Взорванный Донбасс

– Вот заходи, – сказа Леха, откидывая густую сеть закрывавшую вход в домик. – Будешь в летней кухне жить. В доме мать живет и еще один турист из местных. Да и на выходных сын с семьей пожалует, не выселять же тебя?

Через небольшую веранду, у окна которой стоял стол, заваленный всяким барахлом вперемешку остатками еды, вошли в крошечную комнатку, где умещалась одна полуторная кровать с панцирной сеткой.

– Вот твое койко-место, располагайся и спи досхочу, – предложил Леха. – В Донецк поедем не раньше, чем через два дня. Мне полный комплект в машине нужен, а вас туристов пока двое.

* * *

Петю разбудило солнце, заглядывающее в маленькое мутное оконце комнатки и нагревшее щеку. Окончательно он проснулся от взрыва хохота во дворе домика. Открыв глаза, он еще немного полежал, прислушиваясь к звукам, доносившимся со двора, но понять над чем смеются, не мог. «Торопиться помогать веселиться, вроде ни к чему. Это на звуки рыданий надо подскочить и бежать на помощь», – раздумывал он, лежа на койке с проваленной от старости сеткой. «Странно, как можно смеяться, когда твоя земля в огне?», – удивился он, выбираясь из своих «хором» на улицу. Судя по всему, был уже разгар дня, который утопал в степном зное. «Жарко, как в сауне», – подумал Петя, оглядывая двор, заставленный сараями и сарайчиками, заваленный железом гниющих старых машин и хламом, которому место на свалке. Посреди этого великолепия, под кроной раскидистого дерева стоял стол, накрытым грязной, порванной в разных местах клеёнкой. На ней стояла разномастная посуда с остатками еды, которую лениво жевала компания из трех из мужчин: двух пожилых и одного молодого. Все они хохотали, наблюдая за передвигавшимся по двору селезнем, который распустив крылья и волоча их за собой, довольно бодро бегал то за курицей, потом развернувшись, устремлялся за кошкой, потом с гоготом рванулся за озадаченным щенком, который жался к ногам пожилого мужика. Это был тот самым Леха – хозяин домовладения, который вчера пустил Петра на ночевку.

– Ой, не можу, весь аж дрожу! – причитал смеясь, сидевший спиной к двери домика парень.

– Ты дывы, какая гадюка, кидается на всэ, шо движется, – бубнил, улыбаясь остроносый мужичок, щуря маленькие глазки. – Чого вин до них пристебался?

– Чего, чего. Он хочет любви, простой и чистой, – ответил, довольно улыбаясь Леха.

– Весь в хозяина, – раздался из-под навеса старческий голос. – Усих баб у сели перебрал, и местных и чужих. И с самого детства такий. Малый ще був, в вже пид юбки к девкам лез.

– Мама, что вы меня перед людьми позорите? – повернулся Леха, к сидевшей в тени шаткого навеса древней старушке в байковом халате и в стеганных валенках. – Вот, что про меня наш заморский гость подумает? – кивнул он на Петю, стоявшего у порога домика и с удивлением взиравшего на происходящее.

– Проходи турист, давай позавтракаем, чем бог послал, – протянул хозяин парню широкую, как лопата. руку, а потом, отодвинув локтем стоявшие на столе тарелки, пригласил за стол. Петр сел, предварительно пожав руку сидевшим за столом мужчинам.

– Толик, – представился чернявый глазастый паренек, с узким наивным лицом и оттопыренными ушами.

– Виктор, – протянул узкую ладонь остроносый мужичок.

Услыхав, что гостя зовут Петр, мужики в один голос спросили:

– Не Порошенко? А то у нас теперь других Петров в стране не осталось. Такое имя испоганили!

«Свои!» – с радостью подумал Петя, но тут же Виктор заявил:

– То ли дело Юлька! И баба красивая, ума у нее вагон. Этот же задастый Вальцман, не далеко от Янека ушел. Они даже похоже один на одного.

– Ну, вы со своей Марусей, всегда за Тимошенко, сколько бы она не воровала, а для меня все они на одно лицо. Мне главное, чтобы не мешали жить так, как я хочу, заявил хозяин дома.

– А вы что, дядя Леша, анархист? – спросил чернявый паренек.

– Я свободный житель планеты, – гордо заявил Леха. – Вот ты попробуй, найди мою трудовую книжку. Не найдешь! Ее просто нет, я не имею трудового стажа, как и Витек, как и большинство жителей нашего села. Я имею только паспорт, а, следовательно, обязан считаться с законодательством страны, в которой живу. В украинском законодательстве закона о тунеядстве нет. В СССР он был, но я и там не работал, но жил!

– Неужели такое было возможно? – подал голос Петя. – Тогда же был принцип: кто не работает, тот не ест.

– Еще как, мой друг Петруха! – потрепал парня по плечу Леха.

– Конечно можно, – опять раздался старческий голос. – Завел себе бабу и живи за ее счет, как сейчас живет за счет моей пенсии.

– Мамо, попрекнули! – картинно поднял руки вверх Леха и тут же опустил их, и устремив взгляд куда-то поверх машинного лома, сказал:

– А чего их заводить, сами заводятся. Во, идет, идет наша училка. Влюблена в меня как кошка, надо бы ею заняться, женщина при деньгах и скучает…

Петя посмотрел на Леху и отметил, что, не смотря на свой возраст, он вполне еще симпатичный мужчина, крепкий с кудрявым чубом и голубыми глазами. Потом увидел, идущую по тропинке женщину, катившую перед собой коляску, с сидевшим с ней малышом. Женщина была одних примерно одних лет с Лехой, загорелая и веселая.

– Привет честной компании, – поприветствовала она сидевших за столом. – Все заседаете?

– Да, вот Светлана Петровна, все дискутируем на тему: кто Донбасс будоражит? – деланно интеллигентным голосом ответил ей Леха, немедленно превратившись из Лехи во Алексея Валерьевича, так он ночью представился Пете. – Присаживайтесь и присоединяйтесь к нашей беседе. Пусть Никитка мою живность погоняет. Иди дитё, иди, только вот этого селезня не трогай, заклюет.

– Знаете вы, Алексей Валерьевич, чем меня увлечь, а я, представьте себе, так с той прошлой беседе и не нашла ответа на вопрос: кому это нужно? А обсудить не с кем, из собеседников один Никитка, но ему пока это не интересно.

– Что тут думать? – тут же завелся Витек. – Это все Россия. Захватила Крым, теперь ей Донбасс подавай вместе с углем, заводами и побережьем. Послала в Славянск наемников-террористов, а они сами не живут и народу не дают. Нам звонил наш постоянный отдыхающий из Славянска, просил принять на месяц семью, жить, мол, тут совсем невозможно.

– Я вам, как человек, неплохо знающий экономику нашего края, скажу, что Донбасс вряд ли представляет интерес для России, так как все его угольные ресурсы практически вычерпаны, металлургические заводы отработали свой срок, а народу много. Еще в Союзе ломали голову, что делать с Донбассом. Да так и не придумали, – возразила Витьку Светлана Петровна.

– Не, это наш народ донбасский поднялся против бандер, – с жаром заявил Толик. – У нас на заводе нет ни одного, кто бы был за Майдан, а уж после того, что они в Мариуполе натворили, все поняли, что бандеровцев надо бить, а заодно еще и наших олигархов выгнать. Хватит эксплуататоров кормить. Они бы повкалывали на заводе, как наши работяги за две тысячи гривен, а потом бы спрашивали, кто виноват, что народ поднялся? Одним словом, мои враги – это бандеровцы и олигархи.

– А кого у вас винят в том, что началась смута в Донбассе? – повернулся к Петру хозяин.

– Я политикой не интересуюсь, – ответил Петя. – Мне не до нее, надо учиться и на жизнь зарабатывать.

– Похвально, похвально, – недоверчиво посмотрела на него Светлана Петровна, – вы, судя по говору, из России.

– Точно! – воскликнул Толик. А я думаю, почему этот пацан так шкодно разговаривает, а он оказывается кацап.

– Почему шкодно? – удивился Петя. – Я учусь в Питере, там самый правильный русский язык.

– Тю, на тебя! Щасс, у вас самый правильный! – перебил его Толик. – Самый правильный русский язык у нас в Донбассе. Это тебе любой скажет, а эти уроды нам запрещают на нем говорить!

Сказал он это отчаянно шокая, гэкая и налегая на букву «ы» и «о», т. е. демонстрируя все элементы суржика.

– Кто тебе запрещает? – взвился Витек. – Моя маты казалы, что им Сталин запрещал говорить на русском. Она со своими сестрами в украинской школе учились, а пришел Хрущ, школы стали русскими. Я тоже учился на русском и говорю теперь, как кацап. Так что никто нам тут не запрещает говорить на русском. На каком языке хотим – на том и говорим. Моя Маруся со мной балакает на мове, а я с ней на русском.

– Твоя Маруся, известная бандерка. Уже больше двадцати лет тут живет, а все балакает, – съязвил Леха.

– Чего это она бандерка? Она из Хмельницкой области, а это не Бандерштат, – заступился за жену Витек. – Это Валька, что у кладбища живет бандерка. Приехала на комсомольскую стройку из Ивано-Франковска, нашла себе нашего хлопца и за полвека никак русский не осилит. Вредная баба! Тут кума хоронили, так она полотенца стибрила и не отдает. Все они бандеры такие.

– Ну, кто о чем, а ты все про полотенца. Уже миллион раз об этом рассказывал. Когда это было? За царя Панька? – одернул соседа Леха. – Давай лучше послушаем умного человека, что он думает по данному поводу, – посмотрел он, улыбаясь, на Светлану Петровну.

– Я уже говорила, что особого мнения не имею, но если объективно, то скорее соглашусь с Жириновским, хоть я этого деятеля не люблю. Когда только начиналась волнения в Донбассе, а мы еще могли смотреть российские каналы, он заявил, что раскачивание ситуации в Донбассе дело рук США, которые хотят втянуть Россию в войну с Украиной, затем подключить к этому Европу, чтобы ослабить своего главного конкурента.

– Вот оно как сложно все замешано! – удивился Леха, всем своим видом показывая, как приятно ему общаться с гостьей. – А что ваши коллеги этому поводу думают?

– У нас мнения разделились. Русские и греки в основном за Россию, украинцы за Украину и у каждого вполне обоснованная позиция. Если учесть, что русских и украинцев в Мариуполе поровну, то и мнения таким же образом делятся. Правда, на стороне Украины еще бизнесмены, так как война для них сплошная головная боль. Им при любой власти хорошо, лишь бы была стабильность.

– Мне кажется, что вы не в курсе дела, – перебил ее Толик. – Референдум показал, что большинство в Мариуполе за Россию. Мы с мамкой весь день стояли в очереди, чтобы проголосов ать и все, кто стоял, говорили, что они будут голосовать «за».

– Но ведь там не было вопроса за кого вы, а только хотите ли вы независимости? – поправила его женщина.

– Не было, но все считали, раз за независимость – значит за Россию.

– Ну, а вы за кого? – поинтересовался Витек у гостьи.

– Я – русская и конечно за Россию, вернее была бы рада, если бы Россия забрала себе Донбасс, как и Крым. Ведь это Ленин подарил Донбасс Украине, отняв эти земли у Войска Донского, чтобы и казаков, которые были против революции, наказать и аграрную Украину сделать хоть немного пролетарской. Мои родители приехали в эти края из России. Отца послали по направлению на «Азовсталь». Родители и не думали тогда, что едут на Украину, так условны были границы. Мама до смерти все удивлялась, почему вдруг Мариуполь стал украинским? Ну, а вы, надо полагать, – спросила она у Виктора, – за Украину, как и ваша жена?

– А за кого ж еще? Жена с хмельничины, преподаватель украинской мовы. Я местный, т. е. ни хохол, ни кацап, ни грек. Мне хоть кто, хоть черт, хоть дьявол, лишь бы социальную пенсию платили. У меня же трудового стажа нет, а рыбалить мне уже тяжело. Однако я голосовал против независимости Донбасса, как Маруся.

Пете хотелось послушать, что думает местный народ о событиях в Донбассе, но он боялся вступить в дискуссию и выдать себя. Немного посидел и послушал перепалку гостей хозяина между собой, где женщина отстаивала права русских на эту землю, Витек, кричал, что не только Донбасс, но и вся Кубань, куда царица Екатерина переселила запорожских казаков – Украина. Хозяин подзадоривал их, задавая провокационные вопросы. Через некоторое время Петр, перебив спорящих, спросил:

– Если вы позволите, я все же на море схожу. Я еще в Азовском море не купался.

– Идите, конечно, идите с Толиком, что с нами стариками тут сидеть? – ответил Леха, всем своим видом показывая, что на самом деле он себя стариком не считает.

* * *

Пляж начался сразу за свалками хлама, окружавшими Лехины владения. Грязно было и у воды. Везде валялись пустые пластиковые бутылки и другой мусор, но в метрах двух по разные стороны от двух, стоящих у берега лодок, было чисто и ухоженно.

– Идем на территорию Витька, у него тетя Маруся пляж убирает. Чего нам на этой помойке сидеть? – предложил Толик.

Уселись на теплый песок у самой воды. Пётр видел Азовское море только ночью. Днем оно поразило его полной непохожестью на Черное. Прежде всего, удивляла вода своим буровато-зеленоватым оттенком, резко отличающимся от голубизны моря Черного. Во – вторых оно было мутным. Понятное, дело дно у моря было песчаным, и непрерывно набегающие небольшие волны вполне могли поднимать песок со дна, но в этом случае оно должно быть желтоватым, а не коричневатым.

– Странная вода в Азовском море, грязная и зеленая, – ни к кому не обращаясь, сказал Петр.

– Зеленая, это потому, что йода в ней много, мутноватая потому, что на дне много муляки.

– Чего?

– У нас ил мулякой называют. Он полезный лечебный, моя бабка мазалась и артрит, как рукой сняло. Если бы не эти уроды, то было бы самое лечебное море.

– Кто у тебя на этот раз урод?

– Кто, кто – олигархи наши. Все море загадили, всю грязь с заводов в него сбрасывают без очистки. До майдана я за экологию бился. В бурсе в группу вступил «За чистый Мариуполь», а теперь не до этого, какая тут экология…

– Так ты из Мариуполя? – спросил Петя.

– Точно, соттудова, – подтвердил Толик на местном диалекте. – Только теперь не знаю, когда мамку увижу.

– Что так? – спросил Петя.

– Раз ты с России – скажу. Я тут у Лехи скрываюсь от наших ПСов. Скоро в Донецк поеду, а там и до Славянска не далеко. Хочу я этих гадов пощупать за одно место.

– Ты, кого имеешь в виду?

– Ты давай девочкой не прикидывайся, сам знаешь кого. Леха ведь тебя тоже в Донецк повезет, а може и дальше. Нам до комплекта еще одного туриста надо, а може и двух.

– Тебе то, что националисты сделали? Я знаю, что Псами украинских националистов зовут.

– Они и есть псы. Братка моего убили и еще многих наших положили. Я едва живым вырвался. Так что у меня счеты с ними серьезные. Ты, что не знаешь, что они в Мариуполе натворили?

– Да так, краем уха слышал, но точно не знаю, занимался всю весну, телика в общаге нет, а инет показывает, только то, что закажешь.

– У нас тут такое было! Мариуполь ведь вслед за Славянском поднялся. Народ Горсовет захватил, вокруг автомобильных покрышек навалили. Это еще в апреле было. Народ постоянно возле баррикад собирался, все Майдан ругали, и этих двух: Кролика и Карася недожаренного, то есть. Яценюка и Турчинова. Потом стали в ополчение записывать, чтобы горсовет оборонять. Мы с Колькой записались. Отработаем смену и туда.

– А кем ты работаешь? – поинтересовался Петя.

– Шихтовщиком. Ну, это тот, кто шихту, из которой в домне плавят чугун, на рудном дворе разгружает. Вагоны приходят на эстакаду, там их опрокидуют, шихта валится на наклонную площадку, а потом в подбункерные помещения. Моя задача – не давать шихте на площадке застревать, а кочережкой – длинной железякой со скребком, стаскивать вниз.

– С ума сойти, там же пыльно! – удивился Петя. – Что другой работы нет?

– Да, уж работа пыльная, в конце дня эта пылюка набивается во все щели: за воротник, в ботинки в глаза в нос рот, но другую работу на комбинате найти. Эта-то только по блату. У меня мамка на вагоноопрокидывателях работает, так она упросила начальство меня после окончания бурсы взять на завод, а Кольку мамкин кум устроил на Ильича слесарем в железнодорожный цех.

– Бурса – это фазанка?

– В смысле профтехучилище? Нет, бурсой у нас техникум, т. е. колледж называют. Я там на сталевара учился. Тоже тебе скажу, работка та еще, но платят хорошо, не то, что нам шихтовщикам.

– Много, это сколько, по-вашему?

– Где-то тысячи четыре гривен, т. е. пятьсот долларов, а шихтовщикам только две тысячи.

– С ума сойти, за такие гроши пыль глотать! – возмутился Петя. – Ни за чтобы не стал этого делать.

– А де бы ты делся? Жрать-то надо, а больше никуда не берут. Браток, хоть и слесарил, а тоже столько же получал. Говорил, что на такие деньги ему никогда семью не завести. Вот и не завел.

Толик, сглотнув застрявший в горле ком, лег на песок и устремил глаза в небо, пытаясь видимо разглядеть ту далекую даль, куда улетела душа брата.

– А как он погиб? – спросил Петр.

– Застрелили у военной части. Короче, пошли наши активисты, что у Горисполкома дежурили, к военной части требовать, чтобы мариупольских ребят – срочников, отпустили домой. В первый раз пришли одни активисты, помитинговали и ушли, никто к нам не вышел. Во второй раз, матеря этих пацанов поприходили, родичи, наши хлопцы. Стали колотить в ворота части – она прямо в центре стоит, среди хрущоб. Опять голяк. Никто не идет, тогда взяли арматуру, и стали бить ею в ворота. Вот тут и раздались выстрелы. Как потом говорили, стреляли снайперы, которых расставили на крыше соседних пятиэтажек. Потом ПСы на машинах подъехали и пошли нас из автоматов поливать. Браток сразу упал, я дотянул его до ближайших кустов, там и заховались. Убежать не мог, думал, что брат еще живой. Видел, как народ убивали у ворот воинской част: пацанов, теток и мужиков. Страшне! Меня санитары со Скорой из кустов вытянули. Сказали, что брат мертвый и увезли его, а меня втихаря отпустили, чтобы Псы не видели, а я за домами, за домами и на хату. Короче, выжил. Братка нам так и не отдали, сколько мамка не ходила в морг и в милицию. Мне запретила высовываться, чтобы не арестовали. После этого расстрела пошли задержания по городу. Похорон так и не было. Где Колькино тело и другие убитые у воинской части, никто не знает. Наши говорят, погибло больше ста человек, а официально сказали двое. Только их и отдали. Бойню же на нас – антимайданщиков свалили. Типа, это мы всех перебили, по своим стрельбу устроили…

– Все как в Одессе, – глухо произнес Петя.

– А ты откуда знаешь? Говоришь, ничего не смотришь, не слушаешь, а только учишься и бабки заколачиваешь.

– Я был в Одессе и попал под раздачу, но трепать об этом не советую, чтобы нас с тобой еще до Донецка ваши Псы не замели.

– Понятно. Ну, держи – протянул Толик руку Петьке. – Мы с тобой на такое дело едем. Так что ты мне теперь вроде как брат. Заметано?

– Заметано, – ответил Петр, пожав шершавую, покрытую мозолями руку Толика. – Бойня в Мариуполе еще до одесской была? Я ведь пока по мозгам не получил, этой темой не интересовался.

– Первая у воинской части в апреле, а вторая на девятое мая. Ты не мог не слышать.

– Мог, потому что несколько дней в больнице в коме лежал, а потом долго не мог подняться, чтобы в холл выйти и телик посмотреть. Уже, когда немного в себя пришел, что-то видел, но так толком и не понял, с чего все началось.

– Началось все с парада на девятое мая, – начал Толик свой рассказ, – всегда это был праздник в Мариуполе. Ветераны одевали ордена, выходили на митинги у театра. Народ, кто не на дачах, гулял. Молодежь, дети в парках и скверах тусили. Перед праздником по телику объявили, что митинга не будет и, что такого праздника Победы на Украине нет, чтобы все сидели по домам. Народ же уже был на взводе. Все знали, что произошло у воинской части, город вроде и небольшой, но про этот ужас знали все. Только не верилось, что это все взаправду, думали, что выгоним мы этих псов и будем праздновать не их бандеровские праздники, а свои родные. У нас Колькой, например, дед погиб на Курской дуге. Батя послевоенный голод в Мариуполе пережил. Тюлькой и бычком, что сам пацаном в море ловил и сам выжил, и семью поддержал. Одним словом, в нашей семье (заметь хохлов Карпенков), девятое мая был большим праздником. Зря эта училка говорит, что русские за Россию, а хохлы за Украину. Я так скажу, все нормальные люди в городе за Россию, а эти упоротые свидомые, которые неожиданно из всех щелей повылазили, – за Украину. Вышиванки понадевали, бандеровские рожи на рушныках носят! Парад пидарасов в Киеве задумали проводить! Тьфу, – в сердцах плюнул на песок парень.

– Ну и пусть походят радужные, кому они мешают? – пожал плечами Петя.

– Кто, эти уроды? Значит ветеранам нельзя, а этим можно? Ты что из них? – глянул Толик на Петра злыми глазами и даже слегка отодвинулся.

– Да ладно, я натурал, я девочек люблю, – миролюбиво заметил Петя. – Вон смотри, какая моделька по пляжу зажигает. У тебя девчонка есть?

– Нету, а шо? – уже помягче ответил Толик.

– Если нет, то давай подклеим, – пошутил Петька, пытаясь снять раздражение с нового друга.

– Себе и клей, а мне не надо. Я воевать иду, к тому же мне тощие не нравятся. Мне кажется, что они холодные, как лягушки.

– А ты их щупал? – засмеялся Петька, наблюдая как мимо них прошла высокая девушка с удивительно длинными ногами, – Моя девчонка тоже тоненькая, но поглаже и пониже этой будет.

– У тебя, что барышня есть? Чего же ты тогда сюда подался? Сидел бы с нею рядом.

– Не все так просто, друг Горацио, – загадочно ответил Петр, не переставая наблюдать за высокой девчонкой, – Ты не отвлекайся от темы, что дальше-то было на девятое мая?

– Что было, что было… Эти уроды понавезли накануне в Мариуполь солдат на БМП. Наш народ прибалдел и голыми руками стал их на улицах останавливать. Как же, остановишь эту железяку! Они поперли по улицам, деревья валили, потом развернулись, и давай по горисполкому стрелять, где наши активисты сидели. Пожар начался на верхнем этаже здания, наши хлопцы стали разбегаться. Потом войска окружили городской отдел милиции и давай по окнам стрелять, а тех, кто выбегал с оттудова, расстреливали из пулеметов БМП. Дом загорелся, менты стали выпрыгивать из окон, по ним тоже стреляли. Женщины, которые там работали, стали сигать из окон в одном белье, без формы, чтобы не думали, что они менты. А эти уроды не только в ментов стреляли, но и по зевакам целились. Народ то вначале не понял, что происходит. Все из соседних домов повыскакивали, стоят, смотрят, а по ним снайпера бьют. Наш дом рядом с МВД стоит. Я тоже выскочил смотреть, что это бахает? Только калитку открыл (мы в одноэтажном доме живем), народ стал ломиться во двор. Хотели на другую улицу пробраться, а у нас двор закрыт со всех сторон. Мечутся по двору женщины, воют от страха, а я онемел от ужаса, но потом всех, кто был во дворе, в дом пустил, чтобы отсиделись. А одного соседа на нашей улице убили. Он вышел с собакой погулять, стоял у своей калитки наблюдал. Тут пуля и прилетела прямо в лоб. Кто так попасть мог? Только снайпер. Милиция горела целый день и ее практически не тушили. Много там ментов погорело, никто даже не знает сколько. Объявили около сорока.

– Похоже, это такая стандартная цифра жертв. В Одессе тоже про сорок пять погибших объявили, хотя все говорят, что было втрое больше, – перебил парня Петр.

– Точно. Вот скажи мне, за что они народ побили и ментов? За то, что мариупольцы не захотел жить по их бандеровским законам? За что? Не уговаривали, ни слова не сказали, а подогнали БМП, и давай нас убивать. Вот поэтому весь Мариуполь и вышел голосовать на референдуме против этой фашистской власти. Я же фашиков ненавижу, и буду рвать их голыми руками.

Парень говорил с нескрываемой злостью, его лицо стало не по-юношески жестким, большие черные глаза налились ненавистью, трудовые ладони сжались в угловатые кулаки, готовые ударить в ненавистное фашистское рыло.

– Тише митингуй, на нас уже обращают внимание. Так и до Донецка не доберемся, – остановил его Петр. – Лучше посмотри, что эти серфингисты делают, показал он взглядом на мужчину давешнюю девушку-модель, которые возились возле разложенного на песке виндсёрфинга.

Мужчина, по всей видимости, отец девушки, пытался установить парус на доске серфинга, но что-то у него не получалось. Девчонка пыталась ему помочь, но парус не поддавался. Петя долго на них смотрел, потом рывком встал с песка и подошел к серфингистам.

– Давайте, помогу, – предложил он.

– А ты, что серфингист? – скептически улыбнулся мужчина, глядя на которого стало окончательно ясно, что он отец девушки, так похожи они были. – Отойди Соня, пусть парень поможет.

Помощь была своевременной, и вскоре серфинг уже качался на волнах.

– Спасибо, – сказал мужчина, в след удалявшегося на свое место Пети.

– Что, покататься не предложили? – спросил его Толик.

– Да нет, мне и не надо, я еще на серфингах не катался. Сейчас посмотрим, поучимся.

Как выяснилось далее, учиться было особо нечему, а вот посмеяться повод был.

Отец Сони – спортивный и еще вполне молодой человек, лихо кинулся укрощать серфинг, но далеко не сразу сумел удержать равновесие на доске, и несколько раз плюхался в воду, поднимая облако брызг. Человеком он был, по всей видимости, упорным и попыток своих не бросал, не обращая внимания хихиканье, загорающей на пляже публики. Она, утомленная солнцем и ленью, была рада понаблюдать за бесплатным шоу с виндсёрфингом. Укротитель этого заморского плавсредства наконец закрепился на доске и даже стал устанавливать над ней парус, поднимая его за веревку. Однако парус, как и доска, тоже оказался строптивым, и непрерывно падал в воду, причем валился то на одну то на другую сторону, раскачивая отчаянного серфингиста и вынуждая его соскакивать в воду. Наконец ему это занятие надоело и, крикнув дочери: