ПОХОЖДЕНИЯ МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, МЕРТВЫЕ ДУШИ (КНИГА ВТОРАЯ)

– Это у Николая Васильевича Гоголя есть поэма «Мертвые души», ― тут же поспешил ответить я и неожиданно вздрогнул: уж не его ли кто-то искал на второй ступени существования. Это где-то здесь рядом: Полтава, Нежин, Миргород, Васильевка-Яновщина, в настоящее время уже Гоголево. Все может быть, подумал я, и чтобы не привлекать внимания матери опустил вниз глаза, затем, успокоившись, вопросительно посмотрел на нее:

– Моя соседка приходила. Фура, так ее у нас здесь зовут, лучшего имени и не придумаешь. Прет так, что не удержать. Однако не на ту напала. Просила денег на буханку хлеба, а сама уже слегка нагружена. За версту несет. Я ей ответила, что сломался печатный станок, ожидаю пенсию. Тогда она принялась хвастаться передо мной, что уже месяц как пристроила старшего сынка Бройлера, нашла ему сиротку, зовут Надей. Этой Наде уже дали прозвище: Слюнявая. Напьется, так из нее все течет и слюни, и сопли, и даже что-то ― ниже. ― Мать машинально нащупала рукой пульт управления телевизором, хотя аппарат и не работал, и продолжила: ― Я не раз ее видела на улице и задавала себе вопрос: чья это женщина? Она ходит за самогоном к Павлу Ивановичу, а порой и в нашу сторону заглянет к самогонщице Алине. Та хоть и варит в бане чертово зелье, но своим мужикам ни капли не дает, ― отвлеклась мать. ―У нее все идет на сторону, на продажу. К ней пьянчужки даже из Буговки ходят. Есть там и такие, например, как деверь Марии Ивановны, нашей молочницы, Васюк, тот берет лишь только у Павла Ивановича. Ну, может в отсутствие его и не дойдет, навестит Алину, но это происходит довольно редко.

– А кто это Слюнявая, случайно, не та странная худющая особа, с большой черной копной волос на голове? ― спросил я у матери. ― Однажды она мне попалась на трассе, когда я ездил к брату Федору. ― Мать, кивнула головой и принялась рассказывать о том, что эта женщина с небольшой чудинкой, раньше жила в дурдоме под Брянском, на государственном обеспечении, затем неизвестно от кого забеременела и родила. Ребенка ― это оказался мальчик у нее тут же забрали и отправили на усыновление и не куда-нибудь, а в Германию, а женщину ― она в детдоме еще с одним спуталась, ― тут же выселили. Правда, ей прежде дали дом в поселке Мамай ― это за пятьдесят километров от Щурово и приличное для села пособие на жизнь. ― Мать снова отыскала пульт и, успокоившись, принялась говорить дальше:

– Не знаю, каким образом эта Слюнявая оказалась здесь у нас, в Щурово. Однажды моя подруга звонила мне и говорила, я думаю о ней, и об одном пьянчужке на Стрижеевке, ― Вакуте. Возможно, это он ее и забрал из Мамая. Там-то она тоже не была одинокой. Нашла себе мужика и много лет жила с ним пока того не посадили лет на десять. Что ей оставалось делать? Жить надо. Жила с Вакутом, а когда и этот изверг сел в тюрьму за убийство Сметаны ― своего собутыльника, бывшего сожителя Алины, моей соседки справа, пристроилась еще к одному пьянице ― Фура пристроила. Я думаю, Слюнявая появилась здесь у нас неслучайно. Выходит, лучшего для себя счастья она не нашла.

– Значит она из Мамая, ― медленно проговорил я и тут же припомнил парня, перевернувшегося на самосвале. Он лежал на соседней койке со мной в Брянской больнице, и я невольно охнул, затем, чтобы мать не обратила внимания на мою реакцию, спросил:

– Ну и что?

– А то, ― ответила мать. ― Не нужно было ей приезжать в Щурово. Зря, она связалась с Фуриным сыном. Зря! Все ее пособие теперь будет уходить на выпивку. Он даже на закуску не любит тратиться: просит у соседей, или подворовывает с чужих огородов. Алкаш еще тот. Правда, по словам соседки, они живут хорошо: душа в душу. А я вот не верю. Однажды видела Слюнявую с разбитым лицом. Это «работа» Бройлера. Он и жену свою бил. Так та не будь дура, терпеть не стала, кое-какие вещички похватала, ребенка под мышку и уехала подальше, к родственникам в Брянск. Там сейчас и живет, не зная мордобоя.

– Может у Бройлера и у Слюнявой любовь? ― спросил я, и в ожидании ответа откинулся на спинку стула.

– Да какая тут любовь? Мужику просто нужны ее деньги. Жить на что-то надо: днями сидит дома. Когда-то он был работящий парень, но после того, когда потерял место на ферме, и долго был не удел, то ли от тоски или еще от чего ― запил, одним словом, сейчас Бройлер никто. Здесь в селе много подобных ему людей. Они уже не способны работать. Их бы на работу гонять кнутом, но сам понимаешь: у нас демократия. Вот она эта демократия и губит народ. Правда, этот Бройлер, не знаю его точного имени, однажды ― до встречи со Слюнявой пробовал образумиться: ездил в Москву, пытался на заднице сидеть в солидной фирме. Тогда Фура нахвалиться не могла перед нами: «Мой сын в милиции работает. Пятнадцать дней отдежурить, и приедет домой, а затем снова отправится на работу, вот так!». Так он даже трех дней не высидел. Выгнали его ― за обычное пьянство. До поездки в столицу терпимо пил, а сейчас просто распился, никак не остановится. Мать делиться своей пенсией с ним не хотела. У нее кроме этого Бройлера есть еще один младшенький сын: у нас его зовут Убийцей. Так он тоже оболтус. Правда, есть один и толковый. Тот с ними и знаться не хочет, уехал далеко ― куда-то в Сибирь, там завел семью и живет в свое удовольствие, как человек. Домой, ни одного письма не прислал. А вот своему товарищу ― Февралю нет-нет и пришлет писульку. У него о нем, видите ли, сложилось хорошее мнение, а то не знает он, что этот товарищ тоже, как и его братья, давно уже беспросветный алкаш.

– Ну, а этот Убийца? ― спросил я у матери. ― У него какого положение, работает или как…

– А что Убийца, он также не удел. Жил тут с одной. Женщина неплохая. Хозяйка, каких поискать. В доме все блестело. Да вот как напьется, дурак дураком, тут же лезет драться. Однажды, он до того кулаками размахался, что ненароком убил ее, чуть было не посадили, но выкрутился. Женщина якобы зацепившись неловко ногой за скамью, упала и на смерть ударилась головой об косяк. Лет пять почитай живет теперь один. «Слабый пол» его боится. Не желают сходиться. Ну, если и находится Убийце какая-нибудь сумасшедшая, то ненадолго ― неделю-другую поживет и уходит. Мужик кормиться единичными подработками точнее поится, сам знаешь за те деньги, которые здесь дают наши «бизнесмены», в Щурово работать никто не хочет, а вот за бутылку что-то сделать ― это, пожалуйста, не брезгуют. Обычно, Убийца «на шее у матери» сидит. Фура давно пытается пристроить парня к своей подруге Ирке Кутиной в примы. Как говорят, чтобы с глаз долой. Она на соседней улице живет, баба «боевая» и еще при силе. Кутина бы с ним совладала, несмотря на то что и пенсионерка. Но вот упорствует «зараза», не хочет быть для него «мамкой», он ведь ей по годам в сыновья годится. ― Мать сделала паузу и продолжила: ― Я Фуре отказала, денег на водку не дала, но за то с полчаса была вынуждена внимать ее просьбе: «Наденька, помоги, ― слезно причитала женщина, ― может тебя эта Ирка послушается. Я сколько раз видела, она с тобой любит поговорить. Мне бы сынка оболтуса пристроить. Что бабе, взять его к себе в дом? Сама понимаешь мужику как-то нужно жить. Доходов то ведь никаких. Хоть ходи по улицам и побирайся. Это ведь не дело».

– Да-а-а, жизнь изменилась, я бы сказал, что-то в стране лет двадцать-двадцать пять назад пошло на раскоряку, и оттого многие из нас перевернувшись, так и ходят верх тормашками, ― не выдержал я. Желания о чем-либо говорить пропали. Тошнило. Нет, не от еды. Тянуло засунуть два пальца в рот и опорожнить, подобно желудку, всего себя, чтобы однажды заблестеть.

Дня через три эту, дурочку Надю или Слюнявую, как ее называли в Щурово, я увидел на ярмарке, попытался заглянуть женщине в глаза, но мне не удалось. Она отчего-то сидела на инвалидной коляске, хотя до этого пользовалась своими ногами. Меня снова поразили ее густые, что у цыганки черные волосы и болезненная худоба. Несчастная гримасничала и при периодических толчках в спину, грубой мужской руки, новоявленного не проспавшегося мужа Бройлера, роняла голову на хилую грудь. Мужик был не один, возможно рядом с ним тащился его брат Убийца, которого собиралась пристроить Фура к своей подруге пенсионерке. Он имел неуверенную походку: будто что-то ему мешало в штанах. Однако длинная рука с шапкой довольно проворно оказывалась в любом месте, где только замечалось шевеление рук близ карманов. При этом Убийца гнусавил: «Дайте на пропитание больной умалишенной!» ― на миг замолкал и снова открывал рот: ― Кто сколько может! ― и народ хоть и неохотно, но давал.

На ярмарку я отправился часов в восемь, правда, встал, еще не было шести ― рано, но мать остановила меня:

– Куда ты? Да там еще никого нет. Это раньше, помнишь, на ночь, глядя, ехали и утром чуть свет тоже ехали, чтобы занять хорошие места для торговли. А сейчас можно не спешить, поспи немного. Я разбужу! ― Часа через два мать подняла меня.

– Ну, что будем собираться и поедем, ― сказал я матери. Но она сразу же заохала, и ошарашила меня:

– Сеня, я не поеду, что-то плохо себя чувствую. А ты собирайся. Съезди, посмотри и мне расскажешь.

Что мне оставалось делать: я, позавтракав, забрался в свою «Ласточку», затем завел ее и неторопливо выкатился за ворота.

Улица, по которой я ехал, отличалась от других сельских улиц: по ней проходила международная трасса. Она, хотя бы по этой причине должна быть ухоженной, но не была, даже тротуаров не имела. Некуда было их уложить. А все оттого, что нашлись дома, я бы их назвал «любопытными», вырвавшиеся на отдельных участках далеко вперед, будто лишь для того, чтобы своими «заспанными» окнами ― глазами, подсмотреть, а не едет ли по дороге интересный субъект. Эти бы дома задвинуть, далеко, вглубь огородов. Однако трогать их нельзя было, так как от старости они могли в любой момент развалиться. Дома строили еще до войны, а те, что появились после, тоже новыми не были, купив где-то в селе, хозяева перевезли их и поставили, заменив нижние венцы срубов и всего лишь. Я, глядя на хлипкие строения, ужасался, ― была вероятность, при потере водителем большегрузного автомобиля управления, налететь всей многотонной массой и снести жилище, погубить людей. Отец при строительстве нового дома поступил благоразумно: он, не смотря на уговоры старухи соседки, не стал равняться на ее жилище и отступил от дороги на значительное расстояние вглубь, словно смотрел в будущее. За то ему большое спасибо.

Отсутствие пешеходных дорожек вдоль трассы вынуждает людей ходить прямо по полотну и всегда с оглядкой. Ни одного пьяницу задавили большегрузные автомобили, следующие из Европы через Белоруссию или же Украину в Россию и обратно. Не так давно, под колеса попался Федор Шувара. Мужик лет сорока пяти. Правда, в стороне от села ― на выезде. Случилось это оттого, что он последнее время часто бывал не в себе, под мухой: «горькую» пил и не только, в «Афгане», выполняя свой интернациональный долг, Федор пристрастился к травке, оттого мог и с самим чертом быть на одной ноге. Люди не раз слышали, как они с жаром о чем-то спорили. Федор, не смотря на регалии беса, ему ничуть не уступал.

На рыбалку Шувару отправила Оксана ― очередная его приживалка на стареньком харьковском велосипеде, оставшемся из советского времени, отчего-то на вечер глядя. Он был не так уж и пьян: педали крутил размеренно, да и руль держал крепко, иногда, правда, его забрасывало в сторону, но Федор тут же исправлял положение.

Алла жена моего двоюродного брата Александра после непонимающе возмущалась о том, как такое могло произойти: Оксана из-за боязни конкуренток не выпускала мужика лишний раз на улицу, держала у своей юбки. Однако это в Шурово, а вот на заработки в Москву он мог ездить свободно. Там в столице заинтересовать женщину домом Федор был не в состоянии, а другого чего ― хорошего «гостинца» у него уже не было, травка, да и водка ни для кого не секрет губят мужское достоинство.

Однажды при одном из посещений матери я подвозил Оксану с подругой до районного городка и слышал, она ей хвасталась о том, что скоро они с Федором распишутся и тогда добротный деревянный дом на три окна будет ее. Может, случилось то, о чем она мечтала, и необходимости держать мужика рядом не стало. Не знаю. Я, Оксану после того единичного случая, когда она меня тормознула на трассе, не встречал. Да и Федор мне редко попадался на глаза. Мать, мне сказала, что Алина, соседка последней видела его, разговаривала с ним и даже предупредила мужика: «Ты, смотри, будь осторожен! Не ввязывайся с чертом в разговор. Педали крути молчком. Слушай дорогу. Как бы чего плохого не вышло!» ― Не послушал ее Федор Шувара, лишь махнул рукой, будто попрощался. Забрала его костлявая старуха с косой, хотя и не такой уж старый был.

Я, отправившись на ярмарку, четко выдерживал скоростной режим: последнее время из-за смертельного случая на дороге работники ДПС относились к водителям безжалостно. Правда, мне были доподлинно известны все их «точки» дежурств. Милиция могла стоять, прячась за небольшим изгибом дороги на первом перекрестке, а еще у второго, там, где из-за не имения гаража, у дома одного сельского предпринимателя часто простаивал добротный автомобиль внедорожник, и с другой стороны полотна грузовая машина ― фургон, для бизнеса. Это отвлекало водителей, и они часто попадались. Однажды и я чуть было не попался. Хорошо, что мне захотелось взглянуть на марку автомобиля этого торговца, и я тогда нарочно снизил скорость. Это меня и спасло. А точнее спасла «Субара» этого бизнесмена. Правда, не я первый был бы и не я последний: нарушителей на дороге хватало. Знак ограничения ― двигаться, не превышая отметку сорок километров, часто водителями игнорировался, а те, которые пытались соблюдать правила, шли со скоростью шестьдесят, обычно принятой правилами в населенных пунктах.

Добравшись до второго перекрестка, я свернул на соседнюю улицу, Школьную ― с разбитым покрытием и оттого, наверное, спокойную. Машины на нее заглядывали лишь по необходимости, то есть редко. Мне пришлось брать то круто влево, то вправо, объезжая выбоины, со стороны глянуть ― какой-то пьянчужка едет. Но нет, ни я один так резко выкручивал руль, все так делали. На скорости пять-десять километров я пересек улицу генерала Белова, через некоторое время оказался на перекрестке с Большой. Она не зря так называлась: была очень широкой. Между рядами домов блестели зеркала прудов, заслоняемые огромными вербами и тополями. В детстве я с братьями, хотя это было и далеко от дома, не единожды отправлялся на них удить карасей. Особенно крупные были на Королевке.

На Большой улице жил мой брат Федор с женой, но я не стал к нему заезжать, так как из телефонного разговора, состоявшегося накануне, знал, что найду его на ярмарке, и поэтому проехал до двухэтажного здания бывшего сельскохозяйственного училища, где решил припарковать машину.

Прежде чем выбраться из салона автомобиля я долго оглядывался. Народу было немного. Одни палатки раскинулись у окон магазинов, другие на противоположной стороне улицы. Это раньше ярмарка начиналась с пересечения Школьной и Большой ― улиц, захватывала частично Партизанскую, «выплескиваясь» на Новую улицу. Теперь такого не было. Правда, в ярмарочный день машин было намного больше, чем в обычный базарный день, да и товары привлекали своим разнообразием. На прилавках можно было увидеть бытовую технику, телевизоры, радиоаппаратуру и, даже мебель: диваны, комоды, тумбочки, стулья.

Оббежав взглядом собравшихся на ярмарку людей, я увидел Алину. Она, не знаю с какой целью: мы не были близко знакомы, помахала мне рукой, приглашая к лотку, на котором лежали один в один огурчики. Рядом стоял мешок и прислоненный к нему велосипед. Огурцы при желании я мог купить у женщины и дома. Правда, Алина не ограничилась одним жестом и тут же бодро выкрикнула:

– Неженские, сладкие, сама вырастила, налетай народ, бери, совсем недорого! ― и отчего-то потупила взор. Я молча отказался от предложения соседки и принялся искать пока не «зацепился глазами» за брата Федора, после чего отправился, обходя людей, прямо к нему. Он пристроился недалеко от входа в «новый магазин», между другими торговцами, продавал прессу.

Их высшее почтовое начальство обязывало заниматься этой, неизвестно кому нужной, копеечной работой.

Неторопливо, оглядывая ярмарку, я подошел к брату:

– Здравствуй, почтмейстер! Ну, как у тебя дела? Много ли продал газет, журналов и чего там еще?

Мы пожали друг другу руки, после чего брат не сразу, уклончиво ответил на мой вопрос:

– Посмотри, разве это ярмарка? Не те просторы. А потом поразмысли, кому сейчас нужна пресса. Денег у людей на пропитание не хватает. Заработать их негде. Оттого сельчанин и дорожит каждой копейкой. Вот так.

– Да это не ярмарка. Вспомни, где раньше стояла будка фотографа? ― спросил я и продолжил: ― Она не дотягивает даже до нее! Нет покупателей ― нет и продавцов. Что тут говорить!

– Как же не помнить! У Новой улицы, ― ответил брат. ― Ты, наверное, не забыл, как нас однажды родители водили фотографироваться. Мы тогда шли одетые во все новое, что на тот праздник, в дороге я натер ноги, тебе тоже досталось. Но ты тогда оказался намного терпеливее: забрался на табуретку, я же отказался, меня долго умоляли сфотографироваться, а уж затем снять обувь, но я ни в какую, раскричался, и отец, прежде чем поставить нас под объектив, буквально сдернул с меня новенькие еще не разношенные ботинки.

Федор немного помолчал, а затем вдруг сознался: ― Я, после того случая, долго работал над собою, чтобы стать терпеливым. И желаемого добился: много раз порывался уйти с почты, но выдержал ― остался. Да, наверное, зря. Сейчас давно бы имел другую работу, получал прилично, а не копейки…

– Все может быть? Что сейчас о том говорить, давно это было, хотя фотография все еще висит в рамке на стене, в родительском доме и ты на ней ― босой. Я же стою, в новеньких ботиночках.

Мы минут пять постояли, переминаясь с ноги на ногу, правда, я недолго оставался безголосым:

– Так значит, торговля у тебя идет ни шатко, ни валко, ― затем слегка сдвинувшись в сторону, чтобы не мешать будущим покупателям «информации» осматривать разложенный на коробке товар, принялся расспрашивать Федора о работах в усадьбе.

Люди подходили, но часто не для того, чтобы что-то купить, поздороваться и спросить о чем-нибудь и всего лишь. Некоторые из подходивших сельчан обращали внимание и на меня. Их привлекало наше сходство. Я называл себя, и они тут же принимались ломать головы, пытаясь что-то вспомнить из далекого прошлого. Это им не всегда удавалось, ― возможно оттого, что время на месте не стояло и прошло его очень много.

Меня из знакомых брата заинтересовал лишь один тип в костюме брусничного цвета с искрой. За поясом у него я увидел отличный кожаный кнут. Распахнувшиеся полы показали его мне и скрыли. Что я мог бы сказать об этом мужчине. Он был «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, но и не тонок, нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так чтобы слишком молод». Мужчина, в отличие от предшествующих знакомых брата, мне первому подал свою пухлую руку, а уж затем только ему. Заметив мой любопытный взгляд, он снова нашел мою кисть и, взяв ее, слегка потряхивая, назвал себя:

– Павел Иванович! ― при этом, в знак уважения к моей персоне, слегка склонил вниз голову.

– Семен Владимирович, ― тут же представился я, на что этот странный тип не преминул ответить: ― Я вас знаю. Знаю вашу родительницу Надежду Кондратьевну, многих лет ей жизни. Мне был знаком и ваш покойный отец Владимир Иванович. Я ни один год работал с ним в школе. ― Павел Иванович в знак почтения сделал небольшую паузу, после чего продолжил: ― Вы писатель. В нашей Щуровской библиотеке есть ваши книги. Это, возможно, ваш подарок или же вашей матери? ― Я кивнул головой. Он не стал уточнять, чей подарок. Для него было достаточно того, что книги написаны мной, а ни кем-либо другим.

– Сейчас у нас в стране охотников до чтения не очень много, ― сообщил мой собеседник, ― да и те не все понимают в книгах, ― я говорю, не о так называемых бестселлерах, наводнивших рынок, а о серьезной литературе. Она им не по зубам, точнее, не по уму. Эти люди не прочь полистать печатное издание. Однако, подобно одному из лакеев известного коллежского советника, ― героя «Мертвых душ» Николая Васильевича Гоголя, ― вы представили себе, о ком я веду речь? ― спросил Павел Иванович и, дождавшись, когда я кивнул головой, продолжил: ― «если и читают, то с равным вниманием все, что им подворачивается под руку. Даже от учебника химии они не откажутся. Им нравится сам процесс чтения. Они всегда очень удивляются, что вот де из букв вечно выходит какое-то слово, черт знает, что означающее». Да вы о том и сами знаете, а нет, так спросите у Федора Владимировича. Газеты и те не нужны, а ведь в них разобраться раз плюнуть, а что говорить тогда о книгах. ― Павел Иванович поднял на меня глаза: ― Я признаюсь, специально ходил в Щуровскую библиотеку и не один день, но ваши книги прочитал, от корки и до корки. Меня они затронули, ― постоял немного в задумчивости, затем достал из кармана носовой платок. Я тут же ощутил странный запах, правда, он исходил не от Павла Ивановича и не от его платка, оглянувшись, я увидел, стоящих недалеко от нас мужчин и женщин. Через мгновенье мой новый знакомый чрезвычайно громко высморкался. «Как у него это получалось, я не знаю, но нос прозвучал, что та труба. Это совершенно невинное его достоинство послужило сигналом» для того, чтобы из толпы людей ― один низенький в истасканной легкой куртке и другой, малый, непонятного возраста, в подержанном пиджаке немного суровый на взгляд, с крупными губами и носом ― тут же сдвинулись с места. Они, дождавшись, когда мой странный знакомый отошел от нас и удалился на определенное расстояние, последовали за ним. Вместе с этими двумя мужиками ушел и непонятный запах. Правда, я его запомнил, ну как, например, запоминают не нужный похабный стишок, не в силах затем сбросить с языка.

– Мм-м-да-а-а, пахнет не розами, хотя и мы тоже в определенных местах благоуханий не источаем. Думаю, в будущем появятся, нет, не дезодоранты они уже выпускаются, а какие-нибудь таблетки для принятия вовнутрь, выпил и на выходе запах лаванды, или же сирени, а то и…. ― сказал я, рассчитывая быть услышанным братом Федором. Однако он на мои слова внимания не обратил. Дождавшись, когда Павел Иванович скрылся в толпе народа я огляделся, словно боясь быть услышанным посторонними людьми, ― с одной стороны торговала «тряпками» ― дебелая женщина, лицо ее мне было знакомо; с другой ― брат моей бывшей девушки, за которой я когда-то ухлестывал. ― Он, не знаю отчего, довольно часто поправлял разложенную на столе белорусскую обувь, смахивая с нее невидимую пыль, и поглядывал то на меня, то на Федора.

– Кто это такой, Павел Иванович и отчего я его не знаю? ― спросил я тихо у Федора, и посмотрел на брата бывшей своей девушки.

Федор, как и я, осмотрелся и тихо, не напрягая голоса, ответил мне:

– Имя, отчество ты его слышал. Фамилию его я не знаю. Правда, раньше знал, но запамятовал. Он внук, объездчика, того, который в детстве на нас детей наводил жуткий страх ― Листаха. У нас в селе иначе как Чичиковым его никто не называет, и то за глаза. Правда, это свое прозвище он получил после работы заведующим хозяйством, попросту завхозом в средней школе, ― помолчал, затем неожиданно спросил: ― Ты что этого колоритного мужчину совсем не помнишь? Павел Иванович был очень дружен с нашим двоюродным братом Александром. А еще, он не раз бывал у нас в отцовском доме. Ну, там, где ты сейчас проживаешь. Бывало, подолгу беседовал с родителем. Ты знаешь, наш отец мог сойтись с любым человеком, даже с ним. Имел к людям особый подход. Тебе до него далеко.

– А-а-а, ― сказал я, однако этот мой возглас ничего не значил и ясности в мою голову не внес. Я не знал, кто такой Чичиков и в неведении махнув Федору рукой, отправился по ярмарке с желанием купить кое-что для ремонта дома, а его оставил торговать.

Ярмарка ― это конечно не базар. То, что мне было нужно для ремонта дома, я нашел и купил, даже металлическую «ложку» для обувания туфель. Давно искал, но не попадалась на глаза. Повезло, иначе не скажешь. Правда, эта самая «ложка» недолго мне прослужила: дня через три не выдержала и загнулась. Зашвырнул ее в огород и всего лишь. Понятное дело: не нашего производства. Да к тому же отношения у торговца к товару изменилось: он готов взять на реализацию и брак лишь бы тот стоил дешево, чтобы продать дорого.

Что я видел на летней ярмарке, (зимние, ― часто для нас, детей проходили стороной) ― что? Большое скопление торговцев и покупателей. Людей разных и хмурых, и веселых. И те, и другие собирались чуть свет ― до высокого солнца. Все оттого, что приезжали на лошадях, а животные в жару, да еще при огромном количестве оводов и без должного запаса воды, долгого стояния не выдержат. Торговцы захватывали самые лучшие центральные места, торопились их застолбить и ограничить пространство, привязывая к коликам, вогнанным в землю, вожжи, затем раскладывали на брезенте товары или же на повозке и зазывали покупателей.