Россия и Запад. Борьба миров. Actio popularis

В.В. Ильин

Россия и Запад

Борьба миров. Actio popularis

Освободителям Украины

© Ильин В. В., 2025

© ООО «Проспект», 2025

От автора

Тысячи видов беды – будет тысяча видов спасенья, – ободрял Овидий. Однако же угрожающие симптомы цивилизационного недуга лишают оптимизма столь радужные надежды. Тяжелейшие испытания, какие принесла человечеству первая четверть XXI в. его подлунного существования, склоняют к более острожным, пруденциальным направлениям чувств и ума.

В переживаемый момент мировой истории нельзя быть в отношении себя лицемером; как назидает Евангелие от Матфея, требуется понимать знамение времени[1]. А оно таково, что мир, идя путем неправедным, перестает быть богоспасаемым.

Великое неустроение обременяет бытие наше: идет брат на брата; народ на народ; многие труды обращаются в прах. Люди теряют себя, захлестываются амбициями, пренебрегая наставлениями Гелиоса Фаэтону, – налегают на стрекала, отпускают поводья, погоняют крепче … колесница мчит не туда. Для всякого – пагуба страсти становится святой; ничто не стреножит отвязную власть, безмерную волю; кошмар отбирает созданное…

Век нынешний, не считаясь с Писанием, вовсе забыл, что мудрость предпочтительней силы[2]. Почему так? Здесь – punctum saliens.

Как излагал Гораций, первое мудрости дело – глупость отбросить. Глупость состоит в допущении того, что спорные вопросы общежития решаются нажимом, подавлением, захватом, уничтожением. Всегда во все времена стратегия истребления влекла самоупразднение. Последнее, к прискорбию, недопонимали ястребы великих держав, еще во второй половине прошлого века полагавшие: если в результате конфликта останутся два американца и один русский, – мы победили (Пауэр). Под копирку – линия экстремистов китайской «культурной революции»: если в итоге ядерного армагеддона выживет хоть один китаец, война выиграна. Между тем – в чем победа, где выигрыш?!

Второе мудрости дело – сторониться порока. Порок заключается в том, что Вебер называл расколдованием, разволшебствованием человеческой жизни, – переводом ее на рельсы выводящего за скобки ценностного окормления голого практицистского расчета. Такой ход ущербен гуманитарной недооценкой символической стати человека как homo aestimator[3], живущего аксиологическим, а не логистическим предопределением, на основании чего допускается эмоциональное априори (Шелер), альтруистическое онтогенетическое обеспечение (Эфроимсон) человечности, проявляющееся в устойчивом непринятии того же убийства.

Третье мудрости дело – развенчание сдерживающих ток мысли предвзятых штампов, некритических стереотипов, нелепых предположений, дезориентирующих искания. Бэкон учил о 4 видах идолов: рода – общие концепционные искажения реалий; пещеры – индивидуальная неадекватность фона личности; рынка – лексические контаминации; театра – плодящие адептов ложные учения.

Применительно к нашим сюжетам выскажемся прямо о недопустимых призраках, – мнимых догмах, препятствующих нестесненному развитию мирсистемной цивилизационистики.

Призраки рода. Органицистский натурализм, проводимый в методологии Спенсером, Шеффле, Вормсом и др.[4]; в макросоциологии – Контом, Лилиенфельдом, Эспинасом и др.[5]; в цивилизационистике – Данилевским, Шпенглером, Тойнби. Слабость эвристической базы органицизма-натурализма в социально-политических исследованиях обусловлена

– редукционизмом: народы мира самоопределяются не по органо-натуралистическим, а цивилизационным зависимостям. Если не отказываться от идеи уподобления «природный – социальный организм», для релевантных традукций продуктивней использовать более конформные образы: математические – точки, процессы ветвления, предельные соотношения (обогащающие понятием возникновения новых элементов, зависимостей); случайные процессы (с вероятностью протекания – марковские, мартингалы); конструктивных функций; контактных схем; коалиционных действий, интересов и т. д.; естественнонаучные – целесообразность, эквифинальность, целостность, саморегуляция, обратная связь и т. д.;

– финализмом: принципиальная дефектность элементарного циклического канона «рождение – расцвет – упадок – надлом – гибель». В истории народов наблюдаются спады, подъемы, но отсутствует фатальная линеаризация по априорной трагической схеме. Доподлинно: никакого фатализма, трагизма автономной динамики человечество не знает. Верно, цивилизационистика комбинирует «циклизмом» (геополитика, экономика, управление), но в семантике структурно-функциональной, а не темпорально-эсхатологической.

Призраки пещеры. Вкусовой подход к выделению «культур», «цивилизаций» по крайне расплывчатым, рассредоточенным резонам. В общечеловеческом социально-историческом целом обособливалось

– Данилевским: 13 анклавов, именуемых культурно-историческими типами (КИТ), представляющими симбиоз органической (?) материи и идеальной (самобытные начала народности) формы;

– Шпенглером: 8 культур, являющихся абсорберами духовного жизнестроя;

– Тойнби: то 21, то 13, то неопределенное число цивилизационных фрагментов, группируемых в замкнутые ассоциации по духовным особенностям (религия, искусство, обычаи, нравы).

Не расширяя ставший классическим список эскизов культурно-цивилизационной определенности человечества, равно как не воспроизводя стандартную критику по его адресу, кратким образом систематизируем контрдоводы. Озаботимся: что не устраивает специалистов в сделанном маститыми предшественниками?

1. Принципы обособления единиц человечности, позволяющие более или менее строго идентифицировать КИТы, культуры, цивилизации. В упомянутых 3 эпизодах акцентуируется унитарный духовный фактор вершения истории, конечной своей реализацией влекущий полифакторность, оказываясь порождающей причиной то культур, то цивилизаций.

С позиций метатеоретических оценок мы сталкиваемся либо с эпистемологически недопустимым кризисом детерминистской организации знания (одна причина в качестве causa activa выступает источником разных явлений), либо с логически недопустимым умножением сущностей в бессмысленном различении «цивилизации – культуры». Поверх же лингвистических разноречий в словоупотреблении с предпочтением в немецком «культура», в английском, французском «цивилизация», – субстанциальное несовпадение одного с другим бесспорно (о чем – ниже).

2. Квантование континуальной плоти «культуры», «цивилизации», провоцируемое сомнительными базисными презумпциями «органицизма-натурализма». Надуманная дискретизация общеисторического целого на организмическо-натуралистические локалы с отводимым им схемой «рождение – старение – исчезновение» автономным коротким веком рассогласуется с фактически протекающим процессом универсализации жизнедеятельности человечества, завязанным на диалог культур; взаимообмен, рецепцию цивилизационных завоеваний, трансляцию, имплантацию прогрессивного модернизационного опыта.

3. Модель циклизма (кругооборота). Как известно, различают обстоятельственную и событийную циклику. Одна реальна; другая – исключая хроногеометрический реставрационизм (наличие «щелей» в пространственно-временном контуре; допущение причинно несвязанных, взаимодействующих во флуктуациях параллельно существующих миров[6]) – с точностью до современного состояния знания, – ирреальна.

Предвзятая «организменная» идеология в социально-политической философии навевает-таки образ событийных чередований – последовательной смены состояний себе подобными с отягощением «великого возвращения» (очередное проявление общественного пессимизма) – к чему? Исходному? Но эффект обновления существования, паушального жизненного прогрессизма такой вид развития процесса исключает.

Отсутствие оправдывающего постулаты теории замыкания на эмпирическую процедуру дает простор безудержной спекуляции, по которой вводимая циклика (в игнорировании глубоких моделей ритмических процессов Джевонса, Кондратьева, Дугласа, Шнитникова, Шумпетера, Чижевского и др.) лишается фазовой размерности (не считать же таковой произвольно вводимую Шпенглером ∆t в 1000 лет); общецивилизационные прорывы в лице добропорядочных техницизма, урбанизма и т. д. объявляются упадком; цивилизация неожиданно расценивается «вырождением» культуры[7].

Призраки рынка. Многие доктринальные проблемы снимались бы выверенным использованием концептуального аппарата. Исходя из конституируемой логикой относительной свободы (вне умаления лексических традиций, формальных предписаний к осуществлению интеллектуальных действий) дефинирования понятий, семантически дистанцируем содержание концептов «цивлизация» и «культура».

С позиций высказанных нами ранее соображений[8], будем толковать «цивилизацию» как набор действенных жизнеподдерживащих технологий, более или менее общих всем народам. Подчеркиваем: с известным допуском (вынося за скобки «экзотические» жизневоспроизводственные уклады отдельных малочисленных этносов Дальнего Севера, Юга) в социально-политической философии правомерно комбинировать идеей универсальных приемов жизне-

обеспечения, инспирированных достижениями научно-технического и социального прогресса.

Принятие диспозиции позволяет выделять в общеисторическом процессе:

I – по промышленным технологиям – фазисы:

– доиндустриальность: спорадическое использование оптимизирующих деятельность элементарных устройств (рычаг, ворот, блок, наклонная плоскость, полиспаст);

– индустриальность: массовое внедрение эффективных разработок – машинизация, конвейеризация, частичная автоматизация;

– постиндустриальность: комплексная автоматизация, роботизация, цифровизация;

II – по социальным технологиям – фазисы:

– потестарность – политарность – абсолютизм – октроированный конституционализм – конституционализм – республиканизм – парламентаризм – демократизм. На больших временных интервалах прослеживается векторизация социальной динамики, свидетельствующая о макросоциальных трансформациях от «зависимости» (деспотизм, диктатура, авторитаризм, тоталитаризм, хунтизм) к «свободе», фиксируемая полезным понятием фундаментальных социальных констант (ФСК)[9].

Обобщенным образом пакета авангардных прорывных технологий современного уровня выступает NBICS-комплекс нано-, био-, инфо-, когно-, социотехнологических ресурсов[10], рельефно оттеняющий универсальность, космополитичность, надэтничность орудийной базы пролонгации жизни, вершения истории.

В отличие от «цивилизации» как «технологии» «культура» есть деликатный механизм порождения человеческих (локальный момент) и общечеловеческих (тотальный момент) ценностей со своими фазисами:

– генерация: создание благ;

– трансляция: передача благ;

– ассимиляция: усвоение благ;

– мультипликация: преумножение благ[11].

Акцентуируем: «культура» аттестует порождение исключительно человеческих ценностей – благ, способствующих культивации, рекультивации человечности, что дает основание противопоставлять культуру – экстракту человеческого в человеке – контркультуре, псевдокультуре, антикультуре – повреждениям человечности.

Локальный момент культуры, завязанный на язык (гипотеза лингвистической относительности), этническую, национальную историю, традицию, специфицирует миропонимание, мироотношение, детерминирует патриотичность, ареальность. Тотальный момент культуры, завязанный на гуманитарную стать сапиента, типизирует миропонимание, мироотношение, обусловливает всемирность.

Сказанного достаточно для содержательной дистинкции: цивилизация характеризует воспроизводительный остов поддержания жизнедеятельности человека-человечества; культура – ресурс складывания гуманитарности. Одно мостит путь овладения веществом, энергией для налаживания vita vitalis; другое – путь огранки человечности для приращения vita humanus.

В генеалогии цивилизации – эффективные, оптимальные, достижительные акты переработки внешней природы; в генеалогии культуры – культ – символические акты по переработке внутренней природы.

Концептуальный просчет мирсистемных моделей в языке Данилевского – Шпенглера – Тойнби – досадная контаминация «цивилизации» и «культуры», неуклюжее уподобление «орудийных техник» «культурным кругам». Последнее отличает и невзыскательную линию Хантингтона, маркерующего точки цивилизационных разломов распрями конфессионального толка. Характернейшая error in re.

Время религиозных (масштабных) войн практически завершилось. Человечество диспергировано на субойкумены по отношениям

– конфессиональным: мировые, национальные религии, местные культы, язычество;

– культурным: Запад; Россия; АТР; Ближний, Дальний Восток; Африка; Латинская Америка;

– цивилизационным: I, II, III (Дальний Юго-Восток) миры.

Но не это составляет почву конфликтности. Доподлинный индуктор ее – непомерная геополитическая гордыня, всеохватные претензии на вершение судеб мира, jus imperii.

Призраки театра. Одиозный и безосновный жупел западного менталитета, согласно которому все зло – из России; от пресловутого «рука Москвы» до анекдотичного «Россия – ужасная страна: там до сих пор женщины с мужчинами спят». (В последнее время, правда, перепадает американцам: почему в США нет госпереворотов? Потому что в Вашингтоне нет американского посольства.) Развенчание соленых интриг-происков – исторические свидетельства. Из безбрежного достопамятного национального опыта коллизионного взаимодействия России со своим исконным геостратегическим оппонентом – Западом (римская панидея, атлантизм[12]) выберем нужное и почерпнем некую мораль.

1. Ведя (всегда освободительные!) войны, Россия боролась с захватчиками, но никогда – с народами. Выпуклый пример – Россия традиционно не препятствовала сохранению государственности Германии, Франции, Швеции, Японии, хотя могла бы радикальнейшим образом решить их будущее (недавний подтверждающий факт – воссоединение Германии, неодобряемое ни Великобританией, ни США).

2. В отличие от Запада (эпопея с открытием второго фронта в период II Мировой войны; нынешнее расширение НАТО) Россия всегда выполняла взятые на себя обязательства (по решению Крымской конференции вступила в войну с Японией), ответственно реагировала на чувствительные обращения, просьбы (часто трудно выполнимые – переносы дат наступлений во время I, II Мировых войн). В противовес сказанному исключительно Запад руководствуется idée fixe уничтожить и Россию, и русских (интервенция 1918–1920 гг.; текущий конфликт на Украине), в чем законно усматривается невуалируемый и неприемлемый атлантистский шовинизм.

Долгá была и обида, и дóлги козни, – восклицает Вергилий. Между тем поверх подозрений, претензий, избавляясь от наносного, надо что-то решать. Мы подошли к распутью, где скрещиваются и расходятся дороги. По какой, как, куда идти? Вместе или врозь? Одно – притязательное соперничество, другое – ободряющее сотрудничество.

Учитывая, что, как уверял Пубрий Сир, алчный не насытится никакой наживой, предпочтительней кооперативная форма длительных, устойчивых, гарантийных взаимосвязей, нацеленная на совместное решение общих злободневных проблем, какие ставит перед человечеством глобальное развитие.

Мир наш (не по Кампанелле) перестает быть живым подобием Бога: и солнце (не по Петронию) всем не светит, и оружие (не по Цицерону) не уступает место тоге; антропные проблемы (не по Еврипиду) не решаются deus ex machina.

В чем надежда? В силе, мощи выкованной веками человеческой

– дальновидности, ничего не ставящей выше мира (в любой герменевтике);

– доброй воли, для которой нет ничего невозможного;

– пытливого ума, своими усилиями все побеждающего;

– пламенного сердца, благодаря которому цветы расцветают;

– твердой решимости, укрощающей Дискордию (Эриду) – богиню раздора.

Настает discrimen rerum, когда решить – значит сделать. Не выгодное – благодатное.

В духе последнего – искомое исцеление теоретической и практической политической философии, стремящейся к прочности власти Bonum commune, на что уповали

– Будда: восьмеричный путь освоения благородных истин;

– Августин: амитологическая платформа мироустройства без хищных национально-государственных «разбойничьих шаек»;

– Конт: «позитивная» миродейственная «религия» (неожиданная антипозитивистская линия правоверного позитивизма), —

развертывавшие светлую многообещающую, всенаправляющую утопию ранга увещевательной притчи: в необходимом единство, в не необходимом – свобода, во всем – любовь.

Станет ли человечество лучше? Когда именно?

Проблема упирается в уяснение глубинного предмета: может ли личность (часть) жить интересами рода (целого)? И не по принуждению (ригоризм); мимикрии, симуляции, имитации (корпоративизм), – а свободному ответственному действованию (аксиологизм). Откуда – доктринальные и утилитарные задачи: постичь и воплотить.

Разобраться в сказанном позволяет сравнительная оценка потенциалов двух конкурирующих культурных Вселенных, цивилизационных суперсистем – России и Запада, заявляющих свою правду, извечно решающих, какая судьба правит миром, что несет ему спасенье.

Часть I

Mundus russicus

1.1. Русофильство

Программа «особнянской» (В. Соловьев) стати Руси сложилась как социософская реакция на европоцентричный финализм и норманизм. Естественный протест вызывала декларация романо-германского авторства истории: развитие цивилизации ограничивается европейской фазой. Неуважению славянского достоинства противопоставлена идея миссионизма и мессианизма, – имеет место славянский фазис всемирно-исторического процесса, связанный с особой ролью России в мире как оплота праведности и благодати (платформы «Москва – Третий Рим»; «святая Русь – ковчег спасенья»; «Русская правда – высшая форма духовности, религиозно-исторического синтеза», единящая Запад и Восток, Европу и Азию).

Подспудье глубокого и мощного потока развертывания патриотичной мысли составили комплексы

– обязанность Руси сохранить, поддержать православие после падения Константинополя (Москва – хранитель и охранитель святой веры);

– предание, будто апостол Андрей Первозванный в бытность на Руси посетил место, где стал Киев (христианство освятило государственность);

– легенда о белом клобуке, бывшем в Риме, Константинополе, Москве (аутентичность русского христианства);

– сказание об иконе Тихвинской Божьей Матери, которая из Константинополя попала на Русь и призвала ее на подвиг.

Откуда вытекает миссианское назначение Московского царства быть средоточием правых заветов старины[13].

Задача упрочать святоотеческие традиции фактом своего существования в мире развивающим образом подействовала на трактовку национального состояния: богоносность России спасет вырождающееся человечество. Величавые очертания экстравагантной конструкции одинаково сильно влияли на деятелей разных интеллектуальных ориентаций, однозначно поддерживающих идеологически «сфабрикованную народность» (Чаадаев).

Вникнем в суждения

– Н. Гоголь: «Европа придет к нам… за покупкой мудрости»[14];

– Ф. Достоевский: русский народ «один способен и призван всех воскресить своей истиной»;

– М. Погодин: «не в наших ли руках политическая судьба Европы и, следственно, мира, если только мы захотим решить ее?»[15];

– Н. Бердяев: «…славянская раса во главе с Россией призывается к определяющей роли в жизни человечества»[16];

– С. Булгаков: Россия «призвана духовно вести за собой европейские народы».

Итак, славянофильство кристаллизовалось как рефлективный ответ на обидную культурологическую предвзятость уверовавших в справедливость ортоидной схемы исторического развития под эгидой европеизма. Помимо патриотичности славянофильство зиждется на заявлении автономичности. Продуктивность первой очевидна, продуктивность второй сомнительна. Суть в том, что противопоставление России Европе в качестве державной сверхцели выстраивается на одинаково неудачном утрировании культурно-цивилизационных признаков. Примем во внимание

1. Христианство Руси достается от Византии, Европе от Рима.

2. Письменная культура пришла на Русь от греков, в Европу от римлян.

3. Точкой роста гражданственности на Руси оказывается община, в Европе лицо.

4. Державное тело Европы в ходе колонизации оформлялось через завоевание, на Руси через союзничество.

Однако на интенции уважительного отношения к национальным корням проводится интенция цивилизационной отъединенности отечества. Самостийным составом последней выступают

– цезарепапизм – секулярная автократическая религия, предполагающая обожествление царской власти: «название государя земной бог, хотя и не вошло в титул», но «допускается как толкование власти царской»[17]; «одна вечная неизменная стихия – царь», «одно начало всей народной жизни – святая любовь к царю» (Надеждин). («Самодержец» – перевод византийского императорского титула autocrator – самостоятельный государь, не подчиненный никакой внешней власти. В точном смысле слова самодержавная организация правления как полный формальный и формульный властный абсолютизм сложилась с Петра I. В Ст. 20 принятого им Артикула Воинского утверждается: «… Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». Доктринальное обоснование необходимости абсолютизма в России провел Феофан Прокопович);

– несвобода – гражданский сервилизм: «русский народ специально не создан для свободы»[18]; безынициативность – на эту черту гласных (выборных) от крестьян в собраниях указывал Кошелев;

– неполитическая общность – мир как «хоровое начало», коллективизм как олицетворение общинной совести, социальная организация, держащаяся на нравственных узах. Со штампом патриархально-патримониального строя России «без Конституции» активно полемизировал Кавелин, усматривавший специфику национальной истории в том, что она есть именно государственная история (история не народа, но государства!)[19] (ср.: Тютчев: в России защищается «великий принцип власти»; власть у нас – онтологическая субстанция, а не ролевая гражданская функция). В отличие от стагнирующего Востока мы развиваемся, но локомотивом движения (в отличие от Европы) у нас выступает правительство (не община, как предвзято полагали славянофилы);

– искательная духовность с соборной внутренней правдой, силой морального мнения. Как декларировал К. С. Аксаков, «неограниченная власть – царю, полная свобода духа и жизни – народу, свобода действия и закона – царю, свобода мнения и слова – народу»[20]. Разнесение власти и свободы по разным социальным нишам, однако, казалось неправомерным уже во времена славянофилов. На эмпирический факт перерождения власти они сами же и указывали. «Откуда происходит внутренний разврат, взяточничество, грабительство и ложь, переполняющие Россию? <…> Все зло от угнетательной системы нашего правительства, оттого, что правительство вмешалось в нравственную жизнь народа и перешло, таким образом в душевредный деспотизм»[21]; «…Русская земля стала как бы завоеванною, а государство – завоевателем. Русский монарх получил значение деспота, а свободно-подданный народ – значение раба-невольника»[22].

Подчеркнем неадекватность славянофильского перехода на параллельный цивилизационный фарватер. Одно дело – культурная самобытность, иное – цивилизационная. Повторим исходную мысль: апология национально-исторической культуры оправдана. И в этом добропорядочном деле со славянофилами солидаризировались западники. У того же Белинского находим: «один из величайших умственных успехов нашего времени в том состоит, что мы, наконец, поняли, что у России была своя история, нисколько не похожая на историю ни одного европейского государства, и что ее должно изучать и о ней должно судить на основании ее же самой, а не на основании ничего не имеющих с ней общего европейских народов»[23].

Между тем за пределами национально-культурного подхода понятие самобытности никакого распространения получить не способно. Технологии воспроизводства жизни, вершения истории, пролонгации существования по большей части стандартны, инвариантны, типологичны, что и передается представлением их цивилизационной идентичности. Есть общечеловеческие универсальные знания и не может быть этнического «живого знания», о чем учили славянофилы. Есть гражданское состояние народа с соответственными гарантиями, и не может быть этнической крестьянской общины, где «рабство есть свобода», о чем также они учили. (Вообще же круговая порука – гражданский анахронизм – рычаг обеспечения повинностей при общинном владении землей, т. е. элемент группового рабства).

Механизм цивилизации космополитичен, надэтничен, выказывает плодотворность результативностью. Верно, Россия представляет собой «целый мир». Но для чего добавлять к нему погодинское «самодовольный», «абсолютный». В цивилизационном плане подобные эпитеты бессмысленны. Независимость – да, самодостаточность – да, суверенность – да. Но не того более. Какое цивилизационное значение имеет насаждение стереотипов нации-семьи (славянофилы), общины – зародыша будущих социальных укладов (западники). Дремучая романтическая утопия…