Чрез века

– Вчера… ты же знаешь о вчерашних событиях?

– Как же не знать, мама, эти люди зверьми обратились, уничтожили пять молодых жизней, а ради чего, ради смеха, увеселений. Не от хорошей жизни они пробрались во дворец, не от лёгкой работы заприметили такой выход.

– Так я и думала, – Бет понуро склонила голову, – Я уверена, ты знала этих ребят, наверняка, ты играла с ними в детстве, и мне бы хотелось верить, что ты не вхожа в их группу, как и Уолтер, но это же не так, вы оба гораздо больше знаете, чем говорите. Так ли это, моя девочка?

Лицезреть мать, то как она тосковала, Нес совершенно не могла, но и врать тоже не могла, поэтому скромно промолчала. Она и без того знает правду, так и зачем говорить напрямую, это не успокоит, не принесёт меньше страданий в случае смерти.

– Ладно, можешь молчать, я хотела с тобой поговорить о другом, – Бет сжала руку дочери, – Я вскоре покину вас, через неделю.

– Что ты такое говоришь!? – вскричала Нес.

Перебив мать, дева представила, что некая болезнь одолела тело старой женщины, как же она испугалась. «Похороны только не это, не снова, не могила посреди двора, не молитва об упокоении», – губы Нес в судороге потеряли влагу, скорчились от трещин.

– Мама, не умирай, мама, не покидай меня, не покидай Уолтера! – Нес бросилась на колени, запричитала, обняла ноги матери, впилась в них пальцами, – Я тебя не отпущу, слышишь, не отпущу!

– Я не умираю, встань, не бойся, дитя, – Бет пригладила голову дочери, обняла её плечи, приласкала, как и всегда, делясь умиротворением, – Я не умру, пока могу жить, буду жить, назло смерти, не умру, не умру!

– Тогда куда ты уйдёшь? – встревоженный голос Нес не мог успокоиться, она слишком устала терять родных.

– Я нашла работу, буду жить в богатом добротном доме в услужении привилегированной почтенной семьи. Буду мыть пол, стирать бельё, всё то что делаю и здесь, но за оплату, если надо, буду сидеть с их детьми. Вы оба мои дети, вы выросли, вам пора жить одним, так будет лучше каждому.

От удивления Нес вскочила с пола, посмотрела на мать по иному «Как же так», – думала она, – «Она заслуживает пожить в спокойствии, без дел и забот, а вместо этого пристраивается в услужение».

– Не надо, если ты делаешь это только из-за нас, мы не одобрим. Уолтер тебя не отпустит, так и знай. Он не для того пашет круглый год, чтобы мать бросилась прислуживать иродам, что убивают людей. Какие в наш век достопочтенные люди? Не те ли люди, что вчера приговорили к смерти пять мужчин, пять неприкаянных душ, не заслуживших и последней молитвы.

– Не спорь со мной! – Бет умела заставить трепетать перед собой, когда искала послушания её голос менялся и резким окликом подчинял, – Как ты смеешь мне дерзить, я знаю, что делаю, это моё решение, и я его не изменю! Я затеяла разговор, чтобы поставить тебя перед фактом, а вечером узнает и Уолтер.

– Но для чего? Только в этом признайся, скажи, чего тебе здесь не хватает. Разве мы недостаточно тебя любим, мама? – Нес отчаянно взывала к разуму, не принимая выбор женщины.

– Доченька моя, моя Нес, не серчай, ваша любовь ко мне безгранична, я чувствую её каждый рассвет, мне всего на свете хватает, – голос женщины потеплел, – Помнишь чему я тебя учила, скажи мне, ты помнишь?

Мама учила многому, и Нес стала вспоминать вечера проведённые за тлеющей свечой, вспоминать знания полученные в тусклом свете. Что из этого мама, сейчас, возжелала услышать? Может про любовь к миру, может отход от греховной мысли, может воззрения к будущему и прошлому? Сколько всего Нес переосмыслила за восемь лет жизни в этом уютном доме, сколько она узнала, разве мыслимо выбрать одну из тысяч необъятных идей? А как мама объясняла про веру, про жизнь и смерть, про короткий день и длинную ночь, сменявших друг друга. Она учила, что не стоит зацикливать на чужом мнение, выбирать путь самому; учила не забывать родных; помогала обрести понятия о делах молодой женщины. Даже Уолтер не впитал в себя столько, сколько впитала не родная по крови Нес. Разве мыслимо забыть, как переплетались их мысли и менялась память и отношение ко всем событиям прошлого и настоящего.

– Мама, ты меня очень многому научила, прости мою глупость, но я не знаю, чего именно ты хочешь услышать.

– Ничего, ничего, я знаю, – Бет улыбнулась и начала приговаривать, – Нес, так тебя назвал мой сын, он дал тебе хорошее доброе имя, как и мне однажды. Ему было три, и он так серьёзно сказал, что моё имя длинное, ему тяжело его выговаривать, и с тех пор я зовусь Бет. Я ему мать, а ты ему возлюбленная. Я не могла знать, что вы не станете братом с сестрой, но и не могла не подумать о таком исходе. И вот теперь вы стали взрослые, и я надеюсь сможете понять, когда-нибудь, ради чего я меняю свою жизнь.

– Так ответь мама, ради чего?

– Ради будущего разумеется, – Бет задумчиво посмотрела через осколки наружу, там за окном кружил мягкий пушистый снег, – Я хотела раньше, но не могла, ждала, когда вы наконец вырастите. Я учила тебя принимать прелести жизни такими какие они есть, не искать ложные пути, и сейчас я, как никогда, надеюсь, что ты сможешь понять, позже, значение поступка сегодняшнего. Ты можешь соврать, сказать, что всегда понимала, что мне хотелось до тебя донести, но твои слова не будут правдивы, даже если ты будешь считать их правдивыми. Надо делать жизнь вокруг себя лучше, а не гнаться за пустым. И сейчас настал мой черёд делать жизнь лучше, я так этого долго ждала, так не останавливай свою маму, отпусти.

К вечеру Бет сообщила и Уолтеру, что собирается через неделю покинуть дом, но он принял решение матери сразу, его мудрость и ум давали ему понять быстрее, чем бестолковой Нес, толкование запутанных слов. Она совершенно точно осознала одно, маме необходимо дать волю, она запертой птицей в клетке просидела много долгих лет, пережила стужу и ненастье, проводила мужа и преждевременно ушедших детей; она вытерпела труд в поле, и теперь готова была стать той молодой девой, что видела свет в грязи мира, что обрела новое видение в глади реки, встретив будущего мужа. Как бы не была глупа, Нес не имела права препятствовать или призывать остаться, и если свобода мамы была в уборке чужого дома, ей не дозволено было ставить выбор под сомнение. Мама сказала, что однажды придёт миг озарения; мама верила, что дочь станет чуть взрослей и разумней, ведь года придают размышлениям более детальные очертания, открывают новые стороны всех понятий; и сама Нес поверила, что время откроет ей всю красоту задумки поступка матери.

Как и было сказано, Бет покинула дом в конце недели, поцеловала детей на дорогу и растворилась в дали, а вот следы, что остались позади, зарделись, олицетворив надежду на будущую встречу. Следы на снегу не дали забыть женщину, которая однажды взяла в охапку маленького ребёнка и притащила в дом. День второго рождения всегда явственней трепетал сердце, он, как луч, ослеплял величием матери, которая, как и всякая порядочная женщина, не смогла пройти мимо чужого горя. Если бы не людская милость, мир прогнил бы до основания, а покуда люди приносили помощь, выслушивали покаяния, надежда на спасение не пропадала. Последний человек, что несёт добро растворится, тогда и только тогда можно ставить надгробие миру, даже если человеки продолжат существование, эпитафия будет гласить: «мир идёт дальше, время не застывает, но нет больше людей в целом свете, одни человеки остались, порождение тьмы и хаоса, а люди покинули свет, сдались перед гнилью, ничего больше нет, совсем ничего», – вот тогда и только тогда наступит истинный конец добродетелям.

***

Борьба, пока она ещё не потеряла смысл, люди не покинули мир до конца, а дело Нес и Уолтера множилось. Год прошёл быстро, а никто и не заметил. Лица тех, кто собрался кучей, уже перестали бездумно ввязывать в приключения, вылазки стали реже и избирательней, а вместе и с ними стража перестала заниматься глупостью на посту. Они сознали, не сразу, но довольно быстро, что теперь не будет как раньше, изменились порочные правила игры. Люди вышли из спячки, созрели вершить собственное правосудие в отсутствие законов и порядков. Храбрые сердца прибавлялись месяц от месяца, пополнение в рядах бравых мужей перестало удивлять. Поначалу гибло много, но количество сторонников не уменьшалось, напротив, чем кровожаднее расправлялись с товарищами, тем больше новобранцев приходило, несмело расспрашивало и в итоге присоединялось во славу добродетели.

Уолтер или как его величали друзья «Спаситель» всякий раз, когда волнения достигали придела, когда кровь и смерть переставали быть будничным делом, прибегал к словам. Он мастерски переставлял слова, чтобы они добрались до самого сердца, напитали решимостью, воззвали к причинам, для чего нужно сражаться. Соратники, после, приходили домой к старым больным родителям, любимым жёнам, неозарённых просветлением, детям, вдыхали запах родных, таких благодатных, совсем изнурённых, замученных снова возросшими по осени налогами и видели в словах правду. Когда последствия чёрной зимы подошли к завершению, король принялся терзать по старой привычке, ему видно не нравилось довольствие поданных, именно страдания виделись ему истинным наслаждением. Привычка сражаться за себя не являлась приоритетом, сражаться за семью, пожалуй, было более важно.

В отличие от Нес и Уолтера все боролись во славу будущего родных, тогда когда дети одной матери славили только друг друга, они и были родными, но если бы дорожили жизнью любимого до конца, не позволили бы идти в бой ни по единой причине. Уолтер жил так от начала, Нес пришла к этому озарению позже и приняла его на веру, целый день жила с убеждением правильности, и в один миг, когда рассвет сменял ночь, она глядела ему в глаза и не верила, что, на самом деле, сможет на сей раз отпустить, слишком опасно. Но бред утра всегда проходил и знамение проснувшихся глаз вверяло новую охоту к жизни в будущей лёгкости, глаза, они могли убедить в том, что день пройдёт удачно и наступит следующий день, а за ним и другой и так до бесконечности. В мире Нес смерть не существовала, она не охотно отошла на второй план, перестала выделяться, вокруг гибли люди, друзья, кто угодно мог умереть, но он, Уолтер, не мог. Он будет жить, покуда жив и сам род людей, таких суетливых, но всё же наивных до безумия.

Блаженные лица, которые наблюдала Нес по улицам, они, словно умалишённые, не видели праведности в тех, кто несёт им спасение, сколько дева слышала шёпотов, сплетен, которые как зараза распространялись по улицам. Люди вещали о том, как опасно дело, что затеяли ребята с их улиц. Никто конкретно не знал чьи сыновья, мужья или братья отважно доставали для народа необходимое пропитание из чертогов, под страхом погибели, но продолжали скулить о том, что не стоит идти им на погибель, хоть это и спасало жизни. Пока голова не появлялась на пике, многие и подумать не могли, что именно этот мужчина ввергал себя в опасность, и в конечном счёте прогадал; а его родные, ради которых всё и было затеяно, плакали навзрыд и взывали к пощаде Богов, которые встретят душу, стремившуюся спасти недалёких людей, которые не в состояние себя были спасти себя сами. Можно много говорить, что один человек не имеет роли, его гибель не приведёт к сиюминутному исцелению, но жертва за жертвой и мир будет спасён, в этот исход верил Уолтер, верила Нес, но не верили родные отдавшего жизнь, они не видели в такой жертве никакой благодати, будущее для них пока не наступило, а настоящее до сих пор было болезненно, налоги множились, как и болезни, и вдобавок боль от потери, которой за небольшую праведную жизнь?

Нес тяжело переживала не саму смерть товарища, она научилась принимать смерть спокойно, но переживать боль родных умершего так и не научилась. Года не меняли ничего в осмыслении боли, которую они с Уолтером причиняли семьям. Да, люди не знали, кто из соседей организовал подобную организацию, каждый налёт на дворец сопровождался тщательной маскировкой, если твоё лицо узнают, оно будет незамедлительно разыскано, тебя не спасут ни леса, ни просторы, мир, такой маленький, в нём не скрыться, можно пытаться бегать несколько лет, но в итоге тебя обнаружат в одной из деревень, если раньше не порешают на длинных тропах разбойники и грабители, но это же не умаляло прегрешений Уолтера и Нес. Да мир, взаправду, был мал, а вороватого люда по лесам развелось не мало – ещё одна причина не покидать насиженное место за городской стеной, пережить путь не каждый был способен, да и дикие звери могли застать путников. И между тем путешественники существовали. Вот недавно столицу посетила небольшая делегация в сопровождении стражи, с мечами и кольчугами сложно умереть по дороге, высокопоставленные богатые граждане вправе позволить себе немного странствий.

В отличие от простого люда богатые граждане были надёжно защищены, и тем не менее и обычный человек бродил, да не так далеко, но бродил. И поэтому среди новобранцев всё больше появлялось путников дорог, мужчин из ближайших деревень, наслышанных о великих деяниях «Спасителя». Они участвовали в налётах на равных, но не могли служить во благо на постоянной основе, отсутствие парочки лиц можно было не обнаружить в течение нескольких дней, но когда проходила неделя, даже слепцы замечали, поэтому приходилось сбегать осторожно, в дни без работы, на исходе осени или в самом начале весны, реже зимой, так как тропы заметало так, что через сугробы пришлось бы пролезать втрое дольше, а семья тоже не готова была ждать вечно. Уолтер принимал в строй людей на время и, по заслугам, выдавал награду, которую забирали в деревни, находившиеся так близко, но так далеко. За все года ни Нес, ни Уолтер ни разу не вышли дальше опушки, хотя парень настойчиво убеждал сбежать на пару дней, всего на пару маленьких деньков, дабы увидеть жизнь других, похожих, но отличных людей и вернуться, но Нес не страдала похожей тягой и балансировала страсть приключений долгом перед народом. Она говорила, что надо исполнить миссию, а потом уже отправляться в путь; страх в эти моменты не являлся ключевым фактором, просто дева сомневалась, что Уолтер сумеет вернуться, он тоже об этом знал, поэтому никуда и не шёл.

Как бы не была близка дорога, как бы она завораживающе не прослеживалась на горизонте, благоразумнее было, на время, оставить путь для тех, кого действительно ждали в конце непроглядной чащи. В том неизведанном краю, на конце маленькой извилистой тропки, проложенной несколькими путниками, стоит родной бревенчатый дом; отливают просторы, по которым бегал в детстве; живёт мать и отец, брат и сестра, жена и ребёнок – возможно давно мёртвые, но они живут там, где и умерли, там их могила и там их последнее самое важное пристанище. И дом, родной дом кажется человеку, который задержался в далёкой чужбине, более удобным, более большим, и нет дела никому, что он сквозит сильнее, чем дом, где тебя приютили; родной дом самый важный и нужный, и он же ждёт, самозабвенно и стойко, но как бы дом не ждал, не взывал обратно, не просил вернуться поскорее, некоторые люди оставались на чужбине навсегда, оторванные и от дома, и от семьи, и от памяти. Семья, что ждала, не сможет похоронить, не сможет оплакать, будет сидеть в неловком вопросе, а можно ли было человеку, который так нужен, никуда не идти? Выходом ли было просто остаться? И на такой вопрос никогда не будет ответа, как и на тот, лучше ли спокойно проживать неблагополучную жизнь, не испробовав шанса всё изменить?

И сегодня одному из заезжих тому, кому удалось выбраться из обмана, испытать удачу, попробовать изменить мир, не удастся вернуться в край, где всё начиналось, не удастся соприкоснуться с землёй, что дала жизнь; чужая земля отнимет жизнь прямо сейчас, дух уйдёт, будет покоиться, а тело навсегда застрянет здесь, где тоже живут люди, но другие, не лица родных, чьи глаза никогда не проводят в мир иной. Товарищи, они проводят сейчас не хуже, но среди нет ни одной родной души, а покинуть мир в окружении посторонних – неприятная ноша для отбывающей плоти. Мужчина, которому положено сегодня расстаться с жизнью, лежал на земле, в убежище под ивой, ему было почти тридцать, так много для человека и так мало для жизни. Он, испробовав все пути, перестал верить в чудо, в праведность и, поцеловав жену и детей, верно отправился на свободу, на несколько дней в чужой край, чтобы вернуться с провизией перед зимой. По воле небес ему не суждено было возвратиться обратно, посмотреть на детей, поглядеть на жену, сказать им слова любви на прощание, а всё из-за того, что его обобрали воры, стража, которая по прихоти короля утроила их семье налог в наказание за излишнюю плодовитость, как ни как семь детей – слишком много в век постоянных потуг. Забрав большую часть зерна, которое было подготовлено к зиме и должно было вскоре перемолоться, стража удовлетворённо удалилась прочь, а мужчина остался с испуганными взглядами детей наедине. Как ему нужно было объяснить одному из детей, что еда закончится раньше, чем ненастная вьюга, а потому единственный способ выжить всем вместе, вступить в отряд, вырезать тварей, которые посмели усмехнуться и забрать пищу?

Избрал бы мужчина сейчас, корчась в муках на сырой земле, иной путь, зная, что его выбор приведёт к погибели? Нет, так бы он ответил, если бы его спросили, сейчас он был уверен: добрые люди снесут его жене добытую еду, а жизнь, как цена, не была так уж и высока. Жена перестанет плодиться, а со следующего года старший сын выйдет в поле, и жизнь его семьи пойдёт по избитой дорожке. А сейчас он едва ли был способен трезво мыслить, ведь боль его мучила. Она проползала от раны на ноге вверх, грозясь в скором времени захватить тело целиком, он уже ощущает жар и вонь отвергнутой плоти, она почернела и истязала. И мужчина выл, просил пощады, но она не приходила, не укутывала, не обрамляла. Убить приговорённого к смерти, Нес, к восемнадцати годам, перестала так серьёзно к этому относиться. Зачем страдать, если можно за секунду избавить человека от боли, провернув клинок. Перед самым уходом мама показала, как это делать, научила быстро и гуманно умерщвлять. Всего-то было необходимо просунуть нож меж рёбрами и вколоть, не думая, чтобы не преумножить боль. Когда попал в сердце, не думай и вовсе, прокручивай, ведь за один присест можно не добиться желаемого, прокручивание надёжнее. Так же, как и скот, человек всего лишь кусок плоти, и его нужно убивать быстро, сознавая праведность действа. Но в данный час правильно ли было убить мужчину, который взывал к пощаде? Он кричал и кричал, просил забрать его жизнь, но Нес не была готова, она откладывала, робела. Для этого мужчины можно было избрать другой путь, отнять его ногу, дева не делала этого раньше, но представляла, как надо. Если забрать часть тела, что распространяет погибель, то остальное тело сможет пережить кошмар.

– Я могу вас спасти, отниму вашу левую ногу, не заставляйте отнимать жизнь, которая способна продолжить путь, – взмолилась Нес.

Друзья глядели на сцену, прижавшись к стенам, не откликаясь на чужую беду, их отстранённость не вызывала вопросов, они не видели жизнь без ноги необходимой. Обузой, вот кем становится человек лишённый части тела, без ног нельзя заталкивать лопату под землю, без рук орудовать мечом, что за жалкое существование, и это ли их подруга зовёт жизнью, честная смерть во стократ правильнее. Ей ли не видеть, как их товарищу плохо, к нему ли вопрошать с чудовищной просьбой, но она возлюбленная их Спасителя, да и с мечом обращается лучше многих, а может и всех. Для неё меч, что продолжение руки, и тяжёлый металл, кажется, эта девица несёт как перо, она лёгкими взмахами отбивает атаки на поле сражения, почти не взмыливаясь. Вот кто действительно впитал мастерство холодного оружия; природный талант, трудолюбие и сильная рука неоднократно помогали им выстоять в сражениях. И вдобавок, у девы была природная женская грациозность, отожествляющая, кажущуюся на первый взгляд, хрупкость. Поэтому братья не встревали, решив, что пусть она, на собственной шкуре, прочувствует, как недалёки её слова.

– Убей меня, убей, мне не нужны слезливые речи напоследок, просто сделай дело! Молю! – кричал в агонии мужчина, привстав на одно колено.

Движение отняло у страдальца последнее издыхание, но он не сломился, не рухнул наземь, вцепился в девушку, уткнулся ей в коленки и, тихо постанывая, сполз вниз; он, приговорённый, и нет иного пути, его дни сочтены.

– Забери мою плоть, о великая дева, проткни моё сердце, и дай мне уйти. Я об одном сожалею, что не смогу снова попасть домой, один бы день с семьёй у печки, я многое бы отдал за такую возможность. Но я знаю, какой путь избрал и не жалею, и когда буду гнить в чужом доме, не буду сожалеть ни на миг. А потому убей.

– Но вы же можете воплотить этот день, с семьёй у печи вы будете греться ни одну ночь, ни один год. Нога, я смогу отнять её быстро, будет безумно больно, но не так больно, как никогда не встретиться женой и детьми.

Мужчина перестал ощущать приближение смерти, на миг расслабился, и так доброжелательно поглядел на Нес, как на неразумное дитя. Он уверенно повернулся, широко улыбнулся, и будь он проклят, но и сама смерть была не страшна перед ликом такой нежной глупости. Дева смогла рассмешить старого человека, дать ему избавление перед неизбежностью, и как хорошо, что именно с ней удалось повстречаться на исходе пути. Лик девы согреет его тело, остановит на время озноб, возвратит былое воспоминание об ушедшем, где прошлое сливается с настоящим. Теперь не дева, дающая смерть стояла напротив, а его милая жена, милая подруга детских дней, с которой он сбегал от родителей, целовался по кустам, и жизнь была неразумно прекрасной. От лика его жены, от той весёлой яркости глаз не осталось ни следа, роды, быт, страх, голод – убрали задор, нарастили неровности кожи, но не забрали суть, а лишь на время припрятали под тяжестью жизни. И глаза, что сейчас так мило смотрели, напоминали о том, что когда-то на небесах он снова встретится с женой, и они будут счастливы, но навсегда и по-настоящему, и если его жертва облегчит жизнь будущих поколений, то смерть его будет благородна и праведна.

– Не заставляй просить дальше, моя жизнь закончится здесь и сейчас. Стража знает, кто я, люди без ног приметны, я уже мертвец, просто могу чуть-чуть говорить. Я мертвец и для жены, и для детей, они не должны взваливать меня на свои плечи, я обуза для них уже сейчас. Прости мою душу, и забери её поскорее.

Мужчина прикрыл глаза, его тело снова заполонили боль и озноб, временная передышка подошла к концу, агония снова начиналась и вынуждала кричать. Нес не шелохнулась, она застыла, как изваяние, покорённая и сбитая с толку, она искала пощады. Всё, что он произнёс, было верно, и Нес это знала лучше других, но забрать жизнь, которую можно спасти, разум не дозволял, связывал руки. А именно её руки давали наиболее лёгкую смерть, каждый мужчина мог снести, сейчас, голову несчастному в одно движение, но не спешил избавить девушку от обязанности. Они все, негласно, придерживались правила: именно рука Нес – не убийство, оно избавление; всякий жаждал, чтобы она умертвляла в случае надобности, так казалось и грех уменьшался. Иллюзия праведного убийства не имела ни малейшего подтверждения, но росла ежечасно, ежеминутно, когда боль заполоняла рассудок.

– Убей же его, я тебя прошу, – проговорил Уолтер.

«Он не знает, что это значит, убить невиновного, а вот мои руки знают, он любовь моей жизни, его просьбы моё проклятие и побуждение к действию», – думала Нес, – «Но как несправедливо лишать жизни человека без выбора, он умрёт, так и не познав, что теряет, разве бы я пожелала смерть отцу или матери, братьям, я бы предпочла видеть их калеками, но живыми». Сердце девы разрывалось, но она взяла клинок и неспешно подошла, её руки тряслись, в такие моменты нужно было выключить голову, выключить сердце, но не получалось, человеческая сущность порой бессильна.

– Отойди, ты сделала всё, что могла. Твои руки сейчас принесут только боль. Всё хорошо, ты и так справилась, – проговорил успокаивающий голос.

Уолтер забрал нож, а Нес и не сопротивлялась, и уже возлюбленный занёс металл над сердцем, быстро, не поведя глазом, спустил его в грудь и провернул, а после выдернул нож и прикрыл глаза, стал читать молитву. Его рука не имела такой же лёгкости; рана на груди умершего вывернулась, обнажив разрыв; жизнь ушла не так быстро и не так безболезненно, как если бы Нес занесла клинок, от чего вздох и вышел из молодой женской груди, но он не нёс облегчения, а просто избавлял от застоявшегося в груди воздуха.

– В следующий раз не думай, – сказал Уолтер, закончив процедуру отпевания, – Он страдал, ему хотелось, чтобы именно ты закончила с ним, а вмешался я, подумай, стало ли ему лучше?

Правдивые слова впились в сердце и без ножа, они выдернули душу, провернули её наизнанку; как бы легко и спокойно Уолтер не произнёс наставление, чудилось, что он презирал её за малодушие. Но нет, он её не презирал, просто очень устал и сказал, не подумав; он её слишком любил, чтобы она не сделала, какую бы подлость не совершила, она была его маленькой Нес, любимой драгоценностью и солнечным лучом среди разбушевавшегося урагана. Он бы смог её простить и за смерть, если бы она была дарована ею, не жалко и умереть в объятиях любимой. Что за жизнь без любви, всего лишь бесконечный день, где свет сменяет тьму, тьма свет, а день идёт, не прекращая бег. Что за жизнь, где нет схватки, доброй и честной, в борьбе путь и спасение. И любовь с борьбой неделимы, как неделима человеческая натура, такая хрупкая, лежащая подле ног, забранная пустяковым ранением. Повседневность жестока, поэтому мир, такой прекрасный в единстве вольного выбора, и привёл под дерево, вглубь земли, где ратные товарищи стоят и смотрят, восхваляют. Тяжёлая ноша нести ответственность за чужую жизнь, укреплять дух – одно и самых важных занятий, которое отнимает все силы, отнимает покой и приносит тягостные мысли о том, что, если бы ты не позвал, не было бы столько падших, их след будет преследовать всегда, смерть не принесёт отпущение грехов.