Ряженье

Святкин посмотрел на Вахрушина недовольно, будто тот совершил глубокое предательство.

– Костанак! – Крикнул Олег, глядя не на Валю, я прямиком на Сашу, произнеся эту несчастную фамилию, как обвинение.

Команды получились такие: Копейкин, Колядин, Карельская, Ильская, Берг, Малярова у Вахрушина; и Тряпичкин, Копейкина, Гутман, Тукчарская, Малинов, Костанак у Святкина. Когда натянули сетку, Олег и Саша встали друг к другу почти вплотную – их разделяло веревочное решето.

– Ну спасибо. – Цинично бросил Олег, окидывая взглядом свою команду. – У меня фулл-хаус. Жертвы четвертого энергоблока и Копейкина.

Марк Малинов, стоя рядом с Валей, без умолку тараторил, переминаясь с ноги на ногу: «Слушай, я в прошлый раз такую свечку поймал, все обзавидовались! Главное – не бояться мяча, он же легкий! Правда, в лицо им получать больно…» Валя лишь молча отодвигался от него, вжимаясь в стену зала. Ксюша Гутман пыталась наладить хоть какой-то порядок в стане Святкина: «Девочки, давайте встанем в линию! Олег, ты на подачу!» – но её голос тонул в общем гуле. Алина Малярова в команде Вахрушина стояла в самой дальней точке, скрестив руки. Берг, напротив, с научным интересом наблюдал за траекториями разминочных бросков Колядина, бормоча что-то про «сопротивление воздуха». Колядин четко попросил его замолчать и для убедительности показал ему средний палец.

Подача была у команды Вахрушина. Женя Колядин, получив мяч, не стал выдумывать. Его лицо исказила сосредоточенная злоба. Он изо всех сил швырнул мяч через сетку —прямиком в Копейкину. Фрося с трудом отбила – мяч полетел обратно, где его отшвырнул Копейкин примерно в то же место. Второй раз Фрося отбить не смогла.

– Мило. – Бросила она в сторону брата, холодно сузив глаза.

– Ничего личного. – Парировал Миша с другой стороны сетки и улыбнулся. – Это игра.

Это задало тон. Каролина, подавая, тоже метила в Фросю, видя в ней самого опасного игрока противника. Игра свелась к простой схеме: команда Вахрушина, собранная из сильнейших, методично и злостно атаковала команду Святкина, которая держалась лишь на Тряпичкине, безропотно бросавшемся под самые безнадёжные мячи, и на самом Олеге, который отчаянно носился по всему полю и пытался хоть как-то организовать своё сборище неудачников. Марк то и дело бежал не туда, сталкивался с Костанаком и орал. Валя же просто пригибался и закрывал голову руками при каждой атаке. Вахрушин почти не касался мяча, отдавая инициативу Копейкину и Колядину.

Физрук изредка покрикивал «Так, играем по правилам!», но ему было плевать.

Финальный свисток застал команду Святкина наголо разбитой. К концу урока Олег ненавидел Марка, Валю и Ксюшу, на которую он клал куда большие надежды.

Разборки после физкультуры не прекратились, а будто бы начались заново – но уже по новым поводам. После зала был еще один, последний урок, прошедший в гулком, напряжённом гуле взаимных претензий.

Когда наконец прозвенел звонок, Копейкины первыми выскользнул из класса. Они направился к выходу, как вдруг чуть не столкнулись с Алисой Дмитриевной. Она коротко кивнула Копейкину.

– Михаил, у меня к вам просьба. Нужно помочь донести проекторы в учительскую.

Копейкин переглянулся с Фросей – сестра пожала плечами и пошла к раздевалке, а внутри Миши все напряглось. Помощь практикантке не входила в его планы, но и грубить он не стал – в душе он даже обрадовался. В нем проснулся внезапный, острый интерес.

– Без проблем. – Кивнул он, стараясь звучать еще собраннее обычного.

Они шли по пустеющему коридору. Алиса выждала паузу.

– Скажите, Михаил, а почему в вашем классе такое… особенное отношение к Вале Костанаку?

Что-то холодное и тяжёлое упало ему в грудь. О Вале? Сейчас? Она могла спросить о чём угодно – о его планах, о книгах, о чём-то, что позволило бы ему раскрыться. Но она, как назло, спросила о Костанаке. К тому же, что в классе полно других, куда более достойных объектов для внимания… Копейкин фыркнул, поправляя коробку, и постарался, чтобы его тон остался прежним – лёгким, снисходительным.

– Какое отношение? Его подкалывают. Как и Малинова. В чём вопрос?

– Подкалывают – это немного другое. А на Валю смотрят, как на прокажённого. Будто он виноват в чем-то.

Они зашли в учительскую. Копейкин повернулся к ней, скрестив руки. Его поза была уверенной, но все же он чуток забеспокоился. Она настойчиво смотрела на него, ожидая ответа, и ее её настойчивость была оскорбительной – Копейкин и думать о Костанаке не желал. Это никогда не было его проблемой.

– Вы про случай в пятом классе? – Он произнёс это с подчёркнутой неохотой, давая понять, что тема ему неприятна. – Да, была трагедия. Девочка погибла. Костанак был там. На него и упала вина.

– Упала? – Алиса подняла бровь.

Раздражение, острое и ядовитое, кольнуло его. Она копает и в упор не видит, что перед ней стоит он, Миша Копейкин, живой и реальный!

– Все, кто там был, сказали, что он толкнул Арину. И он сам не стал ничего отрицать. – Миша пожал плечами, вкладывая в этот жест всю возможную долю холодного презрения. «Пожалуйста, пойми, что это меня не касается, что я выше этого» – умолял он её безмолвно. – Что тут ещё обсуждать? А это «особое отношение», как вы выразились… Это социально обусловленная роль. Классу нужен был виноватый, он нашёлся.

– И никто не сомневался?

Копейкин нахмурился.

– Сомнения – это для следователей и философов. – Отрезал он, и в его голосе теперь уже в открытую звучала злоба. – А нам что, заняться не чем? Говорю же – Костанак не отрицал.

Он кивнул ей, резко надел наушники и вышел. На душе остался неприятный осадок от всего разговора. Копейкин шел по коридору к раздевалке, и в ушах стоял её голос: «…такое… особенное отношение к Вале Костанаку?». Эта фраза задела его куда сильнее, чем он готов был признать.

Он зашёл в раздевалку как раз в тот момент, когда Олег Святкин, который никак не мог успокоиться и всюду искал виноватых, тыкал пальцем в грудь Костанаку.

– …и из-за таких сопливых, как ты, мы вечно в пролёте! Ну ты же не девочка, ей богу! Хоть бы в сторонке стоял, а не под мяч подныривал!

Валя как обычно смотрел куда-то в пол, стараясь не реагировать, и осторожно собирал вещи. Он потянулся за своей старой, потертой курткой, висевшей на крючке. Пальцы его дрожали, и куртка упала на грязный пол, прямо между ним и Копейкиным. Валя тут же присел, чтобы поднять её.

Копейкин, не дрогнув, сделал шаг вперёд, чтобы пройти к своему шкафчику. Острый носок его ботинка небрежно наступил на рукав его упавшей куртки. Копейкин небрежно опустил глаза и слегка пнул куртку в сторону.

– Вы надоели уже. – Брезгливо бросил он, обращаясь и к Костанаку, и к Святкину.

Последний звонок очень быстро вытолкнул всех в раздевалку, а оттуда – на улицу. Школа опустела так быстро, будто ученики сбегали с тонущего корабля. За считанные минуты шумная масса детей рассосалась по дворам и переулкам, и у школы остались лишь те, кому идти было некуда, или те, у кого были свои, недетские дела.

Ближе к вечеру Фрося и Миша медленно вели Раю по главной аллее. Официально – «подышать воздухом», но на деле это была засада. Рая, закутанная в тёплый комбинезон, шаркала ногами по шуршащему ковру из листьев, её взгляд был устремлён внутрь себя, на мир, недоступный остальным.

Именно тогда из-за поворота, ведя на поводке упитанного пса цвета кофе с молоком, появился Арам. Он был именно таким, каким запомнился со времён визитов к их отцу – подтянутый, с густыми чёрными волосами и внимательными, немного усталыми глазами. Увидев их, он на секунду замедлил шаг, и на его лице мелькнуло узнавание.

– Здравствуйте. – Ровно, без эмоций, кивнул он, и его взгляд равнодушно скользнул по Рае. Собака потянулась к девочке, но Арам твердо натянул поводок. – Не подходи, Джесси.

Больше он ничего не сказал, не задал вопросов, не проявил ни малейшего личного интереса. Прошёл мимо, как проходят мимо случайных прохожих. Через двадцать метров он отпустил собаку с поводка, и та радостно помчалась к кустам.

Копейкины переглянулись. Взгляд Фроси был острым и разочарованным. Миша ответил ей едва заметным сужением глаз. Они не обменялись ни словом и напоследок покачали друг другу головами, продолжив свой путь. Каждый держал Раю за руку. Её маленькие ладони лежали в их больших и холодных, а сама она неуклюже переступала с ноги на ногу.

Ее глаза с интересом блуждали по оголённым кронам деревьев.

В этот момент с боковой тропинки, громко споря о чём-то, вывалились Святкин и Вахрушин. Олег шёл в расстёгнутой куртке поверх школьной формы, руки в карманах, с привычной развязной уверенностью.

– Что, Копейкины, нянькаете? – Бросил Святкин, останавливаясь и остроумно ухмыляясь. Его глаза, холодные и насмешливые, скользнули по их сплетённым рукам с Раей. – А мамаша, видать, опять с кем-то по делам, раз вам со своей аутисткой гулять приходится?

Саша неловко откашлялся.

Миша застыл, его пальцы в карманах сжались в кулаки. Фрося резко шагнула вперёд и почти побелела от злости:

– Заткнись. – Рявкнули они хором, и Фрося продолжила: – У тебя есть пол минуты, чтобы извиниться.

– Полминуты? Щедро. – Усмехнулся Святкин, но, встретив взгляд близнецов, вдруг сник. – Ладно, ладно, не кипятитесь. Пошли, Саш.

– Мразь! – Тихо, но отчётливо выдохнула Фрося, глядя им вслед. Её пальцы нежно поправили воротник Раиной курточки.

Копейкины постепенно пошли в сторону дома. На Святкине и Вахрушине случайные встречи не закончились.

Не успели они отойти и ста метров от парка, как у подъезда девятиэтажки их нагнал шумный розовый Кайен, за рулём которого сидел мужчина в малиновом спортивном костюме с золотой цепью на шее, толщиной в палец. Это был Виктор Карельский, отец Каролины. Он высунулся из окна, сияя улыбкой во всю ширину лица.

– Миш, Фрось! Здорова! Малую из садика забираете? – Он густо пах дорогим парфюмом, перебивающим запах автомобильного освежителя. Его взгляд на мгновение задержался на Рае, но быстренько отвел в глаза сторону, смущённый её взглядом в никуда.

– Здравствуйте, Виктор Петрович. – С ноткой брезгливости ответил Миша, едва кивнув.

– Каролина дома? – Вступила Фрося, чисто чтобы поддержать видимость разговора.

– Ага, уроки там постигает! – Карельский хлопнул ладонью по рулю. – Вы к ней заходите, когда хотите! Всегда рады! Кстати, насчёт той мойки на Ленинградской, Миш, передай отцу…

– Давайте потом. – Миша резко, почти грубо оборвал его. – У нас сейчас нет времени. Извините.

Он взял Фросю под локоть и буквально потащил её вперёд, не оглядываясь на смущённо бормочущего Карельского.

Бизнес Карельских – две автомойки на въездах в город и автомастерская были выстроены по одному принципу: «побольше хрома, позолоты и неоновых вывесок». Виктор Петрович искренне считал, что роскошь должна быть видна издалека, а его жена щеголяла в норковых шубах даже в оттепель, лишь бы все видели – им есть, на что их носить.

Их деньги были честно заработаны на грязи и поте – сначала Виктор мыл машины сам, с двумя помощниками, потом взял в аренду первый бокс, потом выкупил его. Он был гением выбивания тендеров и обхода налогов, но полным профаном в тонкостях вкуса. Он лез из кожи вон, чтобы вписаться в нужные круги, пытался выстраивать дружбы со страшим Копейкиным, но его попытки выглядели как золотая табличка «здесь живёт богач» на двери из дешёвого шпона.

– Надеюсь, больше мы никого не встретим. – Сказала Фрося, когда Карельский скрылся из виду.

– Особенно его. – Брезгливо поморщился Миша. – Каждый раз, после разговора с ним, мне как-то не по себе…

– И зачем он постоянно пытается втереться в доверие к отцу? – Фрося покачала головой. – Думает, если будет достаточно навязчив, его начнут воспринимать как равного?

– Хорошо, что Каролина хотя бы старается… У неё есть стиль…

– Да, – согласилась Фрося, – и она не лезет с «советами по бизнесу», как ее папаша. И не пытается копировать нас.

Дочь Карельских служила и предметом гордости, и источником постоянного недоумения. Каролина отчаянно пыталась сгладить их кричащую вульгарность своей безупречной, почти аскетичной элегантностью. Она стыдилась золотых кранов в их таунхаусе, стыдилась папиных разговоров о «бабках» и «разводах», стыдилась маминой страсти к брендовым вещам с гигантскими логотипами.

Автомастерская Карельских, громадный гараж с заляпанными стенами и запотевшими окнами, пряталась в сумерках. Здесь пахло соляркой и горьковатым машинным маслом. В центре, под одиноко гудящей люминесцентной лампой, стояла иномарка с разинутым капотом.

Рядом с ней, в ореоле тусклого света, работал Паша Майский.

Он не вытирал пот и не поправлял волосы. Гаечный ключ он чувствовал, как продолжение руки. Каждую открученную деталь он клал на верстак, застеленный чистой ветошью, выстраивая их в безупречный ряд – от самой крупной до самой мелкой. Тихо здесь было, не считая рабочего шума где-то в глубине здания – возможно, работал компрессор или котёл.

Внезапно тяжёлая ржавая дверь с грохотом отъехала по роликам, впустив вихрь ледяного воздуха и хлопья мокрого снега. На пороге появился Марк – вроде бы такой же взъерошенный и неуклюжий, как обычно, но было в нем что-то не то. То ли двигался он как-то скованно, то ли слишком быстро бегал по гаражу глазами.

– Паш… – Негромко начал он. – Можно я… тут посижу?

Паша медленно, как манекен, повернул к нему голову.

– Тут грязно. – Констатировал Паша и снова отвернулся.

Но Марк уже шмыгнул внутрь, прижался спиной к стеллажу с инструментами.

– А чего тебя не физкультуре не было? – Спросил Марк.

– Ненавижу физкультуру.

– А там такое было… Вахрушин с Колядиным чуть не подрались, из-за Костанака, представляешь? Из-за него. Он как тень, а из-за него драки. И все на него еще такими злыми глазами смотрят. А он просто… сидит. Он просто есть. И за это его ненавидят. А Ксюша… Почему ничего не сделает, она же староста…. А мне… мне кажется, она меня вообще не замечает. Я ей про вальс намекал, а она будто сквозь меня смотрит. Как на пустое место. – Он замолчал, перевел дух, глотнув густого воздуха. – А остальные? Копейкин, он умный, он же всё видит. Но ему просто… скучно? А Алина… она могла бы всё остановить. Одним словом. Но она просто с Бергом в своём углу сидит, как в аквариуме. И все молчат. Все делают вид, что так и надо. – Марк нервно провёл рукой по лицу, оставив на щеке тёмный след от грязных пальцев. – Валя виноват, но он итак уже наказан. Но тогда… зачем его травить, если он уже наказан? Или это такое… такое вечное наказание? Чтобы все видели и боялись? А может… может, он…

– Зачем пришел? – Перебил его Паша.

Марк мотнул головой.

– Я уже и забыл. Ладно. Я… я пойду. – Он бросил быстрый, испуганный взгляд на дверь. – Мне ещё… кое-куда надо. Может, я и завтра не приду. В школу. Передашь если что, да?

И, не дожидаясь ответа, Марк выскользнул за дверь, оставив её приоткрытой. Холодный ветер гулял по мастерской, шевеля бумажки на верстаке. Паша так и не обернулся.

Костанак, тем временем, уже давно был дома. Его мама сидела на кухне, уставясь в чашку с остывшим чаем. Её лицо было серым от усталости, а в глазах – вечный, невысказанный к миру вопрос: «Как такое могло случиться?». Она работала бухгалтером, и её жизнь была четко спланированным графиком: работа, магазин, дом.

– Поужинал? – Спросила она Валю, не поднимая головы.

– Да. – Буркнул Валя, проскальзывая в коридор.

Его комната была бывшей кладовкой, отгороженной от гостиной тонкой фанерной перегородкой. Здесь было тихо и тесно, но вполне уютно и тепло. На столе, заваленном учебниками, стояла настольная лампа с зелёным абажуром, отбрасывающая на стену гигантские, дрожащие тени. Над кроватью висела карта звёздного неба – подарок отца, о котором никто не вспоминал вслух. На полке, вместо игрушек, стояли ряды засушенных грибов – трофеи деда, аккуратно подписанные корявым почерком. Комната Вали все же иногда выполняла функции кладовки.

Сам дед, Николай Иванович, сидел в своей комнате и перебирал гербарий. Когда он вышел на пенсию, мир его сузился до леса и грибов. Когда грибов не было – он собирал шишки, а когда не было шишек – пытался охотиться. Когда и охота не удавалась, он просто бродил по лесу, сливаясь с природой в одно целое.

Дверь в комнату Вали скрипнула. На пороге стоял дед, держа в руках две банки с мутными настойками – одна была цвета крепкого чая, другая отливала кроваво-красным.

– На, Валька, – прошамкал старик, протягивая банку с тёмной жидкостью, – для иммунитета. На чайную ложку. А эту, – он кивнул на вторую, – для растирки, если продует.

Валя взял банки и поставил их на полку, к остальным. Для деда это была форма высшей мудрости и коммуникации с внуком – уйти, спрятаться, как гриб под листвой.

Валя лег в кровать, уставился в потолок и принялся невольно прокручивать в голове события сегодняшнего дня. Он не хотел их вспоминать, но стоило ему закрыть глаза – и он снова видел все те же картинки: злобное лицо Вахрушина, брезгливый взгляд Копейкина, собственная куртка на грязном полу. Он свернулся калачиком – от одной мысли, что завтра снова придется идти в школу, его тошнило. Бросало в ужас, когда он представлял эти длинные коридоры, эту ненавистную дверь в их класс.

И это был не абстрактный страх. Валя видел конкретные лица. Он помнил всё. Каждый взгляд, каждое слово, каждый случайный толчок в коридоре врезался в память с фотографической четкостью и отзывался ноющей болью, как синяк, который никогда не проходит. Он боялся Женю – его ярость была предсказуемой, от нее, казалось, можно уклониться, но разве от этого легче? Боялся Вахрушина и Святкина – их презрение было холоднее и обдуманнее. Боялся и Копейкина, который, наверное, и не подозревал, что задевает Валю.

И девочек он тоже боялся. Малярову за её молчаливое, всевидящее презрение, которая будто бы все видела, но находила его недостойным помощи. Боялся Фросю за её спокойную, неоспоримую власть, которая могла в любой момент обернуться против него. Боялся Каролину за её лёгкость и принадлежность к миру, куда ему хода не было и никогда не будет.

В этот момент телефон под подушкой коротко и негромко булькнул. Валя вздрогнул, и сердце заколотилось с немой паникой. Никто никогда ему не пишет. Значит, что-то случилось? Или это чья-то злая шутка?

Он с трудом вытащил телефон, щурясь от яркого света экрана. Незнакомый номер.

«Привет, Валя. Это Алиса Дмитриевна. Надеюсь, ты не против, что я взяла твой номер в журнале. Просто хотела на всякий случай знать, как с тобой связаться. Сегодня был непростой день. Если что, я на своей практике до конца апреля. Не стесняйся».

Он прочитал. Перечитал. Ещё раз. Один, второй, третий. Его пальцы похолодели. Валя, заточенный на поиск угроз, тут же принялся за свое:

«На всякий случай» – для какого? Чтобы подловить? Чтобы уличить в чём-то?

«Взяла в журнале» – значит, без спроса. Значит, ей можно то, что нельзя другим. Она пользуется своим положением.

«Непростой день» – она видела. Видела всё. И это знание может стать ее оружием.

Она либо собирает на него досье, либо это какая-то изощрённая провокация, чтобы он расслабился и совершил ошибку. А скорей всего – это вообще не она. Может, это Святкин или Колядин разыгрывают его, притворяясь ею. Валя убрал телефон и ухмыльнулся собственным положению и догадкам, но вдруг почувствовал что-то теплое в груди.

Кто-то ему написал.