Галлюцинации со вкусом бензина. Бизарро, хоррор, фантастика

Суставы Фогеля побелели на прикладе Маузера. Он вдохнул: сосна, кровь, озон, воронья вонь. На этот раз он не выстрелит. Он будет смотреть. Он увидит узор в рунах друида из инея, дрожь в его проклятых пальцах. Вороны снижались, их тени ложились на снег, будто разлитая нефть. Пять теперь. Пять судей. Пять палачей.

Дыхание Фогеля сбилось. Он будет считать взмахи их крыльев. Он запомнит движения губ друида. От этого зависел следующий цикл.

Мокрый хрип отвлёк Фогеля. Рядовой Кляйст полз к окопу, волоча кишки по замёрзшим корням. Слишком рано. Кляйст всегда погибал, раздавленный пылающим чудовищем, танком Mark I, машиной-монстром, рождённой для богоубийства. Глаза Кляйста впились в Фогеля, вылезая из орбит от ужаса.

– Это не туман! – вырвалось из него хриплым, рвущимся на части клокотом, где слова тонули в алом пузыре, вздувавшемся на разбитых губах. – Он кусает! Он…

Слова растворились в крике, когда туман обвился вокруг его запястья. Не туман. Твёрдая тень. Тонкая и ядовито-чёрная нить. Она потянула. Рука Кляйста исчезла – чисто отсечённая, а потом возникла в воздухе, изуродованная в нечто дёргающееся и оперённое. Фогель зажмурился. Слишком быстро. Слишком неправильно. Когда он открыл глаза, Кляйста не было. Только россыпь чёрного пуха среди алого месива. Наверху пятый ворон издал насмешливый крик.

Морриган.

Воздух снова задрожал, глубже, зловеще. Фогель почувствовал тошноту. Он резко развернул винтовку к берёзовой роще. Пусто. Пульс стучал в висках. Где?

Тут – шёпот у самого уха. Холодное дыхание. Слова на гэльском, скрежещущие, словно камни в жерновах:

An-diugh chì thu…

Сегодня ты узришь…

Фогель крутанулся, приклад ударил в пустоту. Англичанин-друид стоял рядом, немыслимо близко. Уже не в форме. Плащ из сплетённых теней облепил его тощую фигуру, края расплывались в тумане. Эти разбито-янтарные глаза буравили душу Фогеля. От него пахло древней землёй и обожжённой костью.

– Ты истекаешь часами, – пробормотал друид, голос слоился эхом бесчисленных смертей. Палец Фогеля замер на спусковом крючке. Тогда он увидел главное. Истинную аномалию. В груди друида пульсировала полоска невозможной черноты, не камень и не металл, а пустота. Реальность расползалась по краям. Жертва. Слово закричало в черепе Фогеля. Не человечность. Это. Ядро пустоты. Разбей его.

Друид улыбнулся, тонко и жестоко. Позади него снова закричал Бауэр, не от мины, а от тумана, что распускал его внутренности в визжащих воронов. Петля раскалывалась. Время вопило. Фогель бросился вперёд, не к винтовке, а к тёмному осколку в груди друида. Пальцы вытянулись. Холод, превосходящий всякое понимание, впился в плоть. Друид зашипел, звуком, будто трескающиеся ледники. Пять воронов одновременно ринулись вниз.

Рука Фогеля сомкнулась на пустоте. Боль вспыхнула в нём внезапным взрывом – раскалённая кузница, что безжалостно плавила кости и выжигала нервы дотла, оставляя лишь пепел агонии в венах. Зрение раскололось на зазубренные осколки, острые, как битое стекло: голова Шмидта взрывается в багровом вихре и… вот она снова цела, плоть срастается без шва; Дрешнер захлёбывается собственной кровью, густой и солёной и… вот он дышит, живой, с румянцем на щеках; роща берёз полыхает адским костром и… тут же нетронутый снег блестит под ней, девственно чистый.

Сквозь калейдоскоп умирающих времён Фогель увидел правду. То был не капкан. Это была мольба. Бог войны голоден, да. Но этот друид был его цепью, привязывавшей ужас к этому замороженному аду. Жертва означала разбить якорь.

Янтарные глаза друида встретились с глазами Фогеля. В них читался не триумф. Облегчение.

Древние шёпоты хлынули в его сознание:

Bris an lùb…

Разорви петлю…

С рёвом, вырванным из самых бездн души, первобытным, звериным, что эхом отзывался в трещинах разума, Фогель крутанул, вонзая пальцы в эту бездонную пустоту, словно клинок в сердце ночи. Ядро разлетелось в вихре осколков, как чёрный лёд под ударом молота богов. Треск его разорвал ткань реальности, сея паутину трещин в самом воздухе, где тени корчились и угасали в безмолвной агонии.

А затем…

Тишина…

Полная, поглощающая.

Обморожение исчезло. Туман замер. Вороны застыли в воздухе. Фогель уставился на руку. Не обожжённую. Не окровавленную. Перед ним осел друид, плащ теней распался в дрейфующий пепел. Там, где пульсировало ядро, остался лишь бледный шрам в воздухе, гудящий угасшей силой. Единственное воронье перо опустилось, легло на неподвижную грудь друида.

Петли разорваны.

Фогель втянул воздух, пахнущий лишь сосной и сырой землёй. Война продолжалась. Он слышал далёкую канонаду, но петля ослабла. Он поднялся. Внизу Шмидт выкрикивал приказы. Баур стоял целым и невредимым. Дрешнер поправлял каску. Без единой царапины.

Живые.

Фогель простёр пальцы к шраму в воздухе, трещине в ткани мира, где реальность истончилась до призрачной паутины, и коснулся его кончиками, дрожащими от эха былых бурь. Холодно, как дыхание забытой бездны, что лизнуло кожу. Пусто – бездонная пропасть, где эхом отдавались шаги тысяч неслучившихся смертей. Он знал цену этой тишины: она была вырвана из глубин его естества, цена – осколки души, что теперь звенели внутри, как разбитый колокол. И эта тишина внутри оглушала, тяжёлая, как саван, накрывающий разум. В ней не было покоя, лишь гул отсутствия, что пожирал эхо сердца.

Он спотыкаясь двинулся к роще берёз. Тело друида растворялось, сливалось с инеем. Только янтарные глаза остались, прикованные к Фогелю. Не обвиняющие. Примирившиеся.

Фогель опустился на колени. Кровь стучала в ушах, но шёпоты ушли. Ужас кончился. Странная пустота расцвела там, где раньше жил страх. Он взглянул на руки – руки, что убивали, что спасали. Они казались чужими. Свет преломлялся сквозь деревья, яркий и болезненно обыденный. Внизу Бауэр смеялся над шуткой Шмидта. Фогель вздрогнул. Звук был слишком громким. Слишком человеческим.

Он вспомнил проколотое горло Дрешнера, отсечённую руку Кляйста. Их жизни возвращены, но Фогель знал. Он нёс гниль каждой смерти. Его жертвой была не жизнь. Его жертвой была невинность. Тяжесть сдавила рёбра. Он склонился к снегу, изрыгая желчь в его девственную белизну: судорожно, рвано, словно выворачивая наизнанку саму пустоту внутри, где желудок сжался в комок льда, а глотка корчилась в бесплодной агонии. Ничего не вышло. Мир казался тонким. Хрупким. Он мог бы пробить его кулаком.

Позади послышался хруст сапогов по замерзшему снегу.

Капрал Дрешнер, живой.

– Фогель? Ты в порядке? Выглядишь… бледнее тумана.

Фогель уставился на него. Два прокола на шее Дрешнера исчезли. Лишь гладкая кожа. Но Фогель всё ещё улавливал призрачный запах крови. Видел мерцающий отсвет тех почерневших ран.

– Всё нормально, – хрипло ответил он. Голос скреб по горлу, как гравий. – Просто… холодно.

Дрешнер нахмурился и протянул руку. Фогель не взял её. Его взгляд поднялся в небо. Оно было пустым. Ни одного ворона. Лишь неумолимая серость. Глаза друида потухли, утонули в земле. Последний шёпот коснулся разума Фогеля, не на гэльском. Немецкий. Чёткий.

Бог питается теперь в другом месте.

Фогель содрогнулся. Шрам в воздухе пульсировал. Он знал. Он стал якорем. Тишина была ценой. Он чувствовал, как бог войны грызёт края его сознания. Низкий, постоянный гул за ушами. Мир покрылся ядовитым газом.

Дрешнер хлопнул его по плечу.

– Пошли. Разведка. Двигаемся.

Фогель послушно последовал за ним. Тяжело шагая, он миновал место, где погиб Баур. Где исчез Кляйст. Снег был чист. Без единого следа. Фогель остановился. Набрал горсть снега, прижал ко лбу. Холод ужалил – реальный, острый. Он оглянулся. Единое, идеальное перо лежало там, где пал друид. Он оставил его.

Впереди Шмидт выкрикивал приказы. Баур шутил. Ритм войны возобновился. Фогель поднял Маузер, затвор сработал плавно и точно. Он заглянул в прицел. Вражеская позиция мерцала вдали. Рутина войны.

Палец лег на спусковой крючок. Привычный вес. И всё же перекрестие ощущалось иным. Чужим.

Он снова увидел, как лицо Шмидта взрывается. Снова. И снова. Видения были беззвучны. Крики теперь жили внутри, эхо, запертое в полости, где когда-то жила человечность.

Он выдохнул.

Успокоился.

Снег пропитал штаны насквозь. Холод – единственное, что казалось реальным. Всё остальное – просто… шум. Петля разорвана. Но Фогель? Он разбит.

И тишина кричала.

ВМЕСТЕ… НАВСЕГДА…

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Разве ты не мне не веришь?

Но она ему ничего не ответила – она уже крепко спала. Он хотел бы разбудить её, но ему нравилось смотреть, как она спит. В этом было что – то завораживающее, и он не хотел нарушать очарование, которое, как он знал, было создано только для него. Он никогда не видел никого красивее. Никогда! Ее черные, как смоль, волосы шелковой волной ниспадали на плечи и грудь. Нежная белая кожа, алые губы, изящные щеки делали ее похожей на ангела. И ее глаза, огромные, зеленые, в обрамлении длинных ресниц, казались бездонными колодцами, в которые можно упасть и никогда уже не выбраться на поверхность. Ее тело было таким же совершенным, как и ее лицо. Его изгибы, изящные линии, нежная кожа, тонкие руки и ноги, точеная фигура – все это вызывало желание обладать ею. Она была прекрасна.

Он осторожно погладил её волосы, провёл рукой по щеке, по шее, наслаждаясь её близостью и прислушиваясь к её ровному дыханию. От неё исходило тепло, и его рука, скользнув по её телу, нашла грудь, ощутив её мягкость и упругость. Но он был осторожен, чтобы не разбудить её. Она была так прекрасна, что он боялся, нарушить этот момент. Он вдохнул ее запах, ее кожу, ее вкус. Запах. Как же он любил ее запах. Он вдыхал его снова и снова, желая запомнить навсегда. В нем была и свежесть, и пряный аромат ее духов. Она пахла так, как пахнет только она. В его ушах стоял звон от ее дыхания. Нежно прикоснувшись своими губами к ее губам, он ощутил вкус ее дыхания. Он вспомнил их сладкий, пьянящий поцелуй. Он мог бы целовать ее вечность. Он мог бы любить ее всю жизнь. И он знал, что она любит его всем сердцем, но он никогда не сможет предложить ей то, чего она хотела. И поэтому она сказала, что это их последняя ночь. Она сказала, что они не могут быть больше вместе. Он ждал этого, зная, что это произойдет. Поэтому он продолжал лежать, любуясь ею. Он был готов.

Ее волосы рассыпались по подушке, и он запустил в них пальцы, глубоко вдохнув ее аромат. Он думал о том, что будет скучать по ней. Будет скучать по ее голосу, ее взгляду, улыбке. Но он должен был сделать это. Ради ее же блага.

– Я люблю тебя, – сказал он снова.

Слова вырвались у него неожиданно, без подготовки, но он уже не мог остановиться. В них была вся его любовь, все его страдания, его вера, его надежда. Все, что он хотел сказать, но не смог. И у нее не осталось выбора, кроме как принять это признание.

Повернув к себе ее лицо, он прошептал, лаская губами ее глаза:

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Ты мне нужна.

Встав с кровати, он посмотрел в окно. Свет луны освещал комнату. Он подошел к окну и посмотрел на звёзды. Они были такие яркие, что казалось будто их можно достать рукой. Если бы он мог, он подарил бы одну из них ей. Но увы она была недосягаема.

Он знал, что она любит звезды.

Она всегда мечтала о том, как они вдвоем будут смотреть на звезды, мечтать, а потом он скажет ей, что теперь они будут вместе… Навсегда…

Но она никогда не узнает, что для него она была важнее всех звезд. И даже важнее неба. А если узнает, то он не сможет ей этого сказать. Потому что он был уверен, что это будет для нее слишком больно. А ему этого не хотелось.

И поэтому он молчал.

Он снова посмотрел на нее. Она тихо спала, ее лицо было безмятежным, и он вспомнил, как она выглядела, когда он впервые увидел ее. Она была такая хрупкая, беззащитная, что ему захотелось защитить ее от всего мира. Он вспомнил те недолгие моменты приведённые с ней. Их бесконечные объятия и поцелуи. Её мягкие прикосновения к его шее. Её нежные, полные любви глаза, которые всегда смотрели на него со страстью и любовью. Улыбку, которая всегда была такой нежной и ласковой. И как она шептала ему на ухо, что любит его. Он не знал, кто она, откуда взялась и как ей удалось так легко и непринужденно завоевывать его сердце, но он знал одно: никто и никогда не сможет заменить ее. Даже он сам.

Он задержал дыхание, чтобы сдержать слезы. Мужчины не плачут, всегда говорил он себе. Не важно, что с ним происходит. Он не будет плакать. Но в этот момент он понял, что слезы все – таки текут по его щекам. Он хотел было спрятать лицо в ладони, но вдруг заметил, что это не имеет никакого смысла. Нужно было действовать. В их болезненных отношениях всегда руководила она. Теперь настал его черед взять все в свои руки.

Открыв ящик стола, он достал изогнутую хирургическую иглу с прядью протянутой в ней нити и снова лег рядом с ней. Она еще не скоро проснется. Он накачал ее доброй дозой Лексотана, а это средство и впрямь действует очень долго, и она ничего не почувствует пока спит.

Он взглянул на острие иглы, которое злобно блеснуло в свете луны. Прижавшись к ней еще ближе, он, взмахнул рукой и направил его вниз, прямо ей в живот и аккуратно проколол кожу. Нахмурившись, он потянул нить, которая тут же натянулась. Задержав дыхание, он ввел иглу под кожу своего живота и протянул нить крепче прижимаясь к ее телу. Боль стрельнула так, что на глаза навернулись слёзы, но он терпел. Сжал зубы и терпел. Это хоть как – то заглушало его боль душевную. Тонкие ручейки алой крови гармонично сочились из хирургически – точных отверстий. Ярко – красные капли, словно маленькие драгоценные камни, медленно стекали вниз, окрашивая белоснежное покрывало.

Прикусив губу, он начал свою кропотливую работу, прокладывая иглой путь с живота на грудь, стягивая их тела все туже и туже. Его пальцы двигались быстро и умело, словно он проделывал это уже сотни раз.

Дойдя иглой до груди, он на мгновение остановился, пытаясь не раскричаться от боли. Он смотрел на ее лицо, и в этот момент ему хотелось, чтобы она тоже почувствовала боль, прочувствовала те страдания, чтобы она поняла, что он испытывает сейчас.

В эту минуту он хотел возненавидеть ее.

Но она была такой сильной, такой безжалостной, что даже у него не хватило бы сил ненавидеть ее. И все же он мог бы ненавидеть ее, если бы она не была так красива.

Он увидел, как она побледнела, но не испугался, а лишь еще сильнее сжал ее в своих объятьях и вставил иглу себе в нижнюю губу.

– Это будет наш самый долгий поцелуй, – прошептал он и протянул иглу с нитью к ее губам.

Он не мог остановиться и уже не чувствовал боли. Но он не сдавался и продолжал сшивать их тела там, где только это было возможно. Она была рядом с ним. Казалось, она подбадривала его. Она сжимала ему руку. Она шептала ему в ухо слова поддержки. Но он знал, что этого не может быть. Она все еще спала, а их губы были уже крепко сшиты между собой. Их тела были скроены нитями словно паутиной, и лишь местами оставались белые, как молоко, участки кожи, что небыли еще залиты сочащийся кровью. Проделав свой последний стежок, сшив их гениталии вместе, он положил руку на ее окровавленное лицо. Он уже не мог говорить, их губы были плотно зашиты друг с другом. Усталость и нескончаемая боль затмевали его разум. Но он не мог думать ни о чем, кроме нее. У него было лишь одно желание – быть рядом с ней. Он не знал ничего о ее прошлом. Ему не было известно, кто она и откуда, но сейчас ему было все равно. Все это не имело значения. Лишь бы она была рядом. В его сердце не было ни капли сомнения в том, что он полюбил ее, полюбил с первого взгляда. Она была так прекрасна! В ней было столько нежности и тепла, которое согревало его душу. И он собирался сделать все возможное и невозможное, чтобы быть с ней.

Он закрыл глаза и погрузился во тьму. Там, в этой тьме, он был счастлив. И когда они проснутся, они будут вместе. Вместе… Навсегда…

МЯСОРУБКА ТЕЛ И ДУШ

1.

Солнце только – только поднялось над горизонтом, осветив мягким розоватым светом крыши домов в маленьком пригороде Пайнхерст, где люди занимались своими традиционными утренними делами. Мистер Монтгомери, местный бакалейщик, неспешно шагал к своему магазину, ключи звенели в его кармане, когда он вышел на тротуар.

– Похоже, сегодня нас ожидает гроза, – обратился он к миссис Бейкер, поливавшей сад из шланга, который тянулся от дома.

Миссис Бейкер кивнула в знак согласия, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.

– По всей вероятности, – ответила она, но голос ее был напряжен жутким предчувствием, от которого она никак не могла избавиться.

Первый порыв ветра ударил по лицу, словно пощечина. Он сорвал шляпу с головы мистера Монтгомери, отправив ее в полет. Его глаза расширились, когда он увидел, как небо над головой стремительно темнеет, а облака превращаются в яростный водоворот. В воздухе появился запах озона, резкий металлический привкус, заставивший его вспомнить, как взорвался аккумулятор его старого Бьюика.

Миссис Бейкер опустила шланг, вода с шипением взвилась в воздух и расплескалась по земле. Она чувствовала, как напряглись ее сухожилия, как первобытный инстинкт велел ей бежать. Но она оставалась на месте, не в силах оторвать взгляд от горизонта, где кипели и клубились облака.

– Что это, ради всего святого? – закричал мистер Монтгомери, перекрывая усиливающийся шум ветра.

Миссис Бейкер прищурилась сквозь пыль и обломки. Вдалеке зарождался торнадо, но он не был похож ни на одно природное явление, которое они когда – либо видели. Он был похож на скрюченное, рычащее чудовище из ржавых гвоздей, ножей и проволоки, края которого сверкали злобой. Казалось, сама земля под ними дрожит от страха.

Горожане в недоумении смотрели, как растет чудовищный торнадо, его металлические усики тянулись, словно руки ожившего кошмара. Ветер усиливался, его вой смешивался с оглушительным скрежетом металла, перекрывая крики испуганных жителей. Они наблюдали, как ураган проносится по полям на окраине пригорода, превращая посевы в бурю щепок и измельченных листьев.

Мистер Монтгомери возился с ключами, дрожащими руками пытаясь отпереть тяжелую металлическую дверь магазина.

– Скорее внутрь! – крикнул он миссис Бейкер. Она судорожно охнула, забыв о своем саде, и они вдвоем укрылись в бетонном бункере, который он построил под своим магазином и который предназначался как раз для таких чрезвычайных ситуаций. Они захлопнули дверь как раз в тот момент, когда первые гвозди начали сыпаться, словно неистовый град, пробивая деревянную крышу.

Приближение торнадо было похоже на симфонию хаоса, апогей ветра и металла, которое, казалось, сотрясало самую сердцевину Пайнхерста. Уличные фонари мерцали и гасли, погружая город в непроглядную черноту, которую пронзали лишь редкие вспышки молний. Буря становилась все ближе, ее оглушительный рев превратился в разрушительную какофонию, эхом разносящуюся по улицам.

Мистер Монтгомери и миссис Бейкер затаились в бункере, их дыхание было прерывистым. Они слышали, как разбивается стекло витрины, и этот звук напоминал хор ломающихся костей. Стены застонали, а пол задрожал, когда ярость торнадо усилилась. Металлическая дверь в бункер прогнулась под напором, образовывав крупную щель, гвозди и ножи снаружи заскрипели по металлу, словно орда разъяренных демонов.

Первые крики донеслись до их ушей, далекие, но пронзительные, и становились все громче по мере того, как торнадо проносился над пригородом. Этот звук леденил душу симбиозом боли и ужаса. Они чувствовали, как воздух в бункере становится все более разреженным, поскольку вакуум торнадо пытался высосать жизнь из окружающего пространства. Миссис Бейкер вцепилась в руку мистера Монтгомери, а ее ногти впились в его плоть, и она зашептала отчаянную молитву.

Дверь в бункер застонала, металл заскрипел, как измученное животное. Они с ужасом проследили, как ржавый гвоздь, размером с большой палец человека, впился в бетон в нескольких сантиметрах от лица миссис Бейкер. В воздухе висела пыль, а единственный свет исходил от одинокой качающейся лампочки, которая зловеще мерцала над головой.

Мистер Монтгомери взял фонарик и дрожащими руками посветил им в крошечное окошко в искорёженной двери. Сцена снаружи была апокалиптической. Некогда очаровательный фасад пригорода теперь представлял собой полотно резни. Дома разлетелись на куски, машины валялись как игрушки, а воздух был наполнен смертоносным конфетти из металлических осколков. Вихрь торнадо, словно адский конь, нес в своих объятьях смерть и разрушение. Лезвия ножей и острия гвоздей, словно звезды, падающие во тьме, сверкали в угасающих лучах солнца, прорезая кровавым шрамом самое сердце Пайнхерста.

Он с ужасом наблюдал, как в местного парикмахера мистера Брэдли вонзилась колючая проволока. Она пронзила его тело, оставив после себя багровые брызги. Его глаза оставались открытыми, застыв в беззвучном крике, когда его подбросило в воздух, как тряпичную куклу, и его тело гротескно вращалось, прежде чем исчезнуть в металлическом водовороте. Миссис Бейкер зарылась лицом в руки, не в силах смотреть на разворачивающийся кошмар.

Торнадо становился все ближе, давление воздуха в бункере резко упало. Гвозди и ножи снаружи все настойчивее бились о металлическую дверь, словно кулаки проклятых. Звук был сводящим с ума, симфония лязга и визга, казалось, отдавалась в их костях.

Мистер Монтгомери мельком увидел свою соседку, миссис Кларк, которая выгуливала своего пуделя, мистера Вискерса. Ее словно подняла в воздух какая – то невидимая рука, и ее тело исказилось в танце боли, когда смертоносные объятия торнадо сжались вокруг нее. Глаза несчастной женщины расширились в панике, рот раскрылся в безмолвном крике, но ревущий ветер унес каждый звук. В одно мгновение она была поглощена вихрем, и исчезла среди вращающихся острых лезвий ржавого железа.

Край торнадо становился все ближе, воздух снаружи наполнился брызгами крови и внутренностей. Мистеру Монтгомери пришлось отвести взгляд, когда он услышал тошнотворный звук трескающихся костей и рвущейся плоти, словно гигантский зверь питался самой сутью пригорода. Когда он наконец нашел в себе мужество оглянуться, перед глазами предстала ужасающая картина: вокруг развалин магазина было разбросано иссеченное на куски тело миссис Кларк. Её члены были безжалостно отсечены острыми, как бритва, лезвиями торнадо, словно оно само было жестоким палачом. Мистер Вискерс один раз жалобно проскулил – жалкий звук затерялся в грохоте, – а потом его тоже разорвало на части, и его крошечное тело разбросало в разные стороны.

Дверь в бункер еще больше прогнулась, гвозди и ножи проделали в стали глубокие борозды. Мистер Монтгомери знал, что долго они не продержатся. Он схватил миссис Бейкер и притянул ее ближе, пытаясь укрыть от неизбежного. Металл заскрипел в знак протеста, посылая в помещение шквал искр и осколков.

Мистеру Монтгомери хватило мгновения, чтобы осознать открывшееся перед ним зрелище: владелец соседней парикмахерской, мистер Брэдли, приближался к ним, его тело крутилось как волчок, а лопасти торнадо превращали его в кровавое месиво. Его глаза были широко раскрыты, а на лице застыла гримаса ужаса. С каждым оборотом торнадо отрывал от него все новые и новые части, превращая его в жуткое скопище деталей. Его рука, все еще в рукаве фланелевой рубашки, проплыла над их головами, а кисть все еще сжимала его любимую трубку. Его нога, по – прежнему обутая в резиновый сапог, ударилась о стену, оставив на ней пятно крови.

Миссис Бейкер подавила крик, прикрыв рот рукой. Бункер был уже не убежищем, а могилой, мрачным напоминанием о судьбе, которая ждала их снаружи. Запах свежих внутренностей и крови наполнял помещение, составляя тошнотворный контраст с сухим, пыльным ароматом бетонных стен. Ярость торнадо становилась все сильнее, его металлическая мощь отдавалась в ушах барабанным боем.

Голова мистера Брэдли, все ещё удерживаемая телом, но едва узнаваемая, вращаясь в воздухе столкнулась с дверью, застряв в образовавшейся щели, от удара брызги крови залили окно. Его глаза смотрели на них, остекленевшие от пустоты смерти, а рот был открыт в безмолвной мольбе о пощаде, которая осталась без ответа. Лезвия торнадо сняли с него скальп, кожа содралась, обнажив белый череп, – мрачная пародия на стрижки, которые он когда – то так тщательно делал в своей парикмахерской.

Миссис Бейкер застонала, ее рука метнулась ко рту, чтобы сдержать рвоту, которая грозила вот – вот вырваться наружу. Мистер Монтгомери крепче прижал ее к себе, его собственный страх холодным узлом завязался в животе.