Кино без героев

Рыжий выудил из кармана толстовки фонарик, включил его и вспыхнувшим белым пятном обвёл обшарпанные стены с «памятными» надписями гостей дома. Что-то маленькое серое выскочило из кучки мусора на полу и скользнуло куда-то под лестницу. Комар брезгливо скривил губы. Но больше всего его напрягал узкий длинный коридор, разбегающийся по обе стороны от входа. Края коридора были сжёваны темнотой.

– Что, Комар, штаны ещё не обмочил? – ехидно поинтересовался Рыжий.

– Иди ты… – мрачно отозвался тот.

– И куда мы теперь? – нетерпеливо спросил Шило. Ему, как и Комару, было здесь отчего-то не по себе.

– На третий этаж, – махнул рукой в сторону лестницы Рыжий. – Говорят, его там видели. Держитесь за мной, альпинисты убогие. Ступени есть, перил нет. Свалитесь – доставать вас не буду.

Шило что-то проворчал сквозь зубы.

Они не без опаски стали подниматься по лестнице. Рыжий с фонариком шёл впереди, за ним неуверенным шагом следовал Комар, позади него тащился Пётр, подталкиваемый в спину Шилом.

Третий этаж оказался относительно чистым по сравнению с первым, только кое-где валялись пустые бутылки, окурки и подозрительного вида использованные шприцы. Пол был покрыт многолетним слоем осыпавшейся штукатурки и грязи нестроительного происхождения. По обе стороны от парней тянулся длинный коридор с темнеющими прямоугольниками дверных проёмов. Сами двери были или распахнуты настежь, или вовсе выбиты. Сквозь мутные стёкла едва продирался свет с улицы. Как и на первом этаже, здесь было сумрачно и тихо.

Рыжий посветил фонариком прямо в лицо Петру. Тот зажмурился и прикрыл глаза рукой. Шило и Комар заухмылялись.

– Короче, дело такое, – начал Рыжий. Он опустил руку, держащую фонарик, и продолжал глядеть на Петра сверху вниз – тот был гораздо ниже его ростом. – Сам я не видел, но нарики из этого района рассказывали… – Рыжий понизил голос до зловещего шёпота: – Они тут ночью слышали, как кто-то ходит и охает. А ещё видели что-то типа серого облака. Говорят, здесь какого-то бомжа замочили, вот он теперь всех и пугает.

Комар нервно передёрнул плечами.

– Чем они ширялись, что такие глюки словили? – недоверчиво хохотнул Шило.

– Заткнись, – беззлобно оборвал его Рыжий. – Не порть картинку для специалиста.

– Какой я тебе… специалист? – процедил Пётр.

Рыжий сделал вид, что задумался.

– Ну, я не знаю, как тебя назвать, – сказал он. – Но ты ж из этих, которые с покойничками беседуют.

– С чего ты взял?

– Ветер весточки доносит, – непонятно ответил Рыжий.

Пётр тут же догадался, что это за «ветер», и нахмурился. Рыжий крепко хлопнул его по плечам:

– Давай, вызывай мертвяка. Побазарим с потусторонним миром.

Пётр исподлобья глянул на парней. Комар нервно переминался с ноги на ногу. Шило, скрестив на груди руки, посматривал на Рыжего, ожидая от него какой-то команды. Пётр знал, зачем его сюда притащили. Таким, как эти трое, «потусторонний мир» до лампочки. Они жили с Петром в одном дворе и задевали его и раньше – просто так, для поддержания боевого тонуса. А сегодня вдруг прицепились к его «особенности», которая для них – как Интернет для пещерного человека. Сцапали, когда он от речки шёл домой, затолкали сюда и устроили целый спектакль, конец которого был Петру очевиден.

Рыжему затянувшаяся пауза надоела.

– Ну что, – раздражённо сказал он, – увидим мы сегодня привидение или нет?

– Ночью придёте и увидите, – сквозь зубы холодно сказал Пётр. – С наркоманами вместе.

Он сделал шаг назад, быстро развернулся и попытался проскользнуть мимо Шила и Комара, но те мгновенно сграбастали его и подтащили к Рыжему.

– И что ж ты, убогий, такой несговорчивый? – осклабился Рыжий, схватил Петра за ворот куртки и встряхнул. Потом глянул на своих товарищей: – Пацаны, культурная программа отменяется. Будет только бескультурная.

Пётр внутренне сжался и уныло подумал о том, что от этих уродов ему никак не отбиться. В следующее мгновенье с его плеча сорвали рюкзак и швырнули в сторону, а он сам оказался поваленным на грязный пол.

– Вы только аккуратненько его, – деловито сказал Рыжий, доставая сигарету и закуривая. – А то он хиляк, мало ли что… Я из-за него сидеть не хочу.

Шило и Комар дружно угукнули, и на Петю разом обрушились две пары тяжёлых ботинок.

Били его молча и со вкусом, выплёскивая бешеную молодую энергию. Пётр обхватил голову руками, свернулся в клубок и корчился под ударами, сжав зубы. Главное, не стонать, а то эти звери ещё больше раззадорятся. Он это хорошо знал, помнил со школьных времён, когда его били пацаны-одноклассники…

Комар и Шило устали и присели на корточки рядом с Петром, тяжело дыша. Шило вытащил из кармана куртки зажигалку, мятую пачку сигарет и закурил. Рыжий бросил свой окурок, схватил с пола Петин рюкзак, бесцеремонно выпотрошил его. С пластмассовым стуком на пол выпали CD-плеер и мобильник, следом за ними вывалились книга в потрёпанном переплёте, альбом для рисования и карандаш, последними из недр рюкзака выскочили расчёска и кошелёк.

– Э-э-э, – протянул Комар и противно хохотнул. – Да у него тут барахла, как в сумке у девчонки.

Он поднял книгу, глянул на обложку и прочитал:

– Жан-Поль Сартр. «Тошнота»… Ерунда какая-то.

Потом схватил альбом, полистал его и присвистнул:

– Ух ты! Дохляк-то, оказывается, художник.

– Не трогай ничего, – просипел Пётр. Что-то сдавило рёбра и не давало дышать.

Комар с любопытством полистал альбом ещё немного и отшвырнул. Рыжий глянул на Петра сверху вниз, взял с пола его кошелёк, вытащил купюры, высыпал на ладонь мелочь и сунул добычу в карман спортивных штанов.

– Это компенсация за то, – пояснил он, – что мы билеты купили, а концерта от тебя не дождались.

Шило и Комар дружно загоготали. Рыжий напоследок несильно пнул Петра в живот, сплюнул на пол так, что чуть не попал ему в лицо, и махнул рукой своим боевым товарищам.

– Сваливаем отсюда, – скомандовал он и пошёл к лестнице. Шило и Комар послушно двинулись за ним, на ходу разухабисто комментируя своё «приключение».

Когда шаги стихли, Пётр провёл языком по зубам и с облегчением вздохнул – повезло, целы все. Он с трудом приподнялся и дрожащей рукой подтащил к себе рюкзак. Покидал в него свои испачканные вещи, бережно обтёр книгу рукавом куртки. Собрал разбившийся при падении мобильник. Включил – экран засветился. Живой. Мельком осмотрел плеер – на крышке образовалась трещина, но критично он не пострадал. Пётр медленно встал, скривившись от ноющей боли во всём теле, и кое-как отряхнул пыль и грязь с одежды. Ладно, дома разберёмся. А сейчас надо уходить.

Он шагнул в сторону лестницы, как вдруг ощутил чьё-то присутствие. Интуитивно повернул голову направо и посмотрел в конец коридора. Там из сумрака проступило сероватое облако и поплыло к нему, едва касаясь пола и постепенно превращаясь в неясный силуэт. Замерев, но не от страха, а от чёткого ощущения, что он чужой в этом доме, Пётр увидел, как силуэт тихо проплыл мимо него и растворился в воздухе.

«Уходи», – внезапно прозвучало в его голове.

– Всё-таки мы тебя потревожили, – пробормотал Пётр. – Извини.

Он закинул рюкзак на плечо и побрёл к лестнице. Спускался на первый этаж, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться и подождать, когда очередная вспышка боли немного притихнет. Ему казалось, что он вот-вот рассыплется на части, как брошенный Рыжим на пол мобильник.

Наконец он вывалился в вечерние сумерки. С тёмно-сизого неба начал накрапывать холодный дождь. Пётр поднял воротник куртки, свернул за угол дома и, пошатываясь, поплёлся вдоль дороги. До дома идти было далеко, а на маршрутку рассчитывать не приходилось – Рыжий выгреб у него все деньги, даже копейками не побрезговал.

Поднялся резкий ветер и дождь усилился, но Петру было всё равно. «Хоть грязь с меня немного смоет, – вяло подумал он. – Может, тогда мать ничего не заметит…»

В кармане куртки ожил мобильный телефон. Пётр посмотрел, кто звонит («Ну вот, почувствовала…») и нехотя ответил.

– Петенька, ты где? – спросил взволнованный голос матери. – Дождь идёт, темнеет, а тебя нет…

– Мам, я уже бегу домой, – стараясь говорить обычным голосом, ответил Пётр. – Не волнуйся.

И отключился.

Пройдя ещё несколько шагов, он услышал позади себя ровный гул мотора и шорох шин. Мимо проехала белая «девятка» и свернула на обочину, остановившись метрах в трёх от него. Пётр замер. Стекло со стороны водителя опустилось, и он услышал:

– Эй, друг! Тебя, может, подвезти?

Пётр недоверчиво оглядел машину, но подошёл. После того, что было сегодня, он и не надеялся на чью-то помощь.

– Мне далековато…

– Садись, разберёмся, – сказал водитель, молодой парень.

Пётр открыл дверцу и забрался на заднее сиденье. Мокрый рюкзак стянул с плеча и положил себе на колени. В салоне пахло табаком и какой-то пряностью. «Девятка» плавно тронулась с места.

– Я вам тут всё испачкаю, – робко произнёс Пётр. Ему было жутко неудобно от того, что незнакомый человек видит его таким – грязным, побитым и жалким.

– Не парься. Говори, куда ехать.

Пётр назвал адрес. Парень за рулём почему-то усмехнулся:

– Знакомый район.

Не отрывая взгляда от дороги, он порылся в бардачке, достал бумажную салфетку и протянул её Пете:

– На вот, вытрись. Губа у тебя разбита.

Пётр взял салфетку и вытер кровь там, где саднило. Он только сейчас подумал: что же с остальным его лицом? И похолодел: мать обо всём догадается…

– И где ж тебя так угораздило? – спросил водитель. – На хулигана вроде не похож.

Пётр скомкал салфетку и сунул её в карман куртки.

– А на кого я похож?

– Я бы сказал, на умника. Взгляд у тебя такой… серьёзный.

Пётр улыбнулся, насколько это позволяла разбитая губа.

– До умника мне далеко, я ещё только учусь. На философском факультете.

– Во дела. Почти угадал.

Дальше они ехали молча. Дворники мерно стучали, дождь всё барабанил по стеклу, впереди темнел мокрый асфальт. За окнами проносились гаражи, коттеджи и дачные домики. Пётр устало закрыл глаза и задремал.

– Ты как там?

Пётр очнулся и посмотрел на дорогу. Они были уже почти в центре города.

– Нормально, – пробормотал он.

Водитель обернулся. Видно, в голосе Петра его что-то насторожило.

– Слушай, может, тебя в больницу отвезти? Бледный ты – аж жуть берёт. Про остальное вообще молчу.

– Нет-нет, я порядке. Не бойтесь, в обморок не упаду.

– Точно? Ну, как скажешь… Сколько их было-то?

Пётр не сразу сообразил, о чём он спрашивает.

– А-а, тех… Трое.

– А ты один, – заключил парень. И добавил, как сплюнул: – Ублюдки.

Они подъехали к многоэтажке, где жил Петя.

– Ну, бывай. Поправляйся.

– Спасибо, что довезли, очень выручили.

Пётр кое-как выбрался из машины, прижимая к себе рюкзак. «Девятка» тронулась с места, обогнула двор и скрылась за углом соседнего дома.

Дождь почти перестал, с чёрного неба сыпались редкие капли. Пётр пошёл к своему подъезду, на ходу доставая из кармана ключи. В лифте, как мог, оглядел себя – и обмер. Одежда в таком виде, будто он не один день бродяжничал. Дотронувшись до лица, он поморщился от боли – всё-таки ботинки тех гадов оказались меткими. Наверняка будет синяк.

Пётр тихо открыл дверь и хотел сразу прошмыгнуть из прихожей в ванную, но в коридоре его шустро поймала мать.

– Петя! – ахнула она, осмотрев сына с головы до ног. – Что с тобой?

– Я упал.

Мать, конечно, ему не поверила. Её руки так и запорхали над ним. Они ощупывали, гладили, тревожились. Пётр пытался уворачиваться, но сил не было сопротивляться налетевшей на него заботе.

– А синяк на лице? И губа разбита, и бровь рассечена! Тебя опять побили? Ты их знаешь?

– Нет, – соврал Пётр, не отводя взгляда от матери.

Та недоверчиво всмотрелась в него.

– И что ж к тебе вечно всякое хулиганьё цепляется! Ничего, мы их найдём… Володя, иди сюда! Срочно!

Ну вот, отца подключила, сейчас начнётся…

– Что ты кудахчешь, Лара? – отец выглянул из кухни, откуда доносились запах жареной картошки и звук работающего телевизора, и быстрым взглядом оценил состояние сына. – Подумаешь, получил в глаз. В следующий раз будет думать, как сдачу дать.

– Никакого следующего раза не будет! – в ужасе провозгласила мать. – Мы сейчас же поедем в милицию и напишем заявление. Пусть снимают побои и ищут этих отморозков.

– Лара, какая милиция! Физиономией раз асфальт подмели – тоже мне побои. Да тебя там засмеют, и пацану нашему хуже сделаешь. Пусть учится давать сдачи! Его надо мужиком растить, а ты с ним как клуша носишься.

– Это я-то клуша?! Да я его всю жизнь берегу, а как иначе? Вспомни, каким болезненным ребёнком он рос, я ночей не спала!

– Мам, я не ребёнок, – негромко, но твёрдо заметил Пётр. – Мне уже девятнадцать.

– Для своей матери ребёнок всегда остаётся ребёнком, – отчеканила мать.

Отец возвёл глаза к потолку, пробормотал что-то про женское сюсюканье и снова ушёл в кухню. Через секунду оттуда долетело:

– Ну вот, у меня из-за вас картошка подгорела!

Из своей комнаты выплыл почему-то ухмыляющийся Славик.

– Что, боевые шрамы притащил? – полюбопытствовал старший брат.

Пётр посмотрел на него долго и подозрительно, но ничего не ответил. Славик непонятно усмехнулся и скрылся в комнате. Мать тем временем стягивала с Петра перепачканную куртку.

– Мы же её тебе только этой весной брали! – сокрушалась она. – А если не отстирается? Это же столько денег на ветер… – И крикнула в кухню: – Володя, ты слышал?! Пете испортили дорогую вещь! Нет, мы завтра точно пойдём в милицию!

Отец что-то пробурчал.

– Да не надо никакой милиции, мам, – слабо попросил сын.

– Я лучше знаю, что и как надо. Так, переодевайся, и я тебя обработаю – не хватало ещё заражение подцепить.

Петя поплёлся в свою комнату. Минут через пять к нему вошла мать, держа в руках аптечку и пакет со льдом из холодильника. Кое-как, не избежав долгих нудных пререканий, он отговорил её от поездки в травмпункт и похода в милицию. «Мам, я нормально себя чувствую. Зачем нервы напрягать и мне, и тебе…» – «Но если ещё раз такое произойдёт!..» И руки матери снова, уже более обстоятельно, стали его ощупывать и осматривать. Он морщился от какой-то горько пахнувшей мази, нещадно обжигавшей кожу, и то и дело повторял: «Да я и сам бы… Что ты, в самом деле…» Но мать не отпускала. Ребёнку плохо, ребёнка надо лечить. «Тебя не тошнит, голова не кружится? Где болит?..» – «Мам, я нормально себя чувствую». «Хорошо, что не забинтовала, не спеленала, как мумию», – думал Петя.

Перед сном он заглянул к Славику. Тот сидел за компьютером в наушниках и, судя по вздрагиваниям и вскрикам, отчаянно отбивался от виртуальных монстров. Пётр встал у него за спиной и сдёрнул с его головы наушники. Славик резко развернулся в кресле.

– Эй, ты чего?! – бешено вытаращил он глаза. – Ничего не попутал… – И осёкся, наткнувшись на острый, потемневший взгляд Петра. Таким он младшего брата ещё не видел.

– Это ты Рыжему про меня что-то рассказал? – негромко спросил Пётр.

Славик захлопал глазами:

– Ты о чём?

Пётр не ответил. Он продолжал смотреть на него всё тем же тяжёлым взглядом. Потом молча швырнул наушники о стену, развернулся и вышел из комнаты.

Олеся

– … И чтоб я больше тебя не видела у своего дома, дрянь малолетняя! – зычно надрывалась соседка. Её пухлое лицо раскраснелось, грудь и полный живот тяжело колыхались под цветастым халатом. – У себя во дворе шастай и там свои пакости выделывай! Ещё раз увижу возле забора – все волосы тебе повыдёргиваю, и не посмотрю, что мамаша твоя приличную из себя строит!.. Что ты жабой на меня вылупилась? Не думай, я тебя не боюсь!..

– Я на вас смотрю, Клавдия Андреевна, – спокойно сказала Олеся, – потому что нехорошо поворачиваться спиной к взрослым, когда они с тобой разговаривают. Меня так мама учила.

Клавдия Андреевна вытаращила глаза и поперхнулась слюной и словами, которые не успела выплюнуть. Олеся продолжала невозмутимо смотреть на неё. Надо же, сколько шума может быть из-за того, что она просто остановилась погладить кошку!

В окне дома напротив вспорхнула белая занавеска. Потревожив ветку яблони, окно приоткрылось, из него высунулась голова в бигуди и полюбопытствовала:

– Клава, ты чего шумишь?

– А как не шуметь, Любаша, – всплеснула руками Клавдия, – напасти у меня одна за другой! На днях кот лежал, как полумёртвый, еле-еле выходила его. Собака которую ночь воет и ни с того ни с сего лает. А сегодня утром несушка моя любимая издохла! А дрянь эта, ты глянь на неё, – Клавдия Андреевна ткнула толстым пальцем в Олесю, – стоит и лыбится!

Женщина в бигуди бросила взгляд на обидчицу соседки и заметила осторожно:

– Может, зря ты на девочку наговариваешь. Мало ли что могло случиться…

Клавдия Андреевна покраснела ещё больше.

– А то ты не знаешь, Люба, – зашипела она, – что у нас тут случилось. Завелась зараза на нашей улице! Как она сюда на лето приезжает, так какая-нибудь гадость начинается. И чего ей в своей Москве не сидится!

Олеся стояла, покачиваясь с пятки на носок, и с невозмутимой весёлостью поглядывала на женщин. Она и правда улыбалась, но только потому, что круглобокая Клавдия Андреевна, потрясающая полными руками и плюющаяся слюной и ругательствами, казалась ей какой-то… забавной. Но этот разговор уже начинал её утомлять.

– Ваш кот, тётя Клава, – лениво сказала она, – наелся где-то тухлой рыбы, поэтому и лежал. И не спрашивайте, откуда я это знаю. Курица давно болела, а вы не замечали. Ну а то, что собака впустую брешет… Так говорят же, что домашние животные на своих хозяев похожи.

Люба прыснула было от смеха, ойкнула и поспешила захлопнуть окно. Снова вздрогнула ветка яблони, дёрнулась испуганно белая занавеска.

Клавдия Андреевна остолбенело приоткрыла рот.

– Да ты… Ты… – только и вырвалось у неё.

Олеся вздёрнула подбородок:

– Что, слов для меня уже нет?

– Ах ты с-с-су… – выдохнула Клавдия Андреевна. Внезапно она осеклась, резко побелела и схватилась руками за горло. В её глазах сквозь недавнюю злость проступил страх. Хватая воздух широко открытым ртом, она попятилась от Олеси. А та замерла, почувствовав, что вот теперь с крикливой соседкой стряслась настоящая напасть, и на этот раз она, Олеся, этому причина.

Стукнула калитка, к Клавдии подбежал её муж Фёдор Иванович, испуганно глянул на неё и на Олесю. Он понял всё мгновенно и правильно, схватил супругу за плечи и потянул к дому.

– Пойдём, Клавочка, отсюда, – зауговаривал он. – Я потом, потом с ней поговорю…

Женщина стала упираться, замотала головой, замахала руками. Она пыталась что-то кричать, но губы её двигались беззвучно, из горла вырывалось лишь сипение. Фёдор Иванович растерянно гладил её по плечам и легонько подталкивал перед собой к калитке. Один раз он обернулся, посмотрел на застывшую на дороге Олесю и быстро отвёл взгляд.

Когда супруги скрылись за забором, Олеся как опомнилась, рванула к своему дому, взлетела по ступеням на крыльцо и, оказавшись в прихожей, захлопнула за собой дверь и прислонилась к стене. Щёки горели, сердце загнанно билось. Она закрыла глаза, пытаясь унять мысли, мечущиеся в голове.

– Олеся, это вы?

Олеся распахнула глаза и поспешно отделилась от стены.

В дверях кухни стояла домработница Маргарита и встревоженно смотрела на неё.

– Что-то случилось?

– Нет, Рита, всё в порядке. Я буду у себя.

«Ничего не в порядке», – думала она, сидя на кровати в своей комнате. Олеся только сейчас заметила, что дрожит. Она подтянула к груди колени и уткнулась в них лицом. В наушниках плеера рвалась громкая музыка, перекатывалась тяжёлыми волнами.

Нет, виноватой она себя не чувствовала. Хотя бы потому, что всё произошло помимо её воли. То, что было в ней, неожиданно проявилось и нейтрализовало угрозу. Но тётя Клава сама напросилась, успокоила себя Олеся, она первой набросилась. Она вообще любит на всех набрасываться. Вот и получила.

«А от кого ты убежала? – поинтересовался внутренний голос. – Чего испугалась?»

Олеся вскинула голову и выключила плеер. За окном прошуршали шины, стукнула дверца автомобиля, пискнула сигнализация. Мимо окна процокали каблучки. Мама вернулась.

Через несколько минут в дверь комнаты постучались.

– Войдите, – буркнула Олеся.

Дверь бесшумно приоткрылась.

– Ужин готов, – сообщил голос Маргариты.

– Хорошо, скоро буду.

Олеся встала с кровати, стянула с себя шорты и футболку, покопалась в гардеробной, устроенной в нише комнаты, и, подумав немного, выбрала домашний сарафан. Быстро причесалась, проворно заплела волосы в косу. Оглядела себя в зеркале, поморщилась, увидев, как обычно, не то, что хотелось бы («Ну спасибо папе за этот вздёрнутый нос!»), и показала отражению язык. Но мама будет довольна – никакой неаккуратности.

Когда Олеся спустилась в кухню, мать уже сидела за накрытым столом. Олеся бросила ей «привет», сухо поцеловала в щёку и заняла своё обычное место напротив неё. Тамара Викторовна не сводила озабоченного взгляда с каждого движения дочери.

– Лесик, что-то случилось? – спросила она.

Олеся расправила уголки салфетки, лежащей рядом с тарелкой, взяла вилку и только тогда решилась встретиться взглядом с матерью.

– Ничего не случилось, мам. Просто голова немного болит.

В столовую вплыла Маргарита, держа в руках вазу с фруктами, поставила её на стол и удалилась. Тамара плеснула себе в бокал немного вина. В хрустале сверкнуло рубиновым.

– За твоё здоровье, Лесик.

В ответ Олеся приподняла свой стакан с минеральной водой.

Весь ужин она лишь изредка вскидывала глаза на мать и старалась съесть хоть что-нибудь из того, что приготовила домработница. Поваром Маргарита была отменным, но сейчас Олеся ела без аппетита. Она отрывисто отвечала на вопросы матери о том, как прошёл день, и рассеянно слушала её рассказ о деловых заботах, утомительный и привычный до пресности. Олеся никак не могла сосредоточиться на еде и на словах матери: она ждала появления одного человека. Чувствовала, что он скоро придёт. Она не боялась этого человека. Она боялась реакции матери на то, что он скажет.

Когда заканчивали пить чай, раздался звонок. Олеся невольно закусила нижнюю губу. Она услышала, как в прихожей зашелестели шаги и хлопнула входная дверь – Маргарита поспешила во двор открыть калитку. Вскоре домработница заглянула в столовую.

– Тамара Викторовна, пришёл сосед, Фёдор Иванович. Хочет поговорить с вами и с… Олесей. Говорит, это срочно.

Тамара с лёгким стуком опустила фарфоровую чашку на блюдце, удивлённо вскинула брови и заглянула в лицо дочери.

– Ты мне чего-то недоговорила, – утвердительным тоном сказала она. Её голос был спокойным, но Олесе захотелось провалиться сквозь землю.

– Мам, я не хотела, чтоб так получилось, – выпалила она, чувствуя, как к щекам предательски приливает кровь.

– Опять… – вздохнула Тамара и покачала головой. – Рита, пригласи его сюда. И принеси ещё одну чайную пару.

Домработница кивнула головой и скрылась в коридоре. Когда она вернулась, за её спиной в дверях столовой нерешительно топтался высокий сутуловатый Фёдор Иванович. Он то и дело покашливал и приглаживал седые волосы.

– Вечер добрый, – сказал сосед и покосился на Олесю. Та всей спиной вжалась в спинку стула. – Вот, на поклон к вам пришёл, Тамара Викторовна

Тамара изящно взмахнула рукой и приветливо улыбнулась.

– Бросьте, Фёдор Иванович, давайте без этих архаизмов. Садитесь, рассказывайте.

– А дочка вам ещё ничего не говорила?

– Нет. У меня, как у плохого следователя – одни догадки, – Тамара бросила выразительный взгляд на Олесю. – Так что вы вовремя пришли.

Мужчина присел на край стула. Он нервно пощипывал узловатыми пальцами ворот своей клетчатой рубашки и украдкой оглядывал столовую. Домработница налила ему горячего чаю, придвинула к нему конфетницу и вышла. Фёдор Иванович рассеянно взглянул на угощение и кашлянул в кулак.

– Тут ведь дело какое, – начал он. – Клавдия моя пошуметь любит. Ну, бабы такой народ, ничего не поделаешь…

Он спохватился и смущённо примолк, но Тамара благосклонно кивнула головой: мол, продолжайте.

– С час назад это было. Я в огороде копался. Слышу: Клава с кем-то ругается. Вернее, только её слышал. Ну, думаю, полается и угомонится. А к дому подошёл, глянул за калитку – а она трясётся, за горло себя хватает, не то хрипит, не то сипит. А дочка ваша – напротив неё, и взгляд у неё такой… У меня от него мурашки по спине побежали. И сразу, как вспышка в голове: нарвалась жена… Я давай её в дом заводить. Спрашиваю, что с тобой, а она ничего сказать не может. До сих пор ни слова не сказала, только лежит на диване и плачет.