего объясняет причины неизменного восстановления державного тела России в ходе время от времени возникающей дезагрегации, сецессии, смуты. Понимание происходящего может быть следующим.

На Западе выделение единой церкви из состава разных стран, стимулируя расслоение политического и конфессионального порядков, предопределило складывание отчужденной от государственности культуры. Вопреки тому в России под эгидой короны произошло объединение державы и церкви. Принимая во внимание отсутствие единой духовной организации в восточном христианстве, его раздробленность на автокефальные национальные церкви, культура и религия, рассогласованные между собой, оказались тотально перекрытыми государством. На Западе борьба государства с престолом приняла очертания общекулътурного процесса. В России какой-то масштабной пикировки религии с государством не было. (То, что было, – сектантство, старообрядчество – не могло получить общекультурного статуса.) Следствие – реформация – этатизация: эмансипация культуры на Западе и этатизация культуры в России.

Прогрессивные изменения общества взыскуют модернизации. Государство как достаточно косный механизм модернизационные порывы сдерживает. Противостояние общества государству на Западе амортизирует культура. В России ее благотворные вмешательства (в силу подчиненности государству) невозможны. Коллизии общества с государством решаются за счет государства: либо наступлением на народ, либо сдачей позиций властью. В первом случае торжествует объединительный принцип, унитаризм, во втором случае – смута.

Подрыв государства в России самоубийствен, но вследствие блокирования государством модернизации необходим. Как синтезировать «державность» и «модернизируемость»? Национальный опыт отрабатывал на этот счет механизм империи, позволяющей преодолевать кризисы догоняющим форсированным развитием. Историческая тактика прохождения понижательных фаз странового движения своей затратностью, неоптимальностью себя исчерпала. Используя и корректируя исторический опыт, инструмент империи требуется из державно-властного преобразовать в общественно-народный. Каким образом? Путем наделения «империи» пафосом гражданственности, гуманитарности с опорой на цивилизационный опыт.

1.3. С Востока – свет, с Запада – закон

Ключ к западному и восточному небу, – дивергенция античной общины с выделением индийского и греческого производительных укладов. На Востоке возникла властная корпоративность, на Западе – правовое собственничество. На Востоке утвердился подданный, на Западе гражданин. Отмеченное предопределило складывание долгосрочных линий в социальном развитии, выработку специфических стандартов существования. Отсюда следует: Запад и Восток понятия не географические, – символизируя разные пути движения человечества по истории, разные миры, порядки, универсумы, в самом строгом смысле слова они могут быть уточнены как атрибуции социософские, цивилизационные.

Естественно, всякое обобщение критикуемо. Тем не менее имеются данные, позволяющие обосновать некую последовательно упорядочивающую схему – схему относительно однородных внутричеловеческих ареалов, противопоставляемых друг другу по ряду реципрокных признаков. Пути самонахождения, самообретения Западом и Востоком собственных исторических регламентов, структур самоидентификации жизни действительно существенно различны. Последнее высвечивает систематизирующая таблица.

Запад развился из полисной организации социальных отношений, ориентированных на частнособственническую, правовую, граждански-демократическую культуру деятельностного обмена. Res publica – общее дело, реализуемое через персональную интеграцию в систему общественных дел. Социальный базис ее (интеграции) – универсальные гарантии ответственному лицу, связанные с возможностью и способностью заявлять, отстаивать, проводить собственные интересы. Отработка механизма подобных гарантий породила корпус прав, свобод, обязанностей, долженствований, а с ними – систему социокультурных статусов индивидоцентричного, инициативного, правоприменительного, собственнического стиля общественного вовлечения и участия. Соответственный порядок такого рода вовлечения и участия – это и есть остов западной цивилизации.

Восток формировался на иной генеративной основе – посредством выработки политарной (кратократической) жизнепродуктивности. Необходимость налаживания затратного воспроизводства на аллювиальных почвах предполагала контингентирование трудовой кооперации, в качестве приводных ремней социальности акцентуировала такие комплексы, как деспотизм, централизм, администрирование, этатизм, общинность. Исторически сплачиваясь, уплотняясь, структурно они воплотили незападный путь развития. Всесторонними критиками его были Дефо, Монтескье, тогда как апологами – Вольтер, Кенэ.

Сказанное рассеивает расхожее и дереализующее толкование цивилизации через призму конфессионального признака. И Запад и Восток – образования конфессионально нецельные, к вероисповедным аспектам несводимые. Тот же Восток объемлет буддийскую, иудейскую, конфуцианскую, мусульманскую, синтоистскую церкви. Дело не в вере, а в системе поддержания, вершения жизни. Японцев, китайцев, индийцев, египтян, персов, иудеев, арабов, тюрков единит не вера, а способ творения истории, по которому все они принадлежат Востоку. Восток есть Восток, а Запад – Запад. И хотя двузначная логика в столь тонком деле, как генерация цивилизационных типажей, фиксирующих форму человеческого движения, не проходит, – и варварство, и деспотизм, и абсолютизм, и фанатизм, и кратократическая фанаберия в избытке обнаруживаются на Западе (вспомнить инквизицию, охоту на ведьм, Варфоломеевскую ночь, этнические чистки и т. д.), – различия в жизненных устоях Запада и Востока так велики и реальны, что лишают инфляционности применительно к ним пользование понятием «цивилизация».

Подытоживая эту часть изложения, подчеркнем:

1. Цивилизации в ценностном отношении для человечества не равновелики, что свидетельствует о сугубой ошибке органицистов, допускавших обратное.

2. Цивилизации не обосабливаются по религиозному фактору.

3. Не просматривается унитарная цивилизационная динамика всемирно-исторического процесса, – некоторые региональные цивилизации (Восток, Запад) оставляют непреходящий след в истории; некоторые локальные цивилизации (майя) возникают и погибают в истории без систематической связи, практически не оказывая влияния на ток общечеловеческой жизни.

4. Природа цивилизационных связей не получает выражения в терминах связей формационных. К примеру, рабство на Востоке вызвано не формой собственности, а стилем властного ее выражения. Учитывая, что ориенталистское государство – верховный, высший суверен – собственник земли при любом типе владения, пользования, распоряжения угодьями, отыскивается исток абсолютной власти над ведущими землеобработку подданными. Альтернативой частной западной собственности на Востоке потому выступает этатизм. Попытки преодолеть частнособственническую производительную форму в закатных социумах, как мы задним числом знаем, плодили не социализм, а этатистскую деспотию. Реставрация присущих архаичным обществам не экономических, а властных, не собственнических, а государственно владельческих механизмов воспроизводства существования при социализме свидетельствует о невозможности описывать состояния социальности формационными схемами. Цивилизационные шлейфы проступают неформационно: социализм – модификация Востока, а не преодоление Запада[32].

Сходно капитализм цивилизационно подготовлен не феодализмом, а возрожденческим восстановлением в Западной Европе в торговых республиках, эмансипированных, получивших широчайшие привилегии самоуправляемых городах[33] греко-римского образа существования (нормы, принципы, институты). Лишены принципиальности в контексте нашей аргументации и гиперболизированные Вебером правила протестантской этики. Не протестантизм создал капитализм, он лишь усилил цивилизационный потенциал эллинского миродействия.

5. На примере явления внутреннего Востока, когда, как в Афганистане, находятся поклонники не демократизма, а шариата (или в Иране, где в результате революции 1978–1979 гг. отступили к средневековой теократии), крепнет убеждение не всеобщности западного пути – для человечества он не обязателен, не универсален. Не существует генеральной исторической линии унаследования народами западного типа прогресса. Суть не в уровне потребления, не в качестве существования. Суть в иных началах продуктивности (скажем: не индустриальные, а традиционные технологии, не право, а адат). В Объединенных Арабских Эмиратах, Брунее уровень жизни крайне высок. Насколько же органичен для него западный миропорядок? Аналогично в Израиле погруженные в архаику бедуины не взыскуют оседлости; срывая национальные программы урбанизации, предпочитают устроенности городской жизни прозябание в пустыне Негев. Красота не в песках, красота в сердце бедуина, от которого не оторвались чтущие завет предков собратья его пустынники-аравийцы. В силу чего так? В силу нелинейной, не допускающей лобовых пониманий цивилизационной конкретики, по которой народы живут не разумом, а страстно отстаиваемой традицией, – «они предпочитают резню и голод под собственными флагами»[34].

6. До XIX столетия по темпам роста Восток практически не отставал от Запада (а в древности и опережал в силу оперативности для больших контингентированных обществ центрально-административных технологий руководства). Ситуация изменилась с момента стремительного прогресса машинной индустрии, фабричного производства, фундированных научно-технической, социальной инновационностью. Здесь Восток обнаружил неконкурентоспособность. Камнем преткновения выступили консервативность, традиционность, исключающие инициативность, мобильность, а с ними – модернизируемость. Исподволь, постепенно применительно к Востоку вырабатывались устойчивые комплексы: в социокультурной плоскости – ментальная неполноценность, в социополитической плоскости – колониализм. Комплексы служили почвой негласного оправдания решительного наступления на «безнадежно отставших варваров». «Поход на Восток», превратившись в знамя движения, кредо западных имперских устремлений, наметил мощный крен во всечеловеческой практике.