Неизвестные юристы Беларуси

Во время своего выступления защитник Илевич отметил, что нельзя говорить о недавнем преступлении (crimen recens) обвиняемого, поскольку он написал свое сочинение 15 лет назад, примерно в 1674 году. Прокурор не преминул использовать этот факт против обвиняемого и поинтересовался: если с момента написания первой части трактата прошло столько времени, почему обвиняемый не написал вторую часть, почему в сочинении нет ни единой строки за Бога, а все слова и выводы только против?

Епископы один за другим требовали показательного наказания для брестского подсудка за атеизм. Кроме того, они безапелляционно заявили, что Людвику Поцею не следует высказывать свое мнение в деле, связанном с атеизмом, поскольку он не изучал теологию. При этом познанский епископ Витвицкий обратил внимание сейма на грамматические ошибки, допущенные земским писарем Поцеем. Возможно, свои аргументы писарь земский писал в спешке, но в том, что это было персональное оскорбление, никто не сомневался. Людвик Поцей посчитал, что его публично обвинили в непрофессионализме. И ответил на этот выпад очень резко. Из-за склоки даже пришлось прервать заседание сейма.

Очередной скандал случился 11 февраля 1689 года. В своем выступлении хелминский епископ Казимир Опаленьский выказал удивление, что дело об атеизме идет с такими долгими задержками. Пытаясь ускорить вынесение приговора, он бросил в лицо королю: «Либо нет короля, либо нарушаются законы». Эти слова были восприняты как оскорбление королевского величия. Разыгрался нешуточный скандал. Один из выступавших даже потребовал, чтобы епископ хелминский завершил свою речь, став на колени перед королем.

Только 15 февраля 1689 года начался процесс над брестским подсудком, обвиненным в атеизме. Епископы вновь ставили вопрос о церковном суде и требовали учесть приговор, ранее вынесенный ими в отношении обвиняемого. Снова разгорелся спор между светскими сенаторами (которых, кстати, было большинство) и духовными. «Свет» позицию епископов проигнорировал. Процесс начался заново.

Обвиняемый признал, что предъявленные рукописи написаны им самим, и обратился к королю с просьбой дать ему защитника, чтобы судили его объективнее, нежели в церковном суде. Король раздраженно спросил, для чего ему защитник, и грубо заметил, что защитника для оправдания своего атеизма он не найдет. Но, как мы знаем, по крайней мере один защитник у него был.

Выступая в суде, брестский подсудок пояснил, что его сочинение должно было называться «Диспут, в котором католик побеждает атеиста». Однако он написал только первую часть, содержащую аргументы атеиста, поскольку его знакомый теолог, прочитав трактат, не рекомендовал продолжать работу над ним.

Наш герой также попросил предъявить ему письменное обвинение, чтобы ознакомившись с ним, подготовиться к защите.

18 февраля 1689 года прокурор Симон Курович Забистовский повторил свои обвинения. Защитник Илевич против них возражал. Представители духовенства по-прежнему требовали церковного суда.

19 февраля 1689 года прозвучало предложение передать обвиняемого на суд Папы Римского. Бельский воевода Марек Матчиньский с этим не согласился. Писарь литовский Андрей Гелгут единственный из всех выступил в этот день против суда над обвиняемым. Тем временем король решил, что дело ведется в соответствии с законом и суд может продолжаться. Затем рассмотрение дела было приостановлено ввиду болезни обвинителя.

25 февраля 1689 года снова произнес речь защитник брестского подсудка. Он уличал Яна Бжоску в клевете, обвинял его в краже имущества обвиняемого, совершенной во время ареста, доказывал, что доносчик не руководствовался религиозным благочестием, а исходил исключительно из своекорыстных побуждений. Оспаривал он и обвинения в атеизме. А свое несогласие аргументировал тем, что брестский подсудок никогда сам не разделял изложенных идей, а лишь приводил чужие мысли с целью продемонстрировать, что доказательств существования Бога, приведенных Альстедом, недостаточно, что его доводы ничтожны и неубедительны. Защита акцентировала внимание на том, что обвиняемый ранее вел праведный образ жизни и исполнял все христианские обряды, кроме того, он раскаялся в ереси и просит помилования.

Обвинение опровергло доводы защиты, заявив, что брестский подсудок – еретик, все еще не способный вернуться в лоно церкви, что он сознательный атеист, отвергший церковь и Бога, что его раскаяние – всего лишь попытка добиться помилования.

На следующий день, 26 февраля, обвиняемый попросил перевести его в монастырь и дать возможность письменно подготовиться к защите, чтобы доказать свою невиновность.

Тем не менее в этот же день приступили к голосованию. Первым взял слово кардинал Радиовский. Он отметил, что адвокаты весьма успешно защищали своего клиента, но его вина все равно очевидна. Он должен быть предан сожжению на костре, причем в таком месте, чтобы казнь видели как можно больше людей. А еще кардинал предложил на месте казни соорудить памятник, который заклеймит это преступление на веки вечные. Другие епископы тоже настаивали на смертной казни. Киевский епископ Андрей Залусский потребовал еще более суровой кары: сначала отсечь подсудимому руку, которая написала эти богохульства, затем сжечь его живым на костре, а пепел развеять по ветру. Однако епископ инфлянский Миколай Поплавский предложил смягчить наказание – просто отсечь обвиняемому голову.

Голосование продолжалось и 28 февраля. Большинство выступало за смертную казнь, только по-прежнему не могли договориться о способе приведения приговора в исполнение. Самые разные предложения высказывали и в отношении имущества обвиняемого. Одни предлагали все имущество конфисковать и половину отдать доносчику. Другие с этим не соглашались и считали противозаконным награждать доносчика, ибо это можно расценить как поощрение доносительства. Устанавливать памятник на месте казни тоже посчитали излишним и даже вредным, потому что хотели, чтобы это преступление было поскорее предано забвению.

Среди светских сенаторов и послов только трое публично осмелились выступить в защиту подсудимого. Все они являлись представителями ВКЛ. Это брестский земский писарь Людвик Константин Поцей (кстати, в будущем он займет одну из высших должностей в ВКЛ – станет виленским воеводой), писарь литовский Андрей Казимир Гелгут и смоленский воевода и брест-литовский каштелян (начальник брестского замка) Стефан Константин Пясечинский. Надо полагать, Поцей и Пясечинский были лично знакомы с подсудимым, по крайней мере на это указывают их должности.

В частности, воевода смоленский Стефан Константин Пясечинский заявил, что не считает обвиняемого подлежащим наказанию, поскольку не находит у него закоренелости воли, потому что он верит в Бога. К тому же обвиняемый достаточно настрадался во время длительного тюремного заключения.

Писарь брестский Людвик Константин Поцей заявил, что не следует казнить обвиняемого, так как его вина не доказана полностью. И потребовал возвратить обвиняемому свободу, ввиду того что духовенство нарушило основные законы государства.

Писарь литовский Андрей Казимир Гелгут утверждал, что обвиняемого нельзя подвергнуть никакому наказанию, кроме предусмотренного законом. И в данном случае следует выбрать меру, которую сам Бог определил преступникам: «Не хочу смерти грешника, но желаю, чтобы он жил и обратился».

На суде произошел еще один казус, который не остался без внимания иностранных наблюдателей. 26 февраля 1689 года обвиняемый сообщил, что план второй части трактата был бы обнаружен в его бумагах, если бы тот человек, который его обвинил, не присвоил и не уничтожил его. Это заявление наделало много шума. Фактически оно перевернуло все с ног на голову. Получалось, что все обвинения были искусно подтасованы.

Послы потребовали, чтобы доносчик Ян Бжоска и семеро свидетелей публично присягнули на Библии, что не утаили более никакой рукописи. Иностранные наблюдатели считали такой способ принесения присяги позорным, бесчестящим всю семью присягнувшего. Тем не менее 7 марта 1689 года Ян Бжоска такую присягу принес.

Приговор же вынесли гораздо раньше. Уже 28 февраля сеймовый суд решил казнить обвиняемого сожжением. Но прежде чем исполнить приговор, потребовали, чтобы он самолично сжег собственные сочинения. Обвиняемым был не кто иной, как брестский подсудок Казимир Лыщинский.

Целый месяц ему не объявляли приговор. Видимо, шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками казни. На это указывает непоследовательность действий властей. С одной стороны, они хотели, чтобы Казимир Лыщинский публично раскаялся в атеизме и отказался от своего сочинения. Это бы рассматривалось как триумф католической церкви. С другой – предпринималось все возможное, чтобы дело было непременно доведено до казни, ибо публичное раскаяние не предусматривало применения крайних мер к обвиняемому.

10 марта 1689 года, уже после принесения присяги доносчиком, Казимир Лыщинский публично покаялся в своих заблуждениях. Чтобы склонить нашего героя к отказу от атеистических взглядов, ему обещали даровать жизнь. Из писем киевского епископа Андрея Залусского известно, что уговаривали Лыщинского очень долго и сначала безуспешно. Как утверждал сам Залусский, он хотел, чтобы Лыщинский снова обратился к вере и жил, однако у того было «алмазное сердце», которое лишь позже смягчилось (т.е. он согласился отказаться от своих взгядов и получить отпущение грехов).

Церемонию отречения проводили пышно, в присутствии короля, королевы и многочисленной свиты. Казимир Лыщинский стоял на кафедре костела Святого Яна в Варшаве. Осужденный публично отказался от своих взглядов и попросил, чтобы его не сжигали на костре, поскольку он боится, что физическая боль может ввести его в искушение. Ему вручили текст отречения. Наш герой стал читать его вслух, но в какой-то момент голос его дрогнул. Тогда стоявший рядом ксендз продолжил вместо него.

28 марта 1689 года король приказал литовскому надворному маршалку Яну Каролю Дольскому огласить Казимиру Лыщинскому смертный приговор. Видимо, власти не были удовлетворены состоявшимся отречением и расценили происшедшее как публичную демонстрацию Лыщинским приверженности своим идеям. Возможно, они жаждали и отречения, и казни. Католическое духовенство настойчиво требовало смерти обвиняемого.

После чтения приговора к королю подошли два епископа с просьбой смягчить приговор. Сам Казимир Лыщинский попросил сократить его муки и отсечь его голову мгновенным ударом меча. Король созвал сенаторов и послов, делегированных в состав суда, и, посоветовавшись с ними, согласился удовлетворить последнюю просьбу осужденного. Казимир Лыщинский поблагодарил короля за эту милость, после чего его вывели из зала заседаний.

Казнь должна была состояться на следующий день. Но 29 марта внезапно разразилась сильнейшая буря, которая могла вызвать пожар в городе, так как дома по большей части были деревянные. Поэтому исполнение приговора перенесли на следующий день.

30 марта 1689 года Казимира Лыщинского возвели на эшафот. Он публично сжег свои сочинения, затем ему отрубили голову, а тело бросили в костер. По другим сведениям, тело Лыщинского вывезли за город и там сожгли. Пеплом зарядили пушку и выстрелили в направлении Турции.

Имущество нашего героя конфисковали, а дом, в котором он жил, разрушили и строить на том месте что-либо запретили.

Нам неизвестно, отдал ли Ян Бжоска долг, причитавшийся Казимиру Лыщинскому, его наследникам – жене и детям. Мы также не знаем, как закончил жизнь доносчик и клеветник. Но мы точно знаем, что католические епископы и другие лица, принимавшие активное участие в этом деле, нарушили закон. Это подтверждает приговор сеймового суда, который открывает еще один скандальный момент. Обвинитель был приговорен к штрафу за заключение шляхтича в тюрьму до вынесения приговора.

30 марта 2019 года исполнилось 330 лет со дня казни подсудка брестского суда Казимира Лыщинского. Рукопись его трактата не сохранилась. От нее в судебных документах осталось всего пять небольших фрагментов, которые занимают меньше чем полстранички текста. Среди них есть такая фраза: «Человек – творец Бога, а Бог – создание и творение человека». Она – безусловное свидетельство того, что ее автор – умнейший человек, который намного опередил свое время. Только вот стоила ли она того, чтобы отдать за нее жизнь?

Из этой истории можно сделать и еще один полезный вывод, ибо есть и еще одна замечательная поговорка, упомянуть которую вполне уместно в контексте этой статьи: «Знает один – не знает никто, знают двое – знают все». Иными словами, иногда лучше промолчать, нежели сказать. Однако далеко не всегда мы поступаем так, как подсказывает нам разум… Кроме того, деятельность ученого, юриста, философа по определению предполагает публичность.

https://ilex.by/news/yurist-sozhzhennyj-na-kostre-ili-samyj-skandalnyj-sudebnyj-protsess-v-istorii-belarusi-iz-serii-neizvestnye-yuristy-belarusi/

«Наша слова» №№43—44, 23.10—30.10.2019

Глава 8. Юрист, который дал имя нашей стране

Жизнь этого юриста не отличалась обилием приключений и великих открытий, по большей части он всего лишь добросовестно трудился. При этом на его судьбу огромное влияние оказало время и обстоятельства, в которых он жил. К месту здесь будет вспомнить известную китайскую поговорку: «Не дай нам Бог жить в эпоху перемен». Ему, как человеку западной цивилизации, трудно было интегрироваться в восточную. Хотя он предпринимал попытки для этого. Но восточная деспотия не принимала его, да и вряд ли он смог бы отказаться от самого себя, от своей сущности, поскольку был белорусом до глубины души. Тем не менее своей жизнью он доказал, что и честный трудяга может стать в ряд национальных героев.

Юридическая профессия для этого белоруса была основной в его жизни, почти 15 лет он служил судебным следователем и почти столько же – присяжным поверенным. Под последней должностью понимается профессиональный защитник. Это понятие было введено целевым образом в Российской империи вместо общепринятого «адвокат», поскольку там сильно недолюбливали это слово.

Гимназист

Неподдельный интерес к законам он проявил с гимназической скамьи. При этом кроме права в гимназии активно изучал русский, французский, немецкий и польский языки. Будучи богато одаренным от природы, нередко также писал стихи и прозу на родном – белорусском. Вот только один из примеров его творчества, навеянных детскими воспоминаниями:

Як я толькі нарадзіўся —

Бацька сказаў: «Кепска будзе!»

Ну дык жа ж не памыліўся:

Здзекавалісь Бог і людзе.

Так что главная интрига его жизни была заложена еще при рождении. Ему всю жизнь пришлось бороться за выживание, с болезнями, с системой, за национальное возрождение, наконец, бороться с самим собой.

Однако обо всем по порядку. Изначально наш герой учился у так называемых домашних учителей – «дарэктараў», а осенью 1852 года в возрасте 12 лет поступил вместе с младшим братом в Виленскую гимназию.

Для тех, кто не в курсе: Виленская гимназия находилась в помещениях Виленского университета, который был закрыт по велению российского государя-императора Николая I.

Учился в гимназии он несколько неровно, но закончил ее в числе четырех лучших выпускников. При этом только 6 из 100 гимназистов пожелали изучать и сдавать экзамен по законодательству Российской империи. На самом деле его любимым предметом была математика, а на вопрос, зачем ему понадобилось знать законодательство, он ответил предельно просто: чтобы найти ответы на вопросы о справедливом и несправедливом.

Уже на стадии выпуска из гимназии начинаются различные юридические казусы в его жизни, которые позднее он положил в начало той самой поэмы, отрывком из которой мы и начали свой рассказ. А дело было так.

21 июня 1861 года Совет Виленской гимназии представил к утверждению управляющему Виленским учебным округом князю Ширинскому-Шихматову прошение, в котором ходатайствовал удостоить некоторых учеников, окончивших полный курс наук Виленской гимназии, права на чин XIV класса. Напомним, что чин XIV класса – это низшая ступень в государственной табели о рангах Российской империи. Иными словами, выпускники, которые удостоились такого чина, могли автоматически претендовать на должность коллежского регистратора. Например, в знаменитом романе Бориса Акунина «Азазель» главный герой Эраст Петрович Фандорин был именно коллежским регистратором. Официальной формой обращения к коллежскому регистратору было «Ваше Благородие». Пенсионный оклад коллежского регистратора из казны для чинов в военном и морском ведомствах составлял 215 царских рублей в год. По идее, не самое плохое начало карьеры, учитывая, что парню в то время шел всего 21-й год.

Наш герой претендовал на следующие награды за хорошую учебу при отличном поведении:

– похвальный аттестат с преимуществами, дарованным ученикам, окончившим полный гимназический курс;

– надпись в аттестате, что он вполне способен к слушанию университетского курса;

– чин XIV класса при поступлении на гражданскую службу за особые и отличные успехи в русском законоведении.

Однако резолюция управляющего Виленским учебным округом князя Ширинского-Шихматова гласила: «Передать инспектору казенных училищ для рассмотрения. Тут есть некоторые удостоенные к наградам, замеченные в участии в демонстрациях». В антиправительственных или антицарских демонстрациях – поясним от себя.

Князь Ширинский-Шихматов отказал нашему герою (и не только ему) в этих наградах, но не за участие в демонстрациях и пение запрещенных национальных гимнов, а по иной причине, чисто формальной. Князю чем-то не понравилось свидетельство о дворянском происхождении нашего героя, выданное предводителем дворянства Ошмянского уезда. Князь затребовал в качестве доказательства высокородства определение Виленского дворянского депутатского собрания. Таковое было получено только месяц спустя – 26 июля 1861 года. И в этот же день дано разрешение на выдачу желанного аттестата. Как видно, бюрократическая машина в Российской империи работала исправно.

Студент

Казалось бы, путь к поступлению в лучший университет страны – Санкт-Петербургский – для молодого человека был открыт. Можно даже предположить, что наш герой подаст документы на юридический факультет. Но не тут-то было. Несмотря на наличие пятерки по русскому законоведению, любовь к математике все же взяла верх. Он подает документы на физико-математический факультет (математическое отделение). При этом по арифметике, алгебре, геометрии и тригонометрии он имел всего лишь крепкие четверки.

Однако и дело с поступлением в университет сразу не заладилось. Документы подать-то он подал, при этом сгодилось повторно и свидетельство о происхождении от Виленского дворянского депутатского собрания, но в скором времени его начала разыскивать полиция. И причина крылась не в его симпатиях к Родине – Великому княжеству Литовскому, Русскому и Жомойтскому, и не в пении запрещенных национальных гимнов. Причина была более прозаичной.

Оказалось, что в его аттестате отсутствует отметка по латыни, а это обязательный предмет для университета того времени. Латынь была в чести не только в Средние века, но и в Новое время. Поэтому уже 4 августа 1861 года заведующий канцелярией Санкт-Петербургского университета затребовал от виленского полицмейстера обеспечить явку будущего студента в университет для сдачи экзамена по латыни. Но в спешке несколько исказил его фамилию. Вместо двух последних букв окончания фамилии -ич вписал -ский. Естественно, что его не нашли, ибо в Вильно студента с такой фамилией не было. Более того, фактически он проживал не в столице бывшего ВКЛ, а в имении отца под Ошмянами. Хотя может быть его искали спустя рукава, но, видимо, все же упорно, так как явку на экзамен нужно было обеспечить к 11 августа, а отрицательный ответ телеграфировали в университет только 23 августа 1861 года.

Тем не менее наш герой уже 15 сентября был зачислен студентом Санкт-Петербургского университета. Видимо, экзамен по предмету, который он не изучал в Виленской гимназии, все же был сдал успешно. А промежуток с 1 по 14 сентября, скорее, всего ушел на подготовку к экзамену. Возможно, в этом вопросе помогли специально нанятые репетиторы.

Однако в университете он пробыл недолго. Уже 14 ноября 1861 года наш герой подает прошение на имя ректора университета с просьбой вернуть документы. Иными словами, университетские лекции он слушал чуть менее двух месяцев. Причина такого резкого поворота в жизни нашего героя вовсе не в разочаровании в науках.

Официально причиной, которая указывалась в прошении, была названа болезнь. Уже на 5-й день студенческой жизни наш герой якобы так тяжко заболел, что не смог даже получить зачетную книжку. «И в настоящее время по причине неблагоприятствующего климата по совету пользовавшего меня доктора я должен отправиться на место моей родины», – писал студент господину ректору Санкт-Петербургского университета, тайному советнику и кавалеру многих орденов, а также личному другу Александра Пушкина – Петру Александровичу Плетневу. И явно хитрил – добавим от себя. Впрочем для убедительности к прошению он все же приложил свидетельство доктора.

Здесь необходимо пояснить, что учеба в Санкт-Петербурге началась для него в очень неспокойное время. Студенты университета массово отказывались получать так называемые мартикулы, иначе говоря, зачетные книжки, по новым правилам. Вся загвоздка в том, что в этих самых новых правилах студенты существенно ограничивались в гражданских правах. В частности, новые правила содержали распоряжения о приемных и переводных экзаменах, отмене студенческой формы, стипендиях и пособиях, воспрещали «всякие сходки без разрешения начальства», требовали «точного посещения лекций с соблюдением необходимых порядка и тишины».

Студенческие собрания, как и объяснения студентов на равных с университетским начальством через выбранных ими депутатов, категорически запрещались.

Распорядители студенческих касс взаимопомощи, библиотек, читален и другие выбранные на собраниях представители учащейся молодежи заменялись лицами, назначенными университетским начальством. Распоряжение студенческой кассой взаимопомощи переходило к инспектору и ректору университета.

Одним из самых скандальных распоряжений в новых правилах стал запрет на освобождение более двух студентов от каждой губернии, входившей в состав учебного округа, от платы за обучение. Это означало отмену ранее широко применявшейся льготы для неимущих студентов. Таким образом, доступ в университет для них был закрыт.

В целом студенты были поставлены в полную зависимость от общей полиции, этому способствовала и отмена единой студенческой формы. Надзор за поведением и намерениями студентов внутри университетов возлагался на проректора, которого избирали из профессоров, специально для выполнения полицейских функций. Согласно положениям университетского Устава 1835 года ранее эту функцию выполнял инспектор, а не проректор.

Новые правила поведения студентов было решено занести в особые книжечки – «матрикулы», которые одновременно должны были служить и удостоверением личности студента, зачисленного в университет, и видом на жительство, и читательским билетом, и «зачеткой». В результате этого нововведения в университете вместо занятий начались собрания, митинги и манифестации…

В итоге дело дошло до открытого противостояния студентов университетскому начальству, было произведено несколько арестов среди студентов. Сначала арестовали 37 человек, затем еще 33, но митинги не утихли. На восстановление порядка правительство бросило войска, и на этот раз столкновения с ними избежать не удалось – от прикладов и штыков пострадало не менее 20 человек. Возобновились и аресты – за три недели беспорядков было арестовано свыше 300 студентов. Петропавловская крепость, где содержались арестованные студенты в ожидании приговора суда, в шутку получила второе название – «Петербургский университет №2».

Не принял зачетную книжку нового образца и наш герой. Именно по этой причине в середине ноября 1861 года он подал прошение о возврате документов.

Казалось бы, с таким трудом ему досталось место в университете, поступив на обучение за собственный счет, он добился освобождения от внесения платы (из своекоштных стал казенным студентом). Но все пошло прахом: и борьба за поступление, и дальняя дорога (как-никак более 700 верст в один конец), и подготовка к вступительному экзамену по латыни, и сам экзамен, и даже обучение на льготных условиях – собственные принципы оказались превыше всего. С нашей точки зрения, это сильное и ответственное решение, не каждому по плечу. Кто сегодня способен на подобный шаг?