Чрез века

Конец марта стал проблеском надежды, снег начал таять стремительно, становилось теплее, из-под белой толщи начали проглядывать первые цветы, маленькие зелёные стебельки с белыми шапочками, мелкие и почти невзрачные, они выходили на свет, а вместе с ними и выжившие люди. После долгой спячки некогда было умиляться превратностям погоды, пора было брать плуги и лопаты и копать, копать, копать, чтобы собрать первые всходы к лету. Зерно, отложенное и закрытое в плотном амбаре, осталось нетронутым. Многие покушались, но никто так и не забрал ни зернышка, ни клубня; тех, кого заставали даже за созерцанием без раздумий казнили. Каждый понимал, что останутся выжившие после зимы, а зерно в амбаре – очень важный, самый важный запас, на случай наступления следующего года. Вместо удовлетворения краткосрочных желаний, в кои то веки все объединились ради неясного будущего и не прогадали. Люди живучи, их не искоренить так просто, не уничтожить голодом и зимой, а значит вместе с ними придёт и лето, а там и до следующего года недалеко.

Нес участвовала в общем празднестве жизни над смертью, она смогла переступить через шесть лет, теперь-то ей было целых семь, а значит нужно было приниматься за работу, помогать людям, которые едва держались на ногах. Она после муки не выглядела такой же жалкой, как остальные, и собиралась внести общий вклад в дело. Что же до Маркуса, возлюбленного брата, он не дожил буквально неделю до празднества, умер ночью во сне. В конце жизни он больше сидел в углу, смотря как сестре достаётся еда, а ему ни крошки, но не жаловался, он сознавал, что его не выбрали, и тихо скулил, пока не проваливался в сон, где ему снилось самое большое застолье на свете. Столы, полные всяческих явст, ломились от тяжести, а он набивал брюхо и во сне жевал. Нес проливала слёзы, когда просыпалась от чавканья пустого рта, и хотела подсунуть брату хоть крошку лепёшки, но отец, зная, что на запас могут посягнуть, ночью прятал всю еду под собой. Он бы мгновенно проснулся, учуяв, как его обкрадывают. Страдал ли отец, что даёт жизнь одному ребёнку за счёт жизни другого, Нес не знала, мужчина больше не шептал по ночам. Казалось, ему стало легче, когда он избрал такой путь, и здесь девочка не могла не согласиться, гораздо легче знать наперёд, чем существовать в счастливом неведении. Нес была той, кто поспособствовал гибели жизни, и вина преследовала её годами напролёт, забыть, что жив благодаря другому, нельзя, так она и жила и весной, и осенью, и зимой, и летом. Она старалась вымолить прощения у брата, когда приходила к нему на могилку. Девочка точно не знала в каком месте похоронены её родные, отец не ставил указателей, она находила место, что притягивало больше других, и разговаривала и с братьями, и с матерью, и впоследствии с отцом, как с живыми.

Отец умер вскоре после долгой чёрной зимы, таковой её прозвали горожане, больше такого губительного сезона не случилось. Поля засаживались чётко, вспахивались правильно, а погода, хоть и чинила препятствия, всё же давала богатый урожай, которого с трудом, но хватало до следующего сезона. Такого количеств людей боле не гибло от голода, но восстановить прежнюю численность населения удавалось плохо, подорванное голодом здоровье ещё долго приносило мёртвых детей из чрев матерей. Но отец умер не от голода, после страшного пути, который он избрал, ему больше и в голову не взбрело держать обет перед умершей женой, а брать новую он не собирался. Ему вскружило голову, что он остался в живых, от осознания жизни он забывался в пьяном угаре с каждой встречной шлюхой на дороге. Простой обмен, обещание части урожая или нескольких медяков за бурную ночь, а лучше в объятиях нескольких дам. Те женщины не поносили детей, погубленные постоянным развратом тела, они не имели способности зачать, а редкие беременности прерывались настойками и физической тяжбой, от чего отец так и не заимел нового ребёнка. Шлюхи давали ему откровение жизни, такое же, как и для Нес когда-то, только для этого ей понадобились просто слова, а ему смерть всех, кого он любил.

Заболел отец тяжко, одна из шлюх поделилась гнилой плотью и дала здоровому мужчине тяжкое испытание. Когда девка померла, отец забеспокоился ни на шутку, зная, что может произойти дальше, но он не жаловался дочке на боли, когда осознал, что и сам захворал. Он ходил в поле с остальными мужиками, сколько мог, и беспрерывно молился вечерами, отмаливая грех, что не сдержал обещание; он молился, хотел остаться в живых, ему была невыносима мысль оставить дочь одну в целом свете, никто не заботится о чужих детях, свои-то в тягость. Нес любила отца и считала его, несмотря на излишнюю суровость, очень добрым, она могла наблюдать, как других соседских детей избивали без надобности, за малейшие проступки, когда ей за всю жизнь доставалось лишь по делу. «Возможно будь жизнь чуточку легче, он стал бы другим человеком», – думала иногда девочка и сразу пугалась неподобающих мыслей. Как человек может быть другим, он есть такой, какой есть, а если под обстоятельствами изменяет натуру, так как его можно назвать не безумным, нет, это смрад. Вот король, он безумен, меняет законы на протяжение одного дня, его рассудок с ним не в ладах, а убийства без причины – это ли не признак сумасшествия. Всегда человек одинаковый, а если меняется, то это признак умалишения, здесь остаётся только сожалеть о загубленной душе. Простой труд и каждодневная молитва и этого много, это и есть прекрасное счастье – проснуться с утра, а как иначе, это и есть важность.

Жаль Якоб, возлюбленный отец и муж, больше не сможет быть счастлив. Его закопали вместе со всеми остальными, молитвы не помогли, ему и так удалось выторговать целых полтора года в сражении с болезнью, которая и унесла его жизнь. Мужчине не следовало удовлетворять свою похоть со шлюхами, стоило найти одну чистую женщину и справлять нужду всякого человека с ней, сбрызгивать застрявшее семя в неё, и она бы родила ему детей, поэтому для такого нужно было взять девку по-моложе, покрепче, с широкими бёдрами, которая сумела бы разродиться, но он больше не хотел обрекать ни жену, ни ребёнка на погибель. Однажды Якоб признался в этом Нес, когда его плоть разлагалась, он сказал:

– Если цена моей жизни, чужая смерть, то такая цена меня не устраивает.

В эту же ночь в агонии Якоб и сгорел, его глаза выпучились и больше никогда не закрылись, а Нес поняла тогда, что смерть целой семьи на него очень сильно повлияла, хотя она так и не думала раньше. Сколько открытий даровано было ей из-за пустой прихоти страстей, и сколько ей ещё было уготовано впереди. Тогда девятилетняя девочка и поклялась не делить с мужчинами постель, чтобы не даровать жизнь детям, чтобы те не познали никаких откровений, но клятва забылась, и Нес никогда боле не вспоминала, чего пожелала у изголовья отца. Отец умер, а она предстала ненужной сироткой, и таким детям дорога в приют, дом на отшибе, где о детях не заботятся, там они предоставлены сами себе. Трудясь в поле на равных со взрослыми, дети из приюта чаще прочих не переживали зимы, непосильная ноша губила.

Нес больше не могла положиться ни на кого и собирала скудные вещи, чтобы прийти до полуночи в натопленный дом и вместе с детьми без родителей уснуть и проснуться на следующие утро на самой заре, выйти на работу, стать преждевременно взрослой. Помогать по дому, убираться и готовить еду – простые дела, с которыми она справлялась с трёх лет, теперь ей предстояло узнать каков настоящий труд, но она улыбалась и собиралась, собиралась и улыбалась, а улыбка не покидала. Девочка не намеревалась так просто сдаваться. Когда у неё была семья, она не верила, что сможет их пережить, они были гораздо сильнее, крупнее и величественнее, братья родились и сразу же закричали. Если бы она играла в игру, где ставят на кон деньги, то никогда бы в здравом уме не поставила на себя, такая вероятность была ничтожной, но вот она живая и относительно здоровая, девятилетняя маленькая, но уже сумевшая выстоять в схватке, девочка. Про таких удачливых Нес слыхала, они, несмотря на все неприятности, идут по земле своими ногами, а за ними все остальные, которые спотыкаются на ровном месте и падают в свои же могилы. За удачу приходится платить, потому что жизнь не даёт ничего просто так, и будучи ребёнком Нес сознавала, что в конечном счёте будет всегда одинока, сколько бы людей не находилось вокруг – плата за обхождение собственной могилы. Её удача и её проклятие шли рука об руку, а Нес просто улыбалась, выхода не было, она не была властна вершить ни свою судьбу, ни чужую, придётся мириться с неизбежностью, расплачиваться за возможность стать взрослой.

Из дома девочка вышла уже в кромешной темноте, она не желала быть увиденной на дорогах, да и сама не хотела видеть дом, который покидала. Тёплый бревенчатый дом, его заберут, и, если ей снова захочется прийти на могилки родных, ей не удастся, новая семья будет там и не захочет пустить странницу в дом, поэтому Нес посидела в последний раз во дворе на дорожку. Сидеть долго она не могла, да и смысла как такого в этом не видела. Ей очень хотелось верить в то, что семья услышит голос их дорогой Нес, и всякий раз говорила от сердца, но не верила, что и правда её слышат, а и если слышат, то они уже осознали, что им не суждено боле встретиться. Свежая могила, девочка подошла к ней в последнюю очередь. Сегодняшней ночью она собственными руками вырыла её и положила туда отца, а после зарыла наспех, надеясь, что сумела сделать всё верно. Отец бы в любом случае пожурил, ведь его дочь не выкопала яму достаточно глубокой, а землю, когда бросала, не притаптывала, поэтому не вся вырытая земля поместилась обратно, и вид у могилы не был сильно порядочным, нужно было сделать более аккуратно, но она так устала, что посчитала излишние труды вздором. Конечно, отец мог бы сделать замечание, но он умер, красоваться было не перед кем. Она, воспитанная в его порядках, сейчас их потеряла, и не стала бы и делать могилы, но не могла оставить человека, нуждавшегося в ритуалах, без них, ведь отец так свято верил, что приличная могила важна.

Поклонившись сырой земле, Нес отвернулась, не желая показывать в блеске звёзд свои слёзы, она пообещала, что не будет горевать, позволит себе единожды поплакать, а больше не станет. «Слёзы иссушают душу», – так говорил отец, но изредка плакал, Нес не знала почему он противоречит своим словам, а вот сегодня поняла. Как не желай, слёзы помимо воли вытекают из глаз, но, если давать им волю слишком долго, они уведут на тот свет, не зачем долго страдать по поводу смерти, лучше стремиться жить и наслаждаться маленькими житейскими радостями, к примеру звёздами, которые будут сопровождать посреди тёмных улиц. Если они будут благодатны, то доведут ребёнка до цели невредимым, в такие часы надо сидеть дома, ведь по ночам выползают гады изо всяких щелей.

«Вот и начало новой жизни», – подумала Нес, взяла кулёк и подалась в бегство, вышла за крыльцо, ещё раз поклонилась дому, что её так долго оберегал; самые счастливые воспоминания будут жить по ту сторону, в них жива и мать, и отец; в них Нес скачет вокруг дома за братьями, что дразнят её; в них навсегда отпечатается лепёшка, что так прекрасно пахла посреди голода. Стены не запомнят печали, они избирательно подойдут к памяти людей, живших в стенах, и запечатают горести куда глубже, туда, куда взор человека не сумеет пробраться. Собрав смелость в кулак, Нес плелась, ей думалось, что она отходит дальше и дальше, но вместо этого девочка ковыляла по одному и тому же маршруту и постоянно возвращалась к исходной точке; она боялась того, что зациклилась на одном дне и никогда не сможет пройти вперёд. Все грандиозные планы провалились, делая из себя взрослую, она ею взаправду не становилась и грустила от собственной беспомощности.

В очередной раз вернувшись к избе, что должна была быть забыта, Нес задрожала, упала на землю, она не старалась подняться, а просто легла, глупость вырасти уже покинула голову, осталась мечта уйти поскорее, соединиться с родными, ведь не зря же отец молился, по ту сторону смерти находилась другая более светлая жизнь. «Может и не стоит дальше бороться, может они меня ждут и не понимают, чего я боюсь, ведь им так хорошо», – Нес снова заплакала, пустила солёную воду в грязь дороги. Случайных прохожих не было, все в такой час сидели по домам, ели простую еду, никто не видел ребёнка, кончавшегося в муках одиночества. Но это не совсем так, соседка вот уже несколько часов наблюдала из своего окна за происходящим, собираясь выйти и спасти девочку, только никак не решалась.

Одно дело растить собственного сына, которого она рожала целую ночь, целый день и ещё одну ночь, который появился из её чрева, а другой вопрос – сиротка. Таких сироток на пути в поле каждый день встречается с десяток, она была не в состоянии всем помочь, спасти девочку – значило в трудную зиму ущемить себя и своего родного по крови ребёнка в пропитании, а его стало добывать труднее после того, когда муж отправился на тот свет. Раньше муж ходил в поле, пока жена хлопотала по хозяйству, тяжёлый труд не для женщин, вынашивающих во чреве детей, но, если женщина становится вдовой, а дети не созрели, чтобы пахать поле самим, одиночкам приходится облачаться в шкуру мужчин, а иначе откуда брать еду. Самые удачливые попадали во дворец и там служили королю, продолжали хлопотать по хозяйству, либо готовить еду, но редко сейчас кого нанимали, служанки и поварихи не бросали работу, а лишние люди не требовались. Ещё одним вариантом было устроиться на постоялый двор или в дом знатного господина, но и там женщин было под завязку, да если и требовались, то нанимались обычно совсем молоденькие, а не такие старухи, как она. Так что Беатрис, кратко Бет, женщина предпочитала сокращённый вариант, не имела право беспечно, по первому зову жалости, бросаться забирать чужого ребёнка.

Пока девочка рыла отцу могилу, женщина беспрерывно смотрела в окно, она думала, что та сдастся, лопата была слишком большой, девочка с трудом ей орудовала. Если бы Нес сдалась, то женщина бы бросила пустое наблюдение и для себя бы всё решила, но настойчивость, с которой ребёнок на протяжении целой ночи делал однотипное дело, наталкивала на размышления и не позволяла закрыть глаза. Женщина продолжала слежку, прервав её на время, когда ходила собирать урожай, а вернувшись к вечеру, обнаружила, что могила закопана, а значит ребёнок сумел дотащить тяжёлый окоченевший труп до самого последнего пристанища. Жалость к ребёнку удвоилась, но так и не возобладала над разумом во время скромного ужина с сыном, который явился под вечер, хотя ему было запрещено разгуливать до вечера. Бет передвинула стул поближе к окну и наблюдала за девочкой во время трапезы. Сын, который иногда казалось находится по другую сторону от всех жизненных дилемм, заприметил косой взгляд матери и сообщил, что девочку нужно забрать, ведь ему так кажется правильным. Но что мог понимать одиннадцатилетний мальчик, который с будущего года пойдёт за место матери на поле, он уже всё решил и просто ожидал, когда ещё слегка подрастёт. Бет не полагалась на мнение ребёнка в такого рода вещах и приказала идти спать.

Женщина уж было захотела пойти за сыном следом, позабыв о девочке за окном. Услышав мнение своего ребёнка, она твёрдо убедилась, что лишний рот им ни к чему, но не могла уснуть, хотя прежде не терзалась бессонницей. Накинув уличные одеяния, она вышла за порог подышать свежим морозным воздухом, решив, что он сломит непокорную бессонницу. Соседский дом перестал пускать дымку, а значит его покинули все обладатели, лучина в окна не отблёскивала, верный признак заброшенного дома. Бет, с облегчением, поплелась внутрь избы, но увидала ребёнка, который вывернул из-за угла, девочку трудно было заметить, темнота не позволяла разглядеть лица, но женщина точно знала Нес плачет. Чтобы сердце не растаяло, а глупые мысли снова не посетили, женщина вбежала в дом, боясь, что её обнаружат снаружи. Она утешалась тем, что завтра, на самой заре, последует работа, и поэтому нужно хорошо выспаться, чтобы собрать, как можно больше, но вместо того, чтобы спать, женщина вновь устроилась у окна, чтобы подглядывать со стороны за происходящим. Движущаяся точка каждый раз удалялась, и, казалось бы, больше не повернёт в обратном направление, но как назло, раз за разом, сворачивала сюда, на эту улицу, к этому дому, и проходила впритык, затихала, приостанавливалась, потом наращивала шаг, уходила прочь только за тем, чтобы снова явиться и подвергнуть слабый дух смотрящей испытанию. Не стерпев, Бет вскакивала со стула, подбегала к двери, но не дёргала ручку, а возвращалась в караул, коря себя за слабохарактерность.

Время шло, звёзды меркли, то пропадали, то появлялись из-за редких облаков, а всё шло по кругу. Нес приходила, Бет подскакивала, и чокнутый карнавал не прекращал своё адское верчение. «За что мне такие муки, я знаю, что грешна, все мои мысли наполнены мраком, но зачем испытывать меня таким ужасным путём?» – бормотала Бет в свете полуночного мерцания свечи. Слёзы она не лила, может быть и хотела, но их запас давно закончился. Все последние слезинки забрала смерть мужа, а сколько слёз забрали мёртвые дети, которых она выплёвывала из своего чрева несколько лет подряд, да и болезнь единственного живого сына весьма источила запас. За тот нескончаемый месяц половина всего запаса слёз, причитаемого на одну человеческую жизнь, была потрачена.

Уолтер болел болезнью похуже родовой агонии, он кашлял, стенал от внутреннего жара, покрывался потом, страдал от галлюцинаций, ему всё казалось, что он находится не здесь, а в самом дальнем краю, около зачарованного леса, где пар вздымается выше облаков, где свист и рокот эхом раздаётся по ближайшей глуши, где боится пролететь и птица, так громко. Бет воображала, что её драгоценный сын стоит между жизнью и смертью, а именно там он и был, люди во время жара часто гибли, их тело по неведомой причине сгорало изнутри, выплавлялся внутренний дух, оставалось только тело, и именно там, в том проклятом месте, где заканчивается граница реального мира и начинаются владения ада. «Почему?», – она сотню раз себя спрашивала в ту пору, – «Почему мой сын должен гореть в пламени? Неужели моё грехопадение передалось сыну? Он то не успел ничего натворить, за что должен расплачиваться». За тот месяц Бет ни единожды молилась, хотя к тому времени и позабыла, что это значит, так неприглядно ей казалось тогда просить о пощаде неведомые силы, когда настоящие реальные убивали и отбирали еду. Но она молилась, просила Бога, что Уолтер смог выжить, побороть чуму и вырасти сильным, смелым, отважным мужчиной, как и его отец.

Бет и сейчас вспоминала, сидя у окна, как ей было тогда плохо, как она не спала ночей, всё вслушивалась в дыхание сына, как бродила поблизости, пока он причитал о паре и свисте. Милости просила она, единственной милости, которую может просить в отчаянии мать. Как она хотела его рождения, как желала стать родителем, это чувство превозмогало все невзгоды. Если она заберёт дитя с улицы, то вправе ли она назваться матерью своему сыну? Она нужна ему, а он ей, как нужна человеку еда, как нужна чужая тёплая плоть или как нужен сон, который чудодейственным образом снимает дневную усталость. Девочка чужая, и хоть Бет стало её на мгновение жалко, и она отдала запас муки, но нужно ли такому забвению случиться вновь? Мука предназначалась тогда и её возлюбленному, тело которого так и не долежало до весны, пропало в одну тёмную ночь, и тогда всё было правильным, она возместила жизнь одного и тем заслужила расплату за не вырытую могилу, но то было давним прошлым, и мешок муки не мог сравнится с целой кучей лет заботы о сиротке. Родители знают, рожая дитя, что могут оставить таких малюток раньше совершеннолетия и понимают всю тяжесть, не всем суждено прожить жизнь, и не каждый способен вырасти в окружении заботливых рук, сиротство везде, особенно много стало таких детей после чёрной зимы, предаваться унынию по одной девочке было беспечно.

Избрав оставаться матерью одному ребёнку, женщина усилием воли заставила себя подняться, её глаза, полные сухой истерики, разрывались на части. Ни моргнуть, ни выпустить слезу не удавалось, а потому приходилось смотреть на адские муки ребёнка; от этой картины не находилось спасения, не придумали ещё худшей расплаты за намерение совершить злодеяние. И вдруг, тонкие ножки девочки подвернулись, она скользнула наземь, как веточка, упавшая с дерева, не по возрасту маленькое крошечное создание упало на отшибе в ожидании смерти. Завтра с утра она испустит дух, не переживёт ночь. Когда люди теряют волю к жизни, остаётся всего несколько часов до конца, сколько бы до этого не переживал несчастий, именно сломленный дух отбирает последнюю мочь. Пока Нес ходила, можно было утешать себя, что она вскоре уйдёт, ей надоест слоняться и захочется спать, и по утру женщина бы не чувствовала такого стыда, как сейчас.

Бет вспомнила ночь, яркое тёмное пятно на памяти, которое она не в силах была позабыть, оно напоминало о себе каждый день, не давая спокойствия. В ту ночь женщина сидела и слушала дыхание сына, его сердце стало колотиться гораздо реже, а она знала, что когда сердце сдаётся, тело отмирает следом, ночь стала роковой, если Уолтер не оправится к утру, то эти часы стали бы последним оплотом единения сына и матери. Тогда, казалось, больше нет в целом свете веры, она забрела под толстую крону ивы, что стоит на берегу быстрой реки и прячется ото всех, чтобы её не увидали. Бет ощущала, что её ребёнку плохо, но поделать ничего не могла и крепче сжимала его руку. Она хотела, чтобы её никчёмную жизнь забрали в обмен на спасение того, кто должен продолжить видеть мир. Проснувшись после тягостной ночи, Бет ожидала найти тело сына бездыханным, но, к удивлению, обнаружила, что её ребёнок сидит за столом и тихонечко, устало, хлебает суп. Счастье озарило их дом, в тот момент женщина поклялась, что спасёт жизнь другого за такую неслыханную радость. До сегодняшнего дня она думала, что заплатила долг с лихвой, но только сейчас поняла, как мало на самом деле сделала, и что Бог специально послал ей испытание. Больше она не могла противиться зову и отворила дверь, и забрала девочку внутрь, и закутала в одеяло. Нес так и не проснулась, пока её кутали, а завтра ей предстояло стать дочерью матери. Бет же предстояло стать матерью дочери, и женщина поклялась, что вырастит её как своё дитя, никогда не укажет на дверь, не заберёт часть еды, будет заботиться и не сравнивать с сыном, и они оба будут её родными детьми, так и будет, а сегодня пора найти благословенный сон.

Глава 2. Да будет жизнь!

Проснувшись с первым лучом солнца, постучавшимся через тонкую ткань повешенную на оконный проём, Нес не сразу открыла глаза, она оттягивала момент на подольше. Она хорошо помнила вчерашний день, сумятица ото сна не дала о нём позабыть. Девочка тщетно пыталась понять, где находится, ей было тепло и уютно, а поблизости раздавался приятный запах овсяной каши. «Это рай или сон?», – думала девочка, предполагая, что, когда сможет решиться открыть глаза, увидит свою семью в сборе; будь это рай или сон, все, кого она потеряла, будут с ней, она не сомневалась, ни на секунду, в ином исходе. Разум ей твердил, что всё в порядке, бояться нечего, а вот глаза предательски не слушались и не желали открыться и узреть истинное счастье, может ей и не было дано вырасти, и она навсегда застряла в девятилетнем возрасте, так и что с того, зато можно каждый день касаться матери, смотреть на отца, дурачиться с братьями, прекрасный мир, в нём не жалко не вырасти, жалко его вновь потерять.

Нес принюхивалась к запаху еды, и желудок заурчал. «Неужели и на небесах хочется есть?», – и девочка, к стыду, осознала, что вряд ли это так, все рассказы про жизнь после смерти непременно заканчивались простой истиной: смерть – избавление от всех мирских забот и проблем, а значит то место, где она находится, не загробное царство, а нечто иное, может и сиротский дом; а она, бродя в бреду, просто забыла о том, как до него добралась. Распахнув глаза, девочка, усилием, заставила себя оглядеться, ей, чертовски, стало противно от того, что она не умерла по дороге, что цела и невредима, а семья – далеко, по другую от неё сторону. Захныкав от горести, Нес перестала смотреть, она ощутила недуг, как при болезни, тело ломило, а внутренний жар повысился, её затрясло, так что угадать очертания помещения, где она находилась, не удавалось. Едва ли девочка сознавала, что не одна. Мать и сын трапезничали, не стали будить заблудшего человека, давая возможность вдоволь выспаться, пожалели дитя.

Первым заприметил возню Уолтер и сразу же ткнул мать, чтобы и она поглядела. Женщина увидала, что ребёнок проснулся, рот девочки перекосило от страха и слёз, и она поспешила утешить создание, убаюкать в нежных объятиях, а после, ни теряя времени, пойти на поле. Сын опередил старую женщину и подбежал к названной сестрице, так скоро, как мог, и поглядел прямо в глаза испуганному найдёнышу и, когда сумел пробраться через затравленный взгляд, увидел, что слёзы девочки сразу пропали, они исчезли, будто их и не было никогда. Уолтер улыбнулся, смахнул остатки сна с Нес и прильнул к ней, заключил в своих объятиях, а она, не смело, отозвалась на зов, прижалась так крепко, как только могла. Детская непосредственность покорила сердце женщины, и не важно, что они не были в той степени детьми, которые едва могут говорить и ходить; в подросших детях она видела такую же умилительную силу, а может и гораздо сильнее. Когда разум подкидывает мысли для осмысления, в детях тяжелее найти любовь, они подобно зверёнышам отделяются от родителей, от семейных уз, становятся закрытыми, скованными и такими далёкими, и как же странно, что её сын отозвался, так горячо, к новому человеку.