Соло

Высветилось уведомление о новом ответе. Открыла.

«Ради такой оценки от тебя, Минна, готов играть сутками».

Я едва удержалась от того, чтобы не вскрикнуть.

Он узнал меня. Как?

Чёрт.

Сердце бухнуло где-то в горле. Щёки вспыхнули моментально, будто кто-то зажёг спичку внутри. Мне захотелось спрятаться под одеяло с головой, удалить комментарий, сменить имя, город, личность. Но в то же время не могла сдержать улыбку. Повернулась набок, прижала телефон к груди. Всё. Спать.

И только уже почти проваливаясь в сон, я подумала: а ведь он ответил… красиво.

С утренними лучами понедельника мы снова окунулись в рутину трудовых будней. Сидя на репетиции, я крепко прижимала виолончель к плечу. Класс был просторным и светлым, с высокими потолками. Стены были окрашены в нежный и успокаивающий светло-зелёный цвет. На одной стороне зала располагались большие окна, через которые в помещение проникал солнечный свет, наполняя пространство теплом.

Мы с Лиз сидели в центре зала, чуть ближе к передней части, где находилась сцена. Я расположилась с правой стороны, а Лиз – с левой, так что мы могли легко обмениваться взглядами и поддерживать друг друга во время игры.

В углу стояло фортепиано, которое использовалось для аккомпанирования, а вдоль стен располагались стеллажи с нотами и музыкальными книгами. Я всегда находила этот зал вдохновляющим: он был наполнен духом творчества, и в то же время подчёркивал давление, которое я чувствовала во время игры, особенно когда рядом были такие таланты, как Элизабет.

Пока Лиз настраивала свой инструмент, Клауф сдержанно наблюдал за нами, готовясь критиковать любую нашу оплошность.

– Итак, студенты, – начал он, его голос звучал властно, – сегодня мы будем оттачивать технику игры, особенно в пассажах. Помните, что каждая нота должна звучать чётко и выразительно. Начнём с гаммы.

Мы начали играть, и я старалась следовать его указаниям, сосредоточившись на легато и динамике. Клауф внимательно слушал, иногда останавливая нас, чтобы сделать замечания.

– Минна, вы слишком зажаты в верхнем регистре. Попробуйте расслабить плечи и дать звуку больше свободы, – сказал он, и я кивнула, стараясь исправить ошибку.

Лиз сыграла свою партию, и её мелодия звучала как гладкий поток. Профессор одобрительно кивнул.

– Отлично, Элизабет! Постарайтесь добавить немного больше эмоций в эту часть.

Дверь резко распахнулась, и в класс вошёл руководитель главного оркестра консерватории, мистер Стюарт. Его строгий взгляд сразу заставил нас всех напрячься.

– Извините за беспокойство, – сказал он, – но мне нужна виолончель для осеннего благотворительного концерта. Вы можете сыграть что-нибудь, чтобы я мог оценить ваш уровень? – он смотрел прямо на нас.

Во рту пересохло, и я кивнула, готовясь сыграть.

– Вы, – он обратился ко мне, – начните с «Адажио» Альбинони, – сказал мистер Стюарт, и я, немного нервничая, начала играть. Ноты звучали в унисон с моим волнением, но я старалась сосредоточиться.

Вдруг он резко прервал меня.

– Стоп! – поднял руку. – Теперь ваша очередь, – он обратился к Лиз.

Я почувствовала, как в груди что-то сжалось, пока подруга готовилась. Она вздохнула и начала играть ту же мелодию, но с такой лёгкостью и страстью, что у меня перехватило дыхание. Мистер Стюарт внимательно слушал.

После нескольких фраз Элизабет закончила, и в классе воцарилась тишина.

– Вы, – сказал мистер Стюарт, обращаясь к Лиз, – прекрасно справились. Я хотел бы пригласить вас в оркестр. Пожалуйста, приходите в наш репетиционный класс в пятницу.

Элизабет сияла от счастья, и я не могла не улыбнуться вместе с ней. Моя подруга, наконец, получила то, о чём мечтала!

Когда мистер Стюарт ушёл, Клауф повернулся к нам с серьёзным выражением лица.

– Поздравляю, Элизабет! Это большая честь. Но не забывайте, что вам ещё есть над чем работать. Конкуренция велика, не стоит расслабляться.

Лиз, всё ещё светясь от радости, кивнула, а я почувствовала, как внутри меня бурлили смешанные эмоции – гордость за подругу и лёгкое разочарование за себя. Я знала, что это только подстегнёт меня работать ещё усерднее.

Мы стояли в холле, когда Элизабет с сияющим лицом делилась новостью по телефону. Голос у неё дрожал от восторга, и, по тому, как она ловила воздух между словами, я уже знала – меня ждёт сложный разговор. Наши матери слишком близки, и то, что Лиз попала в оркестр, вскоре обернётся вопросами в мой адрес. Вопросами, на которые я не готова отвечать.

Чувство радости за неё, начало гаснуть под гнётом знакомого предчувствия. Я снова оказалась на обочине.

Чтобы отвлечься, перевела взгляд на доску объявлений. Глаза скользили по распечаткам, пока не зацепились за имя: Кристиан Харт. Мастер-класс. Виолончель. Уже через несколько дней. Он выпускник нашей консерватории, звезда среди солистов, человек, о котором говорили с восхищением. Его игра – не просто техника, это способ говорить без слов. Я должна попасть туда.

Достала из рюкзака ежедневник, чтобы внести мастер-класс в расписание. Увы, он в пятницу вечером, мне придётся отпроситься с работы и, возможно, пропустить встречу с Джетом. Сердце отозвалось слабым стуком, как будто колебалось вместе со мной. Я почувствовала внутреннюю дилемму. Конечно, мастер-класс важнее всего, но было досадно.

– О боже! – Лиз внезапно оказалась рядом. Щёки пылали, глаза сияли. – Какой шанс! А других он даже слушать не стал. Боже!

– Ты всех затмишь, Лиз, – сказала я с улыбкой, наблюдая, как она едва удерживается на месте.

– Мама в слезах, – добавила она с дрожащим смешком. – Мы так долго к этому шли, Минна.

– Посмотри, – я кивнула на листовку. – Что думаешь?

Она скользнула взглядом по бумаге, прикусила губу.

– О, Кристиан Харт? Конечно, тебе стоит пойти. Это может изменить многое.

– Жалко, что в пятницу. Мы могли бы сходить вместе.

– А мне-то зачем? – рассмеялась она, откидывая волосы назад. – У меня теперь репетиции, планы… другая жизнь.

Я кивнула, будто её слова не оставили следа.

– Расскажу, как всё пройдёт. Если вдруг стану лучше тебя – не обижайся, – поддела я её плечом.

– Так и быть, – подмигнула Лиз.

Я захлопнула ежедневник и почувствовала, как он вдруг стал тяжелее.

– Мне пора. Моё время начинается.

– Ага, – сказала она рассеянно, всё ещё витая где-то высоко, где её музыка уже звучит для других.

Мне было неведомо, каково это – чувствовать себя избранной. Но я искренне радовалась за неё. Лиз заслужила это. По-настоящему.

Я открыла дверь маленькой студии и ощутила знакомый запах старого дерева и полироли для инструмента. Пространство было небольшим, но именно здесь я могла уединиться и сосредоточиться на своей музыке. Стены серого цвета. Один угол занимала высокая полка с нотными тетрадями, оставленными предыдущими студентами. Пол покрыт потёртым ковром, который, несмотря на свои недостатки, поглощал звуки и создавал уютную атмосферу. Свет из единственного окна, выходящего на внутренний двор, пробивался сквозь жалюзи, создавая полосы. В этом свете я могла видеть пыль, танцующую в воздухе.

Осторожно, как будто извлекала из кейса собственное сердце, я достала виолончель. Её деревянная поверхность, гладкая и холодная, прижалась к моему плечу. Я закрыла глаза, и передо мной всплыл Клауф: «Минна, расслабь плечи. Не забывай про легато. Каждая нота должна быть наполнена эмоциями». Я вдохнула, и ноты начали литься, заполняя комнату, унося меня прочь от всего, что давило, жгло и не давало дышать.

Я пыталась следовать указаниям профессора, и с каждой нотой музыка становилась всё чище, всё глубже. Я выкапывала что-то из самой себя, что-то древнее, забытое.

Звонок телефона прозвучал слишком резко. Я вздрогнула, и напряжение, которое только что начало отпускать, вернулось, обрушившись на меня всей своей тяжестью. На экране – мама.

Я знала, что этот разговор будет очередной битвой, в которой я снова проиграю.

– Минна, ты где? Как репетиция?

– Всё нормально, я занимаюсь.

– Нормально? – тон стал почти металлическим. – Лиззи взяли в оркестр. Тебя – нет. Почему? Силия мне уже все уши прожужжала!

Я сжала пальцы на корпусе виолончели. Внутри уже поднималась волна усталости, как будто я снова была маленькой девочкой, которая никогда не могла сделать всё правильно.

– Я стараюсь. Просто ещё не готова.

– Как это понимать? Ты в той же консерватории! У тебя те же преподаватели, что и у Лиззи. Почему?

– Мам, я действительно стараюсь.

– Отец злится, он считает, что ты не прилагаешь усилий!

– Я стараюсь изо всех сил! – вырвалось у меня.

– Доченька, ты должна понимать, что мы просто хотим для тебя лучшего, – её тон смягчился, но это было хуже, чем крик. Это было как медленное и неотвратимое удушение. – Пожалуйста, приезжай к нам, как только появится время. Мы поговорим. Тебе нужно сосредоточиться на музыке и подумать о том, что ты можешь сделать, чтобы повысить свои шансы.

– Хорошо, я постараюсь приехать, – еле слышно я выдохнула в трубку.

Связь прервалась. Осталась густая тишина, с привкусом вины.

Я сидела, держа виолончель как опору. Всё, что ещё недавно лилось из меня, исчезло.

Закрыла глаза и подумала: «Может быть, это скоро закончится. Может быть, когда мне исполнится двадцать. Или двадцать один. Может быть, тогда я смогу дышать свободно». Но даже эта мысль казалась мне иллюзией.

Снова взяла смычок, но пальцы тряслись, и ноты, которые я извлекала, звучали фальшиво, как будто сама музыка страдала вместе со мной. Слёзы подступили к глазам, и я больше не пыталась сдерживаться. Плечи вздрагивали от рыданий. Смычок выпал из руки. Я прижалась лбом к корпусу виолончели и дала себе сломаться.

Когда всхлипы стихли, я поднялась и вышла из студии. В коридоре было пусто. Вечер, в консерватории оставались единицы студентов.

Зашла в туалет, включила холодную воду и наклонилась над раковиной. Лицо в зеркале казалось чужим: потёкшая тушь, красные глаза, опухшие губы. Я стёрла следы слёз, пригладила волосы и выдохнула. Пора возвращаться.

Но когда я вышла в холл, обомлела.

Джексон.

Глава 5

Он стоял в центре, озираясь, будто кого-то искал. Сердце сорвалось вниз. Я метнулась обратно, спрятавшись за поворотом, и торопливо вытерла лицо. Ещё раз поправила волосы. Попыталась дышать ровно. В голове вспыхнула «Симфония №7» Бетховена. Лёгкое напряжение в начале… и гулкая эмоциональность, нарастающая с каждой нотой.

Сделала шаг вперёд. Он заметил меня, и его лицо расплылось в тёплой улыбке. Но едва взгляд скользнул к моим глазам, выражение сменилось.

Я опустила голову.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

– Искал тайное общество виолончелистов, – усмехнулся он и поднял бровь. – Кажется, нашёл его.

Я молча прошла вперёд, а он последовал за мной.

В репетиционной студии Джексон сразу начал осматриваться, как будто оказался в другом мире. Перебрал ноты на столе, заглянул в раскрытый футляр. Я стояла в стороне, прижимая к себе виолончель, не зная, что сказать. Всё внутри было ещё сырым, на грани.

– Почему ты плакала? – он обернулся ко мне с серьёзным выражением лица.

Не в силах выдержать его взгляда, я отвернулась, чувствуя, как внутри меня снова поднималась волна.

– Я не хотела, чтобы это кто-то видел, – шепнула, сдерживаясь изо всех сил.

Слова застряли в горле, и я не могла объяснить, что происходит.

Джекс подошёл ближе. Его взгляд задержался на виолончели.

– Можно потрогать её?

После моего одобрения он осторожно взял инструмент в руки. Провёл смычком по струнам, пробовал воспроизвести несколько нот.

– Ого, это сложно, – удивился он. – Как вы это делаете?

Я не могла сдержать улыбку, глядя на его попытки, и настроение начало подниматься.

– Да, это требует практики. Но ты выглядишь, как будто у тебя всё получается.

– Ну, может, я просто не тот, кто должен играть на виолончели, – Джекс вернул мне инструмент. – Я больше по гитаре.

– Гитара – это тоже здорово.

Он слегка склонил голову набок, и я заметила, как уголки его губ едва приподнялись, намекая на таинственную улыбку. Этот вид завораживал меня, призна́юсь, и мои глаза непроизвольно остановились на его губах. Они, скорее всего, нежные и мягкие… Боже, как же мне пришла в голову эта мысль в такой момент?

– Но почему ты плакала? – не унимался он.

– Родители вечно сравнивают меня с подругой, – призналась я, отводя взгляд. – Они считают, что я должна быть такой же успешной, как она. Из-за этого у меня опускаются руки.

Джексон внимательно слушал, и я заметила, как его выражение лица стало серьёзным.

– Это нечестно. Ты не должна оценивать себя по чужим успехам.

Его слова немного успокоили.

– Сыграй для меня, – Джексон сел на стул рядом с моими вещами и сложил руки на груди. – Пришла твоя очередь, – улыбнулся он. – Я играл для тебя, и теперь ты должна показать мне свою музыку.

Я колебалась. Стыд был ещё рядом, но голос Джексона будто вытолкнул меня из кокона. Я кивнула, и, сев за инструмент, начала играть. Сначала я чувствовала себя неловко, но смущение постепенно стало отступать. Джекс внимательно слушал, наверное, ему и вправду было интересно.

Когда последний аккорд затих, он улыбнулся.

– Никогда не думал, что виолончель может звучать так живо, – сказал он, наблюдая за моими движениями. – Ты прекрасно играешь, Минна!

– Спасибо.

– Знаешь, – он встал со стула и сунул руки в карманы, – мне бы хотелось угостить тебя кофе. Как насчёт того, чтобы немного прогуляться по городу?

Я слегка прикусила губу и всё же кивнула.

– Звучит здорово!

Мы вместе собрали мои вещи, и он помог мне отнести виолончель в хранилище. Джексон явно не ожидал, что инструмент такой увесистый.

– Эта виолончель довольно тяжёлая для такой хрупкой девушки, не находишь? – Он шутливо подмигнул, когда мы зашли в хранилище.

Я рассмеялась.

– Да, но я привыкла. Она – мой лучший друг, хотя и тяжеловата.

– Ну, я готов быть твоим помощником, если это потребуется, – уголки его губ дрогнули в улыбке.

Волна смущения накрыла, и я старалась это скрыть, но Джекс заметил и улыбнулся ещё шире, словно искал способ смутить меня сильнее.

На улице смеркалось. Воздух наполнялся сыростью пожелтевших листьев и холодом. Город был окутан лёгкой дымкой, и я шла рядом с Джексом, держась за стаканчик с горячим карамельным кофе.

В интернете он был хорош собой, но вживую… Из тех, кто выделяется в толпе, даже если не старается. Высокий, настолько, что мне приходилось поднимать голову, чтобы встретиться с его взглядом. Рваные джинсы и чёрная кожаная куртка казались частью ауры, как будто он носил с собой кусочек свободы.

– С тобой даже кофе – больше, чем кофе, – вдруг сказал Джекс, глядя на меня сбоку.

Я улыбнулась, чувствуя, как щёки загораются, словно на них упали тёплые лучи. Я не могла проигнорировать то, как оживала рядом с ним. Он был ключом, который открывал во мне что-то новое.

– Я тоже не ожидала, что день обернётся чем-то таким…

– На самом деле, я рад, что мы встретились. Я имею в виду не сегодня, а вообще.

Моё солнечное сплетение будто стянуло обручем от его признания.

– Меня задело то, что ты плакала. Даже захотелось что-то сделать, чтобы помочь.

Я замялась.

– Просто не сдержалась.

Джекс кивнул.

– Понимаю, – он сделал паузу. – Так я могу помочь?

– Только если ты волшебник. Ведь мне нужно оживить музыку.

– Оживить музыку, всего-то?! – Джексон усмехнулся, отбросив голову назад. – Тогда я готов тебе помочь, и это будет стоить всего… – он сделал паузу, прищурившись, будто высчитывал сумму в уме, – всего лишь бесплатно!

Я фыркнула и закатила глаза.

– Кстати, – я посмотрела на него искоса, – почему ты поёшь только каверы, если можешь писать свои песни? Или у тебя контракт с дьяволом, по которому оригинальный контент запрещён?

Он рассмеялся, но взгляд сразу стал куда внимательнее.

– Просто сейчас мне нравится перепевать то, что уже написано. Ну и, – он пожал плечами, – людям проще заходят знакомые мелодии.

Джексон ответил легко. Настолько гладко, что я сразу поняла, это не весь ответ.

– Ну, главное – заниматься тем, от чего внутри щёлкает, – продолжил он. – Если тебе это приносит кайф, значит, ты на правильном пути.

Я кивнула в ответ.

– Ты кайфуешь от виолончели?

– Да.

– Здорово, когда ты находишь удовольствие в том, что делаешь.

– Да, но это был выбор моих родителей. А в детстве я была уверена, что должна заниматься чем-то другим.

– Например? – он наклонился ближе.

– Возможно, это был бы театр. Я всегда любила смотреть спектакли.

– О, театр! – воскликнул он, и его глаза загорелись. – Ты могла бы быть отличной актрисой. У тебя есть харизма.

– Ха! Давай не будем преувеличивать, – засмеялась я, чувствуя, как неловкость снова подкрадывается. – Я скорее в тени, чем на сцене…

– Но ты уже на сцене, – перебил он. – Каждый раз, когда ты играешь, ты открываешься миру.

Эти слова отозвались во мне, заставляя задуматься. В его голосе звучала такая уверенность, словно он знал это на собственном опыте.

Мы прошли мимо старого дерева, и Джексон, не глядя, сорвал с ветки засохший лист. Покрутил в пальцах.

– Я думал, тебе просто нравится играть. Ради кайфа. Но когда слышал тебя в студии… – он замолчал, лист хрустнул под его пальцами, – я и представить не мог, что за этой музыкой кто-то, кто всё время чувствует себя… недостаточно.

Я промолчала. Он всё ещё смотрел на лист в руке.

– От твоей игры у меня мурашки.

– Правда? – мой голос едва вырвался.

Он кивнул, легко подбросил лист вверх, и тот закружился, медленно падая прямо под ноги.

– А как твои родители относятся к тому, что ты делаешь? – спросила я и сразу пожалела: фраза прозвучала слишком неуклюже.

– Их нет. Я сирота, – ответил он, делая глоток кофе так спокойно, как будто это слово не должно было изменить весь вечер.

Я остановилась. Этот ответ ударил без предупреждения в ту точку, которую обычно стараешься не трогать.

– Прости. Я не знала…

Он кивнул, глядя вдаль, словно его мысли были где-то далеко.

– Вырос в приюте. Пел с десяти. Тогда одна из воспитательниц заметила, что у меня есть слух.

И пока он говорил, внутри меня всплывали воспоминания: капризы, обиды, усталость от родительского внимания. А у него – ничего.

– Как ты вообще с этим справился? – спросила я.

– Я пишу песни, чтобы выразить то, что чувствую. Но пока ещё никому не показывал их. Кроме тебя.

– Ты очень талантлив, – выдохнула я, не фильтруя.

Джексон улыбнулся.

– Спасибо. Но пока – курьер, донаты, подработка. Жизнь не даёт расслабиться.

– А ты не сдаёшься. Это чертовски сильно.

Мы приостановились. На секунду он опустил взгляд, а потом медленно, неуверенно, коснулся моей руки. Я почувствовала тепло его ладони и лёгкую дрожь, как будто он боялся, что я отдёрну руку. Но я не отдёрнула. Наоборот – сжала его пальцы в ответ.

Всё внутри отозвалось. Тишина между нами стала плотной, наполненной чем-то зыбким, едва оформленным.

– Не знаю, что это было, но когда ты играла – я не хотел, чтобы это заканчивалось. И не только из-за музыки, – сказал он, почти не шевеля губами.

Я посмотрела на наши переплетённые пальцы. Лёгкость внутри не пугала. Она придавала смелости. Я не знала, что именно между нами, но разрушать это молчание не хотелось.

– Мне никто никогда не говорил ничего подобного, – выдохнула я.

Джексон отпустил мою руку, но я запомнила это прикосновение. Оно осталось на коже, как послевкусие от сладкого.

Мы продолжили наш путь. Каждый шаг к моему дому становился всё более напряжённым.

Джексон оказался солнечным человеком, излучающим доброту и свет. В его присутствии время текло как в старой сказке. Мои щёки, не привыкшие к радости, горели от частого смеха и ярких улыбок. Казалось, он совершенно не умел унывать, а его оптимизм был заразен.

Когда дом оказался перед нами, я вдруг поняла, что не готова его отпускать.

– Спасибо за кофе. И за всё, – сказала я не глядя.

– Надеюсь, это не в последний раз.

– Я тоже.

Он шагнул ближе. Склонился надо мной, и я ощутила, как горячее дыхание коснулось кожи. Лёгкий аромат духов – сочетание свежих цитрусовых и тёплых древесных акцентов – казался таким приятным.

Джексон взглянул мне прямо в глаза.

– Ты веришь в судьбу? – спросил он, едва слышно.

Я открыла рот, чтобы ответить, но… Скрип двери разрезал воздух, прерывая это волшебство. На пороге стояла Лиз.

Мы оба отпрянули, как будто нас застали за чем-то тайным.

– Что здесь происходит? – её голос был настороженным.

– Лиз… – я попыталась объяснить, но слова предали меня.

В тот миг я понимала, что всё, чего так хотела, это провести с ним ещё немного времени, но теперь мы были на краю пропасти. Улыбка Джексона увяла, а глаза метали вопросы.

– Я просто провожал Минну, – его голос прозвучал неуверенно, как будто он сам не до конца понимал, что именно между нами произошло.

Лиз бросила на меня строгий взгляд, а затем перевела его на Джекса. Я знала: это не предвещало ничего хорошего. В груди разгоралось беспокойство.

«Если Элизабет расскажет родителям…» – тревожные мысли пробегали в голове, словно дурные предзнаменования, шепча о возможных бедах. Этот секрет мог обернуться для меня настоящим проклятием.

Глава 6

Дверь с грохотом ударилась о стену. Элизабет даже не притормозила в коридоре – сразу направилась в мою комнату, словно это была её территория.

– Это тот фрик, о котором ты мне рассказывала?

– Его зовут Джекс. И он не фрик, он… нормальный.

– Нормальный? Минна, вы стояли так, будто сейчас поцелуетесь. Почему ты мне не сказала, что вы уже вместе? – брови Элизабет сдвинулись, она цепко всматривалась в меня, ища ответ, который я не могла дать.

– Мы не вместе. Он просто… проводил меня.

– Просто? – она шагнула ближе. – Минна, экзамены совсем скоро. У тебя нет права на «просто». Именно поэтому ты всегда отстаёшь, – Лиз, словно страж, начала приближаться ко мне, сложив руки на груди. – Вот почему ты всегда на втором месте. Ты витаешь в облаках, а я вожусь с тобой как с маленьким ребёнком. Тебя ведь могут отчислить… Кажется, тебе совершенно нет дела до музыки!

Каждое слово било точно в цель. Я стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться, как будто она поставила на паузу весь мой мир.

– Ты даже не хочешь играть, – продолжила она тише, но куда жёстче. – Признай это. Ты просто боишься разочаровать всех и потому цепляешься за сцену, пытаясь доказать, что ты хоть в чём-то хороша.

Я не ответила. Губы онемели. Даже злость не могла пробиться сквозь внутреннюю глухоту, в которой эхом отдавались её слова.

– А такие, как он… они не стоят твоей карьеры.

– А если я хочу и то и другое? Музыку и… чувства?

– Тогда ты ничего не добьёшься!

Потом, будто вдруг осознав, как далеко зашла, Лиз ласково положила руки мне на плечи, но стало только хуже. Этот жест не грел, он сжимал, как кандалы.

– Я не скажу родителям. Но ты знаешь, что будет, если они узнают. У них на тебя планы. И у тебя… должны быть свои. Будь умнее, ладно?

Когда Лиз вышла, комната вдруг показалась мне пугающе тихой. Слова оседали внутри, как мелкие занозы, которые не сразу замечаешь, но потом они дают о себе знать – случайным уколом при движении.

«Ты всегда на втором месте.»

Разве я не витаю в облаках, рискуя упустить свой шанс? Разве я не должна сосредоточиться на музыке, вместо того чтобы отвлекаться на мимолётные встречи? Если провалю экзамены, то разочарую всех – родителей, преподавателей, саму Лиз… и, наверное, себя.

Почему мне так тяжело от её слов?

Где-то глубоко внутри шевельнулась привычная вина. Она всегда приходит следом за нашими разговорами.

Разве Лиз не права? Разве не желает мне только лучшего? И всё же, даже зная это, я чувствовала себя… меньше. Как будто меня аккуратно сложили и убрали на полку, словно я должна быть компактнее, удобнее, правильнее.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. В груди сдавило, но я не дала себе задержаться на этом чувстве. Нужно двигаться дальше, ведь Лиз уже наверняка обо всём забыла.

Может, она просто устала?

После нашего разговора Элизабет закрылась в своей комнате и не выходила оттуда весь вечер. Я уже готовилась ко сну, когда в мессенджер мне пришло сообщение.

Лиз:

Я, наверное, была слишком резкой. Просто волнуюсь о тебе. Ты же знаешь, что я хочу для тебя только лучшего. Не злись, ладно?